Читать книгу: «Но что-то где-то пошло не так», страница 2

И вот наступила суббота, проходившая у него как самоподготовка, спасибо Игорю Валерьевичу, сумевшему внести коррективы в программу. Всю неделю Фёдор старался не думать о Вере. Она была в его жизни не как мысль, но как постоянное присутствие. Когда ты не думаешь о человеке время от времени, порой прерываясь в мыслях, но, как если бы ты создал себе его образ, который постоянно присутствует здесь и сейчас. Так живут истинно верующие, осознавая постоянное присутствие Бога.

Принимая постоянное присутствие Веры, он понял, что ему стало легче. Это даже не относилось к категории легче – тяжелее. Это было по-другому. Она присутствовала рядом всегда, и не разговаривая с ним, одобряла его поступки, или хмурила бровки, если ей не нравилось. Морщила лобик и оторачивалась, если сердилась. А раз, когда он срубился от усталости прямо на навозной куче, приснилась. Сон был смешным, и, проснувшись чрез минуту, он смеялся вместе с ней над собой, когда вошла мать. Марья Семеновна была немало удивлена, увидев сына в девятом часу вечера заливисто смеющимся, сидя на навозной куче. Надавив на Фёдора мать увела его спать, не обращая внимания на возражения и объяснение, что он ещё не закончил, что осталось совсем немного. Пришлось идти в сараюшку, мыться в чане и ложиться спать.

Теперь он сидел во дворе Анны Сергеевны, под навесом, и ждал. Поняв, что так ничего не высидишь, самой хозяйки не было во дворе, дом закрыт, Фёдор легонько постучал. Тишина. Время хоть и не раннее, но и не обед ещё, и Фёдор решил не будить Анну Сергеевну, самому взяться за дело. Через час он выкопал свеклу. Ещё через полчаса, отрезав ботву и оставив небольшие хвостики, разложил просохнуть, и, опять присев под навесом, незаметно заснул. Проснулся от голоса соседа.

– Здравствуй, племя молодое, незнакомое! – дед явно обращался к нему.

– Здравствуй дед, – поздоровался в ответ Фёдор.

– Анны Сергеевны до обеда не будет, её в больницу срочно вызвали. Машина за ней приезжала, – с уважением к Анне Сергеевне сообщил важную новость дед.

– Понятно, – с огорчением ответил Фёдор.

– Да ты не расстраивайся, она скоро приедет, пойдём пока по чайку ударим, позавтракаем заодно. Или пообедаем уже? Смотрю рано встаешь, по утрам ни свет, ни заря уже на пробежке.

Есть действительно хотелось, с утра пара бутербродов с маслом, вот и вся еда. Ааа, ладно, ничего не теряю, пойдём деда объедать.

– Пойдём дед, только аппетит у меня отменный, сможешь прокормить?

– Пойдём, пойдём. Посмотрим сколько тарелок ты сможешь приговорить, – усмехнулся дед.

Приговорить удалось три тарелки. Огромных три тарелки наваристого борща, с солидным кусом говядины в каждой. Фёдор не раз подумывал бросить есть мясо, но видать не созрел, устоять перед таким царским яством не мог. Поев, отвалился на спинку стула.

– Спаси Господи, Сергей Абрамович.

– И тебя спаси. Может ещё тарелочку?

– Нет, нет, что Вы. Наелся, больше не влезет. Вы отменно готовите, хоть сейчас шеф поваром в хороший ресторан ставь.

– Я всю жизнь или по дереву, или готовил, с детства разрывался между деревом и подработкой по трактирам и ресторанам. Мне сам запах готовящейся пищи нравился. В гражданскую, в отряде у Щорса, на повара поставили. Мои сверстники белых крошили, а я кашу готовил. Ну, правда в двадцатом и мне пришлось повоевать, с поляками. Потом с Врангелем, а закончил на Кавказе. На войне, в первый год в поварах ходил. Это уже в сорок втором в сапёры перешёл, надоело в обозах, в обнимку с кухней ездить. Два года отвоевал. В августе сорок четвёртого, здесь, под Дубоссарами, ранение с контузией, перешёл опять в повара. В одном госпитале с Анной Сергеевной "довоёвывали", она сестрой хирургической, а я кашеварил, ну и её подкармливал, худющая как кошка была. А потом, после войны, в ресторане Нистру работал, он ещё в деревянном здании был, здесь же на Котовского.

