Подкопы

Явление VII

Те же и лакей.

Лакей. Князь Михайла Семеныч приехал!

Граф (взмахивая глазами на дочь). Это по вашему приглашению, что ли?

Ольга Петровна (продолжая плакать). Нет, папа, я не могла приглашать его.

Граф (лакею). Проси князя наверх.

Лакей уходит.

Явление VIII

Граф и Ольга Петровна.

Граф (дочери). Я угадал, что у тебя слезы притворные!.. Ты плакала, чтобы протянуть время и подождать, пока приедет этот гость.

Ольга Петровна. Грех тебе, папа, так безжалостно оскорблять меня.

Граф. Мне же грех, ах, ты, негодяйка этакая! Они мне с супругом делают на каждом шагу козни и мерзости, а я и высказать того не смей – фу, ты, наглецы бесстыжие! (Порывисто встает и уходит.)

Явление IX

Ольга Петровна одна; потом Янтарный и Мямлин; позже Шуберский.

Ольга Петровна (сейчас же утирает слезы и, приотворив дверь в соседнюю комнату, говорит директорам). Войдите сюда, господа!.. Граф ушел наверх!

Входят князь Янтарный и Мямлин.

Ольга Петровна, снова заглядывая в двери.

А вы, monsieur Шуберский, что же остались там?

Шуберский тоже входит.

Ольга Петровна, обращаясь ко всем им.

Вам, вероятно, граф наговорил всем неприятностей?

Мямлин (поднимая значительно брови). Да еще каких-с, надобно знать!

Князь Янтарный (гордо). Он себе позволил то мне сказать, что я службу мою брошу, потому что я не привык, чтобы начальники мои, кто бы они ни были, так обращались со мной.

Мямлин (кротким голосом и разводя руками). А из меня такого дурака он представил, что я до сих пор опомниться не могу!.. Еще одно такое объяснение, и со мной удар нервный случится!.. (Начинает делать из лица гримасы.)

Ольга Петровна. Ужасно, какой старик невыносимый стал! На Алексея Николаича он тоже взбешен до последней степени, и чем кончится эта ссора, я еще не знаю, тем больше, что к папа теперь приехал князь Михайла Семеныч.

Оба директора (почти с испугом). Приехал!.. Зачем?..

Ольга Петровна. Не знаю, собственно, зачем; но ожидаю, что отец, под влиянием досады на Алексея Николаича, наскажет на него князю.

Мямлин (с одушевлением). А я князю наскажу на самого графа, вот что-с!

Ольга Петровна. И объясните князю, что отец главным образом за то сердится на мужа, что вот он и я тогда очень хлопотали, чтобы вас определили на ваше теперешнее место!

Мямлин. И то скажу-с, доложу ему.

Ольга Петровна (обращаясь к Янтарному). За ваше назначение граф тоже бесится на мужа. «Каким образом, говорит, определить ко мне на службу злейшего врага моего, который злословил меня на каждом шагу?»

Князь Янтарный. Я и теперь буду злословить графа, в этом случае, pardon, madame, но граф своим обращением сам вызывает это и делает себе из всех врагов.

Ольга Петровна. Совершенно понимаю это и извиняю вполне! (Обращаясь к Шуберскому.) А вас, monsieur Шуберский, зачем, собственно, граф призывал?

Шуберский (с горькой усмешкой). Чтобы велеть подать в отставку.

Ольга Петровна. Это ужасно!.. Вот теперь вы и видите, кто вас преследует: муж или граф.

Шуберский. Теперь, конечно, вижу.

Ольга Петровна. Тоже самое и в других случаях, и даже это Калишинское дело, как оно происходило, – я не знаю; но знаю только одно, что муж мой тут чист… как ангел, и что если страдает за что, так за свою преданность к лицам, которые повыше его стояли, и вы уж, пожалуйста, заступитесь за него в печати, если его очень опять там злословить будут.

Шуберский. Это будет священной обязанностью для меня, потому что я так в этом отношении виноват пред Алексеем Николаичем, что, конечно, должен употребить все, чтобы загладить перед ним вину свою.

Ольга Петровна. А вы давно занимаетесь литературой? Давно получили призвание к ней?

