От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке

В военные действия в Ливане включились американцы, которые стали обстреливать и бомбить позиции друзов, а затем и сирийцев, что вызвало обеспокоенность в Москве. Но в результате акции мусульманского боевика-«камикадзе» 24 октября 1983 года был произведен взрыв в штаб-квартире американских морских пехотинцев в Бейруте, оставивший 240 убитых. США несколько недель спустя благоразумно вывели свои войска из Ливана. Оставшийся без американской поддержки президент Амин Жмайель, который 17 мая 1983 года подписал мирное соглашение с Израилем, обратился за помощью к сирийцам, заплатив за это 5 марта 1984 года денонсацией соглашения. Москва, где скончавшегося Андропова в феврале сменил Черненко, реагировала лишь обычными пропагандистскими выпадами против США и Израиля.

Отзвук тех настроений попал в воспоминания А.А. Громыко:

«Весь мир назвал эти действия [американцев в Ливане] международным разбоем. Здесь не может быть места фарисейским ссылкам на какую-то опасность со стороны Ливана для стратегического союзника США – Израиля, поскольку сам Израиль развязал агрессию против Ливана и оккупировал часть его территории. Все значительно проще: в Ливане к агрессору меньшего калибра присоединился агрессор крупный…

Эта бесславная страница в истории США не будет забыта ни ливанским народом, ни миром в целом. Так же как не будет забыта и преступная агрессия США против Ливии в апреле 1986 года. Все, что делалось в этой связи Вашингтоном по линии дипломатического ведомства, ставилось на службу указанной политике»¹⁷².

Естественно, что при таком отношении к США никакого сближения позиций, взаимопонимания быть не могло. Но и воспользоваться неудачами США Советский Союз опять-таки был не в состоянии. На события в Ливане, Иране, на ирано-иракском фронте, в Персидском заливе Москва откликалась лишь вполне предсказуемыми заявлениями и статьями. Рутинные встречи с некоторыми арабскими лидерами продолжались. Подписанное в Аммане в феврале 1985 года соглашение Арафат – Хусейн о совместных действиях в деле ближневосточного урегулирования, направленное на поиски выхода из ближневосточного тупика, как и последующая «инициатива Мубарака», вызвало ожидаемую негативную реакцию в Москве, поскольку оно приветствовалось в Вашингтоне.

Советская политика на Ближнем и Среднем Востоке была в тупике.

Человеческое измерение

Если принять в качестве постулата, что любая политика – это не только отношения между государствами и правительствами, но и между людьми во плоти и крови, то человеческое измерение советской политики на Ближнем и Среднем Востоке оказывается необходимым объектом изучения. Исследователь не может пройти мимо того, как воспринимали СССР с «той» стороны и элита, и «человек с улицы».

Советские руководители обычно красили представителей политических элит «прогрессивных», «революционно-демократических» режимов в цвета идеализма и мессианских ожиданий. Но лидеры этих режимов в гораздо большей степени опирались на прагматичные расчеты. Исключения были: например, южнойеменские неомарксисты, увлеченные советским примером. Но чаще западное воспитание, знакомство с образом жизни на Западе делало политических союзников СССР из числа левых, даже коммунистов, психологическими поклонниками Запада. Лишь подъем фундаменталистского движения и включение в структуры власти в некоторых странах ярых исламистов приводили к отторжению западных ценностей не только в политическом, но и в духовном, культурном, бытовом, иногда личном плане. Но это не означало появления условий для сближения с советским образом жизни.

И все же прагматизм и авторитарные амбиции лидеров ряда арабских стран создавали психологическую основу для сотрудничества с СССР. Опыт общения с советским руководством в целом выглядел положительным. СССР действительно не вмешивался во внутриполитическую борьбу, в целом оставался верным своим обязательствам, хорошо реагировал на декларативную часть отношений – на заявления об «антиимпериализме», «солидарности революционных сил» и т. п. – и, несмотря на риск, приходил на помощь, когда возникала угроза существованию режимов со стороны местных, а порой и не только местных противников. СССР в тяжелых обстоятельствах четырежды протянул руку помощи Египту – в 1956, 1967, 1970 и 1973 годах, четырежды – Сирии: в 1957, 1967, 1973 и 1982–1983 годах. При этом наличие или отсутствие соответствующих договоров не было определяющим в поведении советского руководства. СССР стал на сторону Эфиопии, когда Сомали, связанная с СССР договором, вторглась в эфиопскую провинцию Огаден. СССР временно приостановил поставку оружия Ираку, когда тот начал войну с Ираном. Но Сирии или Египту оказывалась серьезная помощь и при отсутствии соответствующих договоров.

