Теплыми руками

– … А я в свою очередь заявила ей, что даже если мой клиент будет обвинен в попытке покушения на мою честь, он сядет в тюрьму на минимальный срок, если сядет вообще!

Со стороны подобная дуэль женских самолюбий могла бы выглядеть довольно занимательно. Но я, пусть и невольно, был участвующей в деле стороной, а Надежда была довольно искренна в своем желании ввязаться в любую, пусть даже самую жестокую схватку хоть сию минуту.

– Интересно, сколько сексуальных маньяков оправдали в суде ты? – спросил я. – И сколько честных людей расстреляла "при попытке к бегству" твоя сестричка?

– Ни одного. Ты первый человек, на котором столкнулись наши интересы.

Я подавился табачным дымом.

– Я просто счастлив, – пробормотал я. – Кстати, неужели меня считают настолько опасным, что бросили в одиночку? Или следствие боится, что мне удастся растлить пару-тройку убийц или гомосексуалистов-насильников?

– Отдел журналистских преступлений только что создан. Ты – первая ласточка в этой клетке, – пошутила адвокат. – Но, откровенно говоря, я тебе не завидую. Светлана – страшный человек. А теперь, давай все-таки перейдем к делу и…

– Подожди, – оборвал я. – А если ты оставишь меня в покое, может быть, тогда и твоя сестра перестанет считать меня достойной добычей?

– Нет, она доведет свое дело до конца, – убеждено ответила адвокат. – Хотя бы из принципа. Кстати, есть еще одно не маловажное обстоятельство, твоя статья получила большой общественный резонанс. Многие возмущены этой провокационной выходкой. Прокурор города хочет сделать процесс над тобой и твоим другом показательным.

– Прокурору что, тоже пришлось ломать свою дачу?

– Нет, но… В общем, он сильно испугался. Дачи пришлось ломать трем его очень близким родственникам. Такое трудно простить. Ты понимаешь это?

Я кивнул. Разбор всех обстоятельств дела занял у нас около двух часов. Я даже заподозрил, что соломенная вдова, в образе капитана милиции, предоставила своей сестре полную свободу действий, потому что была абсолютно уверенна в свой победе.

В начале беседы мы плохо понимали друг друга – от рекомендаций Надежды Шарковской слишком сильно несло теоретическим холодом. В конце концов, я не выдержал и сказал:

– Послушайте, Наденька, поскольку я не хочу сидеть в этой камере больше суток, о теории юриспруденции нам придется забыть. И чем быстрее, тем лучше…

Неожиданно для самого себя я прочитал адвокату целую лекцию. Казалось бы, от человека, имеющего дело с тонкостями юриспруденции только во время краткосрочных отсидок, невозможно ждать открытий в юридической казуистике, но, тем не менее, я был выслушан с большим вниманием. Ведь я был зол и говорил довольно убедительно. Суть моего краткого, практического курса сводилась к следующему: никакой юридической казенщины, напор, импровизация, борьба везде и всюду любыми средствами включая кулаки, средневековые интриги, а так же подвернувшиеся под руку подушки и прочие предметы. Адвокат удивленно молчала. Но совсем скоро в ее глазах появился восхищенный блеск.

Затем моя речь перешла в более практическое русло. Я настаивал на том, что бы мой друг Коля покинул КПЗ как можно раньше. В противном случае все мое долготерпение на допросах теряло всякий смысл. Надежда быстро согласилась и пообещала предпринять для этого все необходимое.

Я внимательно посмотрел на сидящую напротив меня красивую женщину и не спросил, что же именно она собирается предпринять. В ней определенно было что-то такое, что позволяло верить в ее блестящее, юридическое будущее, но достигнутое, так сказать не совсем юридически вменяемыми способами.

