Кент ненаглядный

Однако брать что-либо от жизни становилось все труднее.

Старуха неохотно вкладывал деньги в бизнес. Сам он не умел вести дела, а другим не доверял. Ему, облапошившему сотни, повсюду мерещился обман. «Хочешь меня обхитрить, ха-ха, – говорил он, бережно складывая в сейф купюры. – Хер тебе! Видал я таких – с наполеоновскими планами и слюнявыми просьбами». Он оставался хищником, и в людях по-прежнему видел только добычу. Неудачи лишь слегка сбили с него спесь, но своих авторитарных привычек он не растерял. Ему все так же казалось, будто мир (ну, хотя бы район) вертится вокруг него.

Впрочем, к боссу все еще относились с уважением. Время стерло зубы старого волка, но из молодых волчат он запросто выгрыз бы кишки. Это знали, и этого боялись.

Он носил на руке дорогие часы и разъезжал в дорогом автомобиле. Так было нужно. Роскошь тоже бывает необходимостью. Он регулярно летал в жаркие страны, и хвастал этим перед знакомыми. Ему приветливо улыбались в ресторанах, ему дружелюбно пожимали руку на улице. Те, кто не знали его хорошо, думали примерно так: «Славный человек. Приветлив, приятен в общении, видел жизнь без прикрас. Дает умные советы. Тревожную душу успокоит, а зарвавшегося наглеца поставит на место. Всегда сдержан и рассудителен. Имеет связи и готов прийти на помощь. Про него всякое болтают, но он живет в жестоком мире и не может поступать иначе. Невинному-то он вреда не причинит. А анекдоты рассказывает такие, что все по полу катаются. И беседу в компании поддержать умеет. Для каждого ключик подберет. Разговорит даже немого. Хороший старик».

Девяностые были эпохой легенд. Эхо тех легенд слышалось и на заре нового века.

Молва утверждала, будто однажды Старуха узнал, что среди платящих ему дань таксистов работает больной раком мужичок. Он освободил недужного мужичка от выплат, и слухи о милосердии и человеческом участии Старухи наполнили город. Мало кто знал, что, отпустив с миром одного, Старуха переложил ношу отпущенного на другого – молодых ребят, собирающих деньги с таксистов, он обязал приносить ему деньги за больного. Старуха был щепетилен даже в мелочах.

Из уст в уста передавался еще один миф.

Как-то вечером, плотно поужинав в ресторане, Старуха, увлеченный телефонным разговором, забыл расплатиться. Он вышел на улицу, сел в автомобиль, который тут же растаял в сгущающихся сумерках. Официантка, приносившая ему заказ, за пятнадцать минут успела пройти семь кругов ада. Хозяин кабака, красномордый мужлан, чей лексикон состоял лишь из забористых словечек, а руки всегда лезли официанткам под юбки, багровея от ярости, орал на девушку, угрожал и даже ударил ее по лицу. Ему не столько нужны были деньги, сколько хотелось напомнить персоналу о своем статусе. Растерявшаяся девчонка только повторяла: «Вычтите у меня из зарплаты. Пожалуйста, из зарплаты». Но хозяин ее будто и не слышал; он продолжал нависать над ней ревущей горой сала. И тут за спиной его мелькнула чья-то тень…

Старуха явился девушке не совсем прекрасным, но добрым рыцарем, готовым вырвать жертву из когтистых драконьих лап. Он попросил дошедшего до кипения мужчину успокоиться, и со словами «моя рассеянность очень дорого стоила этой девочке» достал бумажник. К тому же он добавил, что готов все компенсировать «несчастной девчушке». Хозяин заведения знал, с кем имеет дело, и потому, предложив считать все произошедшее недоразумением, отпустил официантку со Старухой.

На этом заканчивается та часть истории, которая известна всем, и начинается другая – известная лишь официантке, Старухе и его водителю, не раз возившем босса и девушку в маленькую гостиницу на окраине города.

За все надо платить, господа! Современные рыцари требуют мзду даже за сомнительные подвиги.