Шуберский. С детских почти лет.

Ольга Петровна. Как это приятно! Все-таки это творчество, поэзия, а не сухая служебная проза!.. Однако я слышу, граф идет! Уйдите, господа!

Князь Янтарный, Мямлин и Шуберский поспешно уходят.

Явление X

Ольга Петровна и граф.

Граф (с прежней злобной усмешкой и низко кланяясь дочери). Поздравляю вас: супруг ваш назначается на мое место…

Ольга Петровна (бросаясь было к отцу на шею). Merci, папа!

Граф (отстраняясь). Не благодари!.. Не я вам устроил это, а вы сами!.. И я желал бы только спросить твоего мужа, что неужели в его гадкой и черствой душонке за все, что я сделал для него, не накопилось настолько благодарности ко мне, чтобы не ездить по городу и не сочинять, что будто бы он всегда все делал за меня, и что теперь я сумасшедший даже! Если уж ему так хотелось этого проклятого места моего, так лучше бы он пришел и поклонился мне, я уступил бы ему его и по крайней мере не считал бы его тогда подлецом совершенным.

Ольга Петровна. Мы для тебя же, папа, желали, чтобы ты вышел в отставку и успокоился.

Граф. Ничего вы мне не желали!.. Только пасть свою удовлетворить вы желали, хищники ненасытные!.. Что ты всегда была волчицей честолюбивой, это видел я с детских лет твоих; но его я любил и думал, что он меня любит! На прощанье я могу вам пожелать одного: пусть у тебя родится дочь, похожая душою на тебя, а он отогреет за пазухой у себя такого же змееныша-чиновника, какого я в нем отогрел; тогда вы, может быть, поймете, что я теперь чувствую! (Быстро поворачивается и уходит.)

Явление XI

Ольга Петровна одна, потом Андашевский; позже князь Янтарный, Мямлин и Шуберский и, наконец, граф.

Ольга Петровна (одна и усмехаясь). Сердись теперь, пожалуй, сколько хочешь… Дело ж сделано!.. Ехать поскорее к мужу и обрадовать его! (Идет, но в дверях встречается с Андашевским.) Ты приехал?

Андашевский. Да!.. Я тут у подъезда дожидался и сейчас встретил князя Михайлу Семеныча: он говорит, что я буду назначен.

Ольга Петровна. Непременно будешь назначен!

Андашевский (беря себя за голову). Господи, что же это такое!.. Я заплачу!

Ольга Петровна. Заплачь!.. Ничего!.. Тебе легче после того будет.

Андашевский начинает утирать выступившие у него на глазах слезы; у Ольги Петровны тоже глаза наполняются слезами.

Андашевский (с чувством). Князь сказал, что старик сам даже желал оставить это место и передать его мне.

Ольга Петровна. Хорошо желал! Ты послушал бы, какими он именами нас обоих тут называл, так что я солгала даже ему, что буду требовать у него материнского состояния. Впрочем, бог с ним… Скажи лучше, кого ты думаешь взять на твое место?

Андашевский (несколько задумавшись). Конечно, князя Янтарного!.. Во-первых, у него связи огромные, а во-вторых, он сам не опасен: не подшибет никогда!

Ольга Петровна. А на место Янтарного кого ты назначишь?

Андашевский. Право, уж не знаю!

Ольга Петровна. Назначь Шуберского: он в печати имеет значение!.. Не мешает и в этой сфере иметь преданного человека.

Андашевский. Мысль недурная!

Ольга Петровна. А теперь позови их скорее и объяви им о твоем назначении: они очень рады будут этому.

Андашевский. Сейчас позову! (Приотворяя дверь.) Пожалуйте сюда, господа! (К вошедшим.) Граф оставляет службу…

Все в один голос. Кто ж на место его?

Андашевский (с некоторым трепетом в голосе). Я, кажется, назначаюсь!

Мямлин (благоговейно складывая руки и возводя глаза к небу). Господи, благодарю тебя за то!

Князь Янтарный (грустным тоном). Настоящее место ваше поэтому делается вакантным?