Мне стало чуть легче. Но на всякий случай я еще и еще раз объяснил Наде, что с выходом Коли на свободу третий пункт моего обвинения – экономические диверсии против демократической власти – становится практически недоказуемым. Что касается двух остальных, то после небольших дебатов мы пришли к следующему решению: во-первых, в своих показаниях я должен ссылаться на то, что получил информацию для статьи от неизвестного лица; во-вторых, ни о каком предварительном сговоре с Колей не может быть и речи, так как я не поддерживаю с ним отношения со школьной скамьи; и, в-третьих, если я занимался шантажом, пусть следствие предъявит мне заявления пострадавших.

Сложнее оказалось решить проблему с кирпичом, оставшимся на участке Коли. От такой улики было невозможно избавиться, а уж тем более внятно объяснить суду ее происхождение. Стоило сестре моего адвоката вытянуть из Коли два-три неосторожных слова, (а в том, что это ей удастся сделать, я не сомневался) и все дело можно было бы представить как элементарное жульничество.

Надя задумчиво потерла лобик указательным пальцем.

– А если бы вдруг нам с вами удалось доказать, что тот злополучный дачный участок принадлежит совсем не вашему другу?.. – указательный палец сполз ниже и сделал аккуратный женский носик чуть более курносым. – Тогда мы решили бы и эту проблему. Тебе так не кажется?

Я улыбнулся.

– Ты делаешь успехи, Надя.

– Спасибо, – адвокат охотно улыбнулась в ответ. – Но продолжим тему. Давай представим себе на минуту, что протокол по распределению дачных участков бесследно исчез…

– Бесследно не надо. Если он исчезнет бесследно, то точно также он исчезнет и для нас.

– Хорошо, – Надя кивнула. – Тогда допустим, что протокол не исчез, а – скажем так – мы просто возьмем его под свой контроль право на его бытие или небытие.

– Правильно. Кстати, если я не ошибаюсь, эта драгоценная бумажка все еще находится в Колином институте. Точнее, в отделе кадров. В списках есть все, кто получал участки. Даже те, кто не работает в институте. Но списки в сейфе, а ключа у меня нет.

– Кто начальник отдела кадров?

– Какое-то лысое чудо сорока пяти лет. Любит выпить и поговорить о женщинах. Его зовут Гриша. Фамилии не знаю.

– Не важно, – Надя отмахнулась. – Мне хватит и такого редкого имени. Кроме того, в таком возрасте мужчины довольно снисходительно относятся к женской фамильярности.

– Ты обещала мне позаботиться о Коле, – напомнил я.

– Разумеется. Сегодня же он выйдет на свободу, – заверила Надя. – Если следствие отказывается изменить меру пресечения, я сделаю это сама. До свидания.

Перед тем, как выйти из камеры адвокат вытащила из-под легкого плаща узелок размером с два кулака и положила его на стол. Это была передача от моей женушки. В узелке оказалось две, в общем-то, довольно невинные вещи: записка с бесконечным повторением слова "люблю" и, судя по всему, результат первой, торопливой попытки изготовления торта "Наполеон" в полевых условиях.

Я грустно улыбнулся. Не смотря на изрядную долю жеребячьего оптимизма, которую я только что продемонстрировал адвокату с блестящим именем Надежда, мне было плохо… Очень плохо.

В коридоре постепенно стих визг тюремного вертухая, подвернувшегося под руку темпераментному адвокату. Я невольно подумал о том, что вскоре меня ждет встреча с не менее сумасшедшим следователем. Следователем, которого будили по ночам телефонные звонки сильных мира сего и требовали только одного: что бы подследственный умер под пытками не слишком быстро.

На следующий день меня вызывали на допрос дважды. Оба раза следователь Светлана Шарковская, подозрительно принюхивалась к исходившему от меня запаху шоколадного крема и сурово требовала ответов на свои явно надуманные, а порой и фантастически смелые в предположениях вопросы. Я подарил следствию минимум слов, то есть только то, о чем вчера договорился с сестричкой Светланы. В конце концов, если в стране объявлена свобода слова, то это же право распространяется и на молчание.