Итак, Старуха в свои пятьдесят пять был башней, расшатанной тараном нового времени. Мрак феодализма и беззакония рассеивался, и свет здравого смысла пугал каторжанина, как пугают вампира лучи зари. Его лагерные приятели большей частью стали призраками, а официоз и отречение от старых порядков не сулили ему ничего хорошего. В будущее приходилось заглядывать с нервной дрожью. Он не мог не волноваться, даже когда его никто не беспокоил. Там и сям ему мерещились жуткие тени – те, что чудятся старикам, не воспитавшим себе защитников. Он включал телевизор, и с тревогой подмечал, как место криминальных саг занимают полицейские сериалы. Он приезжал в бар на чашечку кофе и, общаясь с молодежью, понимал: желторотая шпана – это потенциальная проблема. Он вглядывался в лица депутатов на огромных плакатах, и сознавал, что нынешняя власть – это они, холеные, известные, грамотные. А ему никогда таким не быть. Подобные мысли удручали. Власть – хмельное вино, она туманит мозг и, сделавшись недоступной, вызывает мучительное похмелье.

И все-таки в умении запихнуть тревогу подальше, ему было не отказать. Старый волк знал: тоска в глазах привлекает к человеку проблемы, отчаяние очерняет. Выходя сегодня на улицу, он улыбнулся. Но не свету лета, не чистоте небес, нет. Он улыбнулся своей надежде – жить в достатке, не ведая катаклизмов, не зная серьезных потерь.

– Хе-хе, – губы его растягивались все шире. – Надо будет до «чистильщиков» долететь. Нужно всегда оставаться на виду, а то не ровен час забудут.

«Чистильщики»

За час, два до того, как в город хлынет и заструится между домов волна ночного мрака, эти ребята начинают собираться в мобильные, жаждущие легких и кровавых побед стаи.

Кто они?

Им от шестнадцати до тридцати. Они любят бары, где накурено, дымно и дешево. Их глаза подернуты пьяным туманом, а кулаки всегда готовы ломать носы и выбивать зубы. Они со злобным интересом изучают каждого незнакомца, горя одним только желанием – устроить избиение. В карманах у них среди мелких купюр и презервативов свинчатка или кастет – словом, то, что прибавляет уверенности подлецу.

Довольно не глупые парни, днем они – студенты, ученики, заботливые сыновья, а вечером… Вечером они превращаются в вампиров.

Вот бравая компания, от которой разит перегаром и пьяной дерзостью, курит на пороге небольшого кафе и отпускает недвусмысленные шуточки в адрес проходящей мимо девушки. Ее парень грубо реагирует, и на нем мгновенно фокусируется внимание ищущей повода своры. Слабой искорки вполне достаточно, чтобы воспламенить эту бочку с порохом. Слово, другое, третье – и вот уже грянул взрыв. Действия хулиганов согласованны и максимально жестоки; ни о каком кодексе чести нет и речи, происходящее – совсем не дуэль. Сопротивляться разгоряченной, вкусившей крови толпе – все равно что драться со сторуким великаном. Этот великан никогда не проигрывает, он зол, беспощаден, и единственное, что может его остановить – вой милицейской сирены. Великану нельзя мешать, так как он не уважает старость и заткнет рот любому пожилому человеку, проявившему участие. Он также не является джентльменом, а потому не церемонится и со слабым полом. Его кулаки обрушиваются на головы всех, кто имел неосторожность крикнуть: «Прекратите!» В общем, подругу уже лежащего на асфальте парня затягивает бешеный водоворот избиения. Неожиданно из дверей заведения трусливо высовывается голова охранника, пару минут назад выполнившего свой профессиональный долг набором номера милиции. «Сюда едут», – пищит он. Существо с десятком раскрасневшихся морд и разбитых в кровь кулаков, бросается прочь. Сонная громада города лениво наблюдает, как оно растворятся в тягучей мгле. Лабиринты улиц спрячут многоликого Минотавра, спасут его от зевающих, безразличных стражей порядка.

