Читать книгу: «Источник и время», страница 3

Торжество жизни

В судьбе Алексея Аркадьевича Станцова было мало интересного, но он и не догадывался об этом. Он, как заведённый, изо дня в день ходил на работу и не ходил на неё в публичные выходные. Свободное время уделял семье своим присутствием, которое, в зависимости от настроения, воспринималось домочадцами с переменным успехом. Сейчас же, ввиду летнего периода, он был относительно свободен в своём свободном времени по причине отъезда семьи в относительно далёкие области проживания. Алексей Аркадьевич ходил холостым и беззаботным.

После смены Алексей Аркадьевич и его напарник Гриша Кручининов остановились в скверике выпить пива и, соответственно, поговорить за жизнь, перемежая работу с домом и ещё какими-то малореальными вещами. Гриша взял пару «Адмиралтейского», и они тихонько устроились немножко пожить, уютнее и осмысленнее, – дело, как видно, вполне безобидное. Но то ли погода шептала, то ли пятница, то ли ещё что другое, но продолжением его явилось решение взять водки и пойти к Кручининову развивать тему дальше. На том и порешили.

У Кручининова они сидели часа два, но тому вдруг очень захотелось угомониться, и он уснул, оставив Станцова в одиночестве.

Алексей Аркадьевич посидел ещё немного почти безучастным к жизни, но потом ему стало скучно, и он вышел на улицу.

При выходе на него пахнуло теплом июньского вечера и не похожей ни на что атмосферой. – Впереди были выходные, и это влекло за собой предвкушение чего-то праздничного, светлого, почти как в детстве.

До метро он прошёлся пешком, а у метро встретил Осмоловского, который стоял несколько в стороне и наслаждался, потребляя пиво с солёными орешками, да ещё и покуривая при этом. Станцов присоединился к нему.

Постояли, побеседовали и уговорились встретиться через полтора часа уже дома у Станцова – для продолжения разговора и потребления спиртных напитков.

С такими намерениями Алексей Аркадьевич зашёл в метро и в окружении монотонного умиротворяющего шума и света счастливый поплыл вниз. Выпитое грело его душу, и ему было тепло и уютно в этом тёплом пространстве с его тусклым светом, тёплой энергией живого вещества внутри и в ближайшем окружении.

Внизу, при входе на эскалатор, двое милицейских привязались к проезжающему гражданину: видимо, тот был несколько выпивши. Несмотря на клятвенные уверения последнего, что он живёт-де совсем рядом и принял-то не более ста грамм, что, пожалуй, вполне соответствовало действительности, никак не хотели с ним расстаться; дали ему по голове и пинками потащили далее.

Приблизившись, Алексей Аркадьевич предложил, чтобы оставили человека в покое:

– Давайте я его до дома доставлю. Он же совсем крепкий.

Милиция на это ему ответила крайне дерзко, мол, сейчас сам пойдёшь, а один даже сунул что-то в нос так, что у Алексея Аркадьевича потемнело в глазах. Однако же собрался он довольно быстро, вымолвив: «Ну, это совсем», – и сразу нанёс удар кулаком сверху, осадив ярыжку до земли. Второй уже бросил своего недавнего оппонента и налетел на Алексея Аркадьевича, но у того рука оказалась длиннее, и последний наткнулся на вытянутый вперёд кулак, разбил нос, отлетел шага на три и стёк по стенке вниз. Первый уже поднялся и попытался накинуться на Алексея Аркадьевича, но кто-то из проходящих мимо людей сделал ему подножку, и тот снова растянулся у всех на виду, на этот раз, похоже, потянув себе пах. Алексей Аркадьевич крикнул проходящим, чтобы забрали бывшего подопечного наверх, а то последний уже, осознав немного действительность, вознамерился пособить Станцову, но Алексей Аркадьевич сказал, что сейчас он закончит и тоже пойдёт домой, тем более что ловить здесь больше нечего. В это время осевший по стенке поднялся и попытался предпринять какие-то действия, но получил от Алексея Аркадьевича средней тяжести удар в лоб и отлетел на уходящий вверх эскалатор. Станцов обернулся к его растянутому напарнику.