– Богатая у Вас биография. Можно книгу писать.

– Хочешь – пиши. А биография у многих моих сверстников такая. Время было такое. Не мы его выбрали, оно нас.

– Не жалеете ни о чем?

– Как же не жалею, много о чём жалею. Рассказывал ведь уже. Молодым был, а где и дураком настоящим. Если б молодость знала. Но уже ничего не переделаешь. Жизнь человеку дается один раз и ничего не вернёшь. Это у Господа нет времени, а человеку жизнь выделена во временном диапазоне. Есть оно счастье, а секунда прошла, и нет его. Беречь его надо, время. Наслаждаться им. Не растаскивать по пустякам. Не вернёшь потом ни одной минуты, ни одной секунды. Уйдёт сквозь пальцы, впитается как вода в песок. И ничего не вернёшь. Ничего…

Фёдор вспомнил, как бездумно транжирят время в его прошлом будущем. Интернет – главный пакостник и похититель. Социальные сети, дорамы, электронные игры, спортивные зрелища, порнуха. Каждый найдёт себе в нем занятие по вкусу. А суть, потеря времени. И это ещё не самое худшее. Потеря времени, это упаковка потери души. Фёдор вздохнул.

– А сейчас чем занимаетесь? Во дворе у Вас порядок идеальный, по дому в основном работаете?

– Сейчас? Сейчас к смерти готовлюсь, грехи вымаливаю. Ничего уже не интересует, всё в прошлом. В теле жизнь необходимо поддерживать, иначе грех, вот и поддерживаю, а так всё равно.

– А внук?

– Он другой. Он чужой, – дед горестно вздохнул. – Не такой я видел свою старость, не так.

Хлопнула калитка, опять пружину не ослабил, в какой раз подумал Фёдор. Дед выглянул в оконце.

– Вот и Анна Сергеевна пришла, беги давай. Как закончите, приходите оба, я через часик плов начну готовить, потом в подушки закутаю, он долго горячий будет. Стоять – настаиваться. Узбек меня один научил. Карим. На переправе через Днестр погиб, до последнего за свою кухню боролся, когда та под воду уходила. Взрыв рядом, осколок в шею, он за подножку зацепился, так вместе с кухней в воду и ушёл. У каждого на войне своя техника была. Упокой Господи его душу, – дед Сергий перекрестился…

Удивительное дело, Анна Сергеевна, увидев Фёдора искренне обрадовалась, как несказанному другу, иль дорогому гостю. Повела его в дом, усадила в центр стола. Фёдор сразу ощутил торжественность момента, восторженно насторожился в предчувствии праздника. И праздник состоялся, Анна Сергеевна принесла из своей комнаты деревянную, с резным орнаментом шкатулку. Достала оттуда конверт.

– Нам с тобою письма пришли. Это тебе Фёдор. От Верочки. Можешь не петь.

Сердце выпрыгнуло и, приплясывая, умчалось в далёкие дали, оставляя за собой инверсионный радужный след радости. Ум бы тоже станцевал, но ему, заземленному, было не сдвинуться, и он запел, пытаясь обратить на себя внимание. И лишь душа, робко и осторожно приблизилась к пакету и взяла его изящными тонкими пальцами. Не смея дышать смотрела она на белый конвертик с изображением Фёдора Шаляпина к его столетнему юбилею. Душа смотрела на конверт, но не видела певца, она взвешивала послание, пытаясь проникнуть внутрь, понять, что там. Не веря своему счастью, она скромно улыбалась, не осознавая того тектонического сдвига в их отношениях. Письмо. Письмо от Веры. Какое счастье, Господи.

– Можно? – спросил Фёдор Анну Сергеевну.

– Конечно можно, – Анна Сергеевна положила на стол ножницы.

Сердце увидев, что письмо вскрыли, быстренько заняло свое законное место и приготовилось вкушать самое изысканное кушанье в своей жизни. Фёдор осторожно развернул тетрадный, в линейку, лист.

17.09.1973. 18ч. 45 мин.

Поезд Кишинёв – Ленинград.

Здравствуй мой любимый Фёдор Александрович.