Закон, этот не всегда суровый, подслеповатый старик, плохо видит днем, а ночью ему лень заходить в пустынные дворы и дымные бары. Далеко не всякий раз он настигает подонков, но те все равно трепещут перед ним. В противном случае они не кидались бы стремглав, услышав слово «менты»…

А вот эти ищущие приключений парни в другой вечер и в другой части города. Их волосы треплет ветер, руки зябко прячутся в карманах курток, губы шевелятся, и единственное, что с них слетает – это площадная брань. Огни в домах гаснут. Вечер сулит развлечения. Из подворотни медленно выплывает чья-то тень. Не то человек, не то призрак. Местный наркоман вышел на вечерний променад. Приближающаяся ломка делает его активным; лихорадочный поиск денег начался. Он неслышно крадется вдоль кирпичной стены, косясь на шумную компанию. Уйти, скорее уйти! Но его появление замечено. Осиный рой не миг замолкает, и в этой тишине явственно слышится угроза. Спеша убраться, наркоман семенит в ближайший подъезд. Его догоняют, останавливают, обступают со всех сторон.

– Куда пошел? – спрашивает голос незнакомца.

– Да я, пацаны, это…, – наркоман запинается, ему страшно.

– Посмотри на него хорошенько, – советует голос из толпы, – Это «нара». Он и двигается-то как в замедленной съемке.

– Не-е-е, пацаны, – мычит раб героина. – Я не колюсь. Честное слово.

Удар в нос бросает его на мостовую. Десятки ног приходят в движение. Они пинают и топчут. Наркоманов частенько бьют, и тот, кого сейчас лупят, привык к подобному обращению. Он не сопротивляется и даже не стонет, с христианским смирением принимая побои. А вскоре он уже умело изображает полную отключку; так легче всего прекратить экзекуцию. Хищники не питаются мертвечиной. Но эти ребята скорее падальщики. Вид потерявшей сознание жертвы не останавливает их, они молотят, пока не устанут. Наконец один из них командует отбой, и первым склоняется над окровавленным телом.

– Гондон штопанный! – кричит он в ухо полутрупа. – Знаешь, кто мы!? Мы – «чистильщики»! Запомни, и другим расскажи. Мы очищаем город от такой вот мрази, как ты! Ни одного наркота в покое не оставим!

– Да! – подхватывает гул голосов. – Кулаки до локтей о вас сотрем!

Кто-то плюет на тело поверженного врага. Подмигивая друг другу, «чистильщики» уходят. Они меняют дислокацию. Новое место, новые жертвы.

Зачем же молодые, здоровые парни бьют людей, не причинивших им никакого вреда? Все просто: это их способ самоутверждения. Их волнует только победа, а не то, как она им досталась.

Кто же они? Каковы их лица?

Вот один из них. Высокий, кадыкастый парень двадцати четырех лет от роду, с большим горбатым носом и длинной белесой шеей, за которую его прозвали Жирафом. Темные глаза его всегда мутны, словно полные ила озера, а руки находятся в постоянном движении; они мелькают в воздухе во время разговора, что-то чешут, что-то ломают, наносят удары невидимому противнику. Они – два непоседливых хорька, никак не могущие найти себе места. Жираф вообще крайне нетерпелив и неусидчив. По этой причине ему не удалось прочесть до конца ни одной книги, сотни его начинаний полетели коту под хвост. Приходя из института домой, он, наскоро перекусив, вылетает во двор так стремительно, будто крыша над головой горит. Его родители понимающе кивают: эхе-хе, у молодых столько энергии, да и столько надо успеть. (Чтобы сынуля везде успевал, ему купили автомобиль). Жираф садится за руль и мчится к своим приятелям. Без них он обычно чувствует себя неуверенно и как-то незащищено.

