Мы пойдем с конем по полю вдвоем…

Музыкальная школа или футбол

Дед говорит моим родителям: «Отдайте Сашу в музыкальную школу – баян куплю». А в школе той экзамен вступительный, все дети поют «пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам», один я голосочком восьмилетним тоненьким – «жил-был у бабушки серенький козлик». Преподавателей мой опус не возбудил должным образом. Не приняли. Папа вечером спрашивает: «Что ж ты не мог, как все, что теперь деду скажем?»

А у меня уже планы свои были – футболом заняться. Футбол это вам не плавание от бортика к бортику изнуряющими часами или гаммы до отупения. Командная игра, с характером – для пацанов самое оно. И стал я защитником в клубе «Москвич» завода АЗЛК в мальчиковой команде 1965 года рождения.

А спустя некоторое время пришло письмо на домашний адрес: «В классе по баяну недобор, приводите мальчика». Я ни в какую!

– Не буду музыкой заниматься, меня в футбол взяли. Уже и форму выдали. Купите мне вместо баяна лучше бутсы в комиссионном магазине.

Купили.

«Манчестер-сити»

Отчего я часто груб?

Что в кармане только рупь,

Только рупь один, и то не каждый день.

Смята пачка сигарет,

Пальцы смотрят из штиблет, —

Оттого и выходить из дома лень.

Люди ездят на авто,

Носят шляпы и пальто,

Люди ходят в рестораны и едят.

У меня ж скрипит тахта,

Нет ни шляпы, ни пальта —

Вот такой живет на белом свете гад.

Зато болею я за клуб «Манчестер-сити»,

«Манчестер-сити» —

Мой любимый клуб, простите.

А всем известно, что английские фанаты —

В Европе самые суровые ребята!

Отчего я часто груб?

Что в кармане только рупь,

И таких не любят школа и ОМОН.

Если б чуточку валют,

Я б не ждал, когда нальют,

А рванул бы на Туманный Альбион.

До свидания, Рязань,

Здравствуй, милая Британь,

Вот он я – карась веселый, честный ерш.

Только все это мечты,

Спят все аэропорты́, —

И не пустят за границу без галош.

Песни и прачечная

Вот как они связаны между собой? Сейчас узнаете…

Олег Ратников, школьный мой приятель, после восьмого класса поступил в техникум. На Смоленке. Зашагал, можно сказать, во взрослую жизнь. Со стипендией и вольной формой одежды при посещении учебного заведения. Техникум – это не ПТУ какое-нибудь бестолковое, правопреемник ФЗО. Фабрично-заводское обучение, о коем шутили: «Шапка – во! ботинки – во! сразу видно – ФЗО!» В ПТУ была прямая дороженька троечникам и прогульщикам. Брали всех подряд, мастерам доставался отчаянный контингент, от которого старалась избавиться школа. Техникум все же другое. Со вступительными экзаменами и конкурсом на место. Солидно, или, как тогда проще говорили, – солидол. А у Олега еще в техникуме и ансамбль музыкальный настоящий. На вечерах выступают перед своей аудиторией, на танцах. Именно не дискотеках, а танцах. И Ратников на ритмухе (ритм-гитаре) пристаивает. Но я ему не завидовал: какой бы техникум ни был, все равно не институт. В армию заберут после обучения. А что там в армии? Ребята старшие ничего такого интересного для московского школьника не находили. Рассказывают, слушаешь – все какая-то ерундистика получается в их повествованиях. Героического мало. Ну, если не брать в расчет Афганистан, но о нем пока еще очень мало информации. 1980-й идет, войне в горах еще и года нет…

И Олег приглашает меня на свой концерт, который будет во Дворце культуры Академии имени Фрунзе. Ну приехали мы заранее, аппаратуру настроить, времени до выступления много. Подходит майор высокий ростом и говорит:

– Я начальник клуба, нужно шторы отнести в прачечную, а за это выпишу вам пропуск на все концерты афишные.

Ну, мы и понесли тюки запыленные по указанному адресу. И майор не подвел (хотя и пришлось его поискать по возвращении), выдал листочек на посещение всех мероприятий до конца года. Организовал досуг подростковый. И среди всяких невнятных москонцертовских полупенсионерских мистерий в афише значилось выступление «Веселых ребят» Павла Слободкина. Собственно, ради этого и шторы мы тащили.