Всё, что накопилось в сердце моём было сказано при расставании, и я ни капли об этом не жалею. И уже теряя тебя из виду увидела, что ты сказал. Никогда не умела читать по губам, но знаю, ты сказал именно это. И я благодарю Творца, и говорю тебе Спасибо за твои слова. Рада за тебя, рада за себя. Слава Богу за всё…

Попутчиками оказались муж с женой и пятнадцатилетним подростком, едущие в Ленинград на международный шахматный турнир. Общаются сами с собой, и с шахматами, а мне и радостно оттого.

Сразу села за письмо к тебе, и глядя в окно на бегущие виноградники и сады, вспоминаю нашу первую встречу, твои изумлённые глаза и моё ощущение безпокойства от пристального оценивающего взгляда. Как я возмущалась в себе, мне всё время казалось, что где-то пятнышко, или ниточка и ты на них смотришь, а я испытывала неловкость.

Вспоминаю наши прогулки по Днестру, наши приключения и переживания. Помню, как сейчас, как мы копали картошку, и наши взаимные обещания. Ты тоже помнишь, правда?

Господи, мы знакомы всего две недели, а я не мыслю жизни без тебя. Какая радость, – ты в моей судьбе. Но хватить об этом, больше не напишу ни слова о своем счастье, скажу только при встрече. Готовься.

21ч. 55 мин.

Пишу при свете ночника. Соседи уже наигрались, насмотрелись на шубку и спят. Добрые и милые люди. Весь вечер вспоминала песню нищей девушки и разглядывала её подарок. Где соответствие? Шубка новая, словно из магазина, на ценнике даже цена в франках. Она очень дорогая. Откуда у неё такая вещь? Ведь есть граница, таможня. И зачем мне такой дорогой подарок от совершенно незнакомого человека? Странно.

Очень долго пыталась перевести и построить песню странной девушки в стихотворной певучей форме. Оказалось, совсем непросто, что-то не запомнила, пришлось домысливать. Что-то не поддается прямому переводу, в русском языке не нашла точного слова, пришлось вставлять подходящее. Что получилось привожу ниже.

В краю у самых синих гор, и ледяных ручьев,

Где старых яблонь белый цвет, и шёпот муравьев,

Жила на радость всем святым красавица в саду,

Она пыталася изгнать унынье и тоску.

Зачем тоска, зачем печаль, гнетёт твои года?

Всю жизнь ты посвяти ему, служенью во Христа.

Кометой жизнь твоя летит, красавица моя,

И вот герой с других времён ведёт тебя туда,

Где сладких обещаний лес, где полон луг цветов,

Где не увидеть ничего, среди дурманных снов,

Где жизнь прервётся на ходу, ах как же хороша

Красавица в гробу. На ней венчальная фата.

Прошу, милый мой, не суди строго, я не переводчик, и не поэт. Но на душе стало неспокойно, гложет мысль, не про меня ли? Зачем она вообще подошла к нам, мы ведь её не звали? Но верю, пока мы вместе, всё будет хорошо.

Слава Богу за всё. Спаси Господи.

Вера.

Фёдор посмотрел на штемпель отправителя. Восемнадцатого сентября. Четыре дня назад. Написала письмо в мчащемся поезде. Утром отправила. Быстро. Конверты предусмотрительно взяла с собой. Вначале хотела поделиться счастьем, а потом тревогой и переживаниями. А в конце вообще занервничала, и пусть косвенно, но обратилась к его защите. Но как он может помочь ей, находясь почти в двух тысячах километрах?…

И сразу Ангел Хранитель подсказал, – молитвой. Святая Вера. Мученица святая Вера. Её мама София, её сестры Надежда и Любовь. А тридцатого сентября день памяти святой мученицы отроковицы Веры.

– Письмо пришло вчера вечером, я не стала тебя безпокоить, зная, что ты придёшь сегодня утром. А с утра меня срочно вызвали в больницу на подмену, у Фаины ребёнок заболел, и она попросила до обеда подменить.

Мама не сводила с него глаз, видя его переживания, она искренне расстроилась, что не сообщила о письме в тот же день, ещё вчера. И теперь как будто оправдывалась.

– Федя, ты как? Что пишет Вера?

– Да нормально. Вера немного переживает, три месяца в большом городе, так далеко от семьи. А тут ещё эта дурочка на вокзале привязалась.