Лучшим его другим считается Гном. Рост Гнома полностью оправдывает его прозвище. Маленький, щуплый до слез, он может покупать себе одежду в магазинах для детей. Его подвижные, крохотные глазки замечают едва видимое, а хорошо подвешенный язычок способен испортить настроение тому, кто поначалу не принял всерьез похожего на ребенка парня. Существует поговорка: «Мал да удал». Гнома она не касается. Да, он невелик ростом, но совсем не удал. Смелость в него вселяет лишь полная беззащитность противника. Обделив этого человечка габаритами и физической силой, природа наградила его изворотливым умом, умением строить интриги и способностью врать с честными глазами. Как и всякий опытный лжец, он разбавляет явную ложь правдой в пропорции один к одному. И ему верят. Верят родители его товарищей, верят в семье, верят в милиции, куда он иногда попадает после очередной драки. Гном жесток, хитер и злопамятен. Он не прощает никому и ничего. Кривые усмешки и косые взгляды в его сторону многим стоили зубов. Большая часть потасовок была спровоцирована им. Парень, гуляющий с хорошенькой девчонкой, всегда вызывает у Гнома зависть, ведь сам Гном у слабого пола популярностью не пользуется. Он ненавидит всех крепких, хорошо сложенных ребят с мужественными чертами лица. Еще бы, самому ему так недостает квадратного подбородка, стали в глазах и мускулов на плечах. Внутри него столько яда, сколько не извлечешь и из трех десятков черных мамб. Это он, Гном, в новогоднюю ночь налетев плечом на коренастого мужичка, заорал: «Наши – под раздачей!» и, видя приближающуюся подмогу, пустил в ход кулаки. Мужчина тот умер от перелома основания черепа прямо на руках у жены, хриплым голосом призывающей пьяных прохожих вызвать «скорую». А однажды Гном собрал своих дружков вечером, когда его вышвырнули из бара «Восточный базар» за хамское поведение. Тогда тоже была кровь.

Если Гном похож на ребенка, то его товарищ Крюк напоминает крепкое, не страшащееся ни бурь, ни засух дерево. Нагромождение мышц на плечах и спине говорит о недюжинной мощи, а злобный огонек в глубоко посаженных глазах указывает на то, что мощь эта может обрушиться на кого-нибудь в любой момент. Крюк говорит всегда очень громко, выплескивая заученные фразы. С таким зычным голосом невозможно иметь умные мысли в голове, и Крюк их не имеет. Он просыпается после полудня, день отдает тренировке, а вечер – компании, где его уважают за оглушительный правый «крюк». Этому удару он и обязан своим прозвищем. Гном, похлопывая его по широкой спине, частенько говорит: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Да, Крюка можно сравнить с бронепоездом, но назвать «чистильщиков» мирными людьми может только человек, рассчитывающий вызвать у слушателей улыбки.

Истязать беззащитных – стихия «чистильщиков». И если учесть, что и Жираф, и Гном, и Крюк имеют благополучных, заботливых родителей, если принять во внимание тот факт, что они никогда не подвергались насилию и унижениям, напрашивается вывод: их агрессивность – вовсе не следствие социальных проблем. Скорее, на лицо случай массового умопомрачения.

Юность – пора радужных надежд. Радужных потому, что ей неведомы еще нечистоты мира, и вчерашние дети все еще верят в сказки. Юность похожа на весну – зеленую, цветущую, пьяную, не дающую спать, манящую в укутанные дымкой уголки, где прячутся тайны и любовь.

Но ни Жираф, ни Гном, ни Крюк не любят. Сие чувство недоступно им. А тому, кто не способен любить, не дано и по-настоящему ненавидеть. А как же Гном? Ненависть Гнома – это движение каловых масс по канализационным трубам в то время, когда подлинная ненависть – не что иное, как пожар души и клокотание гнева.

Эти трое никогда не дружили. Потому что дружба им так же неведома. Они лишь называют себя друзьями, однако истинный смысл этого слова им недоступен. Они коротают вместе дни и ночи и часто говорят один другому: «У нас один за всех, и все за одного». В действительности красивые слова почти всегда скрывают уродливую правду. Правда заключается в том, что, попади кто-нибудь из «чистильщиков» в опасную передрягу, его приятели, мигом улавливающие запах отчаяния, тотчас забудут про него. Когда беда барабанит в двери, храбрый мушкетерский девиз сменяется благоразумным законом джунглей: «Каждый сам за себя».

«Чистильщики» благоразумны. Во избежание неприятностей они стороной обходят тех, кто может, если что, осложнить им жизнь. Они ищут расположения сильных мира сего, и нередко заручаются их поддержкой. Они гибки, расчетливы и трусливы.

На одном из сборищ Крюк выдвигает предложение создать бойцовский клуб.

– Подумайте, – он краснеет от напряжения, ожидая одобрительных возгласов товарищей. – Это же круто. Не какая-нибудь там секция бокса, а клуб, где орудуют голыми кулаками!

