МОЁ СОЗИДАНИЕ. Рассказы, статьи, стихи и песни…

Тебя же это тоже касается, дорогой мой. Так что, Иоанн, давай согреем твою промёрзшую хату, а то чего доброго околеешь ты в ней совсем. Будем колоть дрова! Топор-то у тебя есть?

– Есть, Отче, конечно есть, сейчас принесу, – живо закивал головой старик и скрылся в сенях.

Минуту спустя Карпыч появился в сарае вновь, но уже с большим и острым топором в руках. Затем он тяжело опустился на колени и заглянул под лесенку, откуда вытянул большую деревянную колоду со следами старой запёкшейся крови. Давным-давно, когда Иван с Евдокией ещё вели хозяйство, на этом волшебном пне превращались в разные вкусные блюда куры и гуси.

Непонятно, каких дальнейших действий ждал от Голубя егерь, но вдруг встал он перед колодой словно вкопанный и нервно заморгал на птицу своими глазами.

– Ну, что же ты, Ванюша, давай, начинай греться! – кивнул в сторону колоды и дровницы Голубь.

– Дык, как же я рубить то буду? – в изумлении взмолился старик. – У меня же и на пару пней сил не хватит, а топором я, глядишь, и ногу себе оттяпаю, или ещё чего позабористей.

И в следующую секунду Карпыч заметил в себе чудесные перемены. Спина и ноги будто бы совсем болеть перестали и окрепли. Дрожь в руках прошла, а силы в них прибавилось так, что большой и тяжелый топор показался игрушечным. Зрение прояснилось – стал егерь видеть всё гораздо чётче. И даже вроде бы что-то спереди ожило такое, что Ванюша с Евдошей уже лет тридцать назад как похоронили. По всему телу разлилось целое море живительной энергии. Казалось, возьмёт сейчас старик в руки весь мир и перевернёт его вверх тормашками.

– Агась! Даю, Отец! – бодро кивнул Карпыч, поплевал на возмужавшие ладони и, быстро поставив на колоду первый пенёк, хватанул его топором. Пень с единого же удара разлетелся в щепки. Да только не рассчитал с непривычки егерь силу своего удара, и разрубил даже колоду на четыре части.

– Отлично! – засмеявшись, подмигнул старику Голубь. – Продолжаем в том же духе! Только малость я тебе громкости поубавлю, чтобы дело ладилось.

Тут-же колода, словно по велению волшебной палочки, склеилась обратно, стала вновь целёхонькой, без единого шва и малейшей трещинки. А наш новоиспеченный богатырь Иван Карпыч принялся за работу с таким рвением и удовольствием, что аж слегка повизгивал. С быстротой, о которой позавидовал бы бывалый спортсмен, он выхватывал из поленницы очередной пенёк, ловко ставил его на колоду, ударял топором, и четыре ровненькие чурочки летели в сторону.

Минут через пятнадцать старику стало жарко, и он лихо скинул с себя тёплую фуфайку, оставшись в одних штанах и ночной рубашке. По лицу и шее Карпыча тоненькими струйками стекал пот и превращался в ледяные шарики, как только отрывался от тела. Однако старик не унимался, и с необычайной бодростью махал топором всё быстрее и быстрее, не обращая внимания на то, что его ладони стали покрываться большими мозолями.

Количество сучковатых пней в поленнице быстро пошло на убыль. Зато слева от колоды, куда летали уже расколотые дрова, росла огромная куча.

Спустя полчаса работы, густой пар окутал Ивана Карпыча, и он почти полностью исчез в его центре, будто кинул себе под ноги дымовую шашку. Были слышны изнутри только стук топора и натужное кряхтение, а наружу, как из какого-то портала между измерениями, со свистом вылетали деревяшки.

Прошел час. За это время от дровницы почти ничего не осталось, а вокруг Карпыча, а точнее вокруг паровой завесы, вырос большущий дровяной курган.

– Карпыч, – окликнул егеря Голубь. Однако старик был так увлечен работой, что ничего вокруг себя не видел и не слышал.

Тогда, чтобы привлечь внимание заработавшегося Карпыча, птица активно захлопала своими крыльями, тем самым подняв большую тучу многолетней пыли.