– Она не дурочка в буквальном смысле. Это Лика Кагульская, юродивая и блаженная. Летом ходит в зимней одежде, зимой в одном платье с платочком. Речью связной не очень владеет, всё в песнях поёт и стишками бормочет.

– Так где Кагул, и где Кишинёв, тем более что ей на вокзале делать?

– Поди узнай, а так ей всё едино. Она по всей Молдавии кочует, на Украину заходит, даже в Белоруссию и на юг, в Краснодар, в Ставропольский край. В Крыму и на Кавказе говорят видели. Милиция на неё рукой махнула, дурочка, что возьмёшь?

– А мы ей зачем? К нам чего прицепилась?

– Может сказать, что хотела, или предупредить.

– А Вы молдавский знаете? Поняли о чём она пела?…

И Фёдор увидел по глазам, поняла. Мама всё поняла ещё там, на вокзале. Поняла раньше Веры, и тем более раньше его. Поняла и прониклась. Потому и плакала на вокзале, оттуда и приступ острой боли в машине, когда возвращались.

Анна Сергеевна опустилась на стул, – Что делать будем, Феденька?

Фёдор видел её страдания. Ведь у неё в этой жизни дочь как свет в окошке. Для неё живёт, для неё дышит. Да, есть ещё Ареня, но это совсем другое. А Верочка её доча, частичка её, кровинушка. Фёдор понял, какой неимоверной силы духа эта простая русская женщина. Всё поняв и пережив она не смела никого тревожить, оставив переживания себе, взвалив крест знания и ответственности лишь на одну себя. И она так и несла бы этот крест в одиночку, не жалуясь, не скорбя о его тяжести, не прося помощи. Мучилась бы, плакала по вечерам, тосковала по своей ненаглядной Верочке, читала её письма по много раза за вечер, пытаясь утешить свою исстрадавшуюся душу. И молилась. И всё это было бы без него. Но теперь нет, теперь нас двое. Ты, её мать, и я. Кто есть я для неё, задался Фёдор вопросом. Кто бы ни был, но я у неё есть, ответил сам себе.

– Молиться будем Анна Сергеевна. Молиться. Знаете, в православии есть такое понятие – молитва по соглашению. Это когда в одно время, в разных уголках православного мира люди молятся об одном и том же, читая одинаковые молитвы. Даже если их разделяют тысячи и тысячи километров. Мы сделаем также. Но не только молитвами, а ещё и акафист давайте будем читать. Святым мученицам Софье, и её дочерям. Как раз тридцатого будет день памяти святой мученицы отроковицы Веры. Можно в Кишинёв съездить в храм, там наверняка икона Веры есть. Свечи поставить. Поедете?

– Замечательно, конечно поеду. И акафист у меня есть. Сейчас.

Она вышла в свою комнату, и через минуту вернулась с листками бумаги в руках.

– Вот, он правда уже потрёпан, и не очень хорошо видно. Но я сегодня постараюсь переписать под копирку в трёх экземплярах, один отдам тебе, один Арене передам. У меня почерк неплохой, разборчивый, не как обычно у врачей, читать будет легко. И пишу я быстро.

Анна Сергеевна говорила с воодушевлением, как человек, длительное время находящийся в безвыходном плачевном состоянии и вдруг, внезапно увидевший выход из своей тяжелой, неразрешимой ситуации. Поймала взгляд Фёдора, и на порыве шагнула к нему.

– Всё наладится, правда? Всё будет хорошо, да Федечка?

И Фёдор, на таком же порыве, съёжился, как-то враз уменьшился, согнул голову и, сдерживаясь из последнего, чтобы не заныть по-бабски, ткнулся головой ей в живот. Тёплый, мягкий, но упругий. Анна Сергеевна вздрогнула от неожиданности, охнула, но не отступила. Несмело положила руку ему на голову. Погладила раз, другой. Почувствовала к нему, этому мальчишке, росшему без отца, особую нежность, почти любовь. Мальчик, быстро, ураганом, вошедший в их с Верой жизнь, стал своим. Почти сыном. Испытав к нему особую расположенность, тут же перешедшую в жалость, она гладила вихры его волос, приговаривая: – Всё будет хорошо, теперь я знаю точно, вот увидишь, всё будет хорошо.