Хотя представители местных революционно-авторитарных политических элит понимали, что само их выживание в какой-то степени зависело от сотрудничества с СССР, в личном плане они нередко сталкивались.

Ю.Н. Черняков¹⁷³. Были коллизии в наших взаимоотношениях с арабами. Мы не понимали их, а они – нас. Разный был менталитет. Наши арабские друзья в своем большинстве считали, что мы, Советский Союз, чего-то очень хотим от них, от арабов, поэтому самое главное – не продешевить. Это означало, что очень часто мы с арабами говорили на разных языках. Я думаю, что это происходит и сейчас. Меньше, но происходит.

Но проницательные арабские политические деятели более взвешенно оценивали Советский Союз, чем это представляется в Москве.

«Когда устанавливается доверие, советские руководители готовы слушать и даже уважать мнения, отличающиеся от их собственных, – писал бывший министр иностранных дел Египта Исмаил Фахми. – Они достаточно информированы, но у них на удивление малый опыт взаимоотношений с иностранными системами, культурами и традициями. Не говоря уже о понимании важности религии в некоторых странах. Русский медведь не так страшен, как его изображают, и у него много ограничений, которые должен понимать каждый, кто поддерживает с ним отношения.

Первое ограничение вытекает из непоколебимой памяти об ужасах Второй мировой войны. Абсолютное большинство русских, с которыми я говорил, указывали мне, что Советский Союз потерял 25 миллионов в этой войне. В результате советские лидеры не были готовы принимать решительные шаги, которые бы вели к войне и другим колоссальным потерям человеческих жизней. И меньше всего они были готовы предпринимать шаги, ведущие к ядерной конфронтации с США. Высший приоритет для советских политиков заключается в улучшении отношений с Соединенными Штатами и в том, чтобы найти согласие с ними по важнейшим международным проблемам. Нам, на Ближнем Востоке, поэтому не следует думать, что Советский Союз будет отдавать высший приоритет нашим проблемам и будет бряцать оружием против Соединенных Штатов за нас.

Второе ограничение заключается в том, что у Советского Союза – не такие большие ресурсы по сравнению с США… Третье ограничение – это характер советской системы. Процесс принятия решений медленный, и вряд ли можно ожидать быстрого изменения политики, идущего наравне с быстрым изменением международной обстановки»¹⁷⁴.

Когда интересы советского руководства и местных лидеров переставали совпадать, «брак по расчету» нередко завершался разводом, с битьем посуды и даже уличными демонстрациями. Так было, скажем, в Египте и Сомали.

Но любопытно, что если в странах северного пояса – Турции, Иране, Афганистане – антисоветизм, наложенный на старые опасения перед экспансией Российской империи, мог стать лозунгом для определенной политической мобилизации масс, то антисоветизма снизу в арабских странах, на уровне массового сознания, почти не было. Он не выходил за рамки недовольств «недостаточной» советской помощью. Антисоветские взрывы бывали. Но, как правило, они были срежиссированы сверху (как в садатовском Египте), а не шли снизу и быстро выдыхались.

Масштабы, глубина, разнообразие связей арабов, турок, иранцев с СССР были несопоставимы с тем, что складывалось во взаимоотношениях с Западом. Там речь шла о десятках и сотнях тысяч деловых, личных контактов, поездках для отдыха, учебы, развлечений. Шло движение людей и капиталов в двух направлениях. Советский Союз не мог создавать таких связей ни по объему, ни по качеству.