– Иван Карпыч! – уже громче повторил Голубь. – Можно остановиться! Дообре!!!

На это раз, заметив возле себя движение и громкий зов, старик замер с поднятым над головой топором.

– Ась? – вопросил он к Голубю.

Туман рассеялся и перед Святым Духом возник образ настоящего русского витязя, замахивающегося мечом-кладенцом на вражину нечистую.

– Я говорю, хватит уже, а то ты сковырнёшься от натуги, – повторила птица, едва сдерживая смех. – Дров мы накололи с тобой столько, что до апреля хватит. А дальше уже видно будет.

И тут Карпыч о чем-то вдруг задумался. Взгляд его потускнел, лицо вытянулось в недовольной гримасе.

«Ах, вот оно что!» – неожиданно подумал старик, – «Какой же я кретин! А ведь я и раньше догадывался, что так всё сложено. Верно, мне только казалось, что я заболел и одряхлел, а на самом деле, довольно было себя лишь понудить, и нашлись все силы! Обман и только!»

Он опустил свой топор, подозрительно сощурил глаза и выпалил:

– Так и где же тут, Дух, помощь-то твоя?

– Как где? – удивился Голубь и указал крыльями на кучу наколотых дров. – Вот она, перед тобой. Сил у тебя прибавилось? Прибавилось. Дрова наколоты? Наколоты. Денег ты потратил на это? Нет. Разве это не помощь?

– «Мы накололи…», – передразнил птицу старик, и следом гневно завизжал, – Так это же я сам всё и наколол!!! Вот они, – и старик протянул к Святому Духу свои окровавленные ладони. – Вот они, мозоли мои от топора! А твои мозоли где?

Голубь сердито надул свой зоб и тихо молвил в ответ:

– А без моей помощи, старик, ты бы этот топор выше своего пупа не поднял. Приглядись и увидишь, что мозоли у меня даже пострашнее твоих будут! Так что иди, Иоанн, топи печь и грейся. А у меня больше нет времени тут с тобой разглагольствовать, дела важные ждут.

Как только сказал Голубь свое последнее слово, так силы Карпыча и покинули. Старость и немощь снова дали о себе знать, будто никуда и не уходили вовсе. Ноги с руками затряслись, спину заломило, аж потемнело в глазах, к горлу подкатил большой и противный ком. Топор вывалился из ослабевших и кровоточащих рук старика, он зашатался и ничком грохнулся на пол.

Громко застонав, егерь нашёл в себе немного сил приподнять голову, чтобы посмотреть на птицу, и увидел, что от лап у Голубя остались только маленькие кровавые обрубки, на которых птаха уже еле держалась.

В ту же секунду Голубь взмахнул своими крыльями и стремительно полетел в сторону маленького окошка.

Глаза Карпыча застелил мрак – он потерял сознание.

Очнулся старик от того, что жутко замёрз. Кроме того, едва живой мочевой пузырь всё-таки капитулировал перед бывшим бойцом «Красной Армии».

– Ох, забодай тебя комар! Обоссался таки! – запричитал старик еле шевелящимся языком. Во рту всё пересохло и меж собой слиплось. – Не вижу ни чаго! Дух, ты где? Погодяй, не уходи!

Но ответа не последовало.

Егерь поднялся на четвереньки и огляделся. Никого. Голубя, как корова языком слизала.

– Эээй! – в отчаянии и, ещё на что-то надеясь, крикнул егерь, но получился у него не крик, а жалкий хрип.

Тут раздался знакомый топот лап по лестничным ступенькам, и в сарае появилось маленькое мохнатое чудовище, радостно машущее своим облезлым хвостом.

– Шарик…

Увидев пса, Иван Карпыч заскрипел всем своим дряхлым существом и поднялся на ноги. При этом у него нарисовалось такое выражение лица, словно он только что сбросил с плеча стокилограммового немецкого языка, которого пронёс без остановки километров двадцать.

Старик грустно глянул в тёмный угол с соломой, где недавно сидел голубь, затем перевёл взгляд на окошко, в которое птица выпорхнула, и глубоко вздохнув, наклонился за охапкой дров.

– Ну что, кабысдох, – прошамкал дед, взяв в руки четыре полена. – Теперича мы с дровами. Кхе-кхе-кхе. Пошли баланду тебе варить, а то, небось, на сухарях уже у тебя кишка кишке кукиш кажет!