Во время второго, послеобеденного допроса следователь нехотя предложила мне невинный компромисс: я сдаю Колю со всеми потрохами и бирочной на шее "главный мафиози города", а взамен получаю полное отпущение своих уголовных грехов.

Мы встретились со следователем глазами. Я немного подумал и снисходительно и даже мягко улыбнулся. Именно улыбнулся, а не усмехнулся. Ведь я был по-прежнему зол и жаждал хорошей драки с обидчиками меня и Коли. Что же касается предложения Светки, то его было трудно назвать даже провокацией. Нет, конечно, при определенных обстоятельствах государство, в лице Светланы Шарковской, могло бы простить мне многое. Оно даже могло простить мне все, но вот в том, что одна женщина никогда не простит другой похищение своего мужа, я не сомневался.

Светлана поморщилась.

– На вашем месте я подумала бы еще, – сухо посоветовала она.

Мне ничего не оставалось, как посоветовать Светлане оказаться на моем месте как можно раньше.

Сзади цинично хохотнули конвоиры. Но по лицу следователя скользнула тень неуверенности. Сердито взглянув на охранников, женщина встала и подошла к окну. Прежде чем продолжить разговор, она о чем-то долго думала.

Я закурил.

– Постарайтесь понять, – наконец заговорила Светлана, – что в вашем теперешнем положении от вас, собственно говоря, ничего не зависит…

Не думаю, что произнося эти слова, Светлана верила самой себе. Я снова улыбнулся.

– Это вы мне пытаетесь внушить второй день, – перебил я и стряхнул пепел сигареты на протокол допроса. – Но я все равно вам не верю.

Женщина вернулась к столу и села.

Один из стоящих сзади конвоиров кашлянул, снова напоминая следователю о своем существовании. Задумавшаяся было снова Светлана, чуть заметно вздрогнула. Она оторвала взгляд от моей сигареты и подвинула ко мне пепельницу. Я стряхнул пепел на пол.

Мы немного помолчали, а потом я твердо сказал:

– Вы мне надоели, Светлана Петровна.

Следователь, точно так же как ее сестра, потерла лобик указательным пальцем.

– Хотите, я вам расскажу одну забавную историю? – вдруг предложила она.

– Вы хотите меня разжалобить?

– Нет, испугать.

– Ну, что ж, тогда валяйте.

– Вы знаете, по нашему ведомству бродит довольно много любопытных бумаг написанных для ознакомления сотрудников с многочисленными внештатными ситуациями. Так вот, совсем недавно я прочитала в одной из них одну любопытную историю. – Светлане удалось взять себя в руки. Она заговорила спокойно и даже чуть иронично. Если бы за моей спиной не торчали два грубых субъекта, то, глядя на нас со стороны, можно было подумать, что наша беседа это разговор двух интеллигентных людей. – Примерно месяц назад в одном из сибирских городов моим коллегам удалось выйти на след банды матерых уголовников. Все началось с того, что бандиты решили "подоить" одного цеховика, которых сейчас почему-то называют "новыми русскими". Но тот оказался довольно зубастым малым и кликнул на помощь застоявшийся в казарме взвод ОМОНа. Разборка получилось довольно крутой и неудачной для бандитов. Только троим из них удалось уйти на захваченной машине. Но на первом же посту ГИБДД их ждали. Короче говоря, бандиты потеряли все: машину, деньги, оружие и последние остатки душевного хладнокровия. Два дня они уходили от погони по тайге, два дня их травили собаками и пытались подстрелить с вертолета…

Здесь я хотел было вставить реплику об уважении прав человека еще не осужденного судом, но передумал. Во-первых, я сам не любил типов, о которых рассказывала следователь, а, во-вторых, я не думаю, что она видела какую-то разницу между мной и ними.