– Да, здорово, – кивают приятели, думая в тот момент, какой же Крюк дурак.

Естественно, дурак – ведь в бойцовском клубе нужно драться, добывать победу в честном бою, а «чистильщиков» подобный вариант пугает.

Один на один. Только ты и противник. Глаза в глаза. Кость в кость.

«Нет, – думает Жираф, – так в два счета лишишься здоровья».

«Крюк спятил, – думает Гном. – Ему нужно меньше тренироваться».

«Чистильщики» – не воины. Они – расстрельная команда. Команда, которой нравится их дело.

Нередко они встречаются со Старухой, слушают его рассказы о былом, внимают мудрым советам. Старуха называет такие встречи «работой с молодежью». Высказывая свое авторитетное мнение по поводу устраиваемых «чистильщиками» экзекуций, он говорит, что все это нужно, ибо без демонстрации мускулов нынче никуда, что слушают только сильных, и что эпоха акул кончилась, и наступило время пираний.

Крюк, Жираф, Гном и другие полсотни человек из шайки с серьезным видом кивают в знак согласия. Для Старухи же быть в центре внимания – значит, жить, и, усевшись на своего любимого конька, он без устали выступает перед сборищами туповато улыбающихся типов. В такие минуты он мнит себя Лениным, Троцким, а для него это важно.

Да, матерый, потрепанный жизнью волчара может научить молодых шакалов охоте на овец и правилам спасения ото львов.

Попрощавшись с наставником, «чистильщики» садятся в машины и катятся по притихшему под луной городу. Их руки сжимают пивные банки, глаза неустанно ищут добычу.

В двадцать первом веке вампиры не спят в гробах, не носят черные плащи и не шарахаются прочь, уловив запах чеснока. Нет, они, зевая, желают своим матерям спокойной ночи, обсуждают в баре боксерские матчи и откликаются на прозвища типа Жираф и Гном.

Здравствуйте, ребята!

Жираф и Крюк завизжали, как свиньи, увидев приближающегося к ним Гнома. Предметом забавы стала розовая футболка приятеля.

– Ну, ты видал!? – веселился Крюк.

– Да! – гоготал Жираф.

Сохраняя внешнее спокойствие, но, внутри кипя точно чайник, Гном изобразил на лице недоумение.

– Ты че, не понимаешь сам-то, что выглядишь клоуном? – осведомился Крюк.

Но осмеянный им товарищ только выгнул рот полумесяцем.

Тогда за дело взялся Жираф:

– Сейчас я тебе объясню, почем халва на Колыме. Слушай. Розовые футболки носят телки, которые никому еще по-настоящему не дали. Въехал? Ты бы еще панаму с цветами напялил, ха-ха.

Гном вгрызся в него взглядом человека, натолкнувшегося на твердую стену человеческой глупости и готового во что бы то ни стало сокрушить это препятствие.

– Знаешь, Друган-Братан-Джекки-Чан, – насмешливо начал он, – ты туп, как колхозник, думающий, будто он обыграет лохотронщиков на автовокзале. Лови суть, мудила. Все знают: розовый – бабский цвет, и уважающему себя парню носить его – курам на смех. Табу. Но пойми, тот пацан, что надел розовое, и есть самый уважающий себя пацан. Он знает себе цену и плюет на гребаное устоявшееся мнение, ему начхать на смешки тех, кто вырядился как мафиози. Он сознательно нацепил розовое, потому что все его знают с хорошей стороны, и никто не заподозрит его в паскудном. Вкурил теперь?

Губы Крюка расстались с улыбочкой – уж больно здорово сказал Гном. Но Жираф по-прежнему ухмылялся, он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

– Подожди-ка, – его глаза сузились. – Эдак можно пойти и дальше: вставить серьгу в ухо, прийти на пляж в стрингах. Чего тут такого, все же тебя знают…

– Это двадцать два, – перебил Гном приятеля.

– Чего?

– Я говорю: это перебор. Нормальный пацан должен знать, когда надо остановиться.

– Ха, на прошлой пьянке ты утверждал, что тормоза придумали трусы. А теперь вон как вывернул.

