Мужские игры

Алексей отошел, волоча за собой чемодан на колесиках, а Настя осталась в очереди, закурила и с вялым интересом принялась разглядывать отъезжающих и тех, кто их провожал. По одежде, выражениям лиц и количеству вещей, а также по провожающим ей удалось разделить всех стоящих в длинной очереди на несколько групп: тех, кто ехал в гости, тех, кто уезжал из гостей, а также тех, кто ехал в Штаты по делам или возвращался туда после деловой поездки. Она попыталась поставить себя на их место и с удивлением поняла, что никуда ехать ей не хочется. Настя Каменская вообще была ужасно ленива и больше всего на свете любила два места – свой диван дома и свой кабинет на работе. А уж что касается дальних поездок, то тут нужны совсем особые обстоятельства, чтобы сдвинуть ее хоть на шаг. От служебной командировки в Италию у нее остались приятные воспоминания, а больше она нигде за границей и не была. Конечно, ей хотелось посмотреть и Париж, и замки Луары, и Венецию, и Флоренцию, и Вену… Но если бы можно было это сделать, не вставая с дивана!

Когда вернулся Чистяков, Настя прошла уже полпути к заветной стойке таможенного досмотра.

– Ну все. Сделал, как ты велела, – доложил муж. – Теперь тебе уж точно не нужно ждать. Иди, Асенька, уже десятый час, ты и так дома будешь только около одиннадцати.

– Нет, я подожду, – упрямо возразила она. – Мало ли что. Придется тебя выручать. Полчаса погоды не сделают.

– На улице минус двадцать, – увещевал ее Алексей. – Машина замерзнет, ты ее еще сколько времени потом греть будешь, пока заведешь. Чем дольше она на морозе стоит, тем дольше не заведется. Ну Ася…

– Нет. Не выпроваживай меня, Чистяков. Или у тебя назначено прощальное свидание с дамой?

– Да ну тебя. – Он безнадежно махнул рукой. – Тебя не переспорить. Упрямство раньше тебя родилось.

– Ты опять все перепутал, – засмеялась Настя. – Не упрямство, а лень.

Очередь почему-то вдруг начала двигаться намного быстрее, не прошло и десяти минут, как Алексей уже протягивал таможеннику паспорт, декларацию и разрешение на вывоз валюты. Настя оказалась права, к флакончику бдительный страж границ все-таки прицепился, потребовал достать его из чемодана и открыть крышку. Леша, полуобернувшись, кинул на жену изумленный взгляд. Настя подмигнула ему в ответ.

– Почему кольцо не указано в декларации? – строго спросил таможенник.

Настя мысленно чертыхнулась. Ну вот, не проследила – и опять что-то не слава богу. Конечно, Лешка написал, что изделий из драгметаллов у него нет. А про обручальное кольцо забыл напрочь.

– Но оно же обручальное, – растерянно ответил он.

– Оно золотое, – внушительно произнес таможенник. – Или вносите в декларацию, или отдайте провожающим.

Настя шагнула из-за перил заграждения к стойке и тронула мужа за плечо.

– Леша, давай мне кольцо.

Чистяков обернулся и кинул на нее уничтожающий взгляд.

– Я внесу его в декларацию.

Настя отступила назад. Дура она, дура! Да как она могла подумать, что Лешка снимет с пальца это кольцо! Ни за что на свете он этого не сделает. Она слишком хорошо знала своего мужа и понимала, что обручальное кольцо нельзя отнять у него даже под страхом смерти. Профессор математики, в чем-то суховатый, в чем-то раздражающе логичный, он бывал неожиданно сентиментальным, особенно в вопросах, касающихся его женитьбы на Насте. Он слишком долго ждал, слишком долго уговаривал ее выйти замуж, и теперь обручальное кольцо на пальце стало для него символом и одновременно талисманом, расставаться с которым нельзя ни при каких условиях.

Таможенник поставил отметки в исправленной декларации и вернул Леше документы. Чистяков подхватил чемодан, прошел несколько шагов вперед, обернулся, нашел Настю глазами и помахал ей рукой. Она помахала ему в ответ. «Ну вот и хорошо, почти без приключений», – подумала она.