Чтобы оказаться в зале того Дворца культуры, нужно проехаться на лифте на пятый этаж. Такая странная архитектура. И обычное время начала в 19.00 в тот день почему-то было сдвинуто на час. И в лифте я поднимался с человеком, у которого в руках была гитара, и по модной одежде можно было догадаться, что:

– Вы в «Веселых ребятах» работаете?

– Да.

– А я стихи сочиняю.

– Замечательно… – улыбнулся гитарист.

Видать, в моем облике читалось, что паренек я не урел непуганый, а какая-никакая творческая молодежь столицы школьного возраста.

– После концерта заходи со своими друзьями в гримерку. Расскажете, понравилась ли наша программа, мы только неделю ее обкатываем. Интересно услышать ваше мнение.

Концерт был очень добротным, по-эстрадному крепким, я даже сказал бы. И особенно понравились нам с Олегом песни того гитариста доброжелательного. Появился он на сцене не сразу. А в конце конферансье, представляя артистов, объявил: «Алексей Глызин». Фамилия, конечно, не самая звонкая. Вот, например, у того бородача, что на клавишах, – Александр Буйнов или у руководителя – Слободкин. Тот вообще вышел на аплодисменты после последней песни, в костюме отутюженном, надетом ради одного поклона. И улыбался, как актер из Голливуда.

После концерта мы, как благодарные зрители, подождали усталых музыкантов, – ну, там автографы на клочке билета. А я еще и телефон попросил у Леши. Не отказал – оставил. Будет теперь кому стишата мои сгружать.

Я же не знал тогда еще, что не очень хорошо звонить музыкантам в десять утра. Но Алексей – ничего, тактичный человек, другой бы послал куда подальше, а Леша нет. Даже подсказывал, о чем сочинять. А в шестнадцать лет надо же с кем-то из знающих людей советоваться.

Ну вот, не будь той прачечной, появилось бы у меня такое важное знакомство, а?

Самое удивительное, что в репертуаре Алексея, хотя он и знает о моем существовании, получается, ни одной песни на мои стихи нет. Должно быть, так и остался я для него тем пареньком из лифта. Со стишатами теми наивными.

Стишата

Свои первые стишата я сочинил в 14 лет. В спортлагере «Москвич». Случилось это под городом Чеховом, серединой августа месяца при чудной солнечной, безветренной погоде в пределах четырех часов пополудни. Стихи были наивные и подражательные, как и положено. Прочитал их близким друзьям по футбольной команде, сказав, что это строки из новой песни «Машины времени». Ребята оценили. Спустя день-другой я изрек им еще пару четверостиший, выдав за свежее творение группы «Воскресение».

– Здорово, где ты умудряешься все эти новинки услышать?

– Радио Moscow.

Было такое загадочное вещание на английском языке на непонятных частотах.

А еще добавилась неприятная травма. Ущемление мениска на правой ноге. Я пропускал тренировки. Свободное время посвящал сочинительству, ни перед кем не афишируя своего нового увлечения. Странная вещь – сам результат был не совсем важен. Скорее это было желание почувствовать состояние этакого зыбкого и сладостного вдохновения. Окружающий мир приобретал неизвестные до сей поры очертания, трансформировался вместе с сочиненными виршами. Вопрос, чем буду заниматься в жизни, был решен. Сомнения отсутствовали.

Прости меня, мой любимый футбол. Тренер не понимал, почему я резко сдал на поле. Нервная система на глазах перестраивалась. Из расчетливо-спортивной – в эластичную и созерцательную.

Стихи свои я вышагивал на улицах, бульварах и в парках.

Да, это был настоящий маленький поэт. Вдохновение не покидало его ни на один день. Меня тянуло из дома. Очень сожалел, что психодромы на Тверском уже рассеялись. Кусочек «хиппи» жил в моем тогдашнем сердечке. Я был записан сразу в несколько библиотек, выделяя прежде всего Некрасовскую на Большой Бронной. Самообразовывался, одним словом. Страна в то время графоманила по полной программе. Не счесть было всевозможных литобъединений. Судьба милостиво избавила меня от них. Подарила круг общения таких же подростков – Дима Пёрышков, Саня Басов, Алла Рябова и Кирилл Рыжков. Набиралось нас человек пятнадцать. По понедельникам мы собирались в музее Маяковского, читали друг другу свои творения. С шести вечера и до закрытия. Абсолютно бесконтрольно. После всей ватагой шли в чайную на Мясницкой. Теперь там ресторан «Самовар». Тоже хорошее место. Только с повышенной буржуазностью. И ничто не напоминает о буфетчице тете Глаше с ее пирогами и горячим чаем. Также мы проводили вечера поэзии, «Москвавечер», в Замоскворечье. Шумели от души. Первая влюбленность тоже относится к тому периоду.