И Фёдор, как спустившееся сверху откровение, понял, он совсем, совсем маленький. Ему девять лет. И у него появилась ещё одна мама. Вторая мама…

– Федь, ты кушать хочешь? – Анна Сергеевна прекратила ласкать его горемычную голову.

– Нет, спасибо, меня Сергей Абрамович накормил, в жизни не ел такого вкусного борща.

– Он может. Почти всю жизнь поваром, где только не работал. И человек хлебосольный, и руки золотые. У нас же как, вначале о деле, а остального вроде и не бывало. А у него вначале человека нужно накормить, напоить, и только потом разговор. Не во время еды, а именно потом, можно во время чая, но на сытый желудок. Кстати, может быть чаю?

– Нет, спаси Господи, и чаю напился. Сергей Абрамович приглашал нас вечером на плов, по особому узбекскому рецепту. Его друг на фронте научил.

– Можно, плов у него объеденье. Я пока пойду акафист переписывать, а ты, хочешь у Веры посиди. Книги почитай. Могу журналы дать, "Техника Молодёжи", Вера давно выписывает. Хочешь, фотоальбом семейный дам посмотреть.

Вот как. Вера выписывает "Технику Молодежи". А ему ничего не говорила, забыла поди, и фотоальбом не показывала. Есть у девчонки скрытые уголки. На потом припасённые.

– Анна Сергеевна, давайте я лучше что-нибудь поделаю. А фотоальбом мы с Вами вместе после посмотрим. А то появятся вопросы, и не задать, Вы то заняты.

– Ну хорошо, – с некоторым удивлением протянула Анна Сергеевна. – Починить есть что. Кран закапал. У нас общий бак на чердаке на пятьсот литров, на нас и Сергея Абрамовича вода заведена, качаем с колодца. Нужно на чердак залезть, отключить общим вентилем в начале. В душе леечка забилась, обычно сама чищу. Дверь в туалете на петле болтается, гвозди послабли. Выключатель здесь, на кухне, то включается, то нет…

Работы вроде много сказано, но работа нетяжелая, незатратная по времени. С выключателем только пришлось повозиться, но и с ним в итоге справился. Попутно сифон канализационный прочистил. Интересно, куда у них вода стекает с умывальника, ни колодца, ни септика не увидел. Только присел, смотрит, штапик на окне отошел, взял гвоздики маленькие, по всем штапикам прошелся. Окна бы покрасить. Посмотрел на часы, уже шесть, на сегодня хватить. Помыл руки, прошёл в Верину комнату. Присел за стол.

На столе пенал карандашница с простыми карандашами и ручками. Книга Бредбери. "Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту". Общая тетрадь. Две картонные папки "Дело". Небольшой альбом для рисования. Фёдор взял, открыл первую страницу. Страницы оказались расшитыми и скрепленными обыкновенной канцелярской скрепкой через кусочек бумаги. Он снял аккуратно скрепку, подбил страницы.

Открыл и увидел себя, изумлённого, даже опешившего, смотрящего вдаль на что-то невидимое. Рисунок выполнен простым карандашом в портретной, до пояса, форме. Перевернул страницу, опять он. Бьёт орехи, изогнулся змеёй из последнего, стараясь достать подальше. Следующая страница, опять он. На этот раз удар ниже пояса. Он повзрослевший, в военной форме с погонами лейтенанта. Как она могла? Как смогла она увидеть его спустя десять лет. Даже больше. Умудрилась возмужать, одеть в военную форму, показать некую гордость во взгляде. Ещё бы, офицер, лейтенант.

Фёдор аккуратно перевернул очередную страницу, здесь он уже капитан. Усталое, с морщинками лицо. Лицо повидавшего своё тридцатилетнего вояки. Полевая форма, афганка с полями, даже медаль "За отвагу" умудрилась повесить. Где узнала про афганку? Их ведь ещё нет. Или есть? Много читала?

Следующая страница. Подполковник. Утомлённые глаза, печальный взгляд. На Буданова немного похож. Упокой Господи его душу. На лице усталость и горечь потерь и утрат. Фёдор смотрел на себя сорокапятилетнего и не верил глазам. Как у неё получилось? Вся его жизнь для неё открыта и доступна к пониманию? Что это? Талант, или ощущение единого с ним целого? Непостижимо.