Карпыч потрепал собаку за ухом, и следом за ней стал подниматься по лестнице в сени.

До самой весны исправно топилась изба Ивана Карпыча, и не знали они с Шариком больше ни холода, ни дефицита горячей пищи.

Но однажды в апреле месяце, рано утром, к Карпычу приехал почтальон, который всегда приносил старикам пенсию. Он очень долго стучался в дом, но ответом ему на этот раз служила лишь гробовая тишина, не залаял даже егерский пёс.

Почтальон с изумлением заметил, что возле избы старого егеря сегодня чувствовалось какое-то странное умиротворение: не щебетали, радуясь весенним денькам, птицы, не колыхались от дуновений ветерка веточки яблонь и слив, да и дуновений-то ни каких не было – полный штиль и мёртвая тишина. Даже труба на крыше не источала из себя ни единой дыминки, хотя особое тепло в этот край ещё не пришло.

И только удивительно красивый белый голубь сидел на коньке дома, курлыкал и внимательно разглядывал гостя.

А Иван Карпыч, Евдокия Фёдоровна, Владимир Иванович и собака Шарик, в это время были уже очень далеко отсюда. Они шли вместе, по направлению к яркому Свету, где их ждали все друзья. Они были молоды, красивы и бодры. На их счастливых лицах ослепительно светились улыбки, а на душе было очень тепло…

Теперь навсегда, и без дров…

2018 г.

РАСКАЯНИЕ
РАССКАЗ

«Отчего-то вдруг затужил,

Перестал самим быть собой…

Значит, видно, не так я жил,

Раз покинул меня покой?»

(«ВремяДо» – Православная Русь)

Россия, Санкт-Петербург, 1993 год.

Глубокая осень. Ночь. Улица Седова.

– Ну что, Сань, будем ждать на этой остановке? – спросил я у кореша, пытаясь согреть теплом изо рта замерзшие руки. И хотя мой друг был одет ещё легче чем я, да и телосложением он был скромнее, почему-то он чувствовал себя на улице сегодня более уютно.

– Ну да, – ответил Саня, усаживаясь на обшарпанную остановочную лавку. – Давай тут. Палева нету и ночник рядом. Ништяк. Ща какой-нибудь синяк погребет. Доц, дай сигу.

Окоченевшими пальцами я залез в карман своей косухи и достал оттуда мятую пачку папирос «Беломорканал». Выстучав из неё одну папиросу, я протянул ее приятелю.

Время шло. Мы сидели и ждали.

За прошедшие минут сорок, что мы провели на этой троллейбусной остановке, к ночному ларьку подошли только два человека: какой-то молодой парень лет двадцати пяти, купивший сигареты и бутылку Спрайта, а также старик с псиной – он ушел домой со шкаликом «красной шапочки»⁵.

Но всё это было не то, что нам нужно. Мы ждали более интересной наживы – солидной литрушки водяры, например, блока «Camel»⁶ или «Marlboro»⁷, да и чтобы человек денежный был. На вид это сразу можно определить. А что эти два задрота? Мелочью звенели у себя в карманах.

Мы уже начинали изрядно замерзать и терять терпение – одними папиросами не согреешься. На улице температура опустилась, наверное, градусов до пяти со знаком минус. Хорошо, что ещё ветра нету и дождя, как это обычно бывает осенью в Питере. Да и время утекает, а нам бы бухнуть ещё, да в Dendy⁸ порубиться. Ночь теряем.

Саня встал с лавки и, пытаясь согреться, затопал ногами, на которые были надеты летние кроссовки.

– Ног уже не чувствую, блин, – громко заскулил он, а затем совсем тихо добавил, – может, пойдем ларёк какой кинем? Нунчаки у меня с собой.

– Ну, с ларьками мы ведь уже завязали после «палевского». Забыл что ли? Я пас. Еле ноги тогда унесли, – возразил ему я.

– Да уж, козёл этот черножопый всю мазу нам тогда обосрал.

– Ага, а могли бы ящик водяры хорошей хапнуть. Да вообще, мы могли бы весь ларь вынести! Эта тёхана даже и пикнуть бы не посмела.