– Справишься?

Тот попытался встать. Алексей Аркадьевич приподнял его за воротник и погрузил на ступени, кинув вслед утерянную фуражку.

До своей станции он добрался без приключений, вышел на воздух и вновь ощутил радость жизни, вдохнув свежего пространства. До подхода Осмоловского оставалось ещё минут пятьдесят – спешить было некуда, и Алексей Аркадьевич тихонько направился к дому.

По дороге он прикупил спиртного, а вошедши в дом, принялся ждать Осмоловского.

Долго ждать себя Осмоловский не заставил, явившись вовремя, даже чуть раньше.

– Алексей Аркадьевич, я не опоздал? Нет? Давай начинать. – У меня душа горит и просит. Я не могу.

Осмоловский с принесённой бутылкой прямёхонько двинулся к столу и, не обнаружив там стопок, немного изумился промедлением.

– День-то какой, Алексей Аркадьевич! Ты что такой грустный? – Давай посуду! Не заставляй меня дуть из горла – мы же не на улице. Я немного на зуб захватил. Надо выставить. Три минуты. Медлить нельзя… Время уходит…

Всё было выставлено экспрессом, а Станцов в полёте уже мчал с посудой и прочей мелочью.

– Ну, давай, Алексей Аркадьевич! Будем надеяться, не последняя.

Осмоловский опрокинул стопку и с чувством глубокого удовлетворения опустился на стул.

– Хорошо… Очень хорошо… Вот так бы жить… Никак не могу смириться с мыслью, что огромную часть получаемых средств приходится тратить в пищу. На это уходит слишком много жизненных сил, и такая ситуация имеет дурной характер. Какая масса производительных и творящих способностей человека просто сходит на нет! Где ж это видано, дорогие мои! – Осмоловский сделал почти ошарашенное лицо. В его глазах застыло неподдельное возмущение несуразностью данного факта и решимость исправить такое непотребное положение. – Скажи, пожалуйста! Как это понимать? Это чего? – больше заняться нечем? – Давай ещё по одной – для удовлетворения.

Осмоловский опрокинул ещё стопочку и потеплел ещё более.

– Хорошо! Даже ничего… Давай по программе.

Программа, после определённой дозы, предполагала выход на улицу и проход в вечернем воздухе ближайших окрестностей.

– Пойдём к улице, Алексей Аркадьевич, – постановил Осмоловский, – и проинспектируем, всё ли идёт своим чередом, а то как-то нехорошо вальяжничать, раз нет уверенности в остальном окружающем. И хоть, я полагаю, что всё в пределах нормы, но надо пройтись. – Пойдём!

В связи с тёплой погодой улицы были ещё совсем живы и окончательно засыпать, видимо, не собирались. Спутники отошли минут на пять от дома, миновали квартал и заглянули в глаза тамошней действительности. Всё вроде бы было неплохо, но во время очередного манёвра окружением в лице какой-то гуляющей компании был спровоцирован инцидент. Неизвестно, почему Станцов и Осмоловский так не понравились, а может, просто кому-то чего-то было надо, но несколько крепеньких ребят наехали и физически предложили им делать действия, несовместимые с текущим планом.

– Это меня более всего заботит, – произнёс Осмоловский. – Они покушаются не на меня, нет. На порядок и план, и сейчас будет кому-то плохо. Мне это и без них уже надоело. Алексей Аркадьевич, держи фланги, а я сейчас затараню их.