Андашевский. Да; если это случится… и в таком случае я буду иметь честь вас пригласить на него, а теперь все-таки позвольте мне, как будущего моего помощника, обнять вас…

Князь Янтарный. О, благодарю вас!

Оба обнимаются и целуются.

Андашевский (Мямлину). А вас, даст бог, в новом году мы полечим от вашей болезни аннинской лентою!

Мямлин. Излечусь этим, совершенно излечусь!

Андашевский (Шуберскому). Вам, господин Шуберский, я тоже бы желал предложить место Георгия Ираклича, когда оно освободится, если только это не повредит вашим литературным занятиям.

Шуберский (задыхающимся от радости голосом). Нисколько-с это не повредит!

Мямлин. Директор отличный он будет и похваливать нас иногда в газетах станет.

Шуберский. В отношении товарищей я уж, конечно, ничего другого не могу написать.

Андашевский. Кабинет, таким образом, составлен!

Берется за свою шляпу; тому же примеру следуют и все прочие; Андашевский начинает даже при этом насвистывать одну из арий; Ольга Петровна весело натягивает свои перчатки; физиономии директоров сияют удовольствием; вдруг в дверях из задних комнат показывается граф Зыров.

Граф (делая довольно повелительный жест рукою). Прошу вас, господа, приостановиться на минуту и не расходиться!

Все останавливаются, граф выходит на авансцену; выражение лица его печальное и серьезное. Граф начинает медленно и довольно протяжно говорить.

Я сейчас получил письмо от князя Михайлы Семеныча, которое и имею честь предъявить вам! (Подносит держимое им в руке письмо к глазам своим и читает его.) «Любезный граф! Поздравляю вас кавалером ордена брильянтовых знаков и с пожалованием вам аренды в пять тысяч рублей серебром и вместе с тем спешу вас уведомить, что на ваше место назначен тайный советник Яков Васильич Карга-Короваев!»

Занавес падает.

Примечания

Впервые комедия опубликована в измененном по цензурным условиям виде под названием «Подкопы» в журнале «Гражданин», 1873, NoNo 7-10 (11 февраля – 5 марта).

20 августа 1872 года А.Ф.Писемский писал Н.С.Лескову: «…пьеса моя еще окончательно мною не отделана и не раньше может быть окончена вполне, как к половине сентября, а потом я сам думаю приехать в Петербург к 22 сентября и привезу пьесу с собой…» Отвечая на это письмо, Н.С.Лесков известил Писемского, что «добрые слухи» о его новой пьесе уже проникли в печать^[10]. С рукописью своей только что законченной комедии А.Ф.Писемский приехал в Петербург в конце сентября 1872 года и выступил с чтением ее в кругу избранных слушателей у А.А.Краевского. Пьеса произвела сильное впечатление на присутствовавшего среди приглашенных А.В.Никитенко, в дневнике которого 5 октября появилась следующая запись: «Комедия эта лучшее произведение его. Не знаю только, как он сладит с цензурою. Он хочет напечатать ее в «Гражданине» князя Мещерского. Писемский превосходно читает, и мне кажется, что кто слышал его комедию из его уст, тому не следует идти в театр на ее представление: она, наверное, будет сыграна там гораздо хуже, чем в чтении автора».^[11]

Судьба рукописи крайне тревожила автора. Комедия была включена под заглавием «Подкопы» в издававшийся В.П.Мещерским «Сборник Гражданина» (книга вторая), но не вышла в свет по обстоятельствам, не зависевшим от редакции сборника. «Пьесу мою прихлопнула цензура: ее вырезали из сборника Мещерского. На меня это страшно подействовало!..»^[12] – уведомил Писемский Лескова. Он обращался к Краевскому, Никитенко, Гончарову с просьбой выяснить причины цензурного запрета. И.А.Гончаров в письме от 4 декабря 1872 года сообщил Писемскому: «Я спрашивал о причине задержки и получил в ответ, что единственная причина – это щекотливость высшей администрации, которую Вы затронули в живой картине интриг и взаимного подшибательства».^[13]

