Повесть о Шести Сотках

– Дай бог, дай бог, – скромно ответил Тимофей Иванович и поспешил удалиться от дальнейших проявлений благодарности и неугомонной женской суеты.

«И почему бабы такие болтливые, – размышлял он, бережно прорежая чрезмерно раскустившуюся клубнику, – Это же невозможно, до чего болтливые. И причин нет, чтобы болтать, а все одно болтают. Все оболтать нужно. Откуда только слова берут?»

Как они не понимают, осмыслял он, что и без слов все давным-давно понятно. Не надо никаких слов, чтобы ясное видеть. Что хорошо, то хорошо. Что плохо, так то плохо. Зачем облекать очевидные вещи в поток бессмысленных слов? Зачем выплескивать столько энергии и сил по ничтожным поводам? Вот растения, никаких слов им не надо. Посмотришь на них – и все видно: что им надо, чего они хотят, чему радуются. Просто и ясно. Кто видит, тому никаких слов не нужно.

«Погоди, друг мой, – прервал он свои рассуждения, – сейчас я этого жука с тебя уберу. Ишь обжора. Нельзя тут яйца откладывать. Иди прочь. Присоседился. За оградой живи. Вот так, вот так, – Тимофей Иванович твердой рукой отправил вредителя в ведро, разрыхлил почву вокруг куста, полил под самый корешок и улыбнулся, – Теперь полегче будет. Листочки расправим, комочки стряхнем. Расти, пушистый, радуйся. А тут у нас что…»

– Тимофей Иванович, – раздался сбоку звонкий голос соседки, – Тимофей Иванович, можно вас на минутку.

Садовод нехотя поднялся.

– Ну, что у вас там еще? – спросил он.

– Подойдите сюда, пожалуйста, Тимофей Иванович.

Пришлось подчиниться. А что сделаешь?

– Тимофей Иванович, это вот вам, угощайтесь, – довольная собой Ираида Павловна решительно протянула через ограду глубокую тарелку, накрытую чистой полотняной салфеткой, – Я пирожков напекла, пока вы паяли. С капустой и с яблоками. Вы паяете, я пеку. Так что, угощайтесь. Не знаю уж, как получилось. Без печки все-таки. На плитке. Но с пылу с жару. Чем богаты, как говориться.

– Ну, что вы на самом деле, – смутился старик, принимая угощение.

– Ничего, ничего, попробуете – скажите. Не все время работать. Иногда и поесть не грех.

– Ну, раз такое дело, то прошу ко мне на чай, – выдавил он из себя галантное приглашение.

– Грех отказываться от такого предложения, – весело ответила бойкая соседка.

* * *

Садоводство «Луч», где садоводом состоял Тимофей Иванович, начитывало не более ста участков и располагалось на землях бывшего совхоза, канувшего в лету в первые постперестроечные годы, как нерентабельное. От него садоводам досталась трансформаторная будка, живописный пригорок на берегу реки и железобетонная надпись «Светлый путь» на зеленом каменном постаменте, некогда предваряющая въезд на совхозные земли, а теперь служащая унылым прикрытием большой вонючей мусорной кучи, образованной новыми земледельцами.

С ликвидацией совхоза для жителей близлежащей деревни практически не осталось работы. Испокон веков обитавшие на соседнем пригорке деревенские теперь вынужденно кормились со своих огородов. Многие потихоньку ремесленничали: кто по столярному делу, вытачивая незамысловатые оконные рамы и двери, кто по строительному, срубая неприхотливые баньки из ворованной древесины. К садоводам они относились весьма сдержанно. За своих не считали, посмеивались над их натужными стараниями привнести научный подход в сельскохозяйственное производство, и старались в меру своих сил и возможностей извлечь из навязанного соседства максимальную для себя выгоду. Летом прижимисто торговали молоком и дровами, зимой периодически «бомбили» незадачливых домовладельцев, выгребая из хрупких садовых домиков различный бытовой хлам, вывезенный из городских квартир.

До ближайшей железнодорожной станции приходилось идти километра три вдоль пустынного шоссе, уходившего в сторону от оживленной трассы. Два раза в день по нему проходил одинокий автобус до дальних деревень, да иногда стремительно проносились на иномарках состоятельные дачники.

