И среди них был я. Мальчик с занозой в сердце. Это, увы, не сценический псевдоним. Это моя реальность. Устал писать литературно, начну по-простому. Письму, как таковому, меня слепые от горя старики не учили. Они даже не общались со мной толком. Как и друг с другом. Наш качающийся по дорогам фургон напоминал мне время от времени гроб, где заколочено прошлое. Молчание же наводило на мрачные мысли еще больше. Не знаю, что такого должно случиться, чтобы циркачи обмолвились хоть словом… Будто соблюдают святую благоговейную тишину, ревностно храня свой храм чудес. На днях у нас умер канатоходец, в очередной раз репетируя свой номер, шагая по проволочному тросу. Неизвестно, почему он сорвался. Возможно, совсем ослеп, а может, специально спрыгнул вниз, потому что устал ждать зрителей… Канатоходца так и похоронили в опилках арены. Отсюда и после смерти выхода нет. Я сбегал из ненавистного фургона, с отсыревшими стенами и грибками плесени по углам, несколько раз. Попал в город и увидел жизнь. Настоящую! Там малу-помалу обучился у местных, спрашивая то у одного, то у другого о книгах и о грамматике. Чтобы остаться, нужно было избавиться от занозы, вырвать ее с корнем из себя своими же руками. Одно дело ходить с колышком в сердце в цирке, где уродство – достоинство, другое – выделяться из толпы среди обычных горожан. И я вернулся в фургон цирка вместе с занозой. Понял, что не могу без этого места, ставшим неким музеем различных древностей. Меня туда тянет, как в какой бы то ни было дом. Когда я смотрел в окно, мне казалось, что мы едем, перемещаемся на месте и во времени. Но на самом деле фургон всегда стоит.