Планета Навь

2

Энки всегда пропускал мимо ушей эти музыкальные выкрики, но сегодняшние события произвели в голове Энки перестановку, даже до чуланчика добрались. Поэтому обычные знакомые, как звук полосканья после чистки зубов, аккорды дивьим способом выдавили из его личных нагромождений воспоминание о том, как у них в школе проводили урок мужества. Память, как говорится, перенесла его на окраину мегаполиса, где в скромной общеобразовательной школе он, Энки, заканчивал последний класс.

С маленького двора открывался потрясающий вид на трёхэтажную школу, представлявшую собой старую летающую башню «Уничтожение». Списанная и высаженная на побережье триста лет назад, она принялась в здешних плодородных почвах, исторгающих лучшее вино империи, как выдержанное в запасниках, но не утратившее жизни семя.

Вздымаясь трёхъярусным зиккуратом до лилового неба с редкими голубыми облаками, она взрастила до самых верхних окон тонкие чёрные деревья, которые исправно стыли в любое время года с гвардейской отстранённостью, бросая длинные тени в широкие коридоры переобустроенных спецотсеков.

Мир пребывал в последнем зимнем месяце, отсчитывая последние дни на побережье небольшого моря. Небо спустилось до самых крыш и стало серым, в качестве аванса первой грозы. В здешнем климате лучшее для Энки время – холод юга. Зима детства подошла к логическому завершению, метаморфоза готова была обнаружить себя. Напряжённое цветение маленьких розовых цветочков на корявых невысоких деревцах осеняло крутые лесенки пригорода, рождая ощущение обманчивой простоты жизни на побережье, будто бы этакая душка-провинция на задах плотоядной империи, ведать не ведала, что там делается снаружи, правда ли, что мы живём в черноте, где даже наша злато-красная Родина – всего лишь сплющенный у полюсов камешек?

Ему семнадцать, три года назад кончилась война, вторжение было остановлено, с триумфом построенные в спешке за последний год натиска маленькие боевые астролёты бомбили столицу спутника, утратившего имя… Во время войны произошло окончательное объединение земель всех трёх материков Родины и укрепление системы абсолютной монархии, завоевавшей за годы мучительной борьбы столько сторонников, что и речи не слыхано о другом устройстве. Оформились игрушечные политические течения и театральная трёхпартийная схема – словом, война была победоносной для сторонников именно такой организации. Прорыв в военном строительстве случился просто вдохновенный.

И всё же война была не пожелай врагу… раны, нанесённые народам, залечивались со сдержанным сквозь зубы стенанием… А врата концентрационных лагерей, открытые в первый год войны торопливой рукой Ану, для того чтобы вытащить оттуда за шкирку, как он выразился на секретном совещании, полезных врагов Родины, снова открылись с угрожающим скрипом и колебались в безветрии, приглашая желающих.

Полезные враги, и впрямь, оказались полезны. Блестящие командиры, исхудавшие от изнурительных лагерных заболеваний. Лысые профессора – один из них придумал, как выиграть сражение в открытом космосе, маневрируя считанными танколётами в туманности так, что вторженцы, имеющие перевес, панически увели свой могучий флот. Врождённые интеллектуалы – все сплошь композиторы в области танколётостроения… теперь встал вопрос – возвращать ли их на место? Или использовать в мирном строительстве для предотвращения рецидива космической ли войны, происков ли тех, кто всё же не смирился с глобализацией геополитической карты Родины?

Первый год под девизом «Отстроим!» был и ужасен и радостен. Единый теперь народ Родины – нибирийцы – в едином порыве преодолевал трудности.

Вдохновлённые страстной речью царя на руинах столицы поверженного спутника нибирийцы разных национальностей и языков, утёрли слёзы возбуждения и забыли о том, что именно политическое поведение Ану было в возможной степени причиною этой войны.

