Читать книгу: «Путь в Киев. Сказ о Дмитрии и лесных духах»

Глава 1. Тревожное утро в Переяславе

Солнце только-только коснулось золотым лучом маковки старой церкви в Переяславе. Утро обещало быть ясным и теплым. Восьмилетний Дмитрий, которого все звали просто Митей, сидел на крыльце их крепкого дома и старательно полировал свой деревянный меч. Меч был точной копией отцовского, только из липы, а не из стали. Митя представлял, как однажды он вырастет, станет сильным воином, как папа Ратибор, и будет защищать родной город.

Во дворе, под яблоней, его пятилетняя сестренка Оленька качала свою тряпичную куклу и что-то тихонько ей напевала. Пахло свежим хлебом из печи и дымком из кузницы, где уже вовсю стучал молот. Жизнь текла своим чередом – спокойно и привычно.

Но в последние дни в этой тишине поселилась тревога. Она витала в воздухе, как пыльца, проникала в разговоры взрослых, в их хмурые взгляды. Митя слышал, как шептались соседки у колодца, слышал слово, от которого становилось не по себе – «кочевники».

Мама Любава вышла на крыльцо. Она вытерла руки о передник, но Митя заметил, что её взгляд был устремлен на дорогу, ведущую к городским воротам.

– Мам, а папа скоро вернется? – спросил Митя. Его отец, Ратибор, был в княжеской дружине и уже второй день проводил на стенах города, укрепляя их.

– Скоро, сынок, скоро, – ответила мама, но голос её дрогнул.

В этот самый миг тишину разорвал отчаянный топот копыт. В городские ворота влетел всадник на взмыленном коне. Он не слезал с седла, а кричал хриплым голосом, так что слышно было на всей улице:

– Враг близко! Печенеги у реки! Все, кто может держать оружие – на стены!

Сердце у Мити ухнуло куда-то вниз. Он вскочил на ноги, сжимая свой деревянный меч. Оленька испуганно прижалась к маминой юбке.

Почти сразу же по городу ударил набат. Гулкий, тревожный звон колокола заставил птиц сорваться с крыш. Люди забегали, засуетились.

К их дому подбежал отец. Его лицо было серьезным и суровым. Он обнял маму, потом подхватил на руки Оленьку и крепко поцеловал её в макушку. Затем он опустился на одно колено перед Митей.

– Любава, собирай детей и все самое нужное. Всех женщин и стариков отправляют в Киев, под защиту великого князя. Дорога через лес, так безопаснее. Идите, не мешкая.

Мама молча кивнула, её глаза наполнились слезами.

Ратибор посмотрел прямо в глаза сыну. Его рука легла на плечо Мити.

– Ты теперь за главного, слышишь? – сказал он твердо. – Береги маму и сестру. Ты мой помощник. Моя надежда.

Митя изо всех сил сдерживал слезы. Он выпрямился и кивнул, как настоящий воин.

– Да, папа. Я сберегу.

Отец крепко обнял его, и Митя почувствовал, как колет его кольчуга и пахнет железом и потом. Это был запах защиты, запах силы.

Глава 2. В дорогу

Густой, тревожный звон набата, казалось, впитался в сами стены дома. Он не прекращался ни на миг, подгоняя, торопя, не давая времени на слезы и прощания. Папа уже скрылся в людском потоке, спешащем к городским стенам, а мама Любава, бледная, но с твердо сжатыми губами, влетела обратно в горницу.

– Митя, Оленька, скорее! – сказала она голосом, который старался быть спокойным, но всё равно дрожал. – Времени у нас мало.

Она не металась по дому, не хватала всё подряд. Её движения были быстрыми, но точными, словно она знала, что делает. С сундука она сдёрнула большой кусок чистой домотканой холстины – он-то и будет их дорожной сумой.

Первым делом мама подошла к столу, где на белой скатерти лежал ещё тёплый, только из печи, каравай хлеба. Его запах, такой родной и мирный, сейчас казался чем-то из прошлой жизни. Мама отрезала ножом добрую половину каравая, завернула в чистую тряпицу и аккуратно положила на холстину. Хлеб – это жизнь в дороге.

Потом она взяла маленький берестяной туесок, в котором они хранили соль. Драгоценную, дорогую соль. Мама отсыпала щедрую горсть в мешочек. Соль не только еду вкуснее делает, но и от всего дурного оберегает, так всегда говорила бабушка.