Участок Тимофея Ивановича находился на склоне холма с края у леса. В этом месте лесополосу, занимающую водоохранную зону, рассекала проселочная дорога, ведущая через все садоводство к берегу, и с него открывался замечательный вид на излучину реки. Но главное он целиком прогревался солнцем практически весь световой день, и в этом состояло главное его достоинство. Тень от высоких сосен не доходила до посадок Тимофея Ивановича и застревала на крайнем участке Ираиды Павловны.

Благодаря своей немногочисленности садоводство жило довольно тихо. Далеко не все обитатели дальнего Петербурга утруждали себя посетить свои крохотные владения на короткие выходные. В основном наезжали обладатели собственных автомашин. Оседлав течение времени, они потихоньку отстраивали новые дома и скупали заброшенные соседние участки. Время такое пришло, другое, кусачее. Новая жизнь несла за собой иные ценности. Молодежь стремилась к уединению, обширным владениям, изысканной архитектуре, полным удобствам. Мода на шесть соток канула в прошлое. Притиснутые со всех сторон убогие постройки первых поселенцев, в большинстве своем слишком скромные, в основном с неказистыми изломанными крышами, позволявшими дешевым способом получать некое подобие мансарды вместо чердака, обреченно ждали своей участи.

Ближайшие к Тимофею Ивановичу соседи уже продали свои сотки предприимчивому адвокату, прельстившемуся живописностью сосновой возвышенности над излучиной тихой реки. Осталась только Ираида Павловна со своим обезноженным, вросшим в землю строительным вагончиком, обитым листами проржавевшей кровельной жести. Рядом с ним маленький садовый домик Тимофея Ивановича выглядел роскошной усадьбой, хотя имел всего одну комнатку, отделенную от кухоньки беленой печкой – шведкой, остекленную веранду и широкое крыльцо с нависающим над ним козырьком, скрывающим от дождя.

И хотя домик так и не приблизился к изначально заданному идеалу, все же внутри он был обустроен с видимой заботой и любовью. В комнатке с одним оконцем вдоль оклеенных выцветшими обоями стен по углам напротив друг друга располагались две полуторные кровати, забросанные залатанными покрывалами. Круглый обеденный стол с запыленным красным транзисторным телевизором отечественного производства, размещался между ними, как рефери на ринге. Старый платяной двухстворчатый шкаф подпирал одну из кроватей, обозначая конец комнаты. Далее следовала кухонька, где с трудом ютились между окном, печкой и входной дверью деревянный буфет с посудой, кухонный стол крытый порезанной клеенкой, три табуретки и белая эмалированная мойка.

* * *

Тимофей Иванович усадил Ираиду Павловну на кухне возле окна, ополоснул руки и поставил чайник на газовую плитку.

За десяток лет ближайшего соседства им так ни разу и не пришлось вместе посидеть за одним столом за обыкновенной чашкой горячего чая. Как это не покажется странным, но, как правило, близким людям уделяется внимания гораздо меньше, чем тем, кто изредка наведывается издалека. Быть может, срабатывает представление о том, что возможности поговорить завтра окажется больше, чем сегодня. Надо только доделать то или другое дело, что на деле до конца никогда не доделывается, а влечет за собой новое, тоже важное и неотложное, а за ним другое не менее настоятельное. И так, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Круговорот ближайших забот завлекает в свою цепкую орбиту и удерживает, пока хватает сил и здоровья не свалиться с ног в объятия неизбежной болезни, а за ней следуют новые заботы, гораздо более близкие и волнующие, чем некто обитающий на соседнем участке в плену повседневной возни вокруг точки своего миростояния.

Как большинство самостоятельных мужчин, Тимофей Иванович не любил одноразовых пакетиков и предпочитал старый добрый фарфоровый чайник, дарующий изысканный аромат крепко заваренного чая.