Поиски внутренних врагов вместо отслеживания внешнего, бездарный сговор с верхушкой спутника, обернувшийся вторжением без предупреждения, и, наконец, такое странное поведение царя, пропавшего с экранов Мегамира в первые три дня войны, когда чёрные страшные корабли спутника бомбили древнюю столицу южного континента, а сотни подразделений, героически нёсших вахту в открытом космосе, оказались в кольце окружения – всё это было забыто счастливыми нибирийцами… забыто ли?

Как можно было забыть, что это именно они – простаки – отстояли государственные границы, соскользнувшие за край карты в бездну? Забыть политические распри политических двойников, злобную грызню за политическое наследство между теми, кто гордился своим безупречным происхождением?

У станков стояли дети… женщины копали траншеи… десятки тысяч прекраснейших девушек сгинули в водовороте войны и воскресли этак, что лучше и не говорить… десятки тысяч юношей не оставили сыновей, унося с собой в жирную нибирийскую землю или в пустоту междумирья бесценную генетическую информацию.

Два материка Нибиру в считанные дни оказались оккупированными, враг высадился на земле третьего и уверенной бронированной стопой шёл, выжигая на своём пути великие города, храмы, школы, испаряя озёра, вздымая беспросветное облако до небес, твёрдо и спокойно шёл к столице, древний воздушный купол которой помешал Высадке.

Ану не было. Когда он, наконец, выступил на радиоволнах Мегамира – под видом того, что изображение невозможно передать – голос его звучал задушенно, он глотал слова, и слышно было, как он перелистывает страницы. Как стало известно, его с трудом убедили выступить.

Он ждал ареста, ждал заслуженного возмездия за безмозглое управление, ждал заслуженного обвинения в предательстве, когда двери его кабинета распахнулись и несколько офицеров вошли к нему. Тотчас они преклонили колени и попросили его величество вдохновить народы, обожающие его.

Тогда он послал отворить тюрьмы, приказал восстановить служение в храмах во имя Абу-Решита, милостивого Творца – там уже долгие годы служили во имя Ану.

Ему написали речь, начинавшуюся со слов «Деточки мои дорогие!»

Тогда даже те, кто знал ему цену, замолчали.

Война кончилась…

Отец пожелал, чтобы царские сыновья прошли оставшееся обучение в общеобразовательных учебных заведениях. Это представило чрезвычайные трудности для службы безопасности, но они были решены.

И вот Энки бродил позади детской толпы. Нежные южане – они были в тёплых куртках, прятали руки в карманы.

Что-то делали с флагом.

Кусты, толпящиеся у сапог долговязых растительных гвардейцев, сразу ставшие похожими на маскировку, с пониманием важности происходящего прикрывали двоих ребят, обеспечивающих музыкальное сопровождение.

Приглашённые гости – местные отслужившие офицеры и гости из столичного корпуса – скромно стояли дураки дураками сбоку.

Только один не чувствовал себя глупо. Вольно свесив по начинающим тучнеть бокам мощные возле плеч руки, солидный и ладный полковник с золотистой бородкой, преспокойненько изображал выломанную из какого-нибудь шедевра архитектуры кариатиду, и метал вволю туда-сюда суженными от утреннего холодка светлыми глазами.

Энки уставился на него в надежде, что тот отколет какой-нибудь номер, вроде как изрыгнёт пламя.

Он знал, кто этот гость, до того как ведущий хлопотливо объявил, что флаг поднимет выпускник этой «замечательной школы» – был назван год – Хатор сир Алан. Да его звать Чжу Ба Цзе, – мысленно оборвал оратора Энки.

– Славный сын Отечества… герой великой войны…

Энки знал, что славный сын Отечества был старшим лейтенантом с убийством и со штрафротой в досье, когда война застала его вместе с девяткой патрульных на барражировке в далёком секторе космоса. Высадившись на дрейфующую цепочку небесных гор, они собирались осмотреться – то есть, попросту попьянствовать и расслабиться.

Они оказались в окружении быстрее, чем откупорили бутылки и расстегнули верхние пуговицы. Окаянный флот вторженцев, его смертники-фуражиры бесшумно оседлали хребты Далёкого Кольца.