Пророчество мужа сбылось. Машина замерзла так, словно простояла на морозе по меньшей мере неделю. Но Настя Каменская обладала умением не раздражаться и не злиться по поводу обстоятельств, изменить которые она не в силах. Поэтому она терпеливо прогревала двигатель, вернувшись мыслями к маньяку-душителю, загубившему в течение двух недель семь жизней. И чем дольше она думала о нем, тем больше ей казалось, что это все-таки не ОН, а ОНА.

* * *

Образ жизни Евгения Парыгина сложился много лет назад и с тех пор не претерпел практически никаких изменений. Вставал он в шесть утра, делал сложную гимнастику, потом выходил на улицу для получасовой пробежки, принимал душ, плотно завтракал и шел на работу. Или оставался дома, если был выходной. Парыгин всегда отличался завидным здоровьем. Единственное, против чего у него не было защиты, это вирусы гриппа. Если на Москву обрушивалась очередная эпидемия, он обязательно заболевал, несмотря на скрупулезно принимаемые меры профилактики в виде витаминов и лука с чесноком.

В этом году, как только по радио прозвучали первые предупреждения медиков о надвигающемся особо зловредном гриппе с высокой температурой и симптомами отравления, Евгений немедленно начал есть витамины пригоршнями и запихивать в себя на ночь ненавистный репчатый лук, но все равно свалился с температурой под сорок и изматывающей рвотой. Четыре дня прошли как в кошмаре, но потом крепкий организм стал брать свое, и Парыгин быстро пошел на поправку. Врач из районной поликлиники дал больничный сразу на десять дней, поэтому можно было с чистой совестью не ходить на работу. Сегодня шел уже восьмой день, чувствовал себя Евгений более чем прилично и, привычно поднявшись поутру ровно в шесть часов, приступил к гимнастике, одновременно продумывая план на день. Это тоже было обязательной процедурой. Ни разу за последние тридцать лет из прожитых сорока восьми Евгений Парыгин не начал день, не имея в голове четкого плана и перечня необходимых дел.

От пробежки он решил все-таки воздержаться, памятуя о том, что высокая температура ослабляет сердце. Нельзя перегружаться, а то потом хуже будет. Приняв после гимнастики душ, он с удовольствием принялся за приготовление завтрака. Никаких яичниц, этим пусть питаются закоренелые холостяки, которые не заботятся об уровне холестерина в крови. Никаких сваренных наспех сосисок, в них все равно не мясо, а черт знает что пополам с бумагой и перемолотыми хрящами. Во-первых, обязательная овсянка. Овсянку он терпеть не мог, но мужественно ел каждое утро для профилактики желудочных заболеваний. Хорошо, что в последний год в магазинах появилась английская овсянка с фруктами и орехами. Ее не нужно варить, достаточно только размочить в воде или молоке, и есть ее куда приятнее, чем кашу, однако Евгений позволял себе такое баловство далеко не каждый день. Ведь целебные свойства заключены не только в бесчисленных витаминах и минеральных веществах, но и в том, что каша – это каша, горячая и полужидкая, она благотворно действует на стенки желудка. Во-вторых, непременным атрибутом завтрака были маслины, один бутерброд с черной икрой и один средней величины гранат. О гемоглобине тоже надо заботиться, иначе слабость одолеет, а силы ему нужны всегда. В-третьих, Парыгин пил по утрам чай без сахара, но с курагой и изюмом для поддержания тонуса сердечной мышцы. И напоследок съедал горсть грецких орехов. Никогда не знаешь, что удастся съесть на обед и где будешь ужинать, поэтому все продукты из перечня обязательных Евгений предпочитал съедать утром, чтоб уж наверняка.

Он уже домучил овсянку и с удовольствием приступил к гораздо более приятным компонентам завтрака, когда позвонила Лолита.

– Женя, я не знаю, что делать, – простонала она. – Они опять позвонили. Говорят, если не найду деньги, возьмутся за Сереженьку.

– Понятно. Какой срок дали на этот раз?

– Неделю. Если через неделю денег не будет, они…

– Я же сказал: мне все понятно. Не паникуй, Лола. Ты где сегодня? На работе?

– А где же еще? Сейчас пойду. Я уже на пороге стояла, когда они позвонили.

– Я заеду к тебе. В районе обеда.

– А ты разве не на работе будешь?

– У меня больничный. Все, беги, а то опоздаешь.

