Вокруг Москвы. Путеводитель

Талдом

Путеводитель середины прошлого столетия писал: «Город Талдом расположен в северной, низменной части Московской области, изобилующей лесами и торфяными болотами.

Природа Талдомского района своеобразна и очень живописна. Река Дубна, как бы разделяя район на две части, протекает в густых зарослях девственных лесов.

По берегам Дубны и у селений Нушполы, Николо-Перевоз, Квашенки, Тарусово и др. расположены археологические памятники, свидетельствующие о том, что талдомские места были заселены в глубокой древности. Здесь имеются памятники неолитической культуры, городища «дьяковского» типа, славянские курганы X—XIII веков».

Разумеется, сейчас экологическая ситуация несколько хуже, но Талдом и окрестности все равно притягивают отдыхающих.

Первое упоминание о Талдоме относится к 1677 году. Он в то время был деревней, состоявшей из семи дворов. А владел этой деревней отец Симеон, архиепископ Тверской и Кашинский. Городом же Талдом стал в 1929 году.

В недавнем прошлом Талдом был своего рода обувной столицей России. Здесь традиционно промышляли пошивом сапог и башмаков. При этом купеческое общество было весьма влиятельным. В частности, когда в 1901 году планировали пустить в стороне от Талдома железную дорогу Савеловского направления, именно стараниями местного купечества план был в последний момент изменен, и «железка» прошла через Талдом. Сколько и кому было за то уплачено, история умалчивает.

Местный же поэт Иван Романов посвятил здешнему промыслу стихотворение:

 
Грязный мусорный верстак
Прилепился у оконца.
Я на липке шью башмак,
За окном играет солнце.
За окном весенний запах
Так и дразнит, так и манит,
Мнет хозяин кожу в лапах,
Осердясь, зубами тянет…
 

Вместе с этим Талдом был провинциален до предела. Здешний уроженец М. Е. Салтыков-Щедрин писал о талдомщине: «Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне считалась захолустьем. Как будто она самой природой предназначена была для мистерий крепостного права. Совсем где-то в углу, среди болот и лесов, вследствие чего жители ее, по простонародному, назывались „заугольниками“ и „лягушатниками“… Исстари более сильные люди захватывали местности по берегам больших рек, куда их влекла ценность угодий: лесов, лугов и проч. Мелкая сошка забивалась в глушь, где природа представляла, относительно, очень мало льгот, но зато никакой глаз туда не заглядывал, и, следовательно, крепостные мистерии могли совершаться вполне беспрепятственно. Мужицкая спина с избытком вознаграждала за отсутствие ценных угодий».

Земля была не слишком плодородна. Салтыков-Щедрин сетовал: «Равнина, покрытая хвойным лесом и болотами, – таков был общий вид нашего захолустья… Леса горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом; болота заражали окрестность миазмами, дороги не просыхали в самые сильные летние жары; деревни ютились около самых помещичьих усадьб, а особняком проскакивали редко на расстоянии пяти шести верст друг от друга. Только около мелких усадьб прорывались светленькие прогалины, только тут всю землю старались обработать под пашню и луга».

Тем не менее, выживали.

После революции здешняя промысловая традиция еще довольно долго сохранялась. Ею заинтересовался М. М. Пришвин, и по результатам своего исследования написал сначала очерк, а затем и книгу «Башмаки». Он сообщал в предисловии: «Весною 1924 года Организационное Бюро центрально-промышленной области при Госплане командировало меня для исследования кустарных промыслов в Ленинск-Кимры».

Ленинском в то время назывался Талдом – он носил это почетное имя с 1918 по 1929 годы, будучи еще селом. А «Башмаки» пришлись по душе Горькому. Он писал Вячеславу Шишкову: «Пришвин очень угодил мне „Башмаками“. Хитрая вещь».

В другой же зарисовке, «История цивилизации села Талдома» Пришвин писал: «Оставляя местную историю и переходя к описанию современного быта, я рекомендую своим московским читателям, желающим купить недорого дамские башмаки, отправиться с первым утренним трамваем на Савеловский вокзал, найти там вблизи быв. трактир Кабанова, занять там столик и за чаем дожидаться прибытия поезда из Ленинска. Через несколько минут после прибытия поезда весь большой трактир наполнится башмачниками с корзинами обуви, каждый из них займет место за столиком, а кто не успеет – на полу, потом быстро все распакуют корзины, и весь трактир превратится в выставку женских башмаков и сандалий. Редко является сюда тот покупатель, кому нужно купить товар для личного потребления, покупают же те самые люди, которые в старое время стерегли мужика с хлебом на большаке и, скупив его, везли в город сами».