Интересные подробности записал 6 декабря А.В.Никитенко: «Был у меня Писемский. Комедии его не пропускает цензура. Он объяснялся с Тимашевым (министром внутренних дел. – С.Е.), который объявил ему, что комедия может пройти, если он спустит действующих лиц пониже, то есть директоров и товарищей министров оставит в покое. Он тоже объяснялся с Лонгиновым (начальником Главного управления по делам печати. – С.Е.), но тщетно. Когда Писемский спросил у него: «Как же и о чем писать?», – тот отвечал ему: «Лучше вовсе не писать». Автор обещал, однако, исправить свою пьесу, то есть не ставить действующих лиц в разряд высших чиновников, а просто отделаться общими характерами».^[14]

В то же время в газете «С. – Петербургские ведомости» от 1 декабря 1872 года (No 330) было опубликовано объявление о выходе из печати второго сборника «Гражданина» с извещением о том, что «по причинам, редакциею не предусмотренным, комедия А.Писемского «Подкопы» возвращена автору. По получении от автора, она будет доставлена г. г. подписчикам особо».

А.Ф.Писемскому пришлось немедленно приступить к переработке «Подкопов» в направлении, более приемлемом для цензуры. Позднее, уже после того, как комедия в переработанном виде появилась в газете «Гражданин», автор в письме к А.В.Никитенко от 16 марта 1873 года утверждал, что существенных изменений, вызванных соображениями цензурного характера, «пьеса не потерпела нисколько: я всего только и сделал, что в перечне действующих лиц уничтожил титулы; в самом же тексте не произошло никаких перемен за исключением тех немногих, которые я сам сделал чисто уже в видах художественного улучшения»^[15]. Это заявление, однако, наполовину не соответствовало действительности, будучи рассчитано на возможное содействие А.В.Никитенко в качестве рецензента по присуждению Уваровской премии за лучшие драматические сочинения: Писемский решил представить «Подкопы» на соискание премии и старался рассеять всякие сомнения в «цензурности» своего произведения.

В Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ) хранится авторизованная копия первых двух действий первоначального текста этой комедии, частично также третьего и четвертого действий; текста пятого действия в рукописи недостает. Листы с первоначальной редакцией пьесы (датированной 1872 годом) во многих местах заклеены написанными на бумажных полосах позднейшими авторскими исправлениями. После произведенной расклейки оказалось возможным сличить первую (доцензурную) редакцию комедии с редакцией, приближенной к требованиям цензуры.

В результате переработки писатель, несомненно, достиг известных «художественных улучшений» в литературном и сценическом отношениях: были устранены некоторые длинноты, выразительнее стали отдельные диалоги, последовательнее получились характеристики персонажей (в особенности Вуланда). Все же в большинстве случаев изменение текста свидетельствует о явном снижении уровня изображаемой в пьесе социальной среды; автор вовсе не ограничился тем, что «уничтожил титулы» в перечне действующих лиц, он должен был поневоле согласиться с необходимостью спустить их вообще «пониже», оставив в покое «директоров и товарищей министров».

Так, в тексте комедии опущена бывшая в первоначальной редакции ремарка после списка действующих лиц: «Действие происходит в Петербурге». Далее в рукописном тексте комедии упоминались «чиновники департамента», то есть тоже петербургские департаментские чиновники одного из министерств. Упоминался и вновь назначенный «товарищ министра», занимавший ранее должность директора департамента. В печатном издании пьесы товарищ министра не совсем вразумительно именуется просто «товарищем» и лишь в списке действующих лиц назван товарищем «главного начальника ведомства».

Если директор министерского департамента в рукописи носил титул «высокопревосходительства» (а не просто «превосходительства»), то товарищ министра представлялся уже совсем «высокопоставленной особой», которая «будет иметь личный доклад к государю». Особа «государя» не раз фигурировала за кулисами обличаемых в пьесе темных бюрократических махинаций: к нему собирается пойти с жалобой директор Вуланд, к нему хочет ехать с повинной граф Зыров, на его же мнение ссылается близкий ко двору князь Михайло Семеныч. Жену нового товарища министра князь встретил «во дворце на бале» (а не на «бале у австрийского посла»).