Вдруг на улице через дорогу показался мужик. Он подошел к светофору, с секунду постоял и уверенно шагнул на проезжую часть – машин ночью всё равно почти не было. Перейдя «зебру», человек повернул в нашу сторону, к ночному ларьку. Мы напряглись.

Однако чем ближе он подходил, тем больше гасла наша надежда – мужик оказался преклонных лет, да и весьма беден внешне. Он подошел к ларьку и оглядел витрину. Затем, опасливо покосившись в нашу сторону, постучал в окошечко. Окно открылось.

– Слюшаю вас! – раздался из ларька кавказский акцент.

– Я бы хотел купить у вас «Чёрную смерть»⁹ литровую и блок «L&M»¹⁰. Да… а ещё пару бутылок «Балтики тройки»¹¹, пожалуйста. И сложите всё в ваш пакет.

Мы с Саней удивленно переглянулись. Неужели подфартило? О том, что перед нами пожилой человек, мы сразу же забыли. Какая разница? Если у него есть деньги, значит натырил. Время сейчас тяжелое – с деньгами только те, кто ворует, а кто ворует – те с деньгами. Это касается и нас. А мы не лохи, нам тоже нужны пятаки.

В наших дурных головах уже зрела кровавая мысль. Ну… может быть не такая уж и кровавая. Проводим человека до дома. Наверняка живет где-то в ближайшем дворе, а ночью здешние дворы тихие и темные. В самом мрачном местечке собьем мужика с ног, он испугается и отдаст нам всё. Да пусть даже и начнет орать, хрен с ним, успеем свалить. Гоп-стоп обойдется малой кровью, максимум нос себе разобьет. Всё будет в ажуре, не впервой!

Мы с корешем кивнули друг другу, и с этого момента судьба жертвы была предрешена.

А тем временем мужик уже закончил свои покупки. Продавец приоткрыл дверцу своего ларька с обратной стороны и просунул в нее пакет с товаром – в окошечко он не пролезал.

Я и Саня некоторое время оставались спокойно сидеть на остановке, провожая жертву взглядами. Затем, когда мужик перешел дорогу, мы встали и аккуратно направились следом.

Наученные сюжетами из западных боевиков, да и просто из логических соображений, мы шли за человеком, стараясь не показываться ему на глаза. Действительно, наша жертва направлялась в ближайший двор, который мы знали, как свои пять пальцев. Удача! Двор был всегда достаточно темный, и в ночные часы здесь никогда никого не было. Как и сейчас.

Про холод мы уже совсем забыли. От предвкушения наживы нам стало даже жарко. Не знаю, как у Сани, но в моей голове тогда не было ни одной милосердной мысли, ни одной думы о возможных последствиях.

Опасаясь, что жертва может быстро заскочить в подъезд своего дома (мы ведь не знали, в какой он направляется), я и кореш решили уже действовать.

Как всегда, мне предписывалось валить чувака с ног, так как я был поздоровее. Выскочив из темноты, я мигом нагнал ничего не подозревающего человека и с разбегу толкнул его ногой в спину. Мужик полетел вперед, при этом, находившийся в его руке пакет с дорогими нам «подарками» резко крутанулся вверх и, описав дугу, с размаху грохнулся об асфальт. Я и подоспевший ко мне приятель с ужасом замерли, уставившись на растекающиеся по улице водочные и пивные ручьи.

Какая жопа!

Но мы тут же опомнились и гневно набросились на оторопевшего мужика, который в это время уже перевернулся на спину и, с разбитым об асфальт лицом, пытался закрыться от нас руками.

– Сука, чего так неаккуратно падаешь! – прорычал я. – Давай сюда кошелек! Иначе замочим, гад!

Саня в это время достал из-под своей куртки нунчаки и треснул мужика ими по ногам. Нунчаки кореш смастерил сам – это были два куска граненой стальной арматуры (в килограмм каждая), обмотанные изолентой и скрепленные между собой крепкой цепочкой. Оружие это было мощное, запрещенное, и тоже взятое из иностранных фильмов.

Получив тяжелой граненой сталью по ногам, мужик закричал.

– Не ори, гнида! – цикнул на него Саня. – Давай сюда лопатник и мы свалим. А не отдашь – грохнем!