Русские, советские в арабских странах, Иране, Турции оставляли конечно же противоречивый след. С одной стороны, практически нигде они не вели себя как «белые сахибы» и проявляли достаточно демократизма в общении. С другой – они жили исключительно замкнуто – по ряду причин. Специалисты или офицеры приезжали сюда по контрактам. Для многих это был единственный шанс в жизни приобрести автомашину, кое-какую бытовую технику и аппаратуру, товары ширпотреба. Поэтому они в ряде случаев неприлично экономили, покупая, скажем, дешевые продукты там, куда их местные коллеги соответствующего социального статуса, не говоря уже о западных специалистах, никогда не пойдут. Такой образ жизни не располагал к общению с местными жителями и не вызывал уважения. Питьевым спиртом, купленным в аптеке и разведенным в кока-коле, можно было угостить своего приятеля – советского специалиста, но не коллегу – араба, турка или иранца. Для большинства советских граждан существовал языковой и культурный барьер в общении. Наконец, что до недавнего времени было не менее существенным: офицеры безопасности и партийные функционеры строго контролировали и в лучшем случае не поощряли «несанкционированных» контактов за пределами работы. Поэтому общительные переводчики и некоторые специалисты, знающие языки, попадали под подозрение – или официальное («что-то они предпочитают связи с местными жителями нашим кинофильмам, вечерам или собраниям»), или бытовое («слишком широко живут, принимают гостей, откуда деньги?»). В результате чем большая колония советских людей находилась в какой-либо стране, тем хуже было к ним отношение «человека с улицы».

В.М. Виноградов¹⁷⁵. Я предлагал нашему руководству сократить число советских специалистов в Египте еще до решения Садата, до 1972 года. Уже были трудности. Наши товарищи очень часто слабы по части психологического подхода. Ведь египетская армия была воспитана англичанами, со своими порядками, традициями, особенно среди офицеров. Наши офицерские нравы во многом отличались от того, что существовало в английской армии. Многие наши советники выглядели неуклюже в светском общении, хотя, может быть, они были прекрасные специалисты. Они не умели устанавливать человеческие контакты. Много раз я старался создать условия, чтобы наши офицеры подружились с египетскими офицерами. Они делали одно большое дело – строили армию, готовили ее. Пытались организовать контакты во внеслужебное время. Не получалось. Организуется, скажем, египтянами большой вечер: в одном углу стоят египетские офицеры, в другом – советские. Наши не знали ни арабского, ни английского языка. Атмосфера в целом в наших коллективах была такая, что не рекомендовалось устанавливать личных контактов. Это не могло не приводить к тому, что в египетской армии ходили разного рода слухи о советских военных.

О сложностях во взаимоотношениях с советскими военными писал видный египетский журналист и политический деятель М.Х. Хейкал: «Иногда казалось, что русские заигрывают с солдатами и холодны с офицерами, потому что это была «классовая армия»¹⁷⁶.

Со временем, особенно когда многочисленные советские специалисты и их жены уезжали, прежние бытовые трения забывались. Даже торговцы, в целом относившиеся к советским людям недоброжелательно, в основном из-за того, что они по мелочам и неприлично торговались, вспоминали о них с теплотой: советские покупали товары ширпотреба, на которые западный турист или специалист даже не смотрел. И свойство человеческой памяти сохранять только хорошее, и реальный вклад в экономику стран, с которыми СССР сотрудничал, были все-таки больше позитивными, чем негативными. Но друзей, сохранившихся личных связей почти не оставалось. Исключение составляли отдельные представители тончайшей прослойки дипломатов, журналистов, ученых.

Подготовка кадров в СССР стала единственным серьезным мостом связей на человеческом уровне между СССР и странами региона. В 1961 году в Москве Никита Хрущев создал Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Конечно, ожидалось, что молодежь из стран «третьего мира», прошедшая через советские вузы, со временем займет важные или руководящие позиции у себя на родине, будет оказывать существенное воздействие на политику и сделает ее более просоветски ориентированной. Однако если выпускники западных университетов нередко возвращались в свои страны с левыми убеждениями, то многие из тех, кто познакомился с «советским образом жизни», становились антикоммунистами. У выпускников советских вузов появлялись проблемы дома с признанием их дипломов, а если эти вопросы были урегулированы, то все равно их советские дипломы и степени часто ценились ниже западных. Многие из них были под подозрением как потенциально «завербованные» советскими спецслужбами.

Все же эффект от учебы в СССР был в целом благотворным для двусторонних отношений. Выпускники советских вузов, как правило, сохраняли хорошие воспоминания о стране, где они провели лучшие, студенческие годы жизни, и теплые чувства к народу, среди которого они жили, хотя и не к коммунистическому режиму.