Промысел и тогда был поставлен на широкую ногу.

В городе действует литературный музей, расположенный в доме купца первой гильдии Волкова, построенном в конце XIX века в модном в то время стиле модерн. Это, кстати, первый талдомский каменный дом – до него строили сплошь деревянные. Имеется храм Архангела Михаила, освященный в 1808 году. Сохранилась фрагментарная историческая застройка. И уют провинциального города, который, собственно, и привлекает в Талдом немногочисленных, увы, туристов.

А неподалеку от Талдома – усадьба Спас-Угол. Ольга Михайловна Салтыкова – хозяйка калязинского села Спас-Угол и мать писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина – была яростной и злобной крепостничихой. Конечно, не такой, как ее знаменитая однофамилица, легендарная Салтычиха. До смерти все-таки своих крестьян не доводила. Но порола всласть.

Иногда крестьяне выходили из повиновения. Тогда их отправляли к калязинскому исправнику. Конечно, с подробнейшим списком провинностей: «Позвольте мне вас покорнейше просить присеем посылая мою девку крепостную Наталью Иванову, за ея дерзости неповиновение и самовольную отлучку из дома моего, неизвестно куда, без всякой причины, и где пребывала до 16 дней в бегах отлучившись в отсутствие мое и наконец по возвращении вместо раскаяния оказывает явное ослушание не идет в дом служить мне и на спрос где была отвечает там где теперь меня нет, покорнейше прошу ее допросить… и наказать».

Ольга Михайловна порола заодно и собственных детей. Их она делила на две группы – на «постылых» и «любимчиков». «Любимчиков» тоже порола, но пореже и не слишком сильно. Шестой сын Миша относился именно к любимчикам. Но, тем не мене, всего увиденного было предостаточно, и русская литература обогатилась еще одним писателем-вольнодумцем.

Кимры

Кимры – это уже Тверская область. Но находится совсем рядом с Московской. И так же, как соседний Талдом, Кимры славились в первую очередь сапожным промыслом. «Береги сапог кимрский от воды, иначе наживешь беды». Все, что говорилось о талдомских башмачниках, справедливо и по отношению к кимрскому мастеровому.

Временем основания Кимр считается 1546 год. В действительности город был основан раньше – просто к этой дате относится первое упоминание о Кимрах как о дворцовом селе Ивана Грозного. Городом же они стали в 1917 году, в соответствии с постановлением Временного правительства. А десятилетием раньше в селе открылась обувная фабрика – исторический промысел, в отличии от дикого Талдома принимал цивилизованные формы.

А парижанин Теофиль Готье в 1861 году восхищался: «В Кимрах меня удивил праздничный вид городка. Несколько изящных туалетов, подражавших французской моде, правда, с вынужденным опозданием, ведь все же от Парижа до Кимр далеко… Три девушки в маленьких андалузских шапочках, в зуавских куртках и вздутых кринолинах были поистине прелестны».

Особенно здешние обувщики отличились в Японскую войну. «Новости дня» сообщали: «Вчера в кремлевский склад поступило из Кимр от местных кустарей 500 пар сапог для солдат, превосходного качества и по сравнительно дешевой цене – 5 р. 50 коп. за пару. Этим же кимрякам склад заказал тысячу пар солдатских туфель по 2 р. 20 коп. за пару».

И та же газета, но несколько позже: «Вчера в 3 час. 40 мин. дня с специальным поездом по моск.-савеловской жел. дор. прибыли в Москву из села Кимры и других окружных сел 400 вольнонаемных сапожников и по моск.-казанской жел. дор. уехали на Дальний Восток для изготовления обуви на действующую армию».

Кимряки были патриотами.

Для туриста город представляет интерес в первую очередь сохранившейся исторической купеческой застройкой рубежа позапрошлого и прошлого столетий. Сохранились также храмы – Вознесения Господня, Спасо-Преображения. Привлекательны памятники деревянного модерна – купцы старались следовать архитектурной моде, но делали это привычными средствами. Цветастые избушки с башенками, с круглыми окнами от пола до потолка, с резным растительным орнаментом, да еще и с фахверком.