Между тем следователь продолжала:

– Бандиты стали наглее и злее. В конце концов, этим ребятам удалось добраться до аэропорта. В нашей системе "Перехват" произошел самый элементарный и очередной сбой. Бандитам каким-то чудом удалось купить билеты на ближайший авиарейс. Но спрашивается, что же делать дальше, если уже на трапе в аэропорту прилета их могут ждать прохладные наручники? Ответ напрашивается сам собой – захватить самолет. Задумано – сделано. Бандиты усаживаются на свои места в хвосте салона. Как только самолет набирает высоту, один из них встает и громко заявляет, что у него, – вот в этом рюкзаке, – бомба. И что ему и его друзьям нечего терять кроме перспективы оказаться на берегу теплого моря, где-нибудь в Турции. Все пассажиры оглядываются и смотрят на бандита. Все кроме одного. Этот единственный пассажир сидит впереди, самой двери в кабину пилотов, смотрит в иллюминатор и о чем-то сосредоточенно думает. Между тем в салоне возникает паника. Пока стюардесса мечется между кабиной пилота и тремя небритыми представителями "дикой фирмы" вдруг решившей зафрахтовать самолет, на борту происходят и еще кое-что. Неожиданно один из бандитов замечает девушку, косо посмотревшую на него в аэропорту. Эта девушка, видите ли, не захотела выносить его присутствия. Когда он, усталый и затравленный зверь, присел рядом с ней, девушка презрительно поморщилась, встала и ушла. Теперь наступило время расплаты. Слегка подрагивая нижней челюстью и комкая у себя в груди то, что раньше можно было назвать душой, а теперь просто комком нервов жаждущим крови и наркотиков, бандит подошел к девушке и приказал ей встать. Та отказалась. Тогда он силой поднял свою жертву из кресла и наотмашь ударил ее по лицу. Весь салон оцепенел от ужаса – на высоте пять тысяч метров очень трудно найти кинематографического героя-одиночку. Неизвестно чем бы все это закончилось, но неожиданно из первого ряда кресел встал тот самый единственный пассажир, не обративший внимания на бандитов. Это был довольно крупный мужчина с фигурой чемпиона мира по валке леса без топора. Не глядя по сторонам, он спокойно направился в хвост салона. Бандит был слишком увлечен расправой. Он обратил на "чемпиона" свое высокомерное внимание только после того, как тому удалось подойти на расстояние вытянутой руки. Короче говоря, вопрос: "А тебе, падла, что больше всех надо?" так и не был произнесен до конца. Удар в лицо был таким сильным, что бандит буквально выпорхнул из салона и едва не сорвал с петель дверь туалета. То, что произошло дальше, вряд ли когда-нибудь будет восстановлено с документальной точностью. Бандит с рюкзаком закричал, что взрывает самолет. "Чемпион" не обратил на его слова никакого внимания и принялся обрабатывать своими кулачищами второго угонщика, бросившегося на помощь дружку. Проделывал он это настолько ловко, что когда последний, третий, бандит оставил свой бесполезный рюкзак и кинулся в драку, ему тоже пришлось встретиться с "чемпионом" один на один. Чем все это закончилось не трудно себе представить: последний угонщик едва не сорвал телом еще одну дверь, правда, выходящую уже прямо на облака.