Осень-государыня

Осень-государыня,

Вам одной покаюсь, —

Светлыми дубравами

Я бреду, скитаюсь.

Осень-государыня,

Болен я невольно

Песнями усталыми,

Звоном колоколен.

Горько мне воочию

Видеть, как в костре

Сгорают листья…

Выйду к дому отчему —

Пусто на дворе…

У беды повадка – лисья.

Осень-государыня,

Руки вам целую

За рябины зарево,

За печаль земную.

«Побеседуй со мной, побеседуй…»

Побеседуй со мной, побеседуй,

На плохую погоду посетуй —

Зарядили с июня дожди,

Яблок к Спасу от лета не жди.

Побеседуй о дальнем, о ближнем;

Что смешным был и часто излишне.

Про себя улыбнись, побрани

За отсутствия долгие дни.

Незаметно шиповника запах

Предвечерье внесет в мокрых лапах,

И покажется: нужно идти.

Побеседуй со мной, как прости.

Побеседуй со мной, вечеруя,

Сумрак легким дыханьем чаруя.

Еле влажной ладонью коснись,

И разденься, и сном притворись.

И качнется уют этой ветхой

Дачи, деревце с веткой

Вдохновенною в темном саду…

Побеседуй, я скоро уйду.

Побеседуй, я скоро уеду,

Дальше, дальше слоняться по свету.

И, прощаясь, случится рассвет

Самым нежным без всяких примет.

«Бывает, что жизнь и не балует…»

Бывает, что жизнь и не балует,

Бывает – сплошной переплет.

И только лишь добрая бабушка

Утешит тебя и поймет.

Мы все для нее дети малые,

Примчишься сквозь ветер и дождь —

Ладони ее исхудалые

К губам осторожно прижмешь.

Расскажешь про тайны укромные,

Любовных баталий бои —

Мы все для нее внуки кровные,

За каждого сердце болит.

Для каждого слово хорошее

Найдет за вечерним чайком

И скромный гостинец положит нам

В дорожную сумку тайком.

У бабушки комнатка светлая,

Глаза – в мире ласковей нет.

Молитвой ее беззаветною

Я с детства храним и согрет.

Глядит на меня, улыбается,

И ходики тихо тик-так…

Отрада моя, здравствуй, бабушка,

Прости, если что-то не так.

Розовые годы

Какие дни стояли в сентябре,

Какие мысли голову кружили!..

Я убегал из дома на заре,

Что за девчоночки со мной дружили!

Как волновались мама и отец,

Как вызывала тетя «неотложку»!

«Ну молодец, – твердили, – молодец…»

Я так любил потертую одежку.

Какие дни стояли в сентябре,

Какие мысли голову кружили!

Как до утра мы пели во дворе,

Как мы дружили, жили – не тужили!

Как день рожденья праздновал сосед,

Каких кудрявых только не кадрили,

Как я гулял в свои семнадцать лет,

Что нагадали мне, что надарили!..

Няня

Не брани меня, милая няня,

Непутевого, не брани.

Я на шлюпочке в океане,

Сохрани меня, сохрани.

Нянька-няня, достань игрушки,

Нянька-няня, спать уложи.

Я с веселой дошел пирушки —

Клены вольные так свежи!

Я на шлюпочке весь промокший,

Замотался грести-грести.

Изнемогший весь, весь продрогший,

Обувь грязную мне прости.

Нянька-няня, достань игрушки,

Нянька-няня, спать уложи.

Я с веселой дошел пирушки —

Дюже девушки хороши!

Не брани меня, милая няня,

И проказы не выдавай.

Не брани меня, нянька-няня,

Я любимый твой шалопай.

Нянька-няня, достань игрушки,

Нянька-няня, спать уложи.

Я с веселой дошел пирушки,

Ты мне сказочку расскажи.

Полюби меня

На окраине белого города

Приютилась часовня ветхая,

Никого кругом, только голуби

Колобродят, печали не ведая.

Озоруют они, безгрешные,

Безобидные, знай балуются!

А над городом – грозы вешние:

Никого не найдешь на улице.

Виноватые люди здешние,

Люди здешние – боязливые.