Изредка отвечая на непрекращающийся монолог Ираиды Павловны по вопросам огородных проблем, он неторопливо, по-хозяйски, сервировал стол двумя надтреснутыми чашками, бумажными салфетками, сахарницей с горкой слежавшегося песка, алюминиевыми ложечками и вазочкой с прошлогодним смородиновым вареньем. Затем установил на середину тарелку с пирожками, обстоятельно заварил чай, накрыл чайничек чистым вафельным полотенцем и только после этого явил миру из под полотняной салфетки произведение кулинарного искусства своей соседки.

– Хороши, – с видом знатока оценил он их пышные бока.

– Можно сказать, первый раз такие получились, – тут же включилась Ираида Павловна, – Уже и забыла, как их пекут. Некому печь, так и забываешь, как это делается. В былое время я своего мужа, чем только не баловала. Особенно он у меня любил торт «Наполеон». Помните, раньше модно было его делать. Раскатывать коржи, смазывать кремом…

– Да, да. Мы когда-то тоже его делали. Дети любили крем ложками есть.

– Вот, вот. Теперь больше магазинное берут. А свое-то совсем другое дело. Знаешь из чего сделано. И вкус у своего совсем другой. Мой муж, бывало, сядет за стол, примет стопочку водки, скушает под борщ десятка два пирожков, свалится на кровать и затихнет до утра. И ничего больше ему не нужно. Только его не трогай. Тишина в доме, счастье. А как помер, так… все уже не то. А вам-то, что, жена пирожков не печет?

– Я уж и забыл, как они домашние выглядят, – улыбнулся Тимофей Иванович, разливая по чашкам горячий чай, – Угощайтесь, пожалуйста.

– Магазинные есть нельзя, – констатировала Ираида Павловна, – Их делают из отходов производства. Это я вам как технолог говорю. Выпекаются на маргарине и притом, не лучшего качества. Гастрит – самое легкое, что можно получить от фабричного пирожка. Я своему мужу никогда не позволяла их есть. И все одно не уберегла. Умер от рака. С тех пор и живем вдвоем с дочерью. Да вы, наверное, его помните, – Тимофей Иванович согласно кивнул головой, отправляя в рот первый теплый пирожок, – Веселый был человек, – вздохнула Ираида Павловна, – Вот построю тебе теремок, шутил, и переедем сюда жить. А как было бы хорошо тут жить. И зимой, и летом. И чтоб печка была, колодец, да валеночки… Что надо для счастья? Теперь уже все. Не придется. В другой жизни. Съезжаю отсюда. Продала участок адвокату.

– Да вы что? – едва не поперхнулся Тимофей Иванович.

– Уговорил, черт очкастый. Полгода меня мытарил, за мной ходил, – Ираида Павловна махнула рукой, – Прямо как лист банный прицепился. Продай, да продай. Да, оно и к лучшему. Сюда не сильно-то наездишься. Соберу урожай, закрою калитку и не поминайте меня лихом, дорогой сосед. Буду жить в городе, летом по курортам ездить, здоровье лечить. Дочка моя выросла. На днях замуж, наконец, вышла. Подарок им справлю. Видали, какая она у меня стала. На майские это она с зятем приезжала. Скоро бабушкой меня сделает. Тут уж вовсе не до огорода… И так все время ругали, зачем сюда езжу. Почему себя не берегу. И, правда, так намаюсь на грядках, домой приезжаю чуть живая. Ног под собой не чую. Хотя жалко, конечно, бросать все… Столько сил сюда, можно сказать, положено. Один вагончик, помните, как тащили… Сколько лет-то мы уже с вами соседствуем? Десять? В одно время получали. Но не даром поется в песне: «Все проходит, все пройдет…»

– Это верно, – тяжко вздохнул собеседник, – Значит, один я теперь остался.

– Вы уж тут не скучайте. А то и сами продайте все этому адвокату. Пускай тут себе усадьбу строит. Его дело молодое, – продолжала Ираида Павловна, – Сколько вот таких повылазило. Трясут долларами. Откуда они их только берут. Воруют, не иначе. Где честному человеку столько денег взять? Вот вы на свою пенсию много земли купили? То-то и оно. А он гляди-ка одного купил, второго, третьего… И все мало. Если бы не внук на подходе, ни за что бы не продала. Так нет, узнал откуда-то, про внука.