Повесив трубку, Парыгин вернулся к неторопливому поеданию маслин. Лолита была женой его двоюродного брата, неудачливого бизнесмена. Причем неудачливого до такой степени, что кончилось все трагически. Брат по предложению какого-то малознакомого типа ввязался в операцию по покупке и перепродаже сливочного масла. Тип сказал, что можно за двадцать пять тысяч долларов пригнать вагоны с маслом и на продаже «наварить», по предварительным прикидкам, шестнадцать тысяч. Даже образец предлагаемого товара показал. Брат, не будь дурак, сходил с этим образцом, расфасованным в аккуратные пачки с золотистой оберткой, к предпринимателям, торгующим продуктами, и те сказали в один голос, что товар хороший и они его с удовольствием возьмут как раз по той цене, которая и позволит получить искомую прибыль. Тип, предложивший операцию, финансового участия в ней не принимал, оговорил только свой процент за успешную реализацию, и брат кинулся занимать деньги. Двадцать пять, между прочим, тысяч долларов. То есть совсем немало. Разумеется, под проценты, иначе сегодня не дают. Дальше все было просто и вполне прогнозируемо. Товар пришел. Однако оказался он, во-первых, совсем не того качества, а во-вторых, не расфасован. Пришлось брать в аренду склад-холодильник и нанимать рабочих для фасовки. Но масло все равно никто покупать не хотел. Тип, естественно, исчез с концами. Товар лежал на складе, за что, между прочим, приходилось платить. А проценты капали, капали, капали…

И накапали в целое море. Заимодатели явились к брату Парыгина требовать возврат долга или хотя бы проценты для начала. Брат продал все, что можно было продать, где-то еще подзанял и проценты выплатил. Через пару месяцев его снова нашли и потребовали вновь набежавшие проценты, а лучше – сумму основного долга. Короче, понял мужик, что влип окончательно и бесповоротно. И наивно решил, что коль сам во всем виноват, то и спрос только с него одного. Приставил пистолетное дуло к виску и выстрелил. Не учел, однако, что законами совести руководствуются отнюдь не все в окружающем его мире. Да и какая может быть совесть, если речь идет о таких деньгах. Нет в живых основного должника – за жену возьмемся. Пусть деньги ищет. А кого волнует, что жена бизнесом не занимается, осталась одна с семилетним сынишкой и никаких денег у нее нет? Даже продать нечего, потому как все, что можно, покойный муж уже однажды продал.

Парыгин со своим двоюродным братцем дружил с детства. И хотя о приключениях с маслом ничего не знал, иначе вправил бы ему мозги вовремя, но беду Лолиты принял близко к сердцу. У него была возможность раздобыть деньги, и он пообещал вдове, что сделает все возможное. Возможность, однако, «сделала ручкой». И нужно было думать, где срочно раздобыть нужную сумму, которая к сегодняшнему дню выросла почти до сорока тысяч великолепных конвертируемых американских долларов.

Вытаскивая из кружки размоченную ярко-оранжевую курагу, Евгений пришел к выводу, что надо спрятать Лолиту с сыном на квартире, где требовательные кредиторы их не найдут. Временно, конечно, пока он денег не раздобудет.

Закончив свой неторопливый, обстоятельный завтрак, он оделся и уже прикидывал, какую куртку надеть, потеплее или полегче, когда в дверь позвонили. «Наверное, врач из поликлиники, – подумал Парыгин. – Хорошо, что я не успел уйти. Может, еще больничный продлит».

Это, однако, был вовсе не врач. В квартиру вломились трое парней и мгновенно оттеснили его в комнату.

– Парыгин Евгений Ильич? – спросил один из них.

– Ну, допустим, – спокойно ответил он.

Он почти не испугался. Грабить его бессмысленно, никаких денег и ценностей в квартире не было. А если это милиция, то ради бога. С работниками милиции он разговаривать умел и никогда их особо не боялся.

Первый удар был нанесен мгновенно в солнечное сплетение. Парыгин машинально согнулся пополам и спрятал челюсть от второго удара. В том, что следующий удар они попытаются нанести именно в челюсть, он не сомневался. Удары в лицо всегда деморализуют сильнее независимо от степени болезненности. Ему стоило некоторого труда удержать себя и не ввязываться в драку. Зачем этим бугаям знать, что удара в солнечное сплетение он почти не почувствовал? Благодаря многолетней специальной гимнастике натренированные мышцы живота вполне заменяли ему надежный щит.