Десятеро, из которых самым старшим был майор с восточного побережья, побросали бутылки в плетёные корзины. Пять маленьких истребителей времён конца предшествующей войны, вроде жестяных коробок из-под сардин, но вполне манёвренных, ждали на каменистой площадке, слава Абу-Решиту, под защитой большой скалы забавной формы. Комэск успел окрестить её такой сочной идиомой, что это даже стало поводом для первого, так и не орошённого ни единым глотком тоста.

Тщетно ждали приказа или вообще чего-нибудь, болтаясь у берегов средних размеров архипелага. Пару раз пришлось вплыть среди метеоритных островов в самую гущу кристаллического сора – пережидали громкоголосых флагманов захватчика, двинувшихся сразу следом за разведотрядом. Тяжёлые блестящие корабли, поворачивая пушечные дула, весело прошли, приминая серебристые облака, сытые, нос в табаке.

В эфире уловили и вволю наслушались переговоров между командирами кораблей. Тогда существовали только опытные образцы Мегамиров, которыми, конечно, эскадрильи салаг не оснащали. Все остальные штучки-дрючки, появившиеся в первое десятилетие после войны, тогда было возможно вообразить либо с перепою, либо от большого недооценённого таланта мультипликатора.

Потому оставался эфир, старый недобрый эфир, – и железные дракончики Ану – с полутысячей часов налёта, из которых большая часть приходилась на комэска – с величайшим интересом и ужасом слушали чужие голоса привидений в холодной черноте.

Восьмеро из них были прелесть, ну, почти невинные дети. Один был, как и сказано, командир. Один был будущий Чжу Ба Цзе.

Ану вёл переговоры с президентами материков, которых на родине было принято называть ренегатами, но именно они изъявили намерение перед лицом, жутким лицом из космоса, стать или назваться союзниками.

Критики политического устройства Южного Материка умолкли – требовать соблюдения прав нибирийца и свободных выборов было неловко: только эта несчастная страна, никогда ни одного дня не знавшая свободы, отказалась капитулировать.

Начались переговоры, которые – опережая события, скажем – ни к чему практически не привели.

Но тогда, они оказались спасены этим.

Корабль смылся… форпосты незахваченных территорий в ближнем космосе растерянно пропустили их, смолчав о нарушениях космограниц.

Вероятно, командиры погранок сами, на свои головы принимали решения, не видя на фюзеляжах нарушителей знака, который уже всем был известен и ненавистен. Короткие предупреждения в эфире быстро обрывались, и на чужих языках им было предлагаемо удалиться за пределы границ со всей возможной поспешностью.

Так, ведомые солидарностью лётчиков всего перепуганного мира, они выбрались в преддверия Дальнего Космоса.

Скитания в лабиринте Кольца… далёкий полёт… рискованная высадка на территориях дальних механизированных ферм на малых планетах, уже захваченных Спутником, который теперь заполучил прописную букву… На окраине, где запахло путешествием в один конец, они ощутили, что вырвались из окружения.

Вступая в незапланированные схватки с патрулём оккупантов, они почти счастливо выходили из переделок, благодаря чистоплотности комэска, никогда ничего за собой не оставлявшего. И если красные трассы, заканчивающиеся фейерверком огней где-то в пропасти, и осветили несколько раз их скорбный путь, героями они себя не почувствовали. Они просто радовались.

Истребителей так и осталось пять, и тех, кто внутри – тоже пять.

Старший лейтенант был ведомым у комэска, а это так трудно – не отвлекаться. Иногда, впрочем, комэск, загнав противника, по-дружески отступал, чтобы позволить выразить свои чувства ведомому и таким образом отдать ему дань уважения за самоотверженность и занудство.

Совершив гигантский круг по обитаемому квадрату, они пробрались к Нибиру сквозь архипелаг, который теперь был для них единственно понятным местом как насест в голубятне.

И высадились на родной планете в чужой стране в горах… возле океана.