– Он что угрожал вам? – возмутился старик.

– А кто его разберет, – развела руками соседка, – У него все слова одинаковые, вежливые. Не поймешь, где уговаривает, а где угрожает. Они, эти новые русские, на все способные. Он так и сказал, подумайте, говорит, о внуке. Как его тут понять? Зять молодой. Дочка без работы сидит. Внук на подходе. Сколько денег малышу надо? Я вся больная. Так одно к одному и сложилось.

– И откуда он только взялся на нашу голову… – выдохнул Тимофей Иванович, взял отложенный пирожок и сердито куснул.

– А кто его знает? Они же как мухи из земли повылазили. Я так поняла, что он по этой самой, по приватизации сработал, – пояснила Ираида Павловна, – Больно бойко он про нее рассказывал. Про то, как лихо с каким-то банком распродал несколько крупных заводов. Оттуда, видимо, и большие деньги. Как говориться, другим помог и сам хапнул. А мы все удивляемся, что у нас работать стало некому. Где же тут работать, если все заводы распроданы?

– И как только земля таких носит? Ни стыда у них нет, ни совести, – горько заметил старый рабочий и тихо выматерился.

– Время значит, сосед, такое пришло, чтобы старое все вон выносить. Оно может и правильно. Куда нам за ними угнаться? Вон они какие пошли теперь бойкие. Что адвокат этот, что зять мой. Не то, что мы в молодости. Нам чуточку дай, мы и рады. А им все подавай, все сразу и побольше. Я говорю им, молодым, участок продавать нельзя. Он же нас кормит. Давайте втроем возьмемся. Спасибо еще скажите. Не известно чем оно это новое время для нас обернется. По телевизору, одни гадости показывают. От них уже просто голова болит. А политики эти? Куда они нас своей говорильней заведут, одному богу известно. Все на одно лицо и все за Президента. Я, можно сказать, сюда отдыхать от них приезжаю. У меня здесь и телевизора нет. И не нужен он мне. Мне радио достаточно. Новости расскажет, прогноз погоды передаст и ладно. А они мне, не волнуйся. Все дачи – вчерашний день. Отдыхать надо на юг ездить. Не надо нам твоих соток. Продукты все и в магазинах купить можно. Это не экономно столько сил на них тратить. Но разве сравнишь свой огурчик с магазинным? Это же ни в какое сравнение не идет. У своего вкус, можно сказать, медовый. А морковка? А свекла? Из своей свеклы и борщ особенный вариться. Никакого ресторана не надо. Было бы, правда, кому варить. Себе здесь и чаем обходишься.

– Верно, – согласился Тимофей Иванович, все больше входя во вкус свежевыпеченного лакомства.

– Молодежь этого не понимает, – продолжала говорливая Ираида Павловна, – Им чем меньше забот, тем лучше. Зять говорит: сиди дома, за внуком смотри, денег мы заработаем. И верно. Правильно говорит. Это я с дочкой маялась, маялась. Что мне теперь с внуком маяться надо? Нет, хватит. У меня еще работа есть. Хочу старость здоровой встретить. Не долго осталось. Три года и я свободна. Для себя хочу пожить. Решила, найму им няньку, самую дорогую, а сама икебаной займусь. Давно мечтала, да все руки не доходили. Вот теперь у меня и время будет и деньги. Глядишь, еще на мои выставки, сосед, придете.

Ираида Павловна все говорила, Тимофей Иванович молчаливо кушал, согласно покачивая головой, пока на тарелке не остался один маленький пирожок.

– Что же это вы чая-то совсем не пили. У вас чай-то совсем остыл, – благодушно заметил радушный хозяин.

– Да бог с ним, с чаем. У меня весь день один чай, – махнула рукой соседка, и они впервые за долгие годы искренне улыбнулись друг другу.

В тот же вечер Ираида Павловна уехала в город. Отгулы закончились, и ей полагалось выходить на работу.

* * *

На следующий день Тимофея Ивановича посетила его законная супруга Екатерина Петровна.

– Ну, как тут у тебя дела идут? – сурово произнесла она, поблескивая на него стеклами своих очков.