Парыгин как бы с трудом поднял голову и запинаясь спросил:

– Что вы хотите?

– Мы хотим признания, – деловито сообщил ему самый низкорослый из гостей, начиная расстегивать объемистую спортивную сумку.

– Какого п-признания?

– В убийстве. Сейчас ты нам расскажешь, как полгода назад совершил убийство гражданина Шепелева и как тебе удалось увернуться от милиции. Потом мы уйдем. Вот и все. Видишь, как все просто? А главное, и не больно, если будешь правильно себя вести.

Парыгин распрямился и сделал шаг назад, к окну. Вроде бы попятился.

– Это какая-то ошибка… Я никого не убивал.

– Ну да, конечно, – кивнул тот, что был повыше ростом и пошире в плечах. – Ты это уже милиционерам рассказывал, когда тебя замели. Так что не трудись повторяться, нам это неинтересно.

Несколько последующих ударов пришлись по корпусу. Били вяло, без агрессии. Евгений умело делал вид, что ему больно, пропустил пять или шесть ударов, потом пробормотал:

– Ладно… Не надо больше… Я скажу.

Он лежал на полу под самым окном, раскаленная батарея приятно жгла плечо под тонким джемпером. Протянув руку к ближайшему стулу, он сделал вид, что ищет опору. Подтянув к себе стул, он молниеносно вскочил и изо всех сил ударил им в оконное стекло. Гости остолбенели. Парыгин жил на втором этаже, и ему было хорошо видно, как возле упавшего на тротуар стула стали останавливаться прохожие. Они задирали головы и указывали друг другу на разбитое окно. Даже голоса были слышны.

– Что-то случилось…

– Драка, что ли?

– Милицию вызвать…

– Может, человека убивают…

– Да наверное, просто пьяные…

Первым пришел в себя низкорослый, который уже успел вытащить из своей необъятной сумки видеокамеру.

– Уходим, – скомандовал он коротко, хватая камеру под мышку.

У самой двери он обернулся и злобно прошипел:

– Ну, сука, мы к тебе еще придем. Не обрадуешься.

Евгений молча смотрел им вслед. Потом снова отвернулся к окну, подождал, пока посетители выйдут из подъезда и сядут в машину – обыкновенные «Жигули», грязно-белые. Машина стояла так, что номер ему разглядеть не удалось.

Теперь следовало заняться окном. Только после этого можно будет сесть и спокойно подумать. Парыгин позвонил приятелю, который проблемы битых стекол решал в течение часа. Приятель не подвел, и уже через час в окно было вставлено новое стекло.

Квартира, однако, стала «горячей». Парыгин быстро побросал в сумку все необходимое, взял документы и сберкнижку, еще раз окинул взглядом жилище, которое собрался покинуть на неопределенное время, аккуратно запер дверь и вышел на улицу. Выброшенный стул так и валялся на тротуаре под окном. Людского любопытства и готовности прийти на помощь хватило ненадолго, даже милицию никто не вызвал. Но все равно прием сработал.

Зайдя в сбербанк, Евгений снял со счета пять миллионов. На первое время должно хватить, а там видно будет.

* * *

Выходя из машины, Василий Валерианович изо всех сил хлопнул дверью, стараясь вогнать себя в состояние раздражения и начальственного неудовольствия. Здесь, в учебном центре, все ходили в гражданском, человек в форме не мог появиться в этих стенах ни при каких условиях, однако молодой парень за стойкой у входа вскочил и вытянулся перед ним в струнку.

– Вас проводить?

– Сам дойду, – буркнул Василий Валерианович, точно зная, что как только он скроется за поворотом длинного коридора, мальчишечка тут же снимет трубку и доложит Стоянову, что, мол, шеф направляется к нему и пребывает в дурном расположении духа.

Так и получилось. По выражению лица Стоянова Василий Валерианович сразу понял, что тот уже предупрежден о надвигающейся грозе. Уж больно любезной и радушной была улыбка начальника учебного центра. Молча сняв пальто и барским жестом скинув его на руки Стоянова, Василий Валерианович пересек кабинет и уселся за стол начальника.

– Где твой заместитель? – сухо спросил он, глядя в сторону.

– У себя. Вызвать?

– Вызывай. И скажи, чтобы чаю принесли, холодно у вас.