– Слышь, – Гном уже брызгал слюной, – ты ведь меня понял, так зачем порожняки гонишь? «Базарги» хочешь? Вон с этим пообщайся.

И он указал на подъехавший к ним черный «мерседес», из которого, не сразу, а после паузы, как и подобает истинному боссу, вышел Старуха. В одной руке он держал мобильник, другую, сплошь исчерченную лагерными наколками, протянул по очереди каждому из «чистильщиков». Голову его покрывала бейсболка, смотревшаяся на нем совершенно нелепо, а из-под дорогого спортивного костюма торчала ни к селу ни к городу надетая рубаха. Одеваться он так и не научился, зато его умению ловко лепить предложения позавидовал бы и Авраам Линкольн. «Чистильщики» знали об этом таланте Старухи, и не упускали возможности перенять у него опыт.

– Как делишки, молодежь? – осведомился Старуха и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Смотрю на вас и думаю: почему нашим миром правят старики? Нужно давать власть молодым, неискушенным, неиспорченным, и тогда не будет того скотства, которое творится повсюду. Эх, хорошо, что вас увидел, а то уж совсем про меня забыли. – Он вздохнул с наигранной грустью. – Вот так мы, старые пердуны, уходим на пенсию – тихо, незаметно.

Его самоирония была подкупающей, и лица «чистильщиков» озарились улыбками.

– Да нет, – сказал Жираф. – Это ты сам к нам в бар не приходишь. А мы вечерами там, в «Восточном базаре». Команда в сборе. Заходи.

– В «Восточном базаре», – задумчиво проговорил Старуха. – Вот, где сейчас тайная вечеря. Но я не приду. И знаешь, почему? Потому, что апостолов многовато, а я не люблю большие сборища.

– Га-га-га, – заржал Крюк. Ну, ты даешь – апостолы!

– В «Базаре» -то хорошо? – Старуха прищурил один глаз. – «Мочалки» молоденькие, доступные, шнапс порядочный, порошок бодрящий – все в наличии? Надо закатиться к вам на огонек, нажраться, нанюхаться, трахнуть какую-нибудь «ложкомойку» или на худой конец бармена с охранником.

Он был хитер, и легко опускался до уровня тех, с кем разговаривал.

Услышав знакомые аккорды, «чистильщики», перебивая один другого, принялись рассказывать о веселеньких вечерах в «Восточном базаре». Несколько минут кряду они болтали о заезжем боксере, которому за косой взгляд выбили зубы, о визите в бар ментов и о толстой, жаждущей секса телке, отсосавшей почти у всех, кто был в заведении.

Старуха выслушал их, и когда фонтаны слов иссякли, спросил:

– А что новенького на жестоких улицах города? – и тут же конкретизировал: – Как торговля?

Слово держал Гном. Он сказал, что наркота идет неплохо, «барыги» получают товар и в срок отдают деньги. Кстати, о деньгах… Его, Старухи, доля лежит неприкосновенная дома у Жирафа. Нет-нет, сейчас ехать не надо, Старуха махнул рукой: потом, жизнь ведь сегодня не кончается. Затем старый волк поинтересовался, проводится ли среди «барыг» воспитательная работа?

– Конечно, – откликнулся Крюк. – Гоним жути, бьем по соплям.

– Правильно, – похлопал его плечу Старуха. – Все, кроме угроз, люди обычно пропускают мимо ушей. А угрозы надо время от времени подкреплять хорошей взбучкой, иначе станут думать, что умеем только болтать. Нам нельзя терять уважения, и потому…

– Нужно бить, – окончил за него Крюк.

– Совершенно верно. Нас должны бояться. Нам нужны победы, без разницы какие – честные или нечестные. Победителей судят только в том случае, когда победа не очень убедительна. Читали мифы Древней Греции? Ну, мультики-то точно смотрели. Персей и горгона Медуза – герой и чудовище. А что собственно выдающегося сделал этот Персей? Убил спящую бабу. Тоже мне герой. Тем не менее, его помнят и уважают. А почему? Да потому, что это была настоящая победа. Пусть грязная, но окончательная. Так-то.