– У меня н-н-нету денег, – жалобно проскулил мужик. – Что ж вы делаете, сволочи?

– Кто сволочь?! Не звезди, падла – у ларька ты вытаскивал лопатник, у тебя там были бабки, – орал на мужика я и стал пинать его ногами. – Давай сюда быстрее!

Однако к нашему сожалению и ужасу, жертва не подчинилась, а стала истошно орать, что её грабят, звать милицию и людей на помощь.

В панике я и кореш с остервенением накинулись на мужика, желая заставить его заткнуться и быстрее отдать нам деньги. Мы же видели, что у него был кошелек, и нам надо было во что бы то ни стало им завладеть. Водка и пиво разбиты, значит нужно бабло.

Мы принялись колотить мужика со всей дури руками, ногами и нунчаками куда придется: по конечностям, по телу и даже по голове. Но мужик не только ничего нам не пытался отдать, но и почему-то даже перестал защищаться. От очередного удара нунчаками по лицу, руки жертвы беспомощно опустились на землю и он захрипел, а из его носа пошла кровь.

– Ёжкин кот, Саня, стой, он хрипит уже! – схватил я за руку кореша. Приятель остановился.

Наш мозг пронзила жуткая мысль – не переборщили ли мы? Мужик-то уже в годах! Мы невольно осмотрелись по сторонам, и я с ужасом заметил, что в окно дома напротив пялится какая-то бабка.

– Смотри, старуха на нас зырит, – толкнул я Саню в бок, а в сторону бабки зачем-то крикнул. – Бабуль, ему плохо стало просто… Мы мимо шли…

Бабка укоризненно закачала головой и отошла от окна вглубь своей темной комнаты.

Ничего умнее нам не пришло в голову, как усадить хрипящего и истекающего кровью мужика под ближайшее дерево. Опешив от того, что нас спалили, мы мигом умерили свой пыл. Напоследок пройдясь по карманам мужика, Саня отыскал-таки его лопатник и сунул себе в джинсы.

– Всё, сваливаем, Доц, – потянул меня за рукав кореш. – Старуха уже наверное ментов вызывает.

Ещё раз посмотрев на свою, продолжающую хрипеть и пускать кровавые пузыри жертву, мы сорвались с места и побежали из двора вон. Мужик был без сознания и его состояние на тот момент не предвещало ничего хорошего.

Виляя дворами, путая следы, мы бежали в сторону реки Невы. Через пару кварталов я на ходу крикнул:

– Сань, давай разбегаться, ты направо, я налево. Встречаемся через час у тебя.

– Добро, – согласился кореш.

И мы разбежались в разные стороны.

Нам было тогда всего по 16 лет. В стране царили хаос и беспредел. У руля сидел пьяница Ельцин, а почуявшие беззаконие чинуши разбазаривали госимущество направо и налево.

Моих родителей, отдавших родному заводу долгие годы, беспардонно сократили – считай выкинули на улицу. Они потихонечку входили в состояние совершенной безнадеги и начинали регулярно употреблять спирт «Royal»¹², появившийся на прилавках уличных ларьков.

А тут ещё и я подрос, превратился в панка и беспардонно ушел в подвалы, прихватив с собой таких же друзей, музыку в стиле панк-рок, а также бухло и курево.

Что тогда было в наших безмозглых черепных коробках? Да, такой же кризис, как и в стране. Мы видели, что предкам плохо, от чего плохо на душе становилось и нам. Но мы этого не понимали – мы просто хотели уйти от кухонной родительской брани и проблем, потусоваться в компании друзей и подруг, выпить и покурить.

А на выпить и покурить надо было где-то брать денег. У родоков тырить нечего – наши семьи были нищие. Идти работать – это не по-пацански. Да и куда идти? Заводы разваливались, а горбатиться на азеров, грузить им машины с овощами и фруктами… Да, ну их на хрен!

Проще всего наслушаться панк-рока, а потом пойти и кинуть какой-нибудь ночной ларёк на пару пузырей хорошей водяры, или беспечного ночного пассажира, которому этой ночью просто не повезло.

Так было у нас тогда. Не у всех, конечно, но на меня попало, и оттереться от этого долго не получалось.