Там они соединились с маленьким подразделением, созданным мятежным военачальником сданной правительством страны. Цель – для борьбы с внешним врагом – была названа издалека, не в эфир – а в рупор, с использованием нескольких международных слов и обильной жестикуляции, под прикрытием двух пистолетов – по одному с каждой стороны.

Подразделение, с которым они соединились, было вне закона в своей стране. Сами они испытывали смутные сомнения относительно своей судьбы на Родине. Ведь они оказались в окружении. Разве южанин может оказаться в окружении?

Отечество дружественного военачальника было оккупировано в первые дни налётов. Правительство, по выражению сепаратиста, как оказалось, имело своё призвание, связанное с оказанием гигиенических услуг захватчикам – а какое, сепаратист сказал, но пришлось позвать толмача, и после того, как лингвистический клубок был благополучно распутан покрасневшим парнем-переводчиком, раздался оглушительный смех.

До этого случайно слетевшиеся союзники, как бы так сказать, тревожно обнюхивали друг друга, но после взрыва Чжу Ба Цзе и один из иностранных мятежников, похожий на него парень, обоюдно посмотрели в глаза чисто два любовника. Эта шутка тоже прозвучала.

Всем этим бедным убийцам, от которых отказались суверены, было хорошо вместе…

Иностранный военачальник сформировал теневое правительство и в эфире призвал добрых и честных граждан своей родины оказать всё возможное сопротивление захватчикам. Он велел желающим найти его, чтобы воевать в союзе с Южной Землёй.

Пусть Южная Земля – объявил он – всегда была для нас пугалом. Но только она сумела не сдаться в первый день войны. Объединим усилия – ибо враг из космоса страшнее тирании Южной Земли.

Собравшиеся для выпивки на чьём-то корабле, они обсудили план действий и тактику грядущих боёв, в одном из которых Чжу Ба Цзе был вынужден выполнять обязанности комэска. Теперь у них было четыре истребителя, и Чжу Ба Цзе летал без ведомого.

Конферансье организовал поднятие флага, и его подняли, для чего был приглашён Чжу Ба Цзе.

Среди замундиренных мальчиков и девочек Энки сразу увидел золотую гладкую голову брата.

Энлиль, суровый и надменный, как и все остальные члены отряда, отделённые от окружающих своим жертвенным состоянием, ничем не отличался от тех, что слева, и тех, что справа. Разве что своей красотой. Кукольные черты Антеи, соединившись с грубоватым наследством Ану, были что надо – в меру утонченные… ещё чуть – и слишком уж утончённые… но глаза были чуть приметно малы, губы тонковаты, а подбородок – ну, эта деталь декора у всей мужской половины династии Ану была одинаково вызывающей.

Ишь ты, волосок не шевельнётся, и мундир к лицу ему. Вообще, брат был добрый и справедливый, обладал и другими природными дарами, но был очень холоден и спокоен. Очень холоден. И чертовски спокоен.

Он вступил в отряд в тот же год, когда их перевели в общую школу. Энки осмеял его всеми доступными способами, но Энлиль ничуть не сердился. Он готовил себя к войне.

Прозвучал гимн. Там шла речь о свободной родине.

Волны музыки всегда оказывали влияние на пылкого Энки. Зима кончалась, а он раньше всех чувствовал поступь весны. Ноздри его короткого грубоватого носа трепетали, и в крови бродила тонкая отрава весны. Для него она была насильница, её маленькие слабые цветочки и мрачные штормы, скручивавшие поручни набережной, зеркально отражали то, что свершалось в нём самом. Точно это он цвёл, точно это он ломал железные прутья. Он был невысокий и сильный, рыжевато-бурые густые волосы стояли дыбом на дурной башке, стан был тонок, походка то развинченной, как песенка, то он делался деревянным человечком.