Перевернул следующую страницу. Мама. Не молодая как сейчас, но спустя несколько лет. Плывет своей скользящей походкой, на ней короткое, выше колен платье, ведет за руки двух девочек, близняшек. Удивительно похожих на него, Фёдора. На него и кого-то еще. Фёдор резко отодвигает альбом. Да они же на Николая похожи.

Минуту приходил в себя, и уже чуть с опаской, как выглядываешь из укрытия в простреливаемую зону, перевернул следующую страницу. Он с Верой. Она в венчальном платье, на голове фата. Лицо грустное и весёлое одновременно. И опять вопрос, как можно показать в одном лице грусть и радость. Но ведь получилось. Фёдор долго рассматривает рисунок. И переворачивает на следующую страницу.

На ней лицо Веры. Она улыбается. Внизу надпись.

Надеюсь тебе понравилось.

Фёдор слышит на звуковой периферии звонок межгорода. Ум ещё не перестроился. Находится под впечатлением от рисунков, разглядывает их по второму кругу, находит новые значимые детали, восхищается тонкостью схваченного. Наконец, слыша через приоткрытые двери голос второй мамы, осознаёт. Она говорит с Верой. Рисунки уходят на второй план. Фёдора охватывает нетерпение, он забывает про всё на свете, и отчаянно борется с собой. Чтобы не встать, не побежать, не вырвать трубку у Анны Сергеевны. Фёдор прислушивается.

– У нас всё хорошо Верочка, не волнуйся. И у Феди тоже. Погода прекрасная, днём солнышко, двадцать – двадцать пять. К утру холодает до десяти. А у вас?

................................................

– Да, сегодня Фёдор выкопал. Мы уже в погреб спустили.

................................................

– У нас, в твоей комнате. За столом сидит.

.............................................

– Федя, Феденька, иди скорее, тебя Верочка зовет.

Никогда в жизни Фёдор не спешил быстрее. И не бежал медленнее. Эти восемь метров превратились в бег с пудовыми гирями на ногах. Он бежал как в сиропе, нагруженный мешком с песком, с ногами ватными и неподъёмными. И он бежал быстрее самого быстрого спринтера на земле. Быстрее воина, уходящего от смертельной погони. Быстрее лани, убегающей от тигра. Он видел себя со стороны и не мог понять, как можно быть одновременно стрелой, пущенной из лука, и черепахой, разомлевшей под жарким солнцем и уныло бредущей к морю. Но вот он у телефона.

– Здравствуйте Вера Петровна.

Сердце. Оно несет главную нагрузку. Оно заслужило. Оно щурится от восторга и радости, затопившей его. Оно нежится в предвкушении безудержной неги общения с любимым человеком. Сердце не в покое, нет, оно в неимоверной неге и благодати.

– Здравствуй Федя.

– Сегодня уже пять дней, Вы как?

– Я также, как и Вы скучаю.

– Как учёба? Где Вас поселили? Жилье удобное?

– Учёба идёт хорошо, живём на Васильевском острове, по четыре человека в комнате. Удобства в коридоре. Зато горячая вода, сколько хочешь. Под душем по десять минут стою. А вообще всё по распорядку. В десять мы должны лечь спать, а в шесть подъём на зарядку. С восьми до восемнадцати учёба. Потом свободное время. В общем нормально.

– Кормят?

– Очень хорошо, завтрак, обед, ужин. Фёдор, – в трубке пикнуло, – Осталось тридцать секунд, я очень вас всех люблю, очень скучаю. Письмо отправила сегодня, в обед, по субботам можно звонить три минуты куда хочешь. В следующую субботу опять в семь вечера позвоню.

– Вера Петровна, мы Вас тоже очень любим. И очень скучаем. Возвращайтесь. Я.........

Гудки. В трубке пошли гудки. Фёдор сел на табурет, оказывается он всё время стоял. Рядом сидела Анна Сергеевна. Печаль. Кручина легла на плечи, придавила своею тяжестью, не давая вздохнуть.

– Не печалься Федечка, у неё все хорошо. Я знаю её голос, я умею чувствовать её. Она очень рада тебе. И первый её вопрос был о тебе.

– Спасибо Анна Сергеевна.