Через несколько минут в кабинет вошел Зеленин, невысокий румяный крепыш с веселым лицом и неожиданно хмурым взглядом. Следом за ним протиснулась хорошенькая девица с подносом, на котором стояли чайник, сахарница и стакан, а также вазочка с конфетами. Василий Валерианович не торопясь налил себе чаю, положил сахар и долго, томительно долго размешивал его, позвякивая ложечкой о стенки стакана. Устраивать разбор полетов не хотелось, не было настроения. Но он понимал, что, ввязываясь в игру, надо доигрывать до финального свистка, а не уходить с поля в самый разгар только лишь потому, что у тебя настрой пропал.

– Итак, господа хорошие, прошу объяснить, почему с новым набором у вас два провала подряд. Сначала вы ухитрились нарваться на агента Петровки, и наши доблестные друзья из милиции теперь будут землю рыть, проясняя ситуацию вокруг Никиты Мамонтова. А сегодня у вас второе ЧП. Как это понимать?

– Василий Валерианович, – начал Стоянов, – у нас не было никаких данных о том, что Мамонтов состоял у кого-то на связи…

– Это не оправдание! – повысил голос Василий Валерианович. – Вы и не могли иметь этих данных, особенно если речь идет о хорошем агенте. Но вы, предлагая свою тактику набора, должны были это предвидеть. Это ты, Григорий, всю жизнь проработал в милиции, а не я. И ты должен был знать, какие осложнения могут возникнуть. Ты и никто другой. Ты что, маленький? Не знал, что агентуру вербуют среди криминального элемента? Ты должен был предвидеть, что, выискивая кандидатов на обучение, можно напороться на такого вот, как этот Мамонтов.

– Виноват, – пробормотал Стоянов.

– Конечно, виноват! А сегодняшний тип? Почему никто не подумал о том, что он может не растеряться и позвать на помощь? А ну как милиция поблизости оказалась бы? Привыкли, понимаешь, что если кто замаран, то ведет себя тише воды – ниже травы. А народ нынче не такой пошел. Ему палец в рот не клади. Что ты о нем знал в тот момент, когда принимал решение посылать к нему своих недоумков?

– У нас были данные о том, что он подозревался в убийстве, совершенном полгода назад. И подозревался не без оснований. У розыскников были хорошие источники, подтвердившие его причастность, но доказательств, пригодных для следствия и суда, не нашли, поэтому Парыгина отпустили.

– Отпустили, отпустили, – передразнил Василий Валерианович. – Они-то отпустили, только и тебе в руки он не дался. И вообще, с чего ты взял, что уголовный розыск не ошибается? Сам работал, сам знать должен, что ошибаются гораздо чаще, чем хотелось бы. Может, они его зря подозревали, а Парыгин этот на самом деле чист как стекло. И вот сейчас, пока вы тут мне объясняете, какой он злодей и убийца, он уже в милиции сидит да заяву строчит на неких бандитов, которые к нему в дом вломились и требовали признаться невесть в чем. Что дальше будет, догадываешься? Нет, Григорий, так не годится. Надо что-то менять в твоей системе. А ты что скажешь? – обратился он к Зеленину.

Зеленин долго молча смотрел на Василия и только потом соизволил заговорить:

– Если позволите, Василий Валерианович, я изложу свою точку зрения. Хочу сразу предупредить: она не совпадает с точкой зрения Григория Ивановича.

– Ну, говори, – милостиво разрешил Василий.

– Я с самого начала был против того, чтобы набирать кандидатов на обучение в криминальной среде. Кроме того, я был против того, чтобы готовить их в закрытом учебном центре в условиях казарменного положения. Какова бы ни была цель обучения, впоследствии каждому выпускнику должна быть дана легенда, и возьмись кто-нибудь ее проверить, сразу выплывут те четыре месяца, которые они провели здесь. Четыре месяца глухого отсутствия, которые обязательно насторожат проверяющего. Есть еще один момент, не менее важный. Жизнь меняется очень быстро, даже за четыре месяца можно от нее отстать. Человек, оторванный на четыре месяца от повседневной жизни, никогда не сможет полностью компенсировать этот отрыв. Даже если он будет ежедневно читать газеты и смотреть телевизор, все равно рано или поздно он допустит ошибку, которая специалисту сразу скажет о том, что его в этот период в Москве не было. И начнется накручивание одного на другое. Он вынужден будет быстро что-то придумать, чтобы объяснить свою неосведомленность, а это же всегда можно проверить и опровергнуть, было бы желание. Я считаю, что обучение должно проводиться в условиях дневного стационара, а не казармы. Что же касается контингента, то я полагаю, что кандидаты должны вообще отбираться из числа людей, никогда не попадавших в поле зрения правоохранительных органов.