Тимофей Иванович всегда побаивался своей излишне энергичной жены, сумевшей выбиться из простых работниц в старшие счетоводы. За долгие прожитые с ним годы она прочно утвердила за собой главенствующую роль в семье. Да и стоит ли с ней спорить из-за этого? Нравится ей командовать, так и пускай командует, решил для себя мужик, одной головной болью меньше. Не будет лишний раз из-за пустяков дергать. Тем более, что дети ей ближе, ей ими и заниматься. Да и привычнее так, на работе одни начальники и дома перестраиваться не нужно. Делай, что скажут и спи спокойно.

Так у них и повелось. Екатерина Петровна располагала, а Тимофей Иванович сдавал зарплату, носил сумки по выходным и прибивал все, что отваливалось.

Когда выросли дети супруга переключилась на общественную работу и даже обрела некий авторитет во дворе своего дома, а с приходом демократии приняла активное участие в работе участковой избирательной комиссии. Тем более что к этому периоду она вполне освободилась от семейных забот и трудовой повинности, выйдя на заслуженный отдых. Правда, здоровье ее теперь часто давало сбои, но привычная к преодолению трудностей женщина находила в себе силы не привлекать к данному обстоятельству повышенного внимания близких.

Новое семейное обретение в виде шести соток Екатерина Петровна сразу же невзлюбила. Как исконно городской житель она брезгливо относилась к земледельческому труду и не горела желанием пачкать чистые руки в коровьем навозе. Их детям тоже не улыбалось горбатиться под солнцем на отдаленной плантации. Близость к природе в их представлении ограничивалась ярким костром посреди темного леса. Поэтому Тимофею Ивановичу пришлось поднимать землю и возводить постройки практически одному, зачастую питаясь всухомятку. Да еще под постоянным обстрелом колких замечаний и прямых упреков в чрезмерном расходовании семейного бюджета на посторонние глупости.

Впрочем, вскоре после первого хорошего урожая практично мыслящая супруга, трезво оценив новое увлечение мужа, сменила гнев на милость и здраво рассудила, что пусть лучше муж в земле копается, чем водку на рыбалке пьет, и дала Тимофею Ивановичу зеленый свет на решение продовольственной программы в отдельно взятой городской семье. «Твое дело взрастить, а мое сохранить,» – заявила она, направив всю мощь своей неуемной энергии на сбор и сохранение плодов упрямого земледельца.

И хотя по ее расчетам самоокупаемость данного проекта составляла двадцать пять лет при условии получения стабильного урожая, она с нескрываемым удовольствием в редкие дни своих посещений дачного участка наслаждалась в шезлонге под яблоней ароматами летнего сада.

Неожиданный визит супруги несколько удивил Тимофея Ивановича. Позавчера в городе виделись.

– Чего это ты вдруг приехала? – осторожно осведомился он.

– Я тоже рада тебя видеть, – взметнула Екатерина Петровна свои густые брови, – Захотелось, вот и приехала. Могу и уехать.

– Да нет. Оставайся. Мне что… – пожал плечами Тимофей Иванович. Конечно, он мог бы ответить ей, что для того он, собственно говоря, и построил дачу, чтобы она могла приезжать сюда в любой день, когда пожелает. Что лично ему много не надо. Вполне спокойно мог бы обойтись и домиком гораздо меньших размеров. Что все удобства главным образом сделаны для нее: и вода в доме, и свет в парнике, и банька с парилкой, и уж, тем более, цветы вокруг дома. Не говоря уже об облепихе, что густо посажена исключительно исходя из полезности ягод для ее больного язвой желудка. И что он, конечно, рад, что она, наконец, приехала. И надеется, что она сможет остаться здесь подольше, хотя бы на неделю, а лучше до конца лета, чтобы, оставшись, безусловно признать, как здесь восхитительно, и какой он молодец, что все это своими руками создал. Но ничего этого вслух сказать он не мог. Да и так, без слов, вроде бы, все было понятно.

– Не прогнал и на том, спасибо, – резко констатировала она, – Ну, долго ты тут еще сидеть будешь?

– Так только вчера приехал. Самая пора. Поливать надо. И так два дня не был, – стал вдруг оправдываться он.