Естественно, что студентов из Турции, Ирана, Афганистана было меньше, хотя после апрельского переворота 1978 года в Кабуле в СССР были направлены десятки тысяч афганцев.

Почти четвертая часть арабских студентов возвращались с советскими женами, как правило русскими. По неофициальным подсчетам, в арабских странах к концу ХХ века около ста тысяч человек жили в семьях, где хотя бы один – русский.

Однако десятки тысяч женщин, вышедших замуж за граждан других стран, считались отрезанным ломтем. Советские чиновники именовали их с презрительным оттенком «совгражданками». Их грубо отпихивали от советских колоний, от посольств, не пускали детей от смешанных браков в советские школы за рубежом.

«Мы не могли ничего сделать, – говорит Е.Д. Пырлин, – это наша беда, а не вина. Тот строй, который у нас был, не позволил осуществлять нормальные человеческие связи»¹⁷⁷.

А.Ф. Смирнов (журналист-арабист)¹⁷⁸. Развитию связей с арабским миром у нас крайне препятствовала закрытость советского общества. Десятки тысяч арабских граждан получили образование в Советском Союзе. Тысячи политэмигрантов и других выходцев из арабских стран обосновались (правда, с большим трудом) в Советском Союзе. Но взаимопроникновение русской и арабской культур, участие арабов в тех или иных наших делах крайне незначительны. В то же время в США, например, правой рукой президента Буша был ливанец Сунуну, послом США в Марокко до недавнего времени был также выходец из Ливана. Выходцы из арабских стран – врачи, бизнесмены, политические деятели, дипломаты – играют большую роль в США. Многие из них не забыли арабский язык. В нашем АПН, чтобы побеседовать с арабским журналистом, которого я знаю тридцать лет и который оказал нашей стране услуг не меньше, чем некоторые наши сограждане, я должен заполнить несколько бланков, принять его в специально защищенном и изолированном помещении, сделать запись беседы и т. д. Роль арабских граждан в наших органах информации, работающих на Ближний Восток, чисто техническая – переводчики, стилисты. В крупнейших американских и британских университетах совместно работают арабские и западные востоковеды, на равных готовят и публикуют научные труды. Я же до сих пор не видел ни одной серьезной книжки, если не считать словарей, написанной совместно советским специалистом и его арабским коллегой^[12].

Автор. Наши внутренние проблемы сказывались вовне.

А.Ф. Смирнов. Еще как. Подбор кадров для командировок бывал сомнительный. На наших стройках и совместных объектах в арабских странах работало слишком много «блатных», в том числе средних и малых начальников, не знающих непосредственно своего дела и не заинтересованных в изучении новых технологий, арабского или даже европейских языков. В военных же контрактах царил полнейший произвол.

Прежде, в хрущевские времена, многие советские специалисты отличались подлинным интернационализмом и энтузиазмом в работе. Но дух стяжательства был нередким.

Автор. Наши люди нередко вынуждены были неприлично экономить.

А.Ф. Смирнов. Ну не дипломаты же! У них были частые загранкомандировки. Но конечно, наша практика обрекала за границей советского специалиста, независимо от его квалификации, зачастую на полунищенское и бесправное существование на глазах у десятков арабов, хорошо обо всем осведомленных.

Автор. Но если отвлечься от быта, то, может быть, картина предстанет другой.

А.Ф. Смирнов. И да и нет. Наши военные специалисты нередко проливали кровь и погибали в ряде стран, например в Египте. Это останется в памяти египтян. Убивали или брали в плен советских гражданских специалистов и в странах, где разгорелись гражданские войны, нередко вызванные догматической, тоталитарной политикой дружественных Москве режимов. Но наша гуманитарная помощь нередко отсутствовала там, где приходила помощь Запада.

Автор. Ну а общий итог?

А.Ф. Смирнов. И все-таки я бы ни в коем случае не стал перечеркивать все то положительное, что сделано, – от Асуана до профтехучилища в Йемене. Мы же в 50-х годах начинали с нуля. Сейчас есть большой задел.