– Это неправильный подход, – резко вступил Стоянов. – У нас должно быть оружие, при помощи которого мы можем держать человека в узде. Этим оружием может быть только страх перед разоблачением. Именно поэтому мы набираем людей, заведомо виновных в тяжких преступлениях, и заставляем их сделать признание под запись. После этого они делаются шелковыми. Никак иначе мы с ними не справимся.

– Ну, какими шелковыми они делаются, мы уже видели, – заметил Василий Валерианович. – Один побежал к оперу, с которым сотрудничал, просить помощи. А другой своими силами справился. Скажу больше. Эти два провала заставили меня обратиться к специалистам, и они сказали мне очень интересную вещь. Существует практика, когда преступление умышленно не раскрывается, а заведомо виновный отпускается на волю в обмен на согласие давать информацию. И практика эта существует очень давно. Ты, Григорий, знал об этом?

– Впервые слышу, – удивленно откликнулся Стоянов. – Не может такого быть.

– Может, дорогой мой, очень даже может. И есть. И было, и будет. И стыдно тебе, кадровому милиционеру, этого не знать. Ты сколько лет в уголовном розыске проработал?

– Двадцать четыре.

– Тогда тем более стыдно допускать такие оплошности. Даю вам обоим два дня на разработку новой концепции подбора и обучения кадров. Ваши взаимные разногласия меня не интересуют. Вы работаете в одной команде и будьте любезны снимать свои внутренние конфликты самостоятельно и не в ущерб тому делу, которое мы все вместе делаем. Через два дня я приеду сюда, и вы мне доложите свои соображения. Все ошибки должны быть в новой концепции учтены.

Василий Валерианович резко поднялся, показывая, что аудиенция окончена.

* * *

Стоянов проводил его до выхода, услужливо открыл дверь автомобиля и стоял на крыльце в одном костюме, пока машина Василия Валериановича не миновала пост у въезда на территорию учебного центра. Закурил, постоял задумчиво, оглядывая едва видные в темноте верхушки деревьев, потом раздраженно швырнул окурок в снег и пошел к себе. Идя по длинному коридору, машинально искал глазами любой непорядок, к которому можно было бы прицепиться и сорвать зло хоть на ком-нибудь, но непорядка не было. Первая группа специалистов закончила обучение и отправилась по своим местам, вторую группу еще не набрали, и во всем учебном центре не было никого, кроме руководства, инструкторов и немногочисленной обслуги.

Открыв дверь в свой кабинет, он увидел Зеленина, который и не подумал уходить после отбытия высокого начальства. Более того, он явно собирался немедленно начать работу над новой концепцией. Уже и бумаги разложил, и схемы какие-то на столе появились. Стоянов неодобрительно хмыкнул про себя. Сразу видно, его заместитель ни одного дня «на земле» не работал, хотя служил в силовом ведомстве и погоны носил. У практических работников испокон веку существовало непреложное правило: получив указание, не торопись исполнять, возможно, его еще отменят. А вот у тех, кто за письменными столами сидит да в аппаратные игры играет, у них-то другие правила. Делай быстрее, потому что кто первым доложил, тот и прав. Кто более оперативно подготовит бумагу, с тем начальство и согласится. Трудно Стоянову с Зелениным работать, разные они, совсем разные. Александр Петрович Зеленин – книжный червь, теоретик, бумажная душа. А Стоянов всю жизнь землю ногами топтал, преступников своими руками задерживал да за горло брал. Так, бывало, крепко брал, что раскалывались они аж до самой задницы, как гнилые орехи. А этот… Что он понимает в оперативной работе? Что он понимает в вербовке? Разве он знает, как заставить человека подчиниться и не дергаться?

– Ну что, выслуживаться собрался? – Стоянов не сумел скрыть злой насмешки. – Едва получил указание, уже кинулся исполнять?