«Чистильщики» слушали Старуху с внутренним возбуждением, а он, весь во власти вдохновения, продолжал:

– Молодость дана вам, чтобы заработать авторитет. Конечно, будет тяжело, придется обжигаться, хотеть большего и довольствоваться меньшим. Но всему свое время. Запомните, полжизни человек работает себе на имя, другие полжизни – имя на человека. Ну, да ладно, что-то я сегодня расфилософствовался. Поеду, пора мне.

И, попрощавшись, он сел в покорно дожидающийся его «мерс». Приветливая улыбка слетела с его лица, едва только тронулся автомобиль. Старуха сорвал с себя маску дружелюбия и, глядя через тонированное стекло на быстро удаляющуюся троицу, еле слышно произнес:

– Эти обезьяны еще долго не эволюционируют. О-хо-хо, – тряхнул он головой, – работая с дураками, тяжело сохранить ум. Господи, как я от них устал. Куда не целуй этих засранцев – всюду жопа.

– Что-что? – спросил водитель, подумавший было, что босс говорит с ним.

– Не отвлекайся, – бросил ему Старуха. – Гляди за дорогой, рультерьер.

Проводив взглядом «мерседес», «чистильщики» некоторое время молчали.

– Мудно Старуха базарит, – Крюк положил конец затянувшейся паузе.

– Да нет, все по делу, – сказал Гном.

– Точно, – поддержал товарища Жираф. – Только мне не понравилась эта его мысль: полжизни – ты на имя, полжизни – имя на тебя.

Гном, который был хитрее своих приятелей, решил раскрыть им глаза:

– «Полжизни на имя» надо понимать так: полжизни работайте на меня. Во как.

Крюк плюнул на асфальт и сквозь зубы процедил:

– На хер он по большому счету нужен. Нынче не те времена.

– Черт его знает, какие нынче времена, – не согласился с ним Гном. – Пока еще мы слишком молоды, чтобы с ним тягаться. И знакомы с ним плохо – он, вишь, к себе близко не подпускает. А как узнать, какие козыри у него на руках? Вопросы-то он в городе кое-какие решает, и с уважухой к нему многие. Так что надо с ним дружить. А там посмотрим, куда ветер подует.

Жираф, все это время исподлобья наблюдавший за Гномом, криво усмехнулся:

– Поехали, теоретик хренов, по городу. Телок каких-нибудь «зависольных» поглядим.

– Верно, – обрадовался Крюк. – Это дело.

Троица уселась в «тойоту» Жирафа, где было душно как в парнике. Опустили стекла, включили музыку, и автомобиль полетел по изнывающим от жары улицам. Матерясь и перекрикивая выталкиваемый динамиками рэп, они то и дело меняли направление, завидев прогуливающихся девчонок. «Эй, Марь-Иванны!» или: «Кис-кис-кис!», – кричали они, но ни у одной из телок не возникло желания пообщаться с ними. На предложение провести вместе время ответом всегда было молчание. Потерпев множество неудач, Крюк сказал, что еще не вечер, а Гном заявил: «Тупые кобылы недостаточно пьяны».

Пиво, бутылка за бутылкой, вливалось в глотки «чистильщиков», через два часа катания уже вполне созревших для своих мерзких побед. Они медленно ехали по центральной улице, плотоядно разглядывая людей. Время от времени созванивались с другими членами шайки, узнавая, где те находятся. Все верно, случись какой-нибудь конфликт, без подкрепления будет не обойтись. Пару раз их «тойота» останавливалась в людных местах, и троица выходила из нее навстречу новым безуспешным попыткам снять телок или завязать драку.

– Чувствует мое сердце, сегодня не наш день, – сказал разочарованный Гном.

Тогда ему было невдомек, что эти слова станут пророческими…

– Поехали в «Базар», – предложил Жираф.

Приятели ответили молчаливым согласием.

Автомобиль покатил в знакомом направлении.

Несмотря на вечер, дорога была загружена. Приходилось с трудом перестраиваться из ряда в ряд, подолгу стоять на светофорах, там и сям нарушать правила.

– Гребаная пробка, – ругался Жираф, желавший поскорее оказаться в любимом баре и потерявший всякое терпение.