Оглядываясь на период, охваченный настоящей главой, обнаруживаешь, что в ней нашлось очень мало места для описания взаимоотношений Советского Союза и местных компартий. Означало ли это исчезновение идеологического компонента во внешней политике Советского Союза? Отнюдь нет. Хотя относительный вес прагматизма и мифологии изменился, мышление и поведение советского руководства были по-прежнему пронизаны мессианскими идеями, искажающими внешнеполитические приоритеты и конкретные действия. Груз инерции и пропагандистских установок давил на принятие политических решений.

А.С. Кулик¹⁷⁹. Большинство коммунистических партий, с которыми мне приходилось работать, создавались с нашей помощью, а не потому что это отвечало той реальной обстановке, которая складывалась в арабских странах. Тот факт, что мы поддерживали так называемые левые движения, социалистические, коммунистические, это оказывало зачастую негативное влияние на выработку нашей ближневосточной политики.

Глава 4
«Пламенные революционеры, верные друзья». СССР и коммунистическое движение

 
Гвозди бы делать из этих людей:
Не было б в мире крепче гвоздей!
 

Николай Тихонов

Если империализм был высшей и последней стадией капитализма, то кто-то и в угнетенных империализмом странах капиталистической периферии, и в его бастионах должен был возглавить победное шествие народов к апофеозу развития человеческого общества – социализму в форме советской сталинско-брежневской модели.

Такая роль, естественно, предназначалась «пламенным революционерам, верным друзьям СССР» – коммунистическим партиям и на Западе, и на Востоке. Именно они – в идеале – должны были стать авангардом борьбы за освобождение своих народов на Западе от гнета буржуазии, а на Востоке – от колониального или полуколониального ига, создавая себе социально-политическую базу среди рабочих и других трудящихся.

Большевики считались как бы одной из секций Коммунистического интернационала, в который на тех же правах входили другие партии-секции. Одной из главных задач зарубежных коммунистов была защита интересов и безопасности Советского Союза – страны, где взяла в руки власть одна из секций Коминтерна и откуда шла поддержка других секций, конечная цель которых – пролетарская революция и приход их к власти в своих странах. Эти идеалы не вызывали до поры до времени сомнений ни у советских, ни у зарубежных коммунистов. Разве не сказали еще классики, что «рабочие не имеют отечества»? Разве поддержка СССР не соответствовала интересам «своих трудящихся» и делу освобождения от колониального гнета своих стран? Лояльность по отношению к СССР была в принципе составной частью убеждений «настоящих коммунистов».

В 20–40-х годах реальные процессы, проходившие в СССР, лишь немногих из зарубежных коммунистов отталкивали от их мессианской идеи. Образ страны победившего социализма, доносимый до них советской пропагандой, начисто заслонил реалии сталинского режима. Те из иностранных коммунистов, кто жил в СССР, уцелел в период «чисток» 30-х годов и сохранил убеждения и идеалы, переживали трагический надлом: разрыв между лозунгами и реальностью был слишком велик. Кое-кто превратился либо в манкуртов, которые с постоянством магнитофона повторяли изречения «вождя народов», либо в циников, готовых ради выживания и куска хлеба с маслом на все. Судьба отдельных арабских, турецких, иранских коммунистов, сгинувших в сталинских застенках, еще ждет своих исследователей.

Коммунистические партии стали действовать в Турции с 1920 года, в Иране – с 1920-го, в Египте – с 1921-го, в Сирии— Ливане – с 1924-го, в Палестине – с 1921-го, в Ираке – с 1934 года. В странах Магриба сначала они были секциями Французской компартии.

Известно, что британские и французские колониальные администрации в арабских странах действительно были озабочены распространением большевистских идей. Представитель британской администрации в Ираке писал, например, в начале 20-х годов: «Семена большевизма распространяются… в Месопотамии и Индии не меньше, чем среди турок…»¹⁸⁰ События показали, насколько преувеличенными были эти опасения, но меры по уничтожению «семян большевизма» принимались самые энергичные.

После Первой мировой войны самые правые политические силы были представлены исторически обреченными традиционалистскими лидерами, выражавшими интересы местных феодально-помещичьих кругов, дискредитированных сотрудничеством с Западом (например, королевские режимы в Египте или Ираке, шахский режим в Иране). Конечно, любые обобщения грешат неточностями, и в эту схему не попадают режимы Аравии, кроме Йемена, или религиозно-политические лидеры Судана или Ливана.

