Здесь никогда не ходили трамваи

– Давай.

Я протягиваю табурет, но не могу оторваться от петли.

– Зачем это?

– Надо так.

Начинаю почесывать кошачью шею. Кошка перестает протяжно мяучить. Слышу спокойное мурчание. Благодарность. Отец ставит табурет на землю и ловко запрыгивает на него. Выдыхает. Тяжело. Точно после долгой пробежки.

– Устал что-то.

Я ошарашен. Не понимаю, да и не могу понять. Зачем? Зачем?

– Зачем?

– Я устал ждать. Так долго ждал. Ты вот пришел, а больше никого. Не могу больше ждать. Незачем. Что здесь? Пустота. А дальше что? Пустота. Да и позади только пустота.

Он расшатал ногами табурет.

Вздрогнул и повис.

Как мешок.

Ничто.

Просто тело, которое испытывало лишь боль.

Голова его опустилась к плечу.

Руки обмякли.

Я пошел домой.

Кошка мурчала.

8

Это был его ад?

Его чистилище?

Его проклятие?

Он ждал меня?

Вряд ли.

Хотя, может и ждал.

Не уверен.

Что я тут делаю?

Это важно?

Почему мне важно знать ответы на эти вопросы?

Может быть, это вовсе не я их задаю, а кто-то другой? Кто-то по другую сторону. Кто-то, кого ты видишь в зеркале, лишь скосив глаза в сторону. Это все его рук дело. Это он не дает мне сосредоточиться и постоянно спрашивает.

Как?

Зачем?

Почему?

А я храню молчание и не отвечаю. Может быть, я сам боюсь ответов. Может быть, все это куда невесомее, чем мне кажется.

Кошка давно успокоилась и уснула на плече, пока я шагал мимо реки к другому мосту. Тому, на который мы заявлялись, когда были еще школьниками. Здесь мы пили пиво и дешевое вино. Курили краденные сигареты и воображали, что мы стоим на самой вершине мира, который только и ждет первого главного слова. Мир оказался не так прост, как бы нам хотелось. Он был куда своенравнее. Куда изощрённые в своих заковыристых хитросплетениях.

Формациях, сменяющихся и меняющих нас.

Нас всех.

Ухватить зубами.

Вытряхнуть из старой шкуры и напялить новую.

Вот рецепт.

Долгий и бесчестный путь, который приходится пройти каждому.

Сначала шаги мелкие и неуверенные, но постепенно они становятся смелыми и широкими. Пока не оступишься. Пока не рухнешь. На колени. И уже не встать. Никакой гордости. Никакого отчаяния. Только бытность, что топчется по ковру грязными ногами.

Мы присели на деревянную скамью возле колодца на улице, огороженной деревянными заборами. Кошка спешно спрыгнула с плеча и горделиво поспешила за булыжник, чтобы справить нужду. Хлопаю по карманам, разыскивая табак, но нахожу лишь одну дешевую и изрядно помятую сигарету. Чиркаю спичкой об дерево и прикуриваю, разглядывая то, что когда-то было улицей.

Когда-то жило.

Дышало.

Полной грудью.

Стучу каблуком по железке, вросшей в землю.

Воспоминания преследуют. Они реальны и нереальны. Я и сам не могу разобраться, каковы они. Насколько можно им доверять. Все эти мысли. Эти вопросы. Мне хочется думать об их бесполезности и ненужности, тогда как им хочется обратного.

Что это за железка?

Рельса?

Я помню, как здесь ходили трамваи. Как я бегал по вагону, пока бабушка громко охала.

Ложь!

Здесь никогда не ходили трамваи.

Все это глупость, навеянная одним из столь реальных снов. Всего этого никогда не было.

Все это лишь в моей голове.

Кошка поскребла когтями по камню и опять попросилась на руки.

Как ей откажешь?

– Может, ты что-то знаешь? Нет?

Она смотрит умными глазами.

– Все ты знаешь, просто не хочешь говорить.

9

Переступаем порог. Я прохожу первым, а кошка смотрит на меня, стоя чуть позади. Неуверенно и кротко.

– Проходи.

Я приглашаю жестом, и она ловко перепрыгивает небольшой коврик. Хозяйка. Сразу проходит в большую комнату и обнюхивает диван. Запрыгивает и укладывается. Щурится.

– Что, нравится?

Мурчит и поглядывает на меня узкими зрачками.

Пальто я бросаю, где и обычно. Рядом с ботиками и засохшим налетом из песка и соли. Рядом с пылью, осевшей здесь за несколько дней без уборки.

– Али! Ты дома?

– Мама?

Быстрыми шагами я иду в ее комнату. Никого. Ее здесь нет.

– Ты слышала?

Кошка незаметно кивает и продолжает щуриться. Засыпает. Нет нужны ее тревожить.

– Али!

– Да, что же это такое…

Она зовет меня. Она не знает. Лишь догадывается. Я здесь. Она тоже, но больше мы не встретимся.

Я думаю об этом, наливая молоко в маленькое блюдце. Ставлю на пол рядом со стеной на кухне. Так, чтобы кошка точно могла найти. Отчего-то я за нее не волнуюсь, когда открываю входную дверь и оставляю достаточную для нее щель. Пусть поспит. Согреется. Выпьет молока. Пусть остается здесь столько, сколько сама пожелает. А мне нужно идти.

– Али!

– Да, мама. Я знаю, что ты здесь. Знаю. Можешь не кричать, я тебя слышу.

Уснула. Поджала лапки и сопит. Безмятежно. Ее жизнь была куда тяжелее моей, только она не может об этом рассказать. В сущности, ей и не нужно. Незачем говорить о том, что и так известно каждому. И о ком это я? О кошке?

Так хочется вымыться. Набираю ванну. Сначала вода грязная, но вскоре становится прозрачной. Теплой. Особенной. Я затыкаю сливное отверстие и жду, роясь в содержимом пластикового стеллажа. Лезвие я нахожу только в своей собственной бритве. Старое. Я давно не брился, и сталь покрылась разводами. Начала ржаветь, постоянно находясь во влажной среде. Сталь честнее лживых воспоминаний. Сталь острее затуманенного рассудка. Сталь настоящая. Я – нет.

Вода быстро краснеет.

Теплая.

Расслабляет.

Хочется спать.

Так сладко, как кошка в соседней комнате. Также беззаботно. Также счастливо.

Ну, что ты тут делаешь? Она залезла на унитаз и глядит на меня.

Не удивленно.

Она знает, что происходит. Похоже, что ей это уже не в первой.

Мурчит.

Возможно, это ее ад.

Наблюдать, как умирают люди вокруг.

Как становится темно.

Темно.

Темно.

Темно.

Так темно, что только свет неоновый вывески рвется сквозь ночь и ветровое стекло, пока мы развлекаемся на заднем сидении черного седана.