Осмоловский ринулся в гущу, а Станцов делал короткую паузу, чтобы трезвее оценить ситуацию и не порождать лишнего хаоса. Осмоловский, судя по всему, действовал очень рискованно, хотя, может быть, он твёрдо полагался на Станцова, ибо его окружили, и ему бы пришлось довольно туго. Но Алексей Аркадьевич, хотя и был выпивши, ситуацию держал в руке и, сделав несколько шагов, выдернул двоих из окружения, заставив их отлететь на газон и там упасть. Пока те ещё летели, Алексей Аркадьевич скосил ещё двоих, выбив их ноги с поверхности почвы. Этим двоим повезло меньше, так как они рухнули на асфальт и немного побились. После этого Алексей Аркадьевич увидел Осмоловского. У него был разбит нос и нижняя часть лица залита кровью, но сделанное Станцовым пособление позволило ему довольно успешно маневрировать. Он наградил одного из оставшихся ударом наземь, после чего тот, видимо, ушибшись, застонал; а второго призвал к ответу, прижав к дереву. Ранее выброшенные ещё не успокоились, и Алексею Аркадьевичу пришлось их пугануть: чтобы далее никого не покалечить уж очень сильно, Станцов подошёл к растущему тополю и, обхватив его, вырвал с корнем, надломив край асфальтовой полосы.

Неподалёку затормозила патрульная машина, и высыпавшаяся милиция хотела было двинуться служить, но вырванный тополь рухнул кроной в нескольких шагах, и она, видимо, растерялась.

– Ребята, порядок наведён, – заверил Алексей Аркадьевич. – Осмоловский, надо бы дерево убрать с тротуара, а то ходить неудобно.

Осмоловский это признал. Они отволокли дерево в сторону.

– Слушай, Алексей Аркадьевич, нас сейчас заберут. За вырывание деревьев.

– Не бери в голову.

Осмоловский пожал плечами. Милиция почему-то молчала. Гулявая компания исчезла вовсе незаметно, немало удивив Станцова.

– Миша, нос вытри. Всю улицу уже залил, будто тебе череп раскроили. Не пугай людей. Будем считать, что инспекция окончена. – Пошли, я тебе компресс сделаю.

Дома они продолжили оставленное мероприятие, но не успели сделать ещё «по сто грамм», как Осмоловский обеспокоился упущением в деле.

– Алексей Аркадьевич, а ведь мы не правы. Дерево-то надо было распилить для последующего вывоза. Иначе мы осложним жизнь кому-то, а это не совсем хорошо.

– А ведь и верно. Этого мы не учли. Пойдём-ка, ликвидируем этот пробел.

– Прямо сейчас?

– А что? Пока не очень поздно. – Ещё идёт гульба. Мы быстро. Я у соседа пилу возьму. – До покоя управимся.

Станцов двинулся за инструментом, а Осмоловский спустился и ждал его внизу.

Позвонив, Алексей Аркадьевич прислушался: «Дома – не дома? Пятница – может, уехал?»

Наконец послышались шаги – и дверь отворилась.

– Степаныч, дерево завалили, а пилить нечем. Дай пилу на часок-полтора. – Выручи! Ты один? Так давай с нами, чтоб скучно не было! Вот только управимся – заходи.

– На работу завтра. А пила пусть у тебя полежит пока. Мне необходим сон. Извини.

– Спи спокойно, Степаныч, – заверил Станцов. – Понимаю!

Алексей Аркадьевич спустился вниз и, вдохнув на выходе свежего воздуха, опять чему-то обрадовался.

– Пошли, лесоруб! – бросил он Осмоловскому.

Время, казалось, принимало их действия. Только гуляющие полуночники удивлялись такому графику работ и рьяному энтузиазму двоих людей, попеременно хватающих пилу и практически ничего не говорящих в строгом ритме работы.

– Ничего, скоро тарахтенье закончим. Не так и сильно. Люди ещё телевизоры смотрят. Мы мигом, – приговаривал Алексей Аркадьевич. – Ничего. Скоро совсем…

Закончив, они сели отдышаться и выкурить по сигаретке.

– Хорошо, что пришли, – установил Осмоловский. – Иначе как бы сейчас пили трудно. Я даже потрезвел малость, хоть и устал.