Тимофей Иванович вообще рядом со своей супругой постоянно чувствовал себя виноватым. Видимо срабатывала многолетняя женская дрессировка.

– Только и знаешь, что свою дачу. Дом совершенно забросил. Скоро вовсе сюда переселишься. А мне что делать прикажешь?

– Так здесь места всем хватит, – осторожно заметил Тимофей Иванович.

– Издеваешься? Что я здесь буду делать? – возмутилась Екатерина Петровна, – В земле копаться? Спасибо. Не для того я столько лет работала, чтобы на старости лет крестьянкой стать. Куда я здесь пойду? Кругом лес, мухи, крапива. Поговорить не с кем. Одна красота – вид на реку. Но долго не налюбуешься. Не для меня это. И не по мне. Ты уж меня извини, но ничего с этим не поделаешь. Я с самого начала была против этой затеи. И теперь в очередной раз вижу, что была совершенно права. Вечно я иду у тебя на поводу. А ты этим только пользуешься. Помыкаешь мною, как хочешь. Только о себе и думаешь.

В груди Тимофея Ивановича тревожно заворочались дурные предчувствия.

– Чем тебе в городе не живется? – продолжала напирать жена, – Вот на что ты тут насажал всего столько? Кому это все надо? Кто это все будет есть? Что мы себя в городе не прокормим, что ли? Совершенно себя не жалеешь. Не мальчик уже, чтобы столько работать. Пора уже и честь знать. Зачем нам столько овощей? В прошлом году половину сгноили. И в этом то же самое будет. Лучше бы мы с тобой за границу съездили. Нигде же еще не были. Скоро жизнь кончиться, а ничего не видели.

– А на что смотреть то?

– Да на то, как люди живут. На дома, на природу. На памятники разные. На что люди смотреть ездят. По музеям ходить. На море опять же… Сидишь тут, как медведь в берлоге. Стыдно мне за тебя. Не культурный ты весь. И меня за такую же держишь. Столько лет прожили, а нигде еще не были. Даже на юг ни разу не ездили. Разве это нормально? Разве так жить можно? Другие уже пол земли объездили. Все повидали. А мы с тобой мир видим только по телевизору.

– За границу ехать деньги нужны, – предположил законный супруг.

– Не такие уж и большие деньги нужны для того, кто хочет куда-нибудь поехать, – бойко ответила Екатерина Петровна, – Мы с тобой не такие уж и бедные люди, чтобы не могли себе позволить маленькое путешествие. Как-никак две пенсии, моя подработка и взрослые дети. В конце концов, можно было бы и продать, что лишнее.

– Что это у нас лишнее, – насторожился садовод.

– Да мало ли, что у нас лишнего. Только представь себе сколько у нас образовалось бы лишних денег, если бы мы бесконечно не закапывали их в землю, – недвусмысленно намекнула практичная супруга.

– Не надо мне никакой заграницы. Не хочу я никуда ехать. Нечего мне там делать, – ощетинился Тимофей Иванович, – Пока я там разъезжать буду, у меня сад засохнет. На кого я его оставлю? Самая пора. Поливать надо. Печка в бане дымит. Переложить надо. Сарай подправить. Дров в правлении заказал. Скоро привезти должны. Кому колоть? Погреб починить надо. Доски прогнили… – и вообще, хотел сказать он, дел тут невпроворот и нет никакой возможности их бросить и заниматься глупостями. А ты, если хочешь, то вполне можешь съездить и без меня, тем более, что все равно тебе сейчас делать нечего: выборов нет, подруги разъехались, а на даче тебе скучно. Езжай, если хочешь. Но не сказал, потому, как коротко высказаться он не мог, а длинно у него бы не получилось. К тому же и жена не стала бы слушать путанные речи, перебила бы на полуслове и продолжала бы говорить о своем. Да и как объяснить человеку, даже если прожил с ним без малого сорок лет, что дороже всего на свете вот этот маленький клочок земли, где только и чувствуешь себя человеком, где только и можешь в полной мере воплотить все свои замыслы и фантазии, особенно если он благодарно откликается на все прилагаемые усилия и становится таким, каким хочешь его видеть. Ведь он манит как тихая гавань, принимает как родительский домом, широкой крышей всегда готовый укрыть от колючего ветра в безбрежном океане враждебного мира.