Другое общественно-политическое течение – либерально-буржуазное – заимствовало идеалы на Западе и ставило целью перенести в свои страны модели западного социально-политического устройства. Они боролись за независимость, но предпочтительно мирными методами. Когда Запад в лице руководителей Великобритании и Франции, не расставшихся с имперскими иллюзиями, замешкался с военно-политическим уходом из региона, то либерально-буржуазные партии, уже погрязшие в политиканстве, соглашательстве, беспринципных компромиссах, вступили в полосу долгого и глубокого кризиса. Судьба египетской партии Вафд или сирийских буржуазных партий тому свидетельство.

Революционно-демократическое, согласно советским определениям (а точнее – революционно-авторитарное), крыло национально-освободительного движения быстро воспринимало и более отчетливый национализм, родившийся в Западной Европе и перенесенный на местную почву, и революционные организационные структуры компартий, а также некоторые их идеалы и иллюзии. В 30-х годах устремления представителей революционно-авторитарного течения в арабском мире в чем-то перекликались с кемализмом в Турции, но условия для их успешной деятельности созреют лишь в 50–70-х годах. Пока же в каирском пансионате пламенный проповедник идеи арабского возрождения и арабского единства Саты аль-Хусри пишет свои работы, обосновывая теорию панарабизма, а молодые офицеры – члены кружка, в который вхож Гамаль Абдель Насер, – мечтают о величии Египта и в спорах определяют туманные очертания его будущего политического устройства.

На смену религиозным реформаторам рубежа веков Джалал ад-Дину аль-Афгани и Мухаммеду Абдо пришли фундаменталисты, «братья-мусульмане» и другие, которые еще создадут могущественное социально-политическое движение. В 20–30-х годах они были сильны, но не господствовали на политической сцене.

А что же коммунисты? Пожалуй, в спектре течений политической мысли и политической организации на Ближнем и Среднем Востоке они могли бы занять более видное место, чем то, которое фактически заняли. Они нигде не добились сколько-нибудь значительного успеха в период между двумя мировыми войнами. Почему? Ведь заложили же основу будущих потрясающих успехов их идеологические братья в Китае и Вьетнаме.

Видимо, ответ не может быть односложным и будет разным в зависимости от страны. Утверждают, будто отсутствие в странах региона сформировавшегося рабочего класса лишало компартии социальной базы. Но, во-первых, она не возникла и с формированием многочисленного пролетариата в ряде стран, во-вторых, и большевики в России, и коммунисты в Китае опирались отнюдь не на кадровых рабочих, точнее, не только на них. Пожалуй, даже репрессии во всех странах региона против коммунистов в 20–30-х годах, которые разрушили структуры компартий, находившихся в процессе становления, лишь частично объясняют дело: ведь и китайские и вьетнамские коммунисты также подвергались репрессиям.

В Турции Мустафа Кемаль, названный впоследствии Ататюрком, создав тоталитарный режим и переняв некоторые советские структуры и методы (однопартийность, этатизм), не мог потерпеть существования независимой политической организации с чуждой ему идеологией, потенциально большими амбициями, политическими симпатиями, явно направленными вовне. До настоящего времени, а может быть, навсегда останется тайной, был ли лидер-основатель Турецкой компартии Мустафа Субхи с группой своих товарищей уничтожен по приказу Мустафы Кемаля, или какой-нибудь местный шеф безопасности «проявил инициативу», или просто их фелюга случайно перевернулась в Черном море. Но вряд ли судьба компартии в Турции была бы иной, останься они живы.

В Иране коммунисты, принявшие самое активное участие в создании Гилянской «советской» республики, запятнали себя преступлениями во имя коммунистических идеалов, скопированных с «военного коммунизма» Советской России.

В Палестине коммунисты на первых порах поддержали сионистскую колонизацию и оттолкнули потенциальных сторонников – арабов. В Сирии, Ливане и Египте среди основателей движения слишком много было представителей религиозных и этнических меньшинств – евреев, греков, итальянцев, что уменьшало доверие к ним со стороны открытых для коммунистических идей слоев арабского населения.