И пугают их грозы вешние,

И пугают их грозы с ливнями.

А ведь тоже вам снились голуби

И часовня, от ветра ветхая,

На окраине белого города,

На окраине города белого.

Бедное сердце

Ой, до чего ж до дома далеко!

Далеко мой путь, далеко…

Бедное сердце нет-нет, да ёкнет,

А гармонь поет знай свое.

Сердце, не бойся, не бойся, небось

Столько всего повидать довелось!

Веруй, надейся, влюбляйся и смейся —

Небо родное увидим авось.

Бедное сердце, печалиться брось!

Сердце, не бойся, не бойся, не бойся!

Я никогда не верил приметам,

Я не ведаю, где приют.

Песни мои гуляют по свету,

А случись что – не продадут.

Спой мне, утренних улиц ветер

Снилось мне давнее время чудес,

Дом на окраине, клены до небес.

Я проснулся ранним утром,

Оглянулся – будто бы воскрес.

Я забыл все печали свои,

Что тревожили зря.

А за окном зацветал

Нежный город.

Спой мне, утренних улиц ветер,

День завтра будет светел,

Спой мне об этом, спой мне,

О хорошем напомни.

Спой мне, ветер рассветных улиц,

Спой так, чтоб все проснулись

И улыбнулись дети.

Ветер, ты спой мне.

Дом на окраине, клены в окне,

Давнее время вновь пришло ко мне.

Безотчетная надежда

Вновь побыть с тобой наедине.

Очень жаль – мы другие теперь,

И не встретиться нам.

Но все такой же цветет

Нежный город.

«Как будто бы вчера…»

Как будто бы вчера

Звенели наши песни под гитару.

Как будто бы вчера

Гуляли мы в обнимку по бульвару.

Как будто бы вчера

Ты первый раз распутывала косы,

И нежные ветра

Ласкали твои слезы, твои слезы.

Побудь со мной чуть-чуть,

Чудесный вечер подарил нам встречу.

Спроси о чем-нибудь —

Я снова невпопад тебе отвечу.

Как будто бы вчера

Решали мы отважную задачу.

Как будто бы вчера

Не спрячу я веселых глаз, не спрячу.

Институт

Время двигалось. Сносно обучаясь в школе, я без проблем поступил в Московский электротехнический институт связи. Выбор был обусловлен близостью к дому. На электричке от станции Вешняки до Новой минут десять. За окном прекрасные пейзажи Кусковского парка. В любое время года. А еще, при первом свидании с альма-матер, помню, поразила меня парадная лестница, точней перила. Не знаю, осталась ли эта антикварность доселе по адресу Энергетическая улица, 8. Мне все равно было, какое получать образование. Вопрос-то, чем я буду заниматься, уже имел свой ответ. А в институте плохому не научат.

Володя Похвалинский, мой сокурсник, поддерживал мои начинания. С ним поэтический криз случился на студенческой скамье, поэтому в его понимании я был уже маститый, проверенный персонаж. Еще бы – увидав нашу компанию на поэтических вернисажах, нельзя было не заразиться сочинительством.

– Сыр Похвалинский или Володя Пошехонский, – представлялся мой товарищ.

Однажды на лекции по истории КПСС профессор Иовлев строго спросил:

– Вот вы, вихляете там на последней парте, как ваша фамилия?

– Похвалинский, – еле промямлил Вовка.

– Как-как?

– Похвалинский.

– Да кто ж вас так назвал! И как вы себя ведете! Вашу фамилию, раз услышав, уже не забудешь. И как же вы собираетесь сдавать мне экзамен с таким поведением? Марш на первый ряд!

Володя радостно рассказывал всем эту историю. Она имела успех у девушек. Историк КПСС понимал, о чем говорил. Об умении маскироваться, надо полагать.

Напечататься в газетах, журналах молодому поэту с улицы в стране СССР не представлялось никакой возможности. Хотя и поэтических страничек в печатных изданиях было поболее нынешних, но я уже обмолвился – графоманили кто во что горазд. И куда тут еще молодая поросль, восемнадцати годков от роду! Тогда молодым поэтом запросто считался паренек сорокалетнего облика с комсомольским румянцем. С закалкой на трудовом фронте, женат-разведен-женат, пьет-пьянеет в меру, задорен, наладил знакомства в творческих союзах. Правила игры были понятны, и никто из нас особо не напрягался. Опубликованными свои стихи ты никогда не увидишь, поэтому расслабься и сочиняй в свое удовольствие. Что мы и делали по мере таланта. А я еще смекнул: чтобы быть услышанным – пиши песни. Аудитория найдется. Пусть и небольшая. Главное – пиши.