А в 1971 году в Кимрах установили обелиск с плитой и надписью на ней: «Здесь замуровано послание к потомкам. Вскрыть 9 мая 2071 года». Впрочем, нельзя сказать, что это самое послание слишком интригует кимряков и гостей города.

Ярославское шоссе

Мытищи

Поэт Борис Весельчаков писал:

 
Все чище
и чище
и чище
И воздух,
и запах берез.
Мытищи.
Мытищи.
Мытищи —
Чеканит и рвет паровоз.
 

Мытищи – промышленный город. Можно сказать, что его градообразующим предприятием является вагоноремонтный завод, основанный здесь в 1897 году, и существующий поныне – уже как большая производственная мощность. У истоков этого завода стоял известный меценат Савва Мамонтов, а также знаменитый инженер Александр Бари. Первоначальное его предназначение – производство вагонов и запасных частей для российских железных дорог. А в 1903 году ассортимент расширился – за счет трамваев и снегоочистителей.

Именно этому заводу поручили делать поезда для первой очереди московского метрополитена. Он в то время специализировался на трамваях и пригородных электричках, и создать метропоезд было, в общем, посильной задачей. Тем более, он создавался не с нуля – за основу был взят вагон Нью-Йоркского метрополитена образца 1932 года.

В 1937 году Мытищинский завод приступил к производству вагонов нового типа – «типа Б». В отличии от «типа А» они имели не красно-песочную, а голубую окраску. С тех пор голубой цвет надолго сделался фирменным цветом вагонов советской подземки.

Так оно и повелось – вагоны для метро традиционно изготавливали именно в Мытищах.

Кстати, в многотиражке этого завода в качестве литсотрудника служил знаменитый поэт Дмитрий Кедрин.

Известен и Мытищинский завод художественного литья. Многие знаменитые памятники были отлиты именно здесь. А двойной памятник Марксу и Энгельсу, уютною сидящим на лавочке в Петрозаводске, местные жители так и прозвали – «Рунопевцы из Мытищ», в честь места своего появления на свет.

Своего рода мытищинским курьезом было здешнее Потребительское общество. Сохранился документ – письмо, направленное его Правлением Владимиру Меллеру, московскому фабриканту несгораемых шкафов: «27 октября сего 1904 года приобретенный у вас несгораемый шкаф подвергался в нашем магазине в Мытищах в большом двух-этажном доме двоякому испытанию, во-первых, посредством огня, а во-вторых, по отношению ко взлому. Возник большой пожар, который длился более суток и уничтожил все здание. Шкаф был накален до крайних пределов, и мы не рассчитывали на сохранность содержимого в нем. Представьте же себе наше удивление и радость, когда после пожара и после пяти часов тяжелой работы лучших механиков Московского Акционерного Общества Вагоно-Строительного завода вскрыли этот шкаф и все содержание его оказалось в целости. Все без исключения: документы, значительная сумма денег, страховые квитанции оказались без повреждения, даже внутренняя окраска шкафа оказалась совершенно исправною».

Оптимизм погорельцев заслуживает уважения.

Первые сведения об этом месте относятся к XVI столетию. Здесь была застава и «мытная изба», откуда, собственно говоря, и пошло название. Развитию Мытищ послужил и тот факт, что этот населенный пункт находится на пути к Троице-Сергиевой лавре, месту традиционного паломничества москвичей. Паломники устраивались тут на кратковременный отдых, что, безусловно, способствовало развитию мытищинской инфраструктуры. Знаменитая картина В. Перова «Чаепитие в Мытищах» ярко демонстрирует подобный эпизод.

Этот ритуал был подробно описан Иваном Шмелевым: «А вот и Мытищи, тянет дымком, навозом. По дороге навоз валяется: возят в поля, на пар. По деревне дымки синеют. Анюта кричит:

– Матушки… самоварчики-то золотенькие по улице, как тумбочки!..

Далеко по деревне, по сторонам дороги, перед каждым как будто домом, стоят самоварчики на солнце, играют блеском, и над каждым дымок синеет. И далеко так видно – по обе стороны – синие столбики дымков».