Зеленин поднял на него хмурый взгляд. Это всегда было загадкой для Стоянова: как человек с таким круглым румяным лицом, словно самой природой предназначенным для широкой приветливой улыбки, ухитряется постоянно выглядеть хмурым, озабоченным и словно обращенным внутрь себя. Причем такое выражение лица сохранялось у Зеленина даже тогда, когда он пребывал в прекрасном настроении.

– Надо начинать работу прямо сейчас, – ответил Зеленин спокойно, будто не замечая злой иронии своего начальника. – Два дня – не так много, как тебе кажется. Можешь мне поверить, я за свою жизнь делал десятки разных концепций, это очень трудоемкая работа.

– Не морочь голову, – буркнул Стоянов, усаживаясь за стол напротив заместителя. – За полчаса все сделаем.

– Да?

Зеленин быстро сложил свои бумажки, убрал в папку и встал.

– Тогда делай. Через два дня положим Василию на стол две концепции, одну – твою, другую – мою.

– Сядь, – резко приказал Стоянов. – Концепция должна быть одна. Он сам сказал. Нечего строить из себя обиженного. Чего ему в голову вступило концепцию какую-то требовать? Первый набор прекрасно провели и без концепции. Просто приняли решение и выполнили его. Ты, что ли, воду мутишь своими псевдонаучными выкрутасами?

Зеленин молча сел и уставился на него своими непонятными глазами.

– Ладно, давай начинай, раз ты уж такой крупный специалист по концепциям, – смилостивился начальник. – И в первую очередь найди мне решение, как избежать ошибок при наборе наших кандидатов. А потом уж поговорим о том, как строить обучение.

– Надо начинать не с этого, – возразил Зеленин, снова открывая папку и вытаскивая свои схемы и записи.

– А с чего же?

– С определения цели. Мы должны четко понимать, чего хотим добиться, какого специалиста получить в итоге. Потом продумать, как его подготовить, чему и как учить. Потом прикинуть, каким должен быть человек, чтобы он смог успешно пройти курс, научиться всему тому, чему мы хотим его научить, а после окончания учебы хорошо работать. И только потом думать о том, где и как такого человека найти. Иными словами, мы должны разработать три модели. Первая – модель выпускника-специалиста. В нее входит перечень необходимых знаний и умений, а также наличие хорошей подкладки под легендирование. Вторая – модель обучающегося, или, если хочешь, курсанта. Здесь у нас должен быть перечень требований к его психологическим, физическим и интеллектуальным характеристикам, которые позволят ему успешно пройти курс. И третья модель – модель кандидата. После того, как мы с тобой разработаем эти три модели, мы начнем думать о том, как первую модель превращать во вторую, а вторую – в третью. Иными словами, выработаем принципы поиска, вербовки и обучения. Вот так, Гриша, создаются концепции. Только так, и никак иначе. А то, что ты можешь сочинить за полчаса, годится для сортира.

Стоянов с трудом подавил в себе закипающую злость. Он понимал, что его заместитель прав. Но признаваться в этом вслух смертельно не хотелось. И дело было даже не в том, что не хотелось соглашаться лично с Зелениным. Вопрос стоял куда шире. Двадцать четыре года он отдал практической работе в уголовном розыске. Почти четверть века. И все эти годы не подлежало сомнению, что наука – это туфта, детские игрушки для тех, кто хочет носить погоны и получать за это деньги, но не хочет заниматься грязной, изматывающей и опасной для жизни работой. Для таких вот «сынков», «зятьев» и «любовниц» и придумали науку в системе МВД, создали специально теплые местечки. Денежные и необременительные. Какая в ловле преступников может быть наука? Ну только что у криминалистов. Химия там всякая, биология и прочие вещи, полезные для проведения экспертизы. А все остальное – чистое надувательство, пустое сотрясение воздуха в промежутках между получением зарплаты.

И что же теперь, признавать превосходство и правоту человека, который всю жизнь корпел за столом, сочиняя научные безделицы? Нет, ни за что.

Ни за что? А как же Мамонтов и Парыгин? Это очевидные провалы, и в карман их не спрячешь. Придется соглашаться и сочинять вместе с Зелениным эту дурацкую концепцию. Может, оно и к лучшему. Зеленин, пороху не нюхавший, наверняка какую-нибудь чушь придумает. Все-таки первый-то набор провели успешно, а ведь делали так, как предлагал Стоянов. Пусть теперь попробуют второй набор провести по-зеленински. Сразу увидят, кто был прав.