Наконец, самолет коснулся шасси благословенной земли. Летчики с веселым матом вытерли вспотевшие лбы. Обстановка несколько разрядилась. Милицейское начальство начало скучнейший разбор происшествия: кто что видел, кто кого бил и, о Боже, кто же так сильно отделал трех небритых субъектов валяющихся без сознания в хвосте самолета?.. Счастливые пассажиры взахлеб рассказывают о герое-одиночке. Большой милицейский начальник со шрамом на лице искренне жмет ему руку и говорит, что бандиты все-таки блефовали. Начальник говорит герою, глядя ему в лицо: "У бандитов не было бомбы, понимаете?" Тут начинается самое интересное: наш герой-одиночка едва не падает в обморок от страха. Его бережно поддерживают под руки, усаживают в кресло и милицейский начальник угощает "чемпиона" валерьянкой из личного пузыречка. Но у героя так сильно дрожат руки, что он роняет стакан с лекарством. Удивлены?.. А между тем, в этой истории нет ничего удивительного. Наш герой был глухонемым от рождения. И он понимал слова своего собеседника только по движению его губ. Иначе говоря, наш "чемпион" не имел ни малейшего представления о том, что самолет захвачен террористами и его могут взорвать. Но главное, он с детства и до истерического ужаса боялся высоты. Во время взлета наш герой, как завороженный смотрел в иллюминатор на проваливающуюся в бездну землю, и был едва жив от страха. Именно поэтому, из-за сильной сосредоточенности на своих личных переживаниях, он не заметил паники в салоне. Его даже тошнило, но "чемпион" постеснялся попросить кулечек у стюардессы. Потом, когда наш герой встал и направился в туалет, он вдруг увидел, как какой-то мало симпатичный тип бьет по лицу девушку. Стыд за собственный страх породил в нем не знающую компромиссов агрессивность. "Чемпион" пошел в бой, не думая ни о чем и не видя перед собой ничего кроме трех небритых рож. Хотя, если быть честным до конца, именно он из всех присутствующих в самолете, был менее всего способен на такой подвиг. Наш герой попросту упал в обморок, если бы вдруг узнал, что бандиты угрожают взорвать самолет. Интересная история, правда?..

Я кивнул.

– Довольно занимательная. Только зачем вы мне ее рассказали?

– Зачем? – следователь улыбнулась. – Затем, чтобы объяснить вам ваше теперешнее поведение. Вы лезете в драку, но у вас под ногами бездна. Правда, я немножко недооценила вас. Честное слово, если бы я знала вас чуть лучше, наше первое, вчерашнее знакомство, не было бы столь драматичным.

– Не подлизывайтесь.

– Я и не думаю. Кстати, вчера утром меня вызвали на ковер и порекомендовали провести с вами жесткую беседу.

– Теперь я рекомендую вам провести точно такую же беседу с вашим начальством.

Следователь игриво рассмеялась.

– Я была бы очень рада это сделать, но, к сожалению не могу. Поэтому я еще раз напомню вам о кирпичных завалах на участке вашего друга. Это очень большая проблема. И многое будет зависеть от того, кто будет ее решать: я одна или мы вместе с вами.

Я лишний раз подивился тому, как умело красавица с милицейскими погонами смогла взять себя в руки. Какой замечательно легкий и подвижный характер!

Я вытащил из пачки вторую сигарету и принялся разминать ее пальцами. Мне было о чем подумать. Но мой ответ следователю был лишен всякой логики.

– Вы мне надоели, – твердо сказал я. – Вы мне надоели так сильно, что если бы я был вашим мужем, я бы попросту ушел к другой женщине.

Красивое и веселое лицо следователя дрогнуло. Мой удар попал точно в цель. Да, его было трудно отнести к тем приемам, с помощью которых джентльмены выясняют отношения с зарвавшимися леди, но, в конце концов, я просто не мог простить следователю вчерашний допрос. Это было бы выше моих сил.

Светлана попыталась возобновить прежний игривый тон разговора, но я еще раз повторил свою предыдущую фразу. Наш дальнейший диалог со Светланой Шарковской быстро превратился в критику личных недостатков друг друга, при чем довольно уничижительную. Но если я веселел с каждой минутой, то лицо следователя, к концу нашей перепалки, приобрело нездоровый, красноватый оттенок. Она даже швырнула в меня пепельницей, но промахнулась и, сунувшаяся было в кабинет чья-то голова с вопросом: "Извините, спросить можно?", исчезла вместе со звоном разбившейся о дверь пепельницы, не задавая дальнейших вопросов.

Я торжествовал. Когда меня под руки выволакивали из кабинета под нервные выкрики следователя: "Я еще завтра поговорю с тобой, подлец!", я уже настолько прекрасно себя чувствовал, что пожелал ей застрелиться уже сегодня.

