Последний человек

– Не хочу. – машинально отозвался я, но тут же передумал: – Подожди, сейчас к монитору подойду, потом включишь.

– Хорошо.

Поговорить с живым человеком мне было действительно необходимо, иначе я и голосов-то не дождусь.

Рудольф выглядел не лучше меня, если не сказать хуже. Уставшие, впалые глаза и грузные мешки под ними, грязные взъерошенные волосы. Он постоянно морщился, будто ему на ухо говорили неприятные вещи, на которые он не мог ответить.

– Неважно выглядишь. – сказал Рудольф вместо приветствия.

– Кто бы говорил. – усмехнувшись, парировал я.

– Мне-то в любом случае недолго осталось.

– В каком смысле?

– Они зовут меня, Андрей. Три дня не замолкают и просят выйти. А я устал сопротивляться.

– Значит, ты уже всё решил?

– Да.

Ком подступил к горлу, и я глотком попытался продавить его обратно. Обидно мне было не оттого, что ещё одного из нас скоро не станет. Меня задело именно то, что я принял это известие как само собой разумеющийся ход вещей. Как статистик, добавляющий палочку в столбик «убыло».

– Мне будет тебя не хватать.

– Андрей, может это прозвучит грубо, ты извини, но тебе и самому осталось недолго. Не останется времени скучать.

– Ты считаешь, я следующий?

– Я не знаю этого, но ты послушай, о чём говорят колонии. Они пытаются состроить из себя крутых, бесстрашных ребят, но на деле их поджилки трясутся сильнее нашего.

– Было бы странно, если бы они не боялись.

– Вот именно, они боятся. И в первую очередь боятся сгинуть в десятках и сотнях световых лет от родины.

– И нам по-твоему легче должно быть?

– А ты бы что предпочёл? Погибнуть в перестрелке из-за безделушки или с пониманием, что идёшь к родным, выйти на улицу?

– Я бы предпочел ещё немного пожить.

– А такого варианта нет. Либо там, либо здесь. Всё просто.

– Знаешь, я всегда думал, что когда человек выходит… ну, ты понимаешь, то он уже ничего не соображает. А ты совсем нормальным кажешься. Это как-то странно.

– Всё просто. Я действительно не спятил. Я совершенно в здравом уме и трезвой памяти, а решение это принял только потому, что понял его суть.

– Звучит громко.

– Ну, как есть. Ладно, счастливо тебе оставаться, сейчас ещё с Ширил попрощаюсь и всё. Если рай или ад существует, то буду ждать тебя там. Каждый день с восьми до девяти у самого центрального кафе.

– Ты думаешь, там будут кафе?

– А вдруг? Заодно и проверим.

Он отключился прежде, чем я успел сказать ещё хоть слово. Не хотел, чтобы прощание затянулось.

Всего парой фраз Рудольф заставил меня взбодриться. Он смог убедить меня в том, что о нашей участи мечтали бы многие колонисты, если бы поняли её преимущество. Мелочь, но приятно.

***

Прошёл месяц. На карте осталось только двадцать три точки, а нас – всего трое.

Ширил не смогла пережить уход Рудольфа. Всего через неделю её разум пошатнулся. Без всяких голосов она выбежала на улицу в чём мать родила и через несколько шагов упала замертво.

А мы поставили ещё одну палочку в графе «убыло»…

Побродив по капсуле, я наконец решил заварить себе искусственного кофе, а потом сел к экрану в поисках занятия, которое ещё не вызывало отвращение.

– Набери Пхеньян. – подумав, попросил я программу.

– Конечно. Желаете включить громкую связь?

– Включай.

Джунсо долго не отвечал, позволив мне сделать несколько глотков.

– Андрей? Ты сегодня как-то рано. – он появился сонным, потёр глаза, но даже теперь казалось, что держал их закрытыми.

Обычно мы созванивались, когда в Москве уже был поздний вечер. Как раз тогда Джунсо только просыпался, а я собирался ложиться спать. Сегодня же я превратился в бунтаря и нарушил все правила.

– Да-да, прости. Просто хотелось увидеть твоё заспанное лицо.

– Только заснул ведь. Ну да ладно. Как ты? Депрессия отступила, как я посмотрю?

– Нет, но у нас временное перемирие.

– Интересно, как вы договаривались?

– Знаешь это чувство, когда просыпаешься и понимаешь, что всё не так уж и плохо? Так вот сегодня я выглянул в иллюминатор и увидел, как солнце играет в окнах дома Пашкова. По-моему Москва это самый красивый город галактики.

– Ну конечно, Москва, да. Про Пхеньян забыл?

– Вот именно так мы и договаривались.

– Когда ты вспомнил, что есть Пхеньян? Я рад, что ты наконец это понял.

– Ну всё, заладил. Ты же знаешь, что мне деревни не нравятся? На всякий случай напоминаю.

– То есть ты любишь, чтобы город был по размерам как небольшая арабская страна?

– Всё лучше, чем кучка небоскрёбов среди гор.

– Зато воздух чистый… когда-то был.

– Да уж, чего точно не хватает, так это воздуха.

– И неба голубого.

– И неба голубого… – задумчиво повторил я. – Уже днём видны звёзды.

– Ну, пока есть солнце, день с ночью ты точно не перепутаешь. – сказал Джунсо и грустно засмеялся.

– Я рад, что ты в норме.

– Так и будешь это повторять каждый раз?

– А ты против?

– Честно говоря кажется, что тебе наоборот хочется, чтобы это поскорее закончилось.

– Может ты и прав. Я сам до конца не понимаю, чего хочу.

– Бросай лучше эти глупости. Что будет, то будет, а мы пока всё равно живём.

– Знаешь, это забавно. Мне тут вспомнился один случай из детства. Как-то оторвало мне ногу и попал я в травматологию. Даже не спрашивай, как так получилось, это слишком стыдно рассказывать. В общем ногу приделали новую и положили в четырёхместную палату. Туда в тот же день попали ещё трое пацанов и уже через неделю только о том и были разговоры, кого первым выпишут.

– Ну и как ты думаешь? Кто из нас первый будет?

– Не знаю, как теперь, но тогда я ушёл предпоследним, а парень, который остался, расплакался. Понимаешь, он остался последним и ему уже не с кем было поговорить по душам.

– И к чему ты мне всё это рассказал?

– Я не хочу быть последним.

– Не волнуйся, не будешь. А я плакать не стану.

Мы тепло попрощались и выключили камеры. Я потянулся, допил остывший кофе. Не зная, чем заняться, долго осматривал капсулу. Маленькую, эргономичную, но за годы моего присутствия превратившуюся в склад старых вещей.

Я насобирал сотни две настоящих книг, не меньше дисков и кассет, какие-то смартфоны, планшеты и тысячи сувениров. В коллекции были матрёшки с правителями двадцать второго века, плюшевый медведь, подстаканники с вождями и царями, несколько бронзовых и гипсовых бюстов. Когда место стало заканчиваться, и встал вопрос, чем можно пожертвовать, я решил ничего не выкидывать, но и нового не приносить. Единственным исключением стала пластинка Магомаева, которую я до сих пор не послушал. Может теперь время пришло?

Я встал и подошёл к проигрывателю, скинул газеты с пластинки и рукой провёл по выцветшей фотографии певца на обложке. Тот антиквар, в чьей лавке я нашёл этот раритет, пришёл бы в ужас, узнай он, что собирался я сделать. Вот только теперь уже никому это не надо.