Радостно было паломникам. Но, к сожалению, радость омрачалась своеобразием здешних ночевок. Тот же Иван Шмелев писал: «Я просыпаюсь от жгучей боли, тело мое горит. Кусают мухи? В зеленоватом свете от лампадки я вижу Горкина: он стоит на коленях, в розовой рубахе и молится. Я плачу и говорю ему:

– Го-оркин… мухи меня кусают, бо-ольно…

– Не мухи… это те, должно, клопики кусают. Изба-то зимняя. С потолка никак валятся, ничего не поделаешь. А ты спи – и ничего, заспишь».

Кстати, художник Суриков, когда работал над «Боярыней Морозовой» специально переехал из Москвы в Мытищи – чтобы иметь перед собой в значительном количестве типажи «божьих людей». Он признавался: «Самую картину я начал в 1885 году писать в Мытищах, жил в последней избушки с краю. Все с натуры писал: и сани, и дровни».

И людей, разумеется.

А купец Николай Варенцов вспоминал: «Весь путь в Лавру шел красивыми лесами, наполненными ягодами и грибами, с видами на дальние деревни и помещичьи усадьбы. Мы, богомольцы, углублялись с дороги в леса, собирали грибы, ягоды… На остановках пили чай с густыми сливками, ели жареные грибы в сметане».

Мытищи вошли в третий том «Войны и мира». Именно отсюда семейство Ростовых наблюдало знаменитый московский пожар: «Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1-го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ».

Мытищи из последних сил справлялись с нахлынувшим потоком вынужденных путешественников.

Для москвичей на протяжении долгого времени слово «Мытищи» было синонимом слова «водопровод». Здешняя вода, бьющая из подземных ключей, считалась очень чистой и вкусной. Особым вкусом обладала вода Громового ключа, якобы, появившегося вследствие удара молнии. В честь этого события даже возвели часовню со стихами Н. Языкова:

 
Отобедав сытной пищей,
Град Москва, водою нищий,
Знойной жаждой был томим,
Боги сжалились над ним:
Над долиной, где Мытищи,
Смеркла неба синева,
Вдруг удар громовой тучи
Грянул в дол, – и ключ кипучий
Покатился… Пей, Москва!
 

Еще во времена Екатерины было принято решение вести отсюда в Москву воду. Царица-матушка подписала указ: «Генерал-поручику Бауру произвесть в действо работы в пользу столичного града нашего Москвы».

Что и было со временем реализовано. На территории Москвы, в бывшем селе Ростокине сохранился уникальный инженерный памятник – Ростокинский акведук. Матушка Екатерина восхищалась им: «Он с виду легок, как перо… к тому же весьма прочен». И считала его лучшей постройкой Москвы вообще.

На протяжении долгого времени чистая мытищинская вода, заменившая мутную и неприятную из Москвы, Яузы и Неглинки, была своего рода брендом. В частности, в Отрадном находилось заведение некого Брехунова под названием «Трактир „Отрада“ с мытищинской водой и сад». Рекламный слоган гласил:

 
Брехунов зовет в «Отраду»
Всех – хошь стар, хошь молодой.
Получайте все в награду
Чай с мытищинской водой!
 

«Отрада» пользовалась популярностью, особенно среди паломников, благо Отрадное также располагалось на пути к Сергиеву Посаду.

В наши дни в состав Мытищ входит старый дачный поселок Перловка, основанный купцом Первой гильдии, известным чаеторговцем Василием Перловым. Путеводитель 1897 года сообщал: «Это новое подмосковное дачное место. Возле платформы на небольшой полянке стоит летний театр, красивое деревянное здание, в Мавританском стиле; за театром в лесу расположено много красивых дач».

Один же из гостей поселка писал в 1897 году: «Вот и он, этот уголок, этот подмосковный эдем!..

А жизнь в этих нарядных дачках… Ах, что это за жизнь!.. Перловцы составляют одну дружную семью; пьют только перловский чай, слушают только перловский оркестр и если позволяют в своем театре петь опереточной труппе «Пушкина», то потому лишь, что не желают отстать от «Пушкина» и конкурируют с ним изо всех сил. Перловцы гостеприимны, но в гостях разборчивы. Если вы не обладаете доходом тысяч в двадцать в год или если у вас нет какого-нибудь выдающегося таланта, вы никогда не попадете в гости к перловцу».

