Читать книгу: «Нулевой порог»

Пролог

Когда началась Эпоха Контроля, никто не заметил её сразу. Всё пришло постепенно: от хаоса, к страху, от страха – к порядку. Мир, переживший череду кризисов, устал от боли. Войны, катастрофы, эпидемии – всё это стало фоном, на котором человечество выбрало простое решение: отказаться от того, что делает его уязвимым.

Так было создано основание Системы – глобального алгоритма гармонии, построенного на подавлении эмоций. Первые добровольцы отказались от гнева. Затем – от боли. Позже – от любви. Не из жестокости. Из логики. Ведь если нет страсти, нет и насилия. Если нет тоски, нет и безысходности. Если нет любви… нет и потерь.

Архитекторы Порядка – те, кто проектировал систему, – верили в утопию через стерильность чувств. Эмоции стали сбоем. Их стирали. Их обнуляли. Из памяти, из тела, из языка. Людей переписывали. Чистили. Превращали в ровных, спокойных граждан, без лишнего внутреннего шума. Илиан был одним из них.

Илиан не просто исполнял приказы – он был тем, кто разрабатывал алгоритмы стирания, оптимизировал методы психологического давления. Он не просто выключал память – он знал, как ломать личность так, чтобы она больше не поднималась. В отделе его называли "Хирургом памяти" – за чистоту работы и холодную точность.

Он проводил процедуры без малейшего колебания. Узлы страха, зоны эмоциональных связей, следы чувства – всё стиралось по протоколу. Иногда испытуемые кричали. Иногда – молчали. Илиан не делал различий. Для него все они были отклонениями. Ошибками. Нарушениями порядка.

Когда один из испытуемых начал смеяться во время процедуры – истерично, до хрипоты – Илиан просто усилил напряжение. Смех прекратился. Он сделал пометку в протоколе: «нестабильная реакция. Подлежит полной реконфигурации». И пошёл дальше.

Он верил, что делает правильное. Он верил, что чистый мир возможен лишь при абсолютном контроле. И только спустя годы, в других снах, к нему вернулись лица. Не образы – а чувства. И тогда… тогда всё начало меняться.

Он помнил, как нажимал кнопку.

Не дрожащей рукой, не с сомнением. Холодно. Чётко. Каждое нажатие запускало процесс стирания: память, эмоции, история – исчезали, оставляя лишь серую оболочку. Он смотрел в глаза тем, кого стирал, и не чувствовал ничего. Ни жалости, ни гнева. Только удовлетворение от чистоты результата.

Тогда он был одним из тех, кого называли Архитекторами Порядка. Его обучили блокировать сочувствие. Вживили модули контроля. Научили видеть людей как данные. Он гордился своей эффективностью.

Однажды к нему привели мальчика. Семь лет. Пытался защитить мать, когда её увели. Мальчик молчал, но в глазах – пылал ужас. Илиан смотрел на него как на сбойную ячейку.

– Удалить воспоминание? – спросил оператор.

– Полное подавление, – ответил он. – Без следа.

Они выполнили приказ. А Илиан отвернулся до конца процедуры – не потому, что не мог смотреть. Потому что не было смысла. Тогда он ещё не знал, что именно этот взгляд вернётся к нему много лет спустя. Во сне. В тишине. В колебании сигнала.

Ночь опустилась на мегаполис, как занавес из свинца, лишённый звёзд и надежды. Высокие башни, иссечённые неоном, отражали тусклый свет дронов, патрулирующих небо, словно стражи чужого разума. Ни звука птиц, ни шороха ветра – только равномерный гул энергосетей и редкие щелчки систем наблюдения, вращающих объективы в поисках отклонений.

Илиан Рэо стоял на краю смотровой платформы, вглядываясь в город. Его глаза – серые, как жидкий металл, казались пустыми. Он был точен, аккуратен, в нём не было ни единого сбоя. И всё же – в глубине, как крошечный осколок стекла под кожей, что-то оставалось. Что-то неуловимое.