Постепенно приходила ночь и успокоение. И без того редкие улицы становились спокойнее. Гуляки оседали в домах или других местах.

– Алексей Аркадьевич, а может, где-то улицы насыщены чаще?

Станцов пожал плечами.

– Нет, Алексей Аркадьевич. Улицы успокоятся только под утро. Ты вспомни наши юные дни. – Нам было трудно уснуть. Тогда мы успевали жить и что-то делать, а сейчас успеваем что-то одно. Слушай, а может, нам просто не повезло? – Осмоловский посмотрел на Станцова.

Алексей Аркадьевич повернул голову. Он отдыхал от своей ночной работы и почему-то всё понимал своим натруженным организмом.

– Не знаю, – тихо вымолвил он. – Не знаю, Миша… Может быть… Хотя – какие твои годы…

Они не спеша шли к дому. Улицы за ними закрывались, будто терпеливо дождавшись их отхода. Но, наверное, это только казалось…

Программа вывела их к концу взятого литра часа через два. Это их несколько смутило и удивило неприятно.

– Вот-те на! – прореагировал Осмоловский, впрочем, несколько наигранно.

Он хитро посмотрел на Станцова и с тёплой издёвочкой проговорил:

– А у меня ещё есть! – и самодовольно хмыкнул.

Не теряя времени, принялись разыгрывать дополнение, и, в конце концов, овертайм развёл их насыщенным сном.

Алексей Аркадьевич проснулся первым. Нельзя сказать, что он чувствовал себя плохо, но здоровье его, по его соображениям, дало осечку, будто резко затормозив на взятой приличной скорости. Он поднялся и, не став будить Осмоловского, вышел из дому. Вдохнув свежего субботнего воздуха, направился восстанавливать здоровье к ближайшей точке.

Он плохо представлял время, но по пустым улицам и слабому солнцу подумал, что ещё, всё же, рано.

«Все ещё спят, – мыслил он. – Суббота».

Заскочив в магазин, взял бутылку и наметился обратно, к дому, но на повороте ударил лбом проходящий транспорт. Удар был довольно сильный, и он отлетел к углу здания, расшибшись о его стену, и там затих…

Очнулся он в зыбком полумраке и несколько минут лежал с открытыми глазами, без явных усилий и настроений. В перспективе маячил едва заметный, далёкий звук пространства, и Алексей Аркадьевич улавливал его чутким ухом, почти на запах, будто ещё не проснувшись от долгих событий жизни.

Но постепенно всё приходило в норму, возвращалось и крепло для дальнейшего пожизненного действенного существования. Сила и бодрость проникали в него, и он чувствовал себя уже уверенно и расторопно.

Приподнявшись от самочувствия, он огляделся, увидав холмистую местность своего пребывания, и опустился на пол, поёжившись от прохладного нутра.

«Это мне нравится», – шевельнулось в голове у него лёгкое понимание.

Рядом с собой он обнаружил какого-то человека, лежащего тихо и уютно, как у себя дома.

Алексей Аркадьевич пригляделся и немного вспомнил жизнь.

«Это мне нравится ещё больше», – вновь подумалось ему.

Кроме жизни он вспомнил всё остальное и от этих мыслей вгляделся пристальнее.

– Вот-те на!.. Сожмурился, что ли? – произнёс он вслух, чувствуя, что кровь всё увереннее бродит в его теле. – Вот-те на! – повторил он вновь.

Выбравшись наружу, он встретил сидящего парнишку, который изучал какую-то книженцию и на ходу перекусывал чем-то.

– К жизни готовишься? – бросил ему Алексей Аркадьевич.

Парнишка отвлёкся и обратился к Станцову, осмотрев его в рост от самых ног.

– Передумал?

– Холодно что-то… Я пойду…

Паренёк кивнул и вновь обратился к своему занятию, дожёвывая на ходу бутерброд:

– Расписку давай…

Выйдя на свет, Алексей Аркадьевич притормозил и глянул кругом. Он в очередной раз глубоко вдохнул окружающего пространства и потянулся от долгого лежания.