Годы созревания дались ему труднее, чем сверстникам. Он знал, что чувствует слишком глубоко, а это недостаток. Он был плаксив, и это скрывалось им со сверхъестественным напряжением. Он был страстен, как голубь, или, как весенний хищник, но до поры до времени придерживал себя. Прыщи никогда не оскверняли его невысокий широкий лоб, его плечи разворачивались и наливались силой, как крылья, его нрав делался всё сложнее.

Он не понимал своего младшего брата, на которого смотрел сейчас.

Энлиль, младше его почти тремя часами, был совсем иным. Ану устроил свою личную жизнь так, что две женщины одним утром преподнесли ему щедрый дар – двоих сыновей.

Энки родился очень ранним утром, на стыке ночи и рассвета. Просто ранним утром, когда люди присасываются к чашечке кофе и, скосив глаз, застёгивают часы на запястье, был рождён златоволосый Энлиль.

Но матерью Энки была леди Эри, знатная дама из боковой ветви царского рода. А матерью Энлиля – двоюродная сестра Ану – Антея мистрис Ану.

Поэтому первородный сын не унаследует Абсолютной Власти Командора. Ему дарован титул Энки – Хозяина.

Собственно эти прозвища и стали их именами, настоящие пышные имена оказались погребены в документах.

Всё было решено ещё в пору их младенчества при полном попустительстве посмеивающейся Эри.

Я – Энки. Я – сын мира. Война не для меня.

Это только честно, ибо Энлиль явно собирается воевать.

Вынесли знамя шестеро маленьких мальчиков в мундирах. Двое юношей постарше из параллельного класса мерным шагом прошествовали с оружием наперевес, сжимая руками в тонких белых перчатках свою – по умолчанию – участь. Он не знал их имён.

Встав туда, куда следует, возле шеста с висящим флагом, они замерли. Того, что слева, Энки про себя сразу прозвал пафосным. Тот, что справа, стоял спокойно и, похоже, думал о чём-то.

Речёвки всегда казались Энки очень любопытным жанром: будто дезертиры поэзии, те гнусные предатели, которые осмеивались и проклинались в этих самых речёвках.

Дети в мундирчиках называли тихими голосами знаменитые даты сражений, почерпнутые из летописи народов Южного Материка, каковое перечисление – понял Энки – должно было соединить историю военных подвигов и преступлений в разные эпохи в единую цепь. Гражданская война преобразовала политический строй Юга, народ разделился, армия тоже. Все знали, что армия преобразователей победила, потому что лучшие офицеры противников сочли необходимым изменить присяге и воевать за новую власть.

Таким образом – и Энки умилился ловкости составителя текста – выходило, что единая цепь событий объединяет прошлое и настоящее и даже будущее, ибо ведущий призвал всех присутствующих мальчиков помнить – что защита Отечества есть их природная обязанность.

Энки неприкрыто содрогнулся, его мощные плечи под тонкой курткой ссутулились степным холмом. Он оглядел детей – он называл их детьми, – которых дружелюбный военный наставник прочил в пушечное мясо.

Вообще, Энки дивился изумительно тонкой смеси лжи и правды в происходящем. Конечно, форма была топорной, но это только усиливало смысл.

Правда была – подвиги простых нибирийцев, красота простых нибирийцев, глупость простых нибирийцев. Ложь была – что этих нибирийцев непременно надо использовать как мясо. И нибирийцы должны это понимать и любить это своё предназначение превыше мамы и папы и Абу-Решита, Чья заповедь – положи душу за други своя – была с чудесной наглостью использована для того, чтобы отправить этих маленьких мальчиков защищать штаны Ану.

Конферансье сообщил, что уже триста без малого лет в предместье существует организация «Преданные». И сейчас новое поколение покажет свои практические навыки.

Энки подсмеиваясь, спросил себя, не захочет ли царский наследник засветиться в качестве бонуса Родине, но золотая голова Энлиля осталась неподвижна.

Было объявлено, что первым номером идёт Разборка Автомата.

Толпа детей замерла, все вытягивали из курток шейки, цветы в их лапках, предназначенные для жертвоприношения, поникли. Дети смотрели на таинственный стол, ещё раньше привлёкший внимание наблюдательного Энки.