Что поделаешь – снобизм был свойственен многим дачным поселкам невдалеке от Москвы. Чего стоит одно только меню торжественного обеда по поводу освящения здешнего храма: «Суп-пюре из сморчков и жардиньер, пирожки: пети-буше, рисоли, волованы, крокеты, цыплята а Л'англез, соус провансаль; рябчики, перепела, куропатки; салат ромен и малосольные огурцы; спаржа-соусы: голландский и сабайон; парфе земляничное и буше; фрукты, кофе».

У здешних обитателей не редкость были и автомобили. Правда, иной раз они приносили несчастья. В 1911 году «Московский листок» сообщал: «9 июля, в 8 часов вечера, близ платформы „Перловская“, на переезде 14 версты Ярославской железной дороги, незадолго до прохода следовавшего в Москву дачного поезда №61, переездная сторожиха, крестьянка Клинского уезда Прасковья Михайловна Осипова, желая пропустить подъехавший автомобиль, открыла одну сторону барьера и перешла с той же целью на другую сторону. В этот момент автомобилист, заметив приближение поезда, дал быстрый ход и налетел на сторожиху, которая попала под автомобиль и получила ушибы руки, ног и спины. Пострадавшую оправили в железнодорожную больницу при ст. „Сергиево“. Автомобиль №724 был на месте происшествия задержан».

В состав Мытищ частично входит и Лосиный остров – в прошлом, также одно из популярных дачных мест. В начале двадцатого века здесь высились дачи, работали театр, библиотека, всяческие магазины, чайные, трактиры и даже выходило местное издание – «Лосиноостровский вестник».

Разве что вопросы безопасности в том маленьком оазисе природы несколько прихрамывали. Так называемая Вольная пожарная дружина все таки существовала, а с охраной от лихих людей дела обстояли значительно хуже. Вот, например, что сообщал путеводитель 1913 года: «Жители Лосиноостровской, расселившиеся по левой стороне, не принадлежали ни к городу, ни к деревне, среди окружающих их густых лесов, предоставленные всецело самим себе, уезжая на занятия в город, оставляли свои семьи исключительно под охраной собак, а в неприглядные осенние вечера предпочитали отсиживаться по своим домам, имея под рукой заряженное ружье».

Среди достопримечательностей, заслуживающих внимание туриста – железнодорожный вокзал (памятник архитектуры 1911 года), церковь Благовещения в Тайнинском, также вошедшем в состав города (памятник 1677 года), комплекс зданий Мытищинского вагоностроительного завода рубежа XIX – XX столетий, комплекс Мытищинской насосной станции на территории Лосиного острова. Для особых ценителей – памятник археологии XV – XVII веков, селище «Мытищи-1». Есть и любопытный современный памятник Мытищинскому водопроводу, состоящий из трех гигантских труб, увенчанных жизнерадостными разноцветными вентилями.

В городе имеются историко-художественный музей, Мытищинский музей охраны природы, Минералогический музей, а также картинная галерея. Словом, занятие для туриста найдется.

Королев

Юрий Визбор пел в шестидесятые годы:

 
За Звенигород тучи тянутся,
Под Подлипками льют дожди,
В проливных дождях тонут станции,
Ожидая нас впереди.
 

Собственно говоря, Подлипок в то время уже не существовало – на базе этого поселка в 1938 году образовался город Калининград, впоследствии переименованный в Королев. Но станция Подлипки-Дачные свое название сохранила, а значит, всем было понятно, о чем в той песне идет речь. О дачном поселке на севере ближнего Подмосковья. Поселке обжитом, благоустроенном, известном еще с дореволюционных времен. Кстати, в ту стародавнюю эпоху здесь издавались специальные буклеты, где, среди прочего, сообщалось, что «для удобства публики к каждому поезду высылаются „Проводники“ в особой форме и с №, обязанные бесплатно показывать участки в поселках».

Дачный, сервис, в наше время немыслимый.

Город же Королев назван так в честь академика Сергея Павловича Королева, признанного основателя практической космонавтики. Не удивительно, ведь этот город, в свою очередь, признан космической столицей страны. Промышленная история места началась в 1918 году, когда сюда из Петрограда был переведен Орудийный завод. Затем здесь стали размещать закрытые предприятия, специализирующиеся на летательных аппаратах. Именно на здешнем аэродроме в 1940 году состоялся первый в СССР запуск аппарата с жидкостным реактивным двигателем. Впоследствии так называемые «почтовые ящики» (то есть закрытые исследовательские институты, у которых вместо адреса указывался лишь «п/я» – «почтовый ящик») развивались, появлялись новые. И со временем в городе образовался уникальный ракетно-космический комплекс, а сам он в 2001 году по праву приобрел статус наукограда.