В мою одиночную камеру меня проводил милиционер самого добродушного вида. Перед тем, как закрыть дверь, он пожелал мне спокойной ночи.

Глава третья

в которой рассказывается о торжестве победителя и о том, что когда государство опускает руки, настоящая женщина продолжает сражаться с фанатизмом камикадзе.

Утром я проснулся почти счастливым. А если бы толстый, солнечный луч, косо падающий на стену, не был поделен на порционные куски тюремной решеткой, как знать, может быть, я был бы счастлив вполне. Мое внимание привлек запах торта. Я подошел к столу и осмотрел его остатки.

Почему-то во всех старых любовных романах, так или иначе касающихся тюремной тематики, заключенные очень любят кормить пернатых. Например, голубей обитающих, по уверениям авторов этих романов, в казенных юдолях печали в достаточных количествах. Представьте себе на минутку следующую картину: бледное существо в полосатой робе со слезами на глазах ласкает вольного голубка, кормит его крошками скудного пайка и после кроткого поцелуя отпускает его на волю. Говорят, после прочтения подобных сцен нервные дамы бальзаковского возраста падают на диван и содрогаются от рыданий. "Ах, голубок!.. Ах, невинно осужденный!" Но мне, по совести говоря, не понятно одно, почему эти вольнолюбивые птички так любили тюрьму? Это была их общественная столовая или, воздухом свободы играл с птичками слишком злую шутку? Впрочем, время меняет не только и птиц, и общественные формации государства. Допустим, если сегодня в обычную квартиру залетит голубь, я не сомневаюсь, что это вызовет у коренных ее обитателей или шок, или большие сомнения в психическом здоровье птички. Ведь свобода, как и несвобода, – хотя и довольно сложные понятия, но всем пора бы знать, что они зависят только от человека, а не от стен, решеток и прочего театрально-литературного антуража. Уж слишком просто объявить дефицит первого и переизбыток второго, а значит откуда знать вдруг впорхнувшей в человеческое жилье птичке, кто перед ней: злодей или гений, просто добрый человек или любитель-сыроед?..

Я еще раз осмотрел торт. С ним определенно нужно было что-то делать: или съесть самому или скормить тому "голубю", который погромыхивая гулливерской связкой ключей, прохаживался в коридоре. В конце концов, скорее всего от скуки, я склонился в сторону рыночных отношений. После недолгих переговоров через дверную кормушку времен Лаврентия Берия, мне удалось обменять остатки кондитерского изделия на пару сигарет. Сделка прошла успешно. Но уже через час в конце коридора шумно и энергично заработал сливной бачок. Когда это перестало меня веселить, я подошел к окну и задумался о своем теперешнем положении.

В игре следователя что-то явно не ладилось. Об этом мне поведала истерика, на которую мне довольно легко удалось спровоцировать Светлану Шарковскую. Как известно, женский крик – всегда признак слабости. Но для дальнейших рассуждений мне не хватало фактов и знания событий.

Ближе к вечеру ко мне в камеру пришел вчерашний вежливый милиционер. Он попросил меня собрать свои вещи, проводил к выходу и на прощание пожелал всего доброго.

Едва переступив порог КПЗ, я едва не был растерзан толпой восторженных людей. Первой женщиной повисшей у меня на шее была адвокат Надежда Шарковская. Моя жена Раечка, веселая и счастливая, на радостях согласилась потерпеть эту сцену целых пять секунд, а потом ревниво оттерла адвоката в сторону.