Шли годы. До поры до времени меня совершенно не тревожило то событие, участниками которого я и мой приятель были в далеком 1993-м году. Я о нем просто не думал.

Конечно же, подобными делами я с того раза больше никогда не занимался, но и сожаления как такового не наблюдалось. Вероятно, это всё из-за беспечной молодости, когда ещё ни о чем, кроме секса и гулянок не думаешь.

Беспечность – худший из врагов!

За этот временной отрезок в моей жизни многое изменилось: я отслужил два года в армии, повзрослел, потерял отца, нашел себе работу по специальности, завёл семью и у меня родился сын.

И однажды, на двадцать пятом году своего существования, в силу некоторых обстоятельств, мне вместе с младенцем-сыном представилась возможность принять таинство православного крещения. Мои родители как-то совсем не позаботились об этом, когда я был маленький. Зато сейчас я делал это по собственному желанию, для себя и своего ребенка, и, казалось бы, в полной мере отдавал себе отчет в происходящем.

Прикоснувшись к Богу и поклявшись Ему нести на себе распятие до конца дней своих, я вдруг ощутил всю тяжесть проступков, до сей поры мною содеянных. Как будто Создатель только и ждал того момента, когда я дорасту до осознания совершенных мной злодеяний и смогу взять на себя за это ответственность.

И мне вспоминается коротенький разговор с крестившим меня протоиереем Петром, когда я спросил его:

– Батюшка, а правду говорят, что во время таинства крещения с тебя смываются все совершенные тобою до этого грехи, и жить становится намного легче?

На что протоиерей ответил мне:

– Грехи смываются – это правда, но жить тебе легче не станет. Скорее наоборот. А для излечения души необходимо раскаяние.

Тогда я особо не задумался над его ответом, хотя и повертел его у себя в голове пару часов.

Так оно и получилось. Время шло и я начал задумываться над тем, как жил до сих пор. Мне стало жалко своих родителей и безумно стыдно за те нехорошие поступки, которые я совершал в отношении них. Я принялся вспоминать многих людей, знакомых мне и нет, которым я порой причинял неприятности и даже некоторые беды.

А затем пришла и самая главная «иллюстрация»!

Перед моими глазами невольно стали возникать образы той злополучной осенней ночи. Очень часто я стал думать о мужчине, которого мы усадили под дерево, и о чьей дальнейшей судьбе мне было ничего не известно. Ясное дело, он уже наверняка умер, даже если и остался тогда жив. Ведь ему на то время было лет шестьдесят-семьдесят, а с той поры как-никак канула ещё десятка. В нашей стране мужики редко живут так долго.

Но, остался ли тот мужик тогда жив?

Очень часто я стал представлять себе ту кровавую сцену, разыгравшуюся в одном из дворов нашего микрорайона, ту холодную лунную ночь, тот хрип изо рта мужика, ту кровь, сочившуюся из его рта и носа, ту бабку в окне, качавшую своей головой. Вызвала ли она милицию со скорой помощью? Или же равнодушно пошла и легла спать, дескать, не моё это дело? Я вспоминал жалобный голос избитого нами человека, когда он просил нас о пощаде и пытался позвать кого-нибудь на помощь. Перед моими глазами маячил тот обшарпанный кошелек, который мы забрали у бесчувственной жертвы, и в котором не оказалось больше ни копейки – все, что мужик купил, то он купил на последние деньги.

А его ждали дома! Мы же с приятелем взяли и просто-напросто лишили чью-то семью отца, а может быть уже и деда.

С каждым годом эти мысли посещали меня всё чаще. Мне снились сны, порой очень страшные, где я сидел в тюрьме за свое преступление, где за мной гнались родственники убитого мной мужика, где я стоял перед Богом и не мог ответить Ему на вопрос: «Сын мой, что ты сделал?».

Так что же я сделал? Как теперь всё это исправить?

И эти запавшие в раковину моей души песчинки, из года в год причиняя мне неимоверные страдания, в конце-концов обрели образ двух чудесных жемчужин – самого настоящего человеческого сокровища под названием… РАСКАЯНИЕ и ПОКАЯНИЕ!

«Я б покаялся, я б простил,

Если б только смог захотеть»

(«ВремяДо» – Православная Русь)

2020 г.