Четвертый метод

Петр Александрович Попов. Неистовый преподаватель. Доцент, но для меня он был академик. «Теория линейных электрических цепей» – вот как именовался предмет его лекций. И расчет этих самых цепей – дело не пустячное. Фундаментальные открытия в этой области случились в предыдущем веке. До этого никаким электричеством не пахло. Одни лучины. На крайняк – свечки. И наш Петр Александрович, живой и осязаемый, рассчитал эти самые цепи своим методом. То есть в чистом виде встал в ряд Эдисона, Белла, строгие портреты коих украшали наши лабораторные кабинеты. А Петр Александрович, в меру рассеянный, как все ученые, перепачканный мелом, в стареньком костюме, тронутом перхотью, устало бредет коридорами института связи.

Наверное, ему завидовали коллеги, если он так и не стал профессором, хотя все называли его метод поповским. Это сродни тому, что при жизни твоим именем назовут проспект. Или город. И ты в нем живешь. Это тешит самолюбие. Во всяком случае, мое бы – точно. Того возраста. А Попов называл свое великое открытие только как «четвертый метод». Не иначе. Хотя, конечно, знал, что для всех-то он уже давным-давно не обезличенный четвертый, а именной поповский. В ту пору, в ту эпоху были популярны фильмы о скромных ученых. Сейчас, впрочем, тоже.

Как у всех юных дарований поэтического фронта, места наши были на последних рядах аудиторий. Именно там поэты, художники, певцы, композиторы, футболисты. Все, из кого выходят более-менее приличные люди после технического вуза. И вот как-то на одной из лекций Петр Александрович поверг меня в смятение. Видя, что студент Шаганов ничего не делает, а студент Шурухин (тоже разгильдяй) просто спит, он подошел к нашей безалаберной парте. Негромко, но твердо сказал:

– Ну-ка, встаньте оба. Вы на что рассчитываете? Ничего не делаете и думаете, что на экзамене я поставлю вам двойки? Даже не надейтесь. Я поставлю вам три, и пусть вам всю жизнь будет стыдно.

Мы стояли не шелохнувшись. И думали – пусть нам всю жизнь будет как-то не по себе, только поставьте нам ту самую несчастную тройку.

Жил Петр Александрович в Подмосковье. В Малаховке. Должно быть, это ему нравилось. Свежий воздух, пиши себе книги по электричеству. До работы добирался на электричке. Путешествия минут на сорок. А мотаться в столицу, кроме как преподавать, надобности особой не было.

В Малаховке есть, наверное, и до сих пор институт физкультуры. В нем учились симпатичные девушки. Симпатичные девушки знакомятся с молодыми поэтами. По-другому не бывает. Зима, лес, дачный поселок – мы с моим приятелем остались с ночевкой. Девчонки занимались то ли плаванием, то ли лыжами. Не суть. Все обаятельны, привлекательны – влюбляйся не хочу! И вот в середине нашей вечеринки одна из пловчих-лыжниц спрашивает:

– Вот вы пишете стихи – это хорошо. А где вы учитесь или работаете?

Мой приятель говорит:

– Вот Саша у нас студент института связи. Девиз у них – «Связь без брака»!

– Вот как, а у меня там дядя преподает.

Ну, мало ли чьи там дяди преподают! Одних факультетов целых шесть, студентов восемь тысяч. Не считая вечернего обучения.

– Может, знаешь, Саш, – Петр Александрович Попов. Я у него любимая племянница, он сам одинокий человек. Хочешь, скажу ему – он тебе пятерку поставит без экзаменов. За стихи.

Я чуть не поперхнулся.

– Слушай, я тебя очень прошу. Не говори своему дяде, что мы с тобой знакомы, что вот уже первая бутылка «андроповки» заканчивается, а то мне точно в следующий семестр не перебраться. Не изучать электрические цепи.

Короче, «отлично» у меня в аттестате по этому предмету. Все выучил – от и до. Все методы. Особенно поповский. Вдруг, думаю, подруга все-таки расскажет дяде про то, «как мне дороги подмосковные вечера». А у Шурухина – тройка.

Вот живет человек, а в душе у него кошки скребут. Электрические.