– Пойдём к Сергею Абрамовичу плов есть. Семь часов, можно поужинать.

– Спасибо Анна Сергеевна, я, наверное, лучше домой, маму с Ванечкой весь день не видел, соскучился. Акафист с ней почитаем, во сколько договоримся читать?

– Давайте в девять вечера? Не слишком поздно?

– Думаю нормально, давайте в девять вечера.

Анна Сергеевна направилась на плов к Сергею Абрамовичу, а Фёдор со смешанными чувствами побежал трусцой домой. По пути вспомнил про двойняшек на рисунке Веры. Вспомнил, как Вера сказала, что всех их любит, задумался, почему не сказала именно про него, и вдруг осенило. Да она просто не могла говорит, что хотела. Или знает, что телефоны прослушиваются, или в зале было много людей. Это сразу всё объясняло. Да и сам он к ней на Вы обращался. На всякий случай. Ладно, ждём второе письмо…

Глава 3. 1973. Двадцать четвертое сентября. Переводная комиссия

Не много ли их на меня одного, это было первой мыслью Фёдора. Восемь человек. Двое из наших, директор и Игорёк, который Игорь Валерьевич. И ещё шестеро. В середине пожилой лысоватый мужик, в чёрном костюме с орденской планкой на пиджаке. Воевал значить. Уважаем. Остальные женщины, четыре пожилых, совершенно разных по комплекции и внешнему виду, и ещё одна молодая. И страшная, как не знаю что. При этом стройная, как колокольчик, да и грудь не первый номер. Вот так вот, не все подарки в одну корзинку. Сидит с самого края, перед ней стопка чистых листов. Секретарь, наверное.

– Проходите, Руснаков, садитесь, – говорит молодая и некрасивая.

Фёдор прошёл, сел посередине. Как на допросе. Осматривает всех, прикидывает союзников, и кто будет категорически против. Всегда такой найдется, хоть один, но найдется. Комиссия его изучает, приглядывается.

– Фёдор Александрович, сегодня и завтра с Вами будет работать выездная комиссия по оценке уровня готовности и возможности перевода Вас в четвёртый класс. Позвольте представить членов комиссии.

Некрасавица заглянула в блокнот, она что их по именам не знает? Интересно девки пляшут. Или комиссия сборная солянка? Тогда в принципе понятно.

– Председатель комиссии Егор Филимонович Кугавин – заместитель министра образования Молдавской ССР. Заместитель председателя, Марина Ивановна Кодру – начальник отдела Министерства образования Молдавской ССР. Члены комиссии: – Рада Сергеевна Раззумаш, начальник отдела РайОНО, Элена Витальевна Таткина – методист инструктор отдела РайОНО, Зоя Владимировна Стацюк – учитель начальных классов первой школы г.Дубоссары. Также присутствуют представители вашей школы: директор школы Иван Александрович Кричкарь, и заведующий учебной частью Игорь Валерьевич Чобану. Веду протокол заседания комиссии я, секретарь заместителя министра Виктория Егоровна Кугавина.

Ага, дочка значить. Ничего страшного, будем посмотреть. Фёдор оценивающе окинул взглядом Марину Ивановну, похоже она будет главной скрипкой. Сидит как на иголках, еле сдерживается, так и рвётся в бой. И точно, только Вика закончила, как это коротко стриженое безполое телесо затараторила. Да так быстро, что Фёдор поначалу чуть не пропустил самое интересное.

– Мы должны работать у вас два дня, сегодня и завтра. Сегодня математика, чтение, физкультура и труд. Завтра русский язык, чистописание, пение и рисование. Но думаю смысла растягивать на два дня нет, мы наслышаны о Ваших успехах, и если они соответствуют действительности, то все предметы можно проверить одним днем. Для документооборота оформим двумя днями. Это конечно не для протокола Виктория. Есть возражения? Фёдор Александрович, Вы согласны?

Очень разумная тётя, Федору такой подход нравится. И ничего, что министр крякнул, Иван Александрович округлил глаза, а Игорь Валерьевич криво усмехнулся. Главное, возражений нет. Тёти хлопают зенками, а Виктория счастливо улыбается. Ясен пень, два дня подряд сюда из Кишинёва мотаться, время провождение не из лучшего. Не ближний свет. Кстати, когда улыбается, не очень и страшная, а даже ничего так личико. До Веры ей конечно далеко, но в принципе нормальная девчонка.