Окинув взглядом собравшуюся толпу, я с удивлением подумал о том, как много у меня прекрасных друзей. Пришел даже "кадровик", женолюб и закоренелый бюрократ Гриша. Он мял в руках кепку и затравленно посматривал на Надежду Шарковскую. Здесь же был главный редактор Федор Иванович. Он размахивал свежим номером своей газеты, проповедуя толпе свободу слова. Коля стоял в стороне и, потупившись, рассматривал свои ботинки. Когда я поздоровался с ним, он радостно улыбнулся и в его больших, грустных глазах появились слезы. Что же касается остальных собравшихся, то подавляющее их большинство составили многочисленные Раины родственники. Моя молодая жена подняла на ноги всех, кого только смогла. Уверен, что ее объяснение произошедшего со мной было, мягко говоря, не объективным. Этот вывод я сделал после того, как заметил, что кое-кто из родственников, включая женщин, пришли к воротам КПЗ, бережно прижимая к груди революционные булыжники.

Ближе к вечеру торжество по случаю освобождения невинно осужденного (точнее, не совсем гуманно допрашиваемого подследственного) незаметно переросло в дружескую попойку. Я узнал много нового и интересного. Оказывается, после визита ко мне адвокат Надежда Шарковская развила самую бурную деятельность. Первое, что удалось сделать темпераментному адвокату, – вытащить на свободу Колю. Под ее чутким руководством там же, в камере, мой друг симулировал сердечный припадок. Несколько опоздавший к началу представления врач "скорой" был вынужден забрать Колю в реанимацию. Как я полагаю, дело опять не обошлось без спекулятивного обвинения в попытке изнасилования должностного лица находящегося при выполнении своих адвокатских обязанностей другим должностным лицом, находящимся при выполнении черт знает чего.

Затем Надежда Шарковская посетила редакцию. Результатом визита стала статья, написанная Федором Ивановичем и появившаяся в газете (на первой полосе!) на следующий день. Я не берусь с точностью пересказывать ее содержание, но вкратце суть статьи сводилась к следующему: выдающийся писатель-диссидент (он же философ-моралист и правозащитник) брошен в подвалы местного милицейского гестапо и подвергается там нечеловеческим пыткам. Что ж, с этим было трудно не согласиться… Но вот дальше в статье приводились факты, мягко говоря, взятые с потолка. Не сомневаюсь, что вторую часть статьи сочинила сама Надежда – так излагать мою биографию мог только человек знающий меня исключительно понаслышке и думающий во время ее написания о чем угодно, только не об умственных способностях своего героя. Изображенный в статье весьма активный идиот не защищал разве что пингвинов от мороза в Антарктиде. Лично мне это очень не понравилось. Но что касается родственников Раи, то с тех самых пор они испытывают передо мной чувство едва ли не полубожественного благоговения.

Следующей жертвой Надежды пал вождь институтского отдела кадров Гриша. Трудно себе представить каким моральным оскорблениям был подвергнут сей женолюбивый тип, но то, что я увидел перед собой на вечеринке, было, пожалуй, только третью прежнего бесшабашного Гриши. Его душевная травма была настолько огромна, что Гриша мог смотреть (да и видеть тоже!) только на адвоката Надю Шарковскую. Он молча поглощал спиртное и часто мигал желтыми, кошачьими глазами. В ночь перед моим освобождением, Надежда, опасаясь визита милиции, ночевала у Коли дома. Гриша простоял под окнами до утра. Портфель со списками дачников он прижимал к бюрократической, пухлой груди.

Наша домашняя вечеринка удалась на славу. Пили в основном за мое здоровье и, по настоянию Федора Ивановича, за свободу слова. Второй тост часто провозглашал он сам и несколько переусердствовал. Когда его провожали, Федор Николаевич проповедовал свои идеи висевшим в прихожей курткам и плащам, а так же придремавшему возле них моему тестю Ивану Егорычу. Тесть сначала хотел поспорить, а потом передумал и снова уснул.