Он сжал перила. Металл под пальцами был холоден, стерилен. Всё в этом мире было стерильным – от архитектуры до лиц прохожих. Никаких всплесков эмоций. Никаких вздохов. Система позаботилась об этом. Эмоции были объявлены источником всех бед. Их приручили. Потом – изгнали. Последних носителей чувств подвергли коррекции или затерли в протоколах. «Программа Чистоты» сработала идеально. Он был частью этой чистоты. Безукоризненной. Логичной.

Но по ночам…

Иногда в снах он видел комнату. Маленькую. С деревянными стенами и запахом хлеба. Видел женщину, лицо которой становилось всё расплывчатей с каждым разом. Он ощущал, как её ладонь скользит по его волосам, как она напевает что-то, чуть слышно, с тревогой в голосе. Там, в этой памяти, всё было слишком живым. Слишком настоящим. Слишком опасным.

Он просыпался с тенью в груди. Это нельзя было назвать болью. Это нельзя было назвать ничем. Потому что слов для этого не существовало. Их стерли.

Когда он был ребёнком, ему часто говорили: «Ты не должен чувствовать. Ты должен быть полезным». Люди в белом приходили регулярно. Вводили инъекции. Проверяли реакции. Стирали воспоминания. Но часть Илиана – та, которая цеплялась за запах жасмина и звук маминых шагов – пряталась глубоко. Слишком глубоко, чтобы её нашли сразу.

Сегодня в его руки попал лист бумаги. Настоящий. Не цифра. Не код. Бумага. Шершавый край, едва различимый запах пыли, и слова: «Если ты читаешь это – ты ещё жив».

Он долго смотрел на эти строки. Словно они глядели на него в ответ.

Порыв ветра, не предусмотренный системой климатического контроля, взъерошил его волосы. Илиан поднял лицо к небу. Оно было черным, безразличным, как всё вокруг. Он задержал взгляд. Дольше, чем позволено. И это было уже нарушением.

Внизу продолжал жить город. Миллионы окон. Миллионы лиц. Все – одинаково спокойны. Все – лишены чувств.

Он спрятал бумагу в складку подворотника и развернулся. Протокол не предусматривал прогулок вне режима. Но он не спешил возвращаться.

А где-то в глубине, как затерянный в механизме шёпот, звучала мысль:

А если это не сбой?

Глава 1

Центральная Жилая Ячейка 7-Э была точной копией остальных тысяч ячеек, расположенных в мегаструктуре комплекса: прямоугольная капсула из стеклокомпозита, приглушённый серый свет, встроенные панели наблюдения и сенсоры контроля ритма. Ни одного зеркала. Ни одного лишнего предмета. Только кровать, умывальный блок и терминал идентификации личности.

Когда Илиан открыл глаза, он не моргнул. Его взгляд сразу нашёл угол помещения, где обычно появлялся голографический прогноз – и он появился: температура стабильна, уровень тревожности – 0,0.

Он сел, медленно, точно, как обучали. Пальцы легли на поверхность умывального блока, и он замер на долю секунды. Материал был прохладным. Не холодным – запрограммированным. Он задержал руку чуть дольше. Это было… необъяснимо. Он не зафиксировал отклонение. Просто отметил: сенсор не сработал сразу.

Он умылся, расчёсывая пальцами волосы по протоколу, и взглянул на себя в поверхность панели. Там – лицо. Его. Бледное, правильное, лишённое индивидуальности. Всё так, как должно быть.

Только один момент выбивался: взгляд. Он был слишком… настоящий.

Илиан надел форменный комбинезон Регулятора, пристегнул эмблему: R-Ø7. Положение высокого уровня, с расширенным допуском. Он чувствовал её вес – микрограммы титана и голографического стекла. Но почему-то сегодня эмблема ощущалась иначе. Как если бы она – давила.