Именно здесь, в Калининграде состоялся последний концерт Владимира Высоцкого. Это было днем 18 июля 1980 года. Он чувствовал себя прескверно, петь уже не мог. Спросил: «Можно я выйду без гитары?» Его встретили долгими аплодисментами, и Владимир Семенович, превозмогая себя, полтора часа говорил о театре, о своем отношении к авторской песни, о прочих серьезных вещах.

Через неделю он скончался.

Спустя три года выступала здесь другая знаменитость, писатель Юрий Маркович Нагибин. Он отмечал в дневнике: «В Калининграде все обычно: смесь убожества, трогательности, энтузиазма. И ужасно много некрасивых людей, особенно женщин».

Немало известных людей видели здешние улицы.

В состав современного Королева входит поселок Болшево, прославившийся так называемой Болшевской трудовой коммуной №1. Она была образована в 1924 году, и поначалу состояла из 33 подростков – бывших беспризорников – и 8 взрослых сотрудников. В задачи воспитателей входило обучение своих подопечных рабочим профессиям, а главное, воспитание их в коммунистическом духе.

Первое время здесь было всего-навсего две мастерские – столярная (в ней делали табуретки) и сапожная (там производили спортивную обувь). В 1930 году в коммуне заложили обувную фабрику, а спустя еще год – спортдеревообделочную, на которой наладили производство лыж и теннисных ракеток. Ассортимент стремительно расширялся – коньки, спортивная одежда и так далее.

Здоровый образ жизни был одним из здешних приоритетов даже в номенклатуре производимых изделий. Неспроста – здешний контингент привык к физической активности, жизнь беспризорника к тому обязывала. Надо было направить неуемную энергию в цивилизованные русла.

Коммунары и коммунарки взрослели, здесь же создавали семьи – это поощрялось. Болшевский эксперимент приобретал мировую известность – сюда приезжал Бернард Шоу, а немецкая писательница Елена Кербер выпустила объемный очерк под названием «Как советская Россия борется с преступностью» (с предисловием наркома юстиции РСФСР Николая Крыленко). В нем Болшевской коммуне была посвящена отдельная глава: «Болшево – большой поселок. Там расположена коммуна, в которой живет и работает молодежь с тяжелым преступным прошлым, строящая себе новую жизнь… Я обхожу обширные цеха, в которых производятся различные спортивные принадлежности: лыжи, коньки, теннисные ракетки, спортивная обувь. Первоклассная работа составляет гордость коммуны. Имеются также текстильная фабрика и металлическое производство…

Мы проходим по широким улицам колонии, всюду нам встречаются коммунары, которые приветливо здороваются с воспитателем. Красивые обширные строения, широкие аллеи, большая теннисная площадка – все выглядит великолепно. Но действительно ли так велики достижения, или быть может успехи работы преувеличиваются? Я вхожу в дом с квартирами для семейных… У входа, на лавочках сидят матери со своими детьми… В комнате средних размеров стоит широкая кровать, сбоку – белая детская кроватка, у окна – небольшой рояль».

Немецкий товарищ-писательница была от коммуны в восторге.

Специальная газета информировала о «достижениях» людей нового типа. Вот, к примеру, одна из заметок: «Под дружный хохот коммунаров, были сброшены в 1931 году купола Костинской церкви. В облаке пыли, в грохоте падающих от ударов ломами кирпичей умирало еще одно из средств эксплуатации, еще одно из наследий капитализма.

А внутри здания лихорадочно кипела работа. Нужно было к 14-й годовщине Октябрьской революции установить и произвести монтаж радиоузла трудовой коммуны».

Увы, с той церковью не обошлось без происшествия: «В 1932 году, к дню 8-летия коммуны, решено было изменить архитектурные очертания бывшей церкви. Снова закипела работа, но в самом разгаре центральный купол, тяжестью в несколько сот тысяч килограмм, провалился внутрь здания, снес мастерскую второго этажа вниз, в студию, превратив радиоузел в груду развалин.