Митя стоял посреди комнаты, сжимая в руке свой деревянный меч. Он чувствовал себя бесполезным. Что он мог сделать? Как помочь? Он посмотрел на Оленьку. Сестрёнка сидела на лавке, прижимая к себе тряпичную куклу Вербу, и тихо всхлипывала, потеряв один из своих маленьких лапотков.

Вот оно! Дело!

– Оленька, не плачь, – сказал Митя так строго, как только мог, подражая отцу. – Воины не плачут, и сёстры воинов тоже. Где твой лапоть?

Он заглянул под лавку и нашёл пропажу. Опустившись на колено, совсем как папа, он помог сестрёнке обуться и поправил верёвочные оборы. Оленька шмыгнула носом и обняла его за шею.

В это время мама подошла к самому дорогому месту в доме – к красному углу, где висели обереги. Из-под них она достала бережно сложенный рушник. Это было не простое полотенце. Его ещё её мама вышивала, готовя Любаву к свадьбе. По белому полотну бежали ярко-красные петухи, символы солнца и новой жизни, а по краям цвели диковинные цветы-обереги. Рушник этот расстилали только по самым большим праздникам.

Мама на мгновение прижала его к щеке, закрыв глаза, будто прощаясь со всем домом, со всей своей прошлой жизнью. Потом она так же аккуратно, как и хлеб, положила рушник в узелок. Этот рушник – не для рук, он для души. Он – частичка дома, которую они заберут с собой.

В узелок полетели ещё кремень и кресало, чтобы разжечь огонь, маленький ножичек и фляга для воды. Больше ничего. В пути каждый лишний узелок – тяжесть.

– Всё, – сказала мама, крепко завязывая углы холстины. – Митя, возьми Оленьку за руку и не отпускай. Что бы ни случилось, держи её крепко. Понял?

– Понял, мама, – твёрдо ответил он.

Любава закинула узел за спину, взяла Митю за другую руку. Она обвела взглядом опустевшую горницу: притихшую печь, стол, отцовскую лавку… Вздохнув, она решительно шагнула за порог.

Дверь за ними захлопнулась. Набат всё бил и бил, призывая мужчин к битве, а их семью – в долгий и страшный путь

Глава 3. Поток беженцев

Как только они переступили порог родного дома, мир вокруг изменился. Их тихая, знакомая до последнего камушка улочка превратилась в бурную, шумную реку из людей. Эта река текла в одном направлении – прочь от городских стен, к лесу, за которым начинался долгий путь на Киев.

Митя крепко держал в одной руке холодную, дрожащую ладошку Оленьки, а другой вцепился в мамин подол. Он боялся, что их разлучат, растолкают в этой суматохе, и они потеряются навсегда.

Вокруг слышался плач детей, тревожные окрики женщин, ищущих своих, скрип телег, на которые спешно грузили стариков и нехитрый скарб. Но телег было мало, и большинству, как и им, предстояло идти пешком. Воздух был густым от пыли, страха и печали.

Митя видел знакомые лица. Вот соседка, тётя Фёкла, прижимает к себе двух мальчишек-близнецов, её глаза красные от слёз. А вот старый гончар дед Михей, опираясь на посох, медленно бредёт, глядя себе под ноги. Его сын, как и папа Мити, остался в ополчении. Все они были частью одного большого горя.

– Держись, сынок, не отставай! – крикнула мама, перекрывая шум.

Они шли, почти не разбирая дороги. Ноги вязли в пыли, кто-то спотыкался, падал, ему помогали подняться, и поток двигался дальше. Никто не смотрел по сторонам, все глядели вперёд, на спины идущих, словно боялись обернуться и увидеть то, что оставляют позади.

Митя изо всех сил старался быть храбрым. Он ведь теперь за главного. Он видел, как Оленька, широко раскрыв испуганные глаза, смотрит на всё это. Она уже не плакала, а лишь крепче сжимала его руку и свою куклу Вербу.

– Не бойся, – шепнул ей Митя. – Мама с нами. И я с тобой.

Мама Любава шла молча, её лицо было похоже на маску. Она не плакала, не причитала. Вся её сила сейчас уходила на то, чтобы идти вперёд и вести за собой детей. Узелок за её спиной казался неподъёмно тяжёлым, но она несла его так, будто в нём были лишь перья.

Поток людей вылился из городских ворот и потек по широкой, утоптанной дороге, ведущей к киевскому тракту. Но у самого края леса, где дорога раздваивалась, старшие мужчины, оставшиеся для сопровождения, направили толпу на узкую, едва заметную тропу, уходящую в чащу.