Повсеместно коммунисты оказались дважды заклейменными – как атеисты и как люди, ориентирующиеся на СССР, даже «агенты» СССР. Второе клеймо, опасное для политического деятеля в Турции и Иране с их антирусскими и антисоветскими традициями было пока что несущественным в арабских странах. Атеизм же коммунистов, безусловно, обрекал на поражение их попытки завоевать доверие масс. Впрочем, категоричные утверждения были бы неточными и здесь: ведь лаицизм и даже явный антиисламский настрой кемалистов не помешали им безраздельно удерживать власть в Турции три десятилетия.

Пожалуй, очень много вреда коммунистам Ближнего и Среднего Востока нанесли установки Коминтерна, затем Коминформа и просто теории, лозунги, заявления КПСС, оторванные от реальной действительности, обрекавшие зарубежные компартии на сектантскую замкнутость и потерю доверия со стороны масс. До 1935 года, то есть до VII конгресса Коминтерна, действовала установка на борьбу с «соглашательской буржуазией».

В Западной Европе коммунисты боролись против социал-демократов, расчищая путь фашизму, а в странах Ближнего и Среднего Востока – против «реформистской буржуазии», то есть против тех сил, которые стремились к достижению или укреплению политической независимости, но отнюдь не с помощью тех средств и методов, которые устраивали коммунистов.

Затем главным врагом стал фашизм, и компартии быстро сменили тактику. В условиях, когда нацистская пропаганда на Ближний Восток была направлена против Великобритании и Франции, олицетворявших здесь западный империализм, и носила антиеврейскую окраску, подыгрывая чувствам арабских националистов, очередное колебание коммунистов не укрепило их политических позиций. Советско-германский договор о ненападении позволил коммунистам участвовать вместе с пронацистскими деятелями в антианглийском восстании Рашида Али аль-Гайлани в Ираке в 1940 году. Но после вторжения Германии в СССР врагом снова стали державы оси, и коммунисты мобилизовали своих сторонников на поддержку Советского Союза.

Крушение нацизма во Второй мировой войне, выдающиеся победы СССР и превращение его в державу с глобальными амбициями, навязанный им триумф социализма в странах Восточной Европы и самостоятельная победа коммунистов в Китае, подъем коммунистического движения во Франции и Италии – все это предопределило резкий взлет интереса к марксистско-ленинским идеям на Ближнем и Среднем Востоке, открыло возможности для укрепления компартий и расширения их влияния. Правда, если в арабских странах симпатии к СССР шли по восходящей, то в странах северного пояса дела обстояли по-другому. В Турции после неуклюжих советских угроз и территориальных претензий господствовали антисоветизм и русофобия. В Иране, правда, несмотря на все ошибки советской политики, главным врагом оставалась Великобритания и антизападные настроения были сильнее антисоветских. Но лидера либерально-буржуазного движения Мосаддыка объявили «лакеем империализма», повернули против него Народную партию Ирана и облегчили военный переворот, организованный в 1953 году ЦРУ.

После 1945 года коммунизм стал популярной доктриной в прокуренных салонах египетской, сирийской, ливанской интеллигенции, приобрел популярность среди части профсоюзных деятелей. Как это часто бывало в арабских странах, идеи приходили не непосредственно из СССР, а из Франции и Италии, где почти любой интеллектуал объявлял себя «красным» или хотя бы «розовым». В те послевоенные годы марксизм обогатил спектр политической мысли и политических движений в странах региона.

После войны, возможно используя опыт Сталина, сотрудничавшего с православной церковью и мусульманскими религиозными деятелями, коммунистические партии, хотя и не все, спрятали свою враждебность к исламу. Одновременно они пытались приспособиться к национализму. Взятый еще в 30-х годах курс на арабизацию компартий особенно усилился после войны и дал кое-какие результаты.

Позиции коммунистов вновь, как и до VII конгресса Коминтерна, ослаблялись лозунгами, исходящими из Москвы, о «соглашательском характере» буржуазных националистов и необходимости «борьбы с ними». Но смена руководства в СССР после смерти Сталина и приход к власти Никиты Хрущева принесли не только частичное осуждение сталинизма, но и теорию об «обширной зоне мира», то есть о том, что стали называть «третьим миром». Благодаря импульсу, полученному из Москвы, а также собственному опыту коммунисты – слишком поздно! – обрели некоторую гибкость.