Понятно, что, наученный горьким опытом, автор тщательно вымарал все упоминания о государе и дворце. Он постарался также приглушить сатирическое звучание строк, осмеивающих придворное окружение: «…если мальчика отдали в пажеский корпус, то он будет непременно свитский генерал, потом генерал-адъютант и потом министр, член государственного совета, а если в училище правоведения поступит, то будет министром по гражданской части».

Остросатирические характеристики представителей высшей бюрократии автором смягчались, устранялись наиболее резкие черты в обрисованной им картине ожесточенной борьбы чиновничьих честолюбий, «Интриг и взаимного подшибательства».

Главный герой, карьерист Анташевский (ранее именовавшийся Вандашевским), в рукописной редакции комедии был очерчен несколько полнее и в более отрицательном виде: подчеркивалась вся «низость его характера». По происхождению из разночинцев, мелкий чиновник, он сумел войти в доверие к графу, «главному начальнику ведомства» (то есть министру), служил у него секретарем, «жил только что не в конуре, питался на четвертаковый обед», стараясь прослыть честным тружеником. В то же время он сошелся с богатой женщиной из светского общества, которая его «приютила, приголубила и почти содержала», бросила для него своего мужа, рассорилась со своей матерью, братьями и «все состояние почти прожила для него». У нее на квартире Андашевский берет «трепещущими от радости руками» взятку акциями в триста тысяч и «относит их к своей подруге» на сохранение до завтра. Потом назначенный товарищем министра, он «после 15 лет привязанности» расходится со своей возлюбленной: «…чтож такое в подобных отношениях значит высокая особа или нет!» – замечает по этому случаю жена директора Вуланда. Андашевский женится теперь на дочери графа, своего начальника, типичной авантюристке, которую нисколько не смущают разговоры о том, что ее муж, «породнившись с папа, будет позволять себе всевозможные злоупотребления». В своем супруге она находит сходство не с кем другим, как с Сперанским, таким же плебеем, на которого тоже клеветали, завидовали его возвышению, а между тем «он стоит теперь уже на памятниках». Сам же Андашевский, ставши зятем министра, метит поступить уже «на место папеньки».

В образе графа Зырова первоначально резче обозначался контраст между его положением как главы ведомства и его поведением, моральными качествами, вкусами: «подмазанной и подвитой, в розовом галстучке, в коротеньком пиджаке, словом, до неприличия молодо одетый, но, впрочем, с гордой осанкой и с явной привычкой повелевать» – таков этот молодящийся сановник. Целое состояние он растратил на «французских актрис и балетных фигуранток». По словам дочери, он прожил и ее деньги, доставшиеся ей по наследству от матери, и не дал в том «никакого отчета». Андашевский уверяет, что на службе он двадцать лет работал за графа и что теперь семидесятилетнему старику «трудно… становится заниматься: толкуешь, толкуешь ему – едва вразумишь». У «сумасшедшего старика» к тому же крутой характер. «Деспот, каких мир, я думаю, не представлял», – возмущается Андашевский.

Внесценическим персонажем пьесы является «его сиятельство», князь Михайло Семеныч, занимающий самый высокий пост в правительственной иерархии; от него, облеченного властью, зависят назначения и увольнения министров. В доцензурной редакции пьесы его рекомендовали «единственным у нас государственным человеком» (позже рукой автора исправлено: «это единственный у нас человек с государственным взглядом на вещи»). По обыкновению таких высоких лиц, он жалуется на «безлюдье», на то, что некем заменить выжившего из ума старика: способных людей «один, два да и обчелся». Подходящим кандидатом на административный пост он считает только Каргу-Короваева (фамилия совсем в стиле Салтыкова).

Полнейшая беспринципность «единственного государственного человека» сказывается в том, кому он покровительствует: смотрителем Крестовоздвиженской богадельни он устраивает бывшего управляющего своими именьями Варнуху (иначе Кувыркина, по первоначальному варианту), собственноручно избивавшего рабочих на заводе и получившего за это чин генерал-майора. Должность директора департамента доверяют племяннику «его сиятельства», камергеру Мямлину – «идиоту», «жулику», «негодяю», «прощелыге», делающему карьеру «по милости великосветских тетушек и сестриц». Обрисовка Мямлина в первой редакции пьесы отличалась гротескностью, даже шаржированностью: ходит он, «вихляя толстым задом», «лицо у него перекашивается, и он начинает мычать почти как бык»; это, говорит Мямлин, «пляска св. Витта, болезнь, которою, наконец, страдал царь Навуходоносор»; при этих словах он «сильно мычит». Впрочем, «передергиванье на лице» у него прекратится, как только ему «дадут Владимира» (имеется в виду орден св. Владимира – С.Е.).