– Ну, заскрипело старое колесо. Понесло. Поехало. Уж его и не трогай, – воскликнула Екатерина Петровна, взмахнув руками – Так и помрешь тут с тобой в глуши. И за что я только тебе жизнь свою отдала? Никакой благодарности от тебя на старости лет не дождешься. Одни только обиды… Ладно, давай, хоть помогу тебе тут, что ли. Раз все равно приехала. Где тут мой передник? Надеюсь на месте?

– А куда ему деться? – облегченно воздохнул он.

Екатерина Петровна прошла в дом, сняла с гвоздика свой цветастый передник, в него она обряжалась всякий раз, когда посещала дачу, одела, внесла сумки на кухню и стала их разбирать.

– Вот, кефиру тебе привезла, – стала она выкладывать на стол продукты, – Сыра полкило. Надеюсь, на три дня хватит. Чем ты тут без меня питаешься? Небось все в сухомятку бутерброды ешь? Кто это тебя тут пирожками подкармливает? – подняла с тарелки остаток вчерашнего пиршества, брезгливо понюхала и положила на место.

– Соседка вчера угостила, – ответил с порога Тимофей Иванович.

– Это которая? Райка, что ли?

– Лейку ей вчера сделал, – почему-то смутился старик, – Испекла. Угостила.

– Заработал, значит, – съязвила супруга, – Ты бы еще лавку какую открыл жестяную. Глядишь, доход бы пошел, были бы деньги по заграницам ездить.

– Да ну тебя, – махнул рукой Тимофей Иванович и вышел из дома. Он мог бы сказать ей, что нет ничего необычного в том, что соседи помогают друг другу. Это нормальные человеческие отношения. Особенно здесь. Что за десять лет он впервые, наконец, познакомился со своей соседкой и узнал, какой она интересный и по-своему несчастный человек. Он мог бы сказать ей, что кроме этих пирожков он со вчерашнего дня ничего толком не ел, да и есть больше нечего, потому что на готовку уходит слишком много времени, а оно так нужно ему в саду. Но не сказал. Потому что как это все можно выразить женщине, если она не хочет видеть такие простые вещи.

Но Екатерина Петровна прожила с ним не один десяток лет и вполне могла понимать многое без лишних слов. Ей стало неприятно, оттого, что о ее муже позаботился чужой человек, и шпильку бросила, прежде всего, в себя саму.

– Надо бы тебе холодильник привезти, что ли. Может наш старый сгодиться? Он уже совсем некуда. В городе новый себе купим, – предложила она, – Он давно уже на дачу проситься, шумит и закрывается плохо. Выбросить жалко, а тут вполне хорошо. Как-никак двадцать лет работает. Да и вообще маленький, все кастрюли туда не влезают. А тут тебе как раз будет. Поставишь вот тут, в уголочке, и будешь в нем супчики хранить. Достал, разогрел. Здоровье не шутка. Здоровье беречь надо.

– Это же каких денег стоит? Столько лет прожили без него и еще проживем, – возразил Тимофей Иванович. Он имел в виду, что, мол, прожили двадцать лет со старым холодильником, двоих детей подняли, и на все хватало, и всех он устраивал. Много ли нам, старикам, надо? О каких кастрюлях, ты, женщина, говоришь, если практически живешь летом одна и ничего не готовишь, как, впрочем, и он. И на какие деньги собираешься покупать новый?

Но жена имела на все свои виды и потому продолжала:

– А как продукты хранить? На жаре все портится. Не молодой уже, весь день голодным ходить. Купим себе в городе новый холодильник, – решительно заявила она.

– Ну, хочешь, покупай. Пускай стоит, – сухо согласился старик.

– Можно в комиссионном посмотреть, – примирительно подошла жена, – Все не такие расходы, как на новый. Опять же супы не испортятся.

– Делай, как знаешь, – отмахнулся супруг и взялся за лукошко, – Пойду кусты оберу. Сморода позрела.

– Телеграмма от дочери. Через три дня приедет, – вдруг в спину выпалила супруга.