– В лес! В лес уходим! – кричали они. – По большой дороге кочевники рыщут! Лесом безопаснее будет!

Люди послушно сворачивали. Великий и могучий лес, который всегда казался Мите немного таинственным и сказочным местом для игр, теперь встречал их тёмным, молчаливым великаном. Он словно собирался проглотить их всех.

Семья Мити, как и все остальные, шагнула под сень вековых деревьев. Солнечный свет сразу померк, сменившись зелёным сумраком. Шум толпы стал глуше, словно лес впитывал в себя все звуки. Здесь, на узкой тропе, они уже не могли идти все вместе. Люди вытянулись в длинную, извилистую цепочку.

Митя, Оленька и их мама стали частью этой цепочки. Они покинули свой дом, свой город, свою жизнь и вступили на тропу, ведущую в неизвестность. Позади остался гул набата, а впереди – лишь шелест листьев и молчание древней чащи.

Глава 4. Последний взгляд на стены

Людская река, текущая от Переяслава, замедлила свой ход и начала медленно вливаться в тёмное устье лесной тропы. Здесь, на границе между открытым полем и вековой чащей, образовалась небольшая давка. Солнечный жар дороги сменился прохладной, влажной тенью. Пахло прелой листвой, грибами и тревогой.

Мама крепче сжала руку Мити, готовясь шагнуть под сень деревьев. Оленька прижалась к её ноге, пряча лицо в складках юбки.

Но Митя замер. Что-то непреодолимое, какая-то сила внутри него заставила его обернуться. Ему нужно было посмотреть ещё раз. Один, последний раз. Он отпустил мамину руку и отступил на шаг назад, на самый край поляны, откуда ещё был виден родной город.

И он увидел его.

Переяслав стоял под ярким полуденным солнцем, могучий и родной. Высокие деревянные стены, сложенные из толстых брёвен, казались несокрушимой крепостью. Над ними, как золотой гвоздь, вбитый в синее небо, сверкал крест на куполе главной церкви. Из труб ещё вился дымок – там, в брошенных домах, догорали угли в печах, помня тепло утреннего хлеба.

Город выглядел почти мирно, если бы не одно «но». Вся верхняя часть стены, весь её гребень, был усеян тёмными фигурками воинов. Они стояли плечом к плечу, как зубья на гигантской пиле, готовые впиться во врага. Солнце играло на остриях их копий, на стальных шлемах.

Митины глаза жадно искали на стене одну-единственную фигуру. Где он? Где папа? Стена была такой длинной, а воинов так много… Они все казались одинаковыми на таком расстоянии. Сердце мальчика сжалось от отчаяния. Он так хотел увидеть его, чтобы запомнить.

И вдруг он нашёл. У главной надвратной башни, самой высокой и крепкой, стоял воин чуть выше остальных. Его плечи были шире, а посадка головы – такой знакомой. В этот самый миг что-то ослепительно блеснуло. Это солнечный луч отразился от начищенного до блеска края отцовского щита.

– Папа… – прошептал Митя, и его губы задрожали.

Это был он. Его отец, Ратибор. Он стоял твёрдо, как скала, и смотрел не на них, а вдаль, туда, откуда должна была прийти беда. И в этот момент, словно почувствовав взгляд сына сквозь огромное расстояние, Ратибор поднял над головой свой меч. Клинок поймал солнце и на миг превратился в огненный столп, указывающий в небо.

Это не был призыв к атаке. Это не был жест отчаяния. Это был знак. Знак для него, для Мити. Знак, который без слов говорил: «Я здесь. Я стою. Я защищаю. А ты иди и будь сильным».

Слезы подступили к глазам Мити, горячие и колючие. Но он вспомнил папин наказ. «Ты теперь за главного». Он быстро смахнул слезу тыльной стороной ладони, чтобы мама не увидела. Он сжал кулаки так, что костяшки побелели. Он смотрел на сверкающий меч, и в его детском сердце росла не только тоска, но и огромная, жгучая гордость за своего отца.

– Митя, пора, сынок. Нужно идти.

Тёплая мамина рука легла ему на плечо и мягко потянула за собой, в тень леса. Он сделал последний, жадный вдох, пытаясь запомнить всё: и золотой купол, и могучие стены, и этот ослепительный росчерк меча в небе.

А потом он шагнул за мамой на лесную тропу.