Он вышел из ячейки в точно установленное время, шаг в шаг с соседними Регуляторами, каждый из которых двигался синхронно, как шестерня в механизме. Он не знал их лиц. Не обязан был знать. Они не знали его.

Двигаясь по транспортной трубе, он скользил по гравитракционной линии, а за прозрачной стенкой проплывали уровни города: от инженерных шахт до сектора информации, от зоны переработки до коридоров Совета. Ни одной живой ноты. Только движение.

Но когда он встал у дверей архива 7-А – на его запястье мигнул микросенсор. Оповещение. Вибрация длилась меньше секунды. Незарегистрированный объект в зоне 19-В. Странно. Это не его сектор. Но код доступа совпадал с его профилем.

Он не стал сразу отвечать. Не открыл канал. Просто посмотрел на цифры и почувствовал… что-то. Щекочущее внутри. Тревожное? Нет. Предчувствие. Когда двери архива открылись, воздух ударил ему в лицо сухим запахом старой пыли. Это было невозможно. Воздух был фильтрован. Но он почувствовал, и, остановившись на пороге, впервые за много лет понял: он не знает, что найдёт внутри.

Глава 2

Архив 7-А находился глубоко под землёй – в секторе, где даже шаги звучали иначе. Глуше. Будто сами стены вбирали звук, не желая, чтобы что-то нарушило их вековое молчание.

Илиан ступал по полу, освещённому редкими линиями подсветки, встроенной в стены. Свет был холодным, голубовато-серым, как свет над операционным столом. Его шаги, ровные и выверенные, всё же слегка отдавались эхом. Раньше он не замечал этого – сегодня заметил.

Проходя мимо капсул хранения, он ощущал, как кожа реагирует – еле ощутимой дрожью, будто воздух здесь был плотнее. Каждая капсула была как саркофаг. Внутри – образы прошлого. Отфильтрованные. Очищенные. Контролируемые.

На мониторе терминала вспыхнул сигнал: «Доступ разрешён.

Капсула 432-Г».

Он прошёл вдоль стеклянных колонн, остановился перед нужной. Капсула была чуть шире остальных. Углы её корпуса были стёрты временем, хотя визуально всё оставалось в идеале. Стекло чуть мутное – на грани допустимого. Внутри – файл.

Он коснулся панели. Стекло отозвалось мягким щелчком и открылось. Воздух внутри пах… не стерильностью. А бумагой. Старой, живой бумагой. Он даже не знал, как описать это ощущение – будто прикоснулся к чьей-то памяти.

На дне капсулы лежал предмет. Прямоугольный. Тонкий. Пожелтевший от времени.

Он осторожно взял его в руки. Бумага. Настоящая. Не реплика. Не архивный образ.

На ней – несколько строк, написанных от руки:

«Если ты читаешь это – значит, кто-то ещё помнит. Кто-то ещё слышит. Кто-то… чувствует.»

Илиан замер.

Слова казались простыми. Но в них было что-то… невыразимо человеческое. Он провёл пальцем по неровностям чернил. Почерк был живой, с дрожью. Не идеальный. Настоящий.

В груди сжалось. Что-то вспыхнуло – на грани узнавания. Ощущение, будто он видел эти буквы раньше. Или знал того, кто их писал.

Позади него щёлкнул один из датчиков давления. Он обернулся мгновенно – но в проходе никого не было.

«Контрольный отклик зафиксирован» – высветилось на краю интерфейса.

Он медленно сложил бумагу, спрятал её внутрь комбинезона – под слой, защищённый от сканирования. Терминал засветился красным: «Сессия завершена. Выход за пределы лимита хранения. Нарушение протокола».

Он не стал отвечать. Вышел. Не спеша. Не оглядываясь.

На запястье вновь дрогнул сенсор. Новое сообщение. Без отправителя.

«Ты не один.»

Он остановился.

И в этот момент, пусть на долю секунды – впервые за много лет – в уголке его губ дрогнула мышца. Неуверенно. Едва заметно.

Но это был почти жест. Почти… эмоция.