– Абсолютно за.

Вот и прекрасно. Начнём с математики. Согласно рекомендательных документов, вначале устный опрос, десять минут. Далее три письменных задания, на каждое десять минут. Начнём с устного опроса. Вы таблицу умножения знаете? Прошу Вас рассказать её в полном объеме.

Оттарабанил как часы. Потом блиц опрос. Вопрос – ответ. На письменное ушло пятнадцать минут, чисто на писанину. Посидел, подумал, проверил. Через двадцать пять минут с начала занятия протянул лист с заданиями.

– Вы свободны, через полчаса прошу Вас на сдачу русского языка.

– А давайте прямо сейчас, я совсем не устал, Вы как видится тоже. Водички попьём на ходу и в работу, – как можно более нейтрально заявляет Фёдор.

Дяденька в костюме не обращает внимания на его просьбу, смотрит решения заданий. А вот тетёньке в синем, ведущей в пятерке, это предложение явно нравится.

– Давайте. Мне импонирует Ваш настрой на работу. Приступим к русскому. У кого-то есть другое мнение?

Других мнений нет. Фёдору дают текст и несколько минут на его чтение. Текст лёгкий, про зайчика и бельчонка. Фёдора разбирает смех. Потом изложение. Дословно им написать, что ли? Ну вот вам изложение, получите. Что он там накалякал забирают, читает тётенька из РайОНО, передает учительнице, та в свою очередь заместителю министра. Фёдор этого уже не видит, он пишет диктант. Семь предложений. Написал. Отдал на проверку. Дают другой текст. Дают перо с чернильницей. Дают промокашку. Переписать. Это ещё и чистописание получается. Три предложения. Выделить и дать определение: подлежащее, сказуемое. Дальше: выписать существительные, прилагательные. Тяжело в пятьдесят семь лет выполнять программу начальной школы. Тяжело, а надо. Вроде всё, отцепились. Читают. Проверяют. Интересно, им почерк понравится? Похоже все в лёгком шоке.

Фёдор отступать не собирается, прёт дальше, – Может сразу и чтение оформим, а потом на обед пойдём? У нас же обед ещё не готов, правда Игорь Валерьевич?

– Обед в двенадцать, сейчас без двух одиннадцать, – точен до минуты Игорь Валерьевич.

– Очень интересное предложение, – кажется ударница стала уставать, и находится в глубоком раздумье. Остальные члены комиссии знакомятся с его опусами.

– Значить договорились.

– Сколько слов в минуту Вы читаете? – интересуется молчащая доселе пожилая женщина, учительница начальных классов.

– Зоя Владимировна, всё зависит от текста. Если текст изобилует прямой речью, и для его чтения требуется интонационное сопровождение, то от восьмидесяти до ста, если текст изложен в повествовательной структуре, то более ста восьмидесяти.

Зое Владимировне его ответ нравится, от имиджа серой пожилой мышки не осталось и следа. Преображение изумительное, перед ним старая добрая воздушная фея. В самом лучшем смысле. Она приветливо улыбается, и протягивает ему книгу.

– Николай Носов. Мишкина каша. Прочитайте пожалуйста.

Федор читает не торопясь, слов он наберёт достаточно, ему главное показать не скорость чтения, а выразительную технику. Похоже он преуспевает, все присутствующие в кабинете внимательно слушают, только Вика что-то записывает. Наконец Фёдор заканчивает.

– Прекрасно, просто изумительно, – первая в оценке конечно Марина Ивановна. – А Вы стихи читаете? Прочитайте нам что-нибудь.

– Что именно, Марина Ивановна?

– А прочитайте нам Есенина, помните: Вот моя деревня, вот мой дом родной, – в разговор вмешивается зам. министра и кажется весьма не по делу.

Насколько помнит Фёдор, это совсем не Есенин, это Иван Суриков, прекрасный и незаслуженно забытый русский поэт. Но если зам. министра просит, нужно читать. И Фёдор читает. С вдохновением и разводя руками, со сменой интонации, доходя чуть ли не до шёпота, и уносясь вверх, чуть не до крика. Красиво вышло, самому понравилось.