Стена Переяслава, папа с мечом, весь его родной мир – всё это в один миг скрылось за плотной завесой деревьев. Впереди была только узкая, петляющая тропа и зелёный сумрак неизвестности.

Глава 5. Первая ночь в пути

Солнце давно скрылось за верхушками деревьев, но его прощальные лучи ещё долго золотили пылинки, танцующие в густом лесном воздухе. Лес, который днём казался просто тёмным и большим, с наступлением сумерек начал оживать. Он наполнился шорохами, скрипами, уханьем невидимых птиц и тихим шепотом ветра в ветвях.

Длинная вереница беженцев остановилась на ночлег на большой поляне у ручья. Мужчины, сопровождавшие их, быстро разожгли несколько костров, которые вспыхнули яркими оранжевыми островками в сгущающемся мраке. Люди сбились вокруг них, ища тепла и защиты от ночной тьмы.

Митя сидел на земле, прижавшись к маминому боку. Оленька уже спала у неё на коленях, уткнувшись носиком в складки платья. Усталость навалилась на Митю тяжёлым грузом. Болели ноги, ныла спина от долгой ходьбы, но сон не шёл. Каждый треск ветки в лесу заставлял его вздрагивать. Ему казалось, что из-за каждого дерева на них смотрят чьи-то глаза. Может, это волк? Или, что ещё страшнее, печенежский лазутчик?

Он крепче сжал рукоять своего деревянного меча. Папа сказал ему беречь маму и сестру. Значит, он не должен спать. Он должен сидеть и охранять их.

Холод пробирался под тонкую рубаху. Днём было жарко, но лесные ночи оказались зябкими. Мама укрыла Оленьку краем своего платка, а потом почувствовала, как дрожит Митя. Она обняла его и притянула к себе ещё ближе.

– Замерз, мой хороший? – тихо спросила она.

Митя только кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Страх был холоднее ночного ветра. Он смотрел на языки пламени, которые плясали, выхватывая из темноты усталые, печальные лица других женщин и стариков. Все молчали, думая о своем. О тех, кто остался там, за спиной, в осаждённом городе.

Мама почувствовала напряжение сына, его страх. Она погладила его по волосам, растрепавшимся за день.

– Знаешь, Митя, – начала она тихим, напевным голосом, – когда ты был совсем маленьким и боялся темноты, я всегда пела тебе песенку. Хочешь, спою?

Митя снова кивнул. Ему было уже восемь лет, он считал себя взрослым, но сейчас ему больше всего на свете хотелось снова стать маленьким и услышать мамин голос, который прогонит всех чудовищ из темноты.

Любава посмотрела на спящую Оленьку, на вздрагивающего Митю, на всполохи костра, и тихо-тихо, почти шёпотом, запела. Её колыбельная была не похожа на те, что пели другие матери. Это была старая песня, которую пела ещё её бабушка, песня о ночных духах-хранителях.

«Баю-бай, усни, сынок,

Ночь спустилась на порог.

За окошком бродит Сон,

Заходи скорее в дом.

Вместе с Соном Дрёма-брат,

Он укрыть детишек рад.

Тихим шёпотом ветвей

Успокоит всех зверей.

Светит Месяц с высоты,

Чтобы видел тропы ты,

А сестрицы-звёзды в ряд

Твой покой посторожат.

Спи, мой мальчик, крепко спи,

Силы новые копи.

Ночь пройдёт, и светлый день

Прочь прогонит злую тень».

Мамин голос лился плавно и спокойно, как ручей, убаюкивая и обволакивая теплом. В этой песне ночь была не страшной, а доброй. В ней жили не враги, а заботливые духи – Сон и Дрёма. И даже Месяц со звёздами были не просто холодными светилами, а сторожами, охраняющими покой.

Митя слушал, и колючий комок страха в его груди начал таять. Он прикрыл глаза. Шорохи в лесу уже не казались такими угрожающими. Может, это и правда Дрёма ходит, укрывая зверей на ночь? А уханье совы – это просто ночная птица, а не знак беды.

Он положил голову маме на плечо. Её голос становился всё тише, сливаясь с треском костра. Последнее, что он почувствовал перед тем, как провалиться в глубокий сон, – это как мама поцеловала его в макушку и укрыла своим платком, деля последнее тепло на двоих детей.

Первая ночь в пути закончилась. И несмотря на холод и страх, она была согрета маминой любовью и старой колыбельной песней, которая обещала, что утро обязательно наступит.