– Что-то пусто вокруг…

Судя по всему, наступило утро – раннее и по-выходному, видимо, свежее. «Надо бы дерево восстановить», – подумалось ему.

Алексей Аркадьевич постоял ещё немного, а потом тронулся, лёгким бежком удаляясь к дому.

Торжество жизни продолжалось…

Хордин и зубы

Ещё утром, сквозь распахнутое по случаю тёплого времени окно, он услышал щебетание птиц; и этот звук тонкой нитью вплёлся в причудливый узор его утреннего сна. Пробуждение долго не заставило себя ждать и наступило через несколько минут. Он поднялся и вышел на балкон. Там его ждали прохлада и пока ещё относительно свободный от различной городской мерзости воздух. Было очень хорошо.

Он потянулся, разминая слежавшиеся от долгого бездействия члены, после чего приступил к зарядке, призванной вернуть ему былую вчерашнюю подвижность для дальнейшего прохождения дня. Эта процедура длилась минут двадцать. Далее он проследовал в ванную, по пути сделав несколько глубоких вдохов-выдохов с последующим расслаблением. День начался удачно и дружно.

В ванной он принял холодный душ, хорошенько растёрся и оскалился полнозубой белоснежной улыбкой, глядя на себя в зеркало. Зубы у него действительно были отменные.

Выйдя из ванной, он поставил чайник, скоро собрал поесть и, всё оформив, сел завтракать.

Ох, как было хорошо и правильно! Как было хорошо сидеть и ощущать прилив сил, возбуждаемых с каждым глотком кофе и порцией пищи. Кухня, залитая солнечным светом, и утреннее пение птиц, и свежесть раннего времени – всё было «за», всё было за него. День сулил обоснованность и бодрое расположение духа. Впрочем, так оно и должно было быть. Что же ещё? Ведь, в конце концов, так и есть!

Окончив завтрак и помыв посуду, он отправился чистить зубы.

Зубы он чистил тщательно, можно даже сказать, ревностно, стараясь не пропустить самой незначительной мелочи. Окончив эту процедуру, он ещё раз улыбнулся перед зеркалом, стараясь просмотреть результат своего труда и, может быть, обнаружить дефекты. Но на первый взгляд ничего страшного не было. Однако же он решил на неделе сходить к врачу – для профилактики. Врачей он посещал регулярно и ввёл эту операцию в жёсткую последовательность. Подобная организованность, как имелась возможность убедиться, приносила зримые плоды, зубы у него действительно были превосходными – вопреки, казалось, всему.

Ещё раз оскалившись в зеркало, он вышел из ванной и засобирался на службу.

На службе день выдался несложным, и это позволило освободиться чуть ли не с половины. Решив воспользоваться паузой, он заглянул к стоматологу и договорился о посещении сегодня вечером. В оставшееся время он позволил себе обед в кафе и пятьдесят граммов коньяку. Расположение духа было не просто бодрое, но почему-то даже праздничное.

После обеда он заглянул домой, благо было совсем рядом, часок отдохнул, развалясь на диване и отследив два десятка книжных страниц, просмотрел по касательной что-то в телевизоре. Потом поднялся, выпил стакан свежего чаю и стал собираться на приём, сопроводив сие действие очередной чисткой зубов. Ещё раз улыбнувшись в зеркало, он скоренько оделся и вышел.

На выходе его встретили тёплый август и старый приятель Григорьев, возвращавшийся домой после трудового дня. Они обменялись приветствиями, после чего Григорьев ушёл, а август остался. Казалось, он примерил вечерний костюм и в ожидании назначенного часа пребывал в нём до поры. Действие назревало, и он, август, готовился к нему.

Хордин ощутил этот мотив почти физически, даже через обоняние, через запах, растворённый в дивном воздухе детства, тем более что где-то в стороне слышались ребячьи возгласы, созданные и обронённые в пылу детских игр. Ему показалось, что они обратились в сон взрослого и вполне практичного человека.