Как я уже говорил, застолье носило весьма скромный характер и к часу ночи женское большинство сделало все возможное, что бы, наконец, вытащить из-за стола мужчин. На автобусной остановке, в ожидании заспанных такси, Надежда Шарковская раздала последние инструкции гостям согласившимся помогать мне и дальше: Гриша занимал свой пост в институте; так и не удосужившийся познакомиться со мной некий дядя Леша должен был завтра же отключить в доме следователя воду и электричество; а одна из многочисленных теть моей жены, дама с до отвращения ехидным голосом, через каждый час должна была звонить следователю на работу и интересоваться здоровьем ее мужа. Были и другие инструкции, но они носили более интимный характер и шептались только на ушко. Судя по всему, сестричке адвоката в самое ближайшее время предстояло пережить немало неприятностей. Надежда не только отлично усвоила недавно изложенный мной план юридической защиты, но и творчески развила его с чисто женским умением.

О, Данте Алигьери!.. Путешествуя по преисподней, ты нашел там девять кругов ада, но не пропустил ли ты еще один, самый страшный десятый круг? Тот самый, в который одна женщина может с головой окунуть другую, сражаясь за обладание существом, которое некий шутник, в минуту слабоумия, назвал сильным полом?

Ночью Рая была особенно ласкова со мной. Женщины любят победителей, пусть даже и немного помятых в процессе приключений. Наша взаимная страсть возобновилась и утром, как вдруг в прихожей раздался громкий звонок. Я в сердцах ударил ладонью по подушке и выругался. Рая рассмеялась, погладила меня по голове и назвала "бедненьким". Не найдя в темноте трусы я обмотался простыней и направился встречать заранее горячо нелюбимого гостя.

За дверью стояла жена Коли Настя с мокрыми от слез глазами. Еще не успев задать ни единого вопроса, я вдруг услышал страшную новость – Колю снова забрали в милицию.

От неожиданности я уронил простыню. Не обратив на это никакого внимания, и потрясенная личным горем Настя упала мне на грудь. Я немного смутился и не знаю, что подумала о нас соседка, спускающаяся по лестнице с верхнего этажа. Впрочем, она ничего не сказала и только понимающе усмехнулась.

Справившись с замешательством, я поднял простыню и попытался выяснить у несчастной женщины подробности случившегося. Увы, но с таким же успехом я мог расспрашивать местного дворника – Настя то и дело начинала плакать. Кое-как мне все-таки удалось выяснить хронологию событий. Оказывается, по настоянию Надежды Шарковской, Коля провел ночь гараже. Адвокат не без оснований опасалась, что ее сестричка не оставит моего друга в покое. Настя решила, что холодный гараж почти та же Сибирь, и смело направилась следом за мужем в добровольную ссылку. В пять часов утра за Колей пришли. Милиционеры выломали дверь. Коля дрался с отчаянностью кота впервые подвергающегося кастрации, но его стукнули по голове большой, черной палкой и куда-то унесли.

Я возмутился. Нет, это уже было слишком!.. Черт возьми, если государство нацепило погоны женщине, это еще не значит, что она может безнаказанно хватать биржевиков-первоклашек и уж тем более бить их палками по голове.

Уже через пять минут я спешил на автобусную остановку. Перед тем как сесть в такси я обратил внимание на то, что один из мужиков недавно ломавший свой сарайчик, теперь снова возводит его. Впрочем, я слишком спешил и не даже не попытался задуматься над этим странным фактом.

Еще через полчаса я вошел в кабинет следователя. Меня ждали и встретили приветливой улыбкой. О, это была великолепная провокация!.. Будь на моем месте человек с более обостренным чувством справедливости и собственного достоинства, он бы попросту взял следователя за нежное горло и, пока та медленно умирала у него на руках, сказал ей все, что та давно заслуживала узнать. К счастью, я вовремя спохватился и после небольшого раздумья улыбнулся Светлане Шарковской в ответ.

Начало нашего разговора носило малоинформативный характер. Мне просто необходимо было взять себя в руки, и я начал издалека. Светлана поддержала беседу довольно охотно. Но как только я перевел разговор от обсуждения погоды к таким абстрактным понятиям как человеческая совесть и гуманизм, следователь загадочно улыбнулась и замолчала.