Наконец они свернули на тихую улицу, где машин было немного. Впереди мелькнули желтые одеяния работников ДПС. Пиво тут же исчезло из рук «чистильщиков», музыка стихла, а ремни заняли положенные места. Миновав опасность, Жираф перевел дух и уже потянулся, чтобы добавить децибелов, как вдруг…

Откуда-то сзади вылетел небольшой автобус, похожий на маршрутное такси. Он грубо подрезал «тойоту» и понесся дальше.

– Он че, сучара, озверел! – глаза Крюка полыхнули злобой.

– Давай за ним, – махнул рукой Гном.

Но Жираф не нуждался в советчиках. Он уже вдавил акселератор в пол. В мгновение ока «тойота» догнала цель, поравнялась с нею.

За рулем автобуса, спокойный и сосредоточенный, сидел седой старик.

– Трижды гребаный «штрибан», – прошипел Гном и, указав на занавешенные окна автобуса, нахмурил брови. – Это случайно не катафалк?

– Во-во, – засмеялся Крюк, – для этого старпера он точно станет катафалком.

– Да нет, я к тому, что вдруг это похороны, – быстро заговорил Гном.

– Ты че, маму потерял, – повертел Крюк пальцем у виска. – Какие похороны, времени девятый час.

Жираф посигналил водителю автобуса и закричал:

– Эй, прими вправо!

– Прижмись! – орал Крюк.

Старик бесстрастно посмотрел на вопящих юнцов, но не сбросил газу.

«Тойота» вырвалась вперед и на тихом ходу поплелась перед автобусом. Из окон машины высунулись руки, указывающие на обочину. Старику не оставалось ничего, как прижаться к бордюру и остановиться.

– Так-то лучше, – прорычал Гном. – Сейчас я вырву твое сердце и буду пить твою кровь.

Восхищаясь собственным остроумием, он захохотал.

– Сам придумал? – спросил его Жираф с акульей улыбкой.

– Не-а, в кино слышал.

Хозяева ночных дворов не спеша вышли из «тойоты», громко хлопнув дверьми. Они подошли к автобусу и замерли, словно дожидающиеся гонга боксеры. Старик открыл дверцу и безбоязненно шагнул навстречу «чистильщикам». Возмущенный одной мыслью, что этот древний динозавр оказался у них, королей жизни, на пути, Жираф зарычал:

– Ну, ты че, говно мамонта, на кладбище торопишься?! Хер с дверной ручкой перепутал!?

Не теряя спокойствия, старик спросил, кто хер, а кто – дверная ручка.

– Так ты еще и кровь пить нам собрался! – заверещал Гном, делая шаг в сторону непокорной жертвы. – Ты больше своих внуков не увидишь!

– Зато ты их увидишь, – старик произнес эти слова как угрозу.

Доведенный до кипения Гном бросился на него с дерзостью шакала. Но ему не суждено было нанести ни одного удара – донесшийся из салона автобуса гул голосов лишил его решимости, заставил остановиться.

– Внуки идут, – с иронией в голосе сказал старик, отходя в сторону и давая дорогу молодым.

Нечто многоликое и в то же время не имеющее лиц, одетое в пугающий черный цвет, что-то грубое, сильное и кровожадное, точно Сцилла из древнегреческих мифов, вывалилось на тротуар.

«СОБР! – мелькнуло в голове Гнома. – Это их автобус!»

Но прозрение пришло к нему слишком поздно. В следующую секунду для него выключился свет.

Собровцы не разменивались ни на слова, ни на угрозы, они сразу перешли к делу. К привычному для них делу. Холодно, методично и бессловесно ребята вершили экзекуцию. Их кулаки и колена точно находили нужные цели. Крюк попробовал было отмахнуться, но его удар, в который он вложил все свое отчаяние, повис в вечернем воздухе. Вернув себе равновесие, он бросился вперед, но лишь для того, чтобы получить по зубам и рухнуть на асфальт. Подняться на ноги ему не дали – тяжелый, как пудовая гиря, ботинок спецназовца пригвоздил его к тротуару. «У-у-у-ух», – вырвался воздух из легких «чистильщика». Через секунду, ощутив боль во всей полноте, Крюк застонал, перевернулся на бок и сжался в комок.