Вышла девочка с пышными волосами, и внимание присутствующих было безраздельно отдано ей. Энки был растроган и заметил, что мрачный Чжу Ба Цзе тоже посмеивается про себя.

Девочка очень ловко справлялась с частями старинного, освящённого войнами оружия, но в одном случае работа застопорилась – девочка совершенно спокойно выковыривала какую-то чушь из другой чуши – пока конферансье с улыбкой не сказал: не надо… там заедает…

Царский первенец ухмыльнулся, не придавая происшедшему никакого символического значения, иначе придётся с утра до вечера ржать. Так и в коня можно превратиться.

Энки возблагодарил Бога за то, что родился вовремя – кровавая жатва кончилась до того, как он приблизился к тому возрасту, когда юношу полагалось вписать в список смертников. Он не сомневался, что Ану отправил бы обоих сыновей на бойню.

Конечно, Энлиль был бы счастлив. Энки представил себе брата на белом боевом жеребце, хвост дыбом, и себя – его бы, конечно, сплавили в пехоту, чтобы проучить.

Девочка справилась с автоматом, положила его со стуком и объявила тоненьким голосом, что задание её выполнено, автомат разобран.

Затем был вызван мальчик, который должен был Собрать Автомат. Энки на минуту потерял интерес к действу.

Без единого просвета серый и рождающий волнение свет накрывал куполом внутренний дворик, как потешные капюшончики накрывали головы детей. Две невысокие пальмы с растопыренными пальцами на ветках казались Энки внимательно наблюдающими за сценой.

Учительницы, сторожившие детей, делали своё дело виртуозно.

Одна из них – с круглым лицом в скобках пшеничных волос – то и дело переставляла мальчиков из первой шеренги зрителей. То, как она варьировала их расположение, рифмовалось с манёврами на сцене, и её безошибочное чутье на шалость вызвало одобрение Энки.

– Хороший солдат будет, – с почтительной улыбкой шепнул он, вытаскивая за воротник маленького разгильдяя, с высунутым языком приклеивавшего к спине переднего зрителя бумажку.

Она озабоченно поблагодарила взглядом. Энки отошёл.

Снова за кустами пустили музыку, но на сей раз она не нашла отклика во внутренних органах Энки. Выдающийся по бездарности текст отбил у композитора охоту возиться с биением собственного сердца.

Флаг вдруг начал двигаться на ветру. Отражение флага в окне третьего этажа очень взволновало Энки, оставшегося жестоко равнодушным к этой музыкальной требухе.

Все пристально смотрели на сцену. Неожиданно Энки увидел новых зрителей.

Четверо голубей, возбуждённых музыкой и ощущением праздника, высадились на подоконники третьего этажа. Они наслаждались гармонией звуковых волн, и Энки сразу простил создателей песни.

Голубица отсела от прочих на соседний карниз, как видно, это было в её привычках, отметил Энки. У неё была длинная шея и одно крыло белое. Один из оставшихся перебрался к ней и стал что-то говорить, неслышное за раскатами музыки. Голубица отодвигалась, затем отвергла его так недвусмысленно, что голубь улетел на соседний подоконник, где в сердцах подрался разом с двумя другими.

Прилетел новый голубь и, пока шла драка, скромно устроился рядом с голубицей.

Энки увлечённо следил за никем не замеченным спектаклем – так увлечённо, что когда он поймал на своём лице взгляд, то ощутил его, как прикосновение. Он вздрогнул.

И Хатор сир Алан отвернулся от Энки, снова посмотрел вбок и вверх на голубей, приносящих дань владычице весне. Потом взгляд светлых глаз снова очутился на скуле Энки огоньками прицела. Конечно, он знает царских сыновей в лицо, и всё же забавно, что из всех присутствующих птицы заинтересовали лишь их двоих.

Через год, когда Энлиль перешёл на второй курс военной академии, Энки был призван на срочную службу.