– Чего это? – остановился Тимофей Иванович. Он имел в виду предположение о том, не случилось ли у дочки каких-либо неприятностей с ее новым мужем, но Екатерина Петровна восприняла его реакцию по-своему и зло отрезала:

– С глаз долой, так из сердца вон. Совсем закопался тут, черт старый. Приедет, так и на порог не пустишь?

– Ну, вот… Я что?.. Случилось что?.. – снова оправдываясь, спросил он.

– Приедет, скажет, – сухо ответила супруга, но тревога в глазах моментально переметнулась на Тимофея Ивановича.

– Покажи.

– На, читай, – протянула она аккуратно сложенное почтовое отправление и неожиданно бодро воскликнула, – Ну, что тут у тебя делать надо? Гляди, сколько сорняков наросло. Сейчас я их живо выщипаю.

– Оставь. Это цветы, – остановил ее садовод.

– Какие еще цветы? – удивилась женщина.

– Обыкновенные. Вокруг дома посажены, – пояснил Тимофей Иванович. Он мог бы еще добавить, что не одними овощами жив человек, и что когда цветы зацветут, то будет очень красиво, потому что подобраны и рассажены они специально таким образом, чтобы со всех сторон украшать участок своим разноцветьем. И когда она это увидит, то ей непременно понравиться. Но не сказал, потому что это и так понятно.

– Ну, цветы, так цветы, – опустила она руки, – Что еще делать прикажешь?

– Сиди. Отдыхай, – ответил он, – Или хочешь, вон, ягоду собери. Сыпется.

Екатерина Петровна поняла, что и в огороде, и в саду все необходимое давно сделано без нее. Осталось только поддерживать установленный порядок и принимать урожай. Не следует незнающему человеку вторгаться в чужое хозяйство.

– Что ж, пойду, сварю тебе что-нибудь, – заявила она.

– Баньку топить? – с надеждой в голосе спросил он.

– Нет. Не нужно, – отстраненно ответила она и ушла в дом.

«ВСТРЕЧАЙТЕ БУДУ ШЕСТНАДЦАТОГО СЫНОМ ВАГОН ПЯТЬ» – прочел Тимофей Иванович.

Почему так неожиданно? Почему с одним сыном, когда у нее двое? Приезжает со старшим или с младшим? Почему одна, без мужа? И почему сообщает телеграммой, когда есть телефон?..

Тимофей Иванович разволновался и даже покрылся испариной.

Впрочем, шестнадцатое через три дня. Может, еще и позвонит, расскажет…

В конце концов, что может у нее там произойти? Девочка уже большая, сорок лет никак. Второй раз замужем. Двое детей. Вполне обеспечена. Большая квартира. Хорошая работа. Что может случиться плохого? – Успокаивал себя Тимофей Иванович, – Хотя за границей все может случиться. Особенно в Эстонии. Русских там не любят, притесняют. Может, и до нее добрались. И зачем она только туда уехала? Что она нашла в этом эстонце? Одно хорошо – морда круглая. А так, ни рыба, ни мясо. И по нашему еле ворзакает… Как они только объясниться сумели? Снюхались, однако. И вот уже без малого лет пять живут. Второго ребенка родили. Первый уже язык выучил. В эстонскую школу ходит. Мартина «папой» зовет. И вот на тебе… Буду с сыном. Встречай…

Тимофей Иванович бессмысленно бродил между грядок с секатором в руке. Мысли путались, в душе нарастало смутное беспокойство. Чтобы хоть как-то его сбросить, направился в дом к Екатерине Петровне.

– Чего это она вдруг едет? – спросил он.

– Откуда мне знать? Думала, ты знаешь, – ответила она.

– Может, случилось что?

– Сама места себе не нахожу, – махнула жена рукой, – Как получила, ночь не спала. Раз десять туда им звонила. Никто трубку не снял. А утром сразу к тебе поехала. Встречать надо. Вот сейчас приготовлю тебе обед и обратно, в город. Буду звонка ждать. А ты сам тут сильно не задерживайся. Сделай что надо, – и домой. Кто его знает, что у них там вышло…