Писемский рисовал действующих лиц прямо с натуры. Читатели и тем более цензоры искали в «Подкопах» намеков на определенных лиц, представителей правящей верхушки и столичного светского общества. Замаскировать черты этих «подлинников» (жизненных прототипов) было в интересах автора, стремившегося протащить свою пьесу через цензурный «шлагбаум». Этим, может быть, объясняются произведенные в авторской рукописи замены имен и фамилий действующих персонажей (Зуров – Хмуров – Зыров; Марья Петровна – Марья Сергеевна; Ольга Михайловна Батаева – Ольга Петровна Басаева и др.).

Но и без намеков на «личности» пьеса полностью сохранила свое злободневное значение. Получился резкий драматический памфлет на продажность, карьеризм, произвол и бездарность царской администрации, на «египетскую проказу» взяточничества, спекуляций акциями, алчности, моральной распущенности, маразма аристократических верхов.

Трудно было рассчитывать, чтобы пьеса с такой разоблачительной тематикой могла быть в то время отмечена академической премией, о чем хлопотал писатель (между прочим, по совету И.А.Гончарова) после напечатания «Подкопов» в 1873 году. А.В.Никитенко, вопреки своему прежнему мнению о «лучшем произведении» Писемского, дал о пьесе уклончивый отзыв; он отдал предпочтение драме «Ваал» того же автора, которая все-таки тоже не удостоилась Уваровской премии.

Безуспешными остались и настойчивые попытки добиться разрешения поставить «Подкопы» на сцене.

Н.С.Лесков вспоминал, что Писемский «совсем расстроился от множества неудач, которые встретил при хлопотах об устройстве этой пьесы. С ней все шло как будто заклятое, – и даже самое заглавие ей долго не давалось»^[16]. Действительно, на титульном листе рукописи ЦГАЛИ набросаны один за другим следующие варианты заглавий: «Большие замыслы», «Бескровная битва», «Битва гражданская», «Подкопы». Удачнейший вариант – «Хищники» – в цензурном отношении оказался наименее приемлемым; по выражению Писемского, он вынужден был «обеститулить» свою пьесу.^[17]

В 1880 году, незадолго до смерти, писатель вновь обратился с ходатайством о снятии с «Подкопов» запрещения театральной цензуры, адресуясь на этот раз к начальнику Главного управления по делам печати Н.С.Абазе. Началась длительная переписка. Аба-за, получив благоприятный для автора отзыв цензора драматических сочинений П.И.Фридберга, запросил мнение директора департамента государственной полиции барона И.О.Велио, который, проявив неожиданный либерализм, тоже признал «возможным комедию эту к представлению допустить». Однако товарищ министра внутренних дел М.С.Каханов не согласился с бароном Велио, наложив на его отношении резолюцию: «Ответ неудовлетворительный». Писемского, несмотря на все старания его и близких ему, опять постигла неудача. Комедия «Подкопы», по его словам, «едва, едва пропущенная цензурой для печати», так и осталась «совершенно воспрещенной для постановки на сцену».^[18]

Только в 1905 году было получено разрешение на постановку «Хищников». Комедия была поставлена под этим названием в Петербурге в октябре 1905 года и имела успех.

Текст комедии, уже набранный для второго сборника «Гражданина», но вырезанный цензурой и уничтоженный полицией в конце 1872 года в количестве 3 тысяч экземпляров, до сих пор не разыскан. Первоначальная (наиболее острая) редакция комедии дошла до нас лишь в отрывках. В настоящем издании печатается промежуточная редакция, хотя и смягченная автором, но более соответствовавшая его замыслу, чем текст, публиковавшийся при его жизни. Печатается комедия по изданию А.Ф.Маркса (1911), с проверкой по сохранившейся части автографа.

С. Ф. Елеонский