Но сердце радиоузла (аппаратная) осталась невредимой и снова, под руководством энтузиаста Андрианова, те же члены коммуны упорно как муравьи, камень за камнем стали растаскивать нагромождение».

Жизнь кипела, и газета соответствовала градусу того кипения.

Со временем число так называемых коммунаров превысило 4 000 человек. А в 1939 году коммуна была закрыта, и многие ее участники – как среди руководителей, так и среди воспитанников – репрессированы.

В том же 1939 году в Болшево поселилась только что возвратившаяся из длительной эмиграции поэтесса Марина Цветаева с сыном. Она писала в дневнике: «Постепенное щемление сердца. Мытарства по телефонам… Живу без бумаг, никому не показываюсь… Мое одиночество. Посудная вода и слезы. Обертон – унтертон всего – жуть. Обещают перегородку – дни идут. Мурину (так Марина Ивановна звала своего сына Георгия – АМ.) школу – дни идут. И отвычный деревянный пейзаж, отсутствие камня: устоя. Болезнь С. (мужа Цветаевой Сергея – АМ.). Страх его сердечного страха. Обрывки его жизни без меня, – не успеваю слушать: полны руки дела, слушаю на пружине. Погреб: 100 раз в день. Когда – писать??».

Ситуация усугубилась тем, что здесь, в Болшеве арестовали дочь поэтессы Ариадну и мужа Сергея. Цветаева писала: «Мы… остались совершенно одни, доживали, топили хворостом, который собирали в саду… На даче стало всячески нестерпимо, мы просто замерзали, и 10 ноября, заперев дачу на ключ… мы с сыном уехали в Москву к родственнице, где месяц ночевали в передней без окна на сундуках, а днем бродили, потому что наша родственница давала уроки дикции и мы ей мешали».

До самоубийства поэтессы оставались считанные месяцы.

В черте города Королева находится также и бывшая деревня Костино. Ей посчастливилось войти в историю как «ленинское место». Надежда Крупская, ленинская жена, писала: «Зимой 1921 – 1922 года Владимир Ильич чувствовал себя уже плоховато: плохо спал, уставал. Устроили его в Костино, в бывшем имении…

Владимир Ильич поселился в небольшом деревянном доме. Распорядок дня у него был очень уплотненным. Вставал он рано, завтракал, шел на прогулку. Если бывали большие снегопады, то Владимир Ильич брал лопату и расчищал дорожки, иногда он ходил на охоту в окрестный лес, интересовался, как ведется хозяйство совхоза. Встречаясь с местными жителями, он расспрашивал их о жизни, отвечал на вопросы».

Кстати, Владимир Ильич прибыл сюда на романтичном виде транспорта – на аэросанях. Впрочем, тогда это было оправдано. Старший конюх здешнего совхоза Ф. Ефремов привозил из Клязьмы воду – колодец на зиму замерзал. Он же снабжал семейство Ленина продуктами и топил печи. Была, естественно, и домработница.

Но, тем не менее, по дореволюционным меркам ленинский быт был скромен. Больше того – глава семейства собственнолично чистил дорожки от снега. Надежда Константиновна нисколько не лукавила – Ленин действительно придерживался так называемого демократического стиля.

Из достопримечательностей – как не трудно догадаться, музей Ленина, а также исторический музей и музеи живших здесь Марины Цветаевой, Сергея Дурылина и писателя Олега Куваева. Частично сохранилась и усадьба Костино, некогда принадлежавшая предпринимателю Александру Николаевичу Крафту. В ней сейчас тоже музей.

Скульптурные памятники Сергею Павловичу Королеву на одноименном проспекте, монумент в честь запуска первого искусственного спутника Земли на проспекте Космонавтов. Приятна сама атмосфера зеленого, вольно раскинувшегося наукограда. И самое, пожалуй, ценное – комплекс конструктивистских корпусов Болшевской трудовой коммуны. Они, по большей части, расположены на улице Дзержинского (что, в общем-то, неудивительно). Фабрика-кухня, стадион, учебный комбинат, больница, общежития, жилые дома, магазин – сохранилось, к счастью, многое. Это уникальнейшие архитектурные памятники – над зданиями Болшевской коммуны трудились архитекторы первейшего разбора – А. Лангман и Л. Чериковер.