Наверное, он всё-таки несколько увлёкся, хотя это и было очень приятно.

До приёма оставалось минут сорок – сорок пять. Это позволило не спешить и пройтись пешочком по знакомым с давнего времени местам. Вечер был в самом соку.

На какое-то время окружающее обрело для него знаковый характер. Время обратилось в структуру и лишилось своей обычной протяжённости. Последовательность стала абсолютной, а пение птиц и шум проходящего транспорта с трудом поддавались восприятию, постепенно ускользая и обретая непривычные энергетические формы.

«Неужели мир изменился?» – подумалось ему, и он отчего-то счастливо улыбнулся. Он не думал, что изменение мира способно принести радость.

Осмотр показал незначительные нарушения полости рта, которые были тут же устранены. Это обозначило новый импульс удовлетворения, состояние комфорта и правильности событий. Он вышел совершенно довольным. В таком настроении он сделал ещё одно существенное дело, касающееся работы, и уже совсем обнадёженный происходящим направился домой.

К дому он подошёл уже затемно. Где-то в стороне хлопнула дверь парадной – эхо прокатилось по стенам и ушло куда-то в пролёт, рассеявшись в лунном свете. Послышался чей-то случайный окрик, но оборвался и уже более не возникал, достигнув, видимо, своей цели или вовсе её не имея. Хордин остановился и осмотрелся, чувствуя радостную пустоту и первородное одиночество. Всё время ему везло. – Он знал, что всё в порядке, и завтра он снова найдёт этому подтверждение, введя всё в достойную последовательность жизни. На сегодня дело было сделано – зубы его были здоровы и почти первозданно крепки. Словно в доказательство этому он даже щёлкнул ими и втянул сквозь них ночной воздух природы с его тёплым ароматом листвы и терпким вкусом жизни. Ещё один шаг был сделан, и он думал, что этот шаг – навстречу.

В этом же состоянии его настиг удар сзади. Не удержавшись на ногах, он упал лицом вниз и почувствовал рядом прохладу земли. В тот же миг он попытался подняться, но удар снизу опрокинул его.

Упав навзничь, он ещё раз перевернулся, но подняться уже вовсе не смог, так как его озадачили ещё два удара, а спустя несколько мгновений удары посыпались градом, беспорядочным и тяжёлым. Не было слышно ни человеческих голосов, ни собственных криков.

Впрочем, их и не было, – лишь глухой стук, гасящийся в ближнем пространстве и не достигающий молчаливого окружения. Постепенно он перестал различать и это. Всё смешалось в глухо звенящий шум, а после и вовсе исчезло. Реальность закрылась, и он, словно отброшенный хлопком двери, выпал из неё в небытие…

Очнулся он в том же месте и сразу ощутил щекой мягкую прохладу земли. Он вспомнил её сразу и принял как неосознанное утешение. Во рту осел вкус крови, уже свернувшейся и ещё свежей. Хордин перевернулся на спину, и его взор упёрся в нависший потолок неба. Так он пролежал с минуту, пытаясь куда-то пробиться, а когда ощущения заметно восстановились, он попробовал подняться. Мышцы слушались плохо, но почему-то не было отчётливой боли. Язык его шевельнулся и повис в пустоте. – Два передних ряда были снесены практически полностью. Он нащупал лишь острые осколки и разорванные, как ему казалось, дёсны. Хордин опробовал под собой землю, словно пытаясь вернуть утерянное, но было тщетно, и он это понял – понял неотвратимо и обречённо. Свет луны сопровождал его. Вокруг горели редкие окна домов. Было тихо и тепло.

Он поднялся и побрёл к дому. Дойдя до парадной, он вдруг остановился и прислонился, опустив голову, к стене.

– Куда же я теперь? – произнёс он тихо и почему-то пошёл в другую сторону…