Я шел на небо…

У Мао Цзэдуна своя связь с Москвой – мощная радиостанция, свои коды, но он продолжает посылать телеграммы в Кремль через Владимирова. В одной из них Мао пишет, что компартия играет ведущую роль в судьбе Китая, от неё зависит спасение страны и победоносный исход войны с японскими империалистами.

Восемь часов подряд азартно, горячо Мао Цзэдун говорил в тот день с Владимировым. Назавтра он мог лишь вяло пожать руку и тяжело, вперевалку бродить по комнате. Всё чаще зябко сутулился, долго рассеянно молчал, положив руки на колени. Разъясняя позицию руководства КПК в переговорах с американцами, интересовался отношением Советского Союза к советско-японскому пакту о нейтралитете. Устало улыбаясь, посматривал на Владимирова. На ватной одежде Мао отражались смутные тени оконного переплёта.

* * *

Седьмого января 1945 года Мао выглядел очень уставшим. Ходил по кабинету, сгорбившись.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Владимиров.

Стоя у стола, Мао Цзэдун перебирал бумаги.

– Я похож на старика, – ответил медленно, прихлебнул чай из стакана. – Устал. Готовлю документы к съезду компартии.

После паузы Мао сплюнул.

– Много курить вредно. Засыпал пеплом штаны, насорил окурками. Болезнь отнимает силы… – И снова пауза. – Соединённые Штаты считают, что установят новый порядок не только в нашей части земного шара, но и везде. Миссия мира! Как только в Европе будет покончено с фашизмом, они попытаются утвердиться на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии. Они полагают, только от них зависит, в конце концов, какой станет Япония. И не только она.

Мао задумчиво посмотрел на Владимирова:

– В мире сейчас дуют два ветра: либо ветер с Востока довлеет над ветром с Запада, либо ветер с Запада довлеет над ветром с Востока. Скоро ветер с Востока наберёт силу.

Ещё больше сгорбившись, он устало сел за стол.

– Умереть суждено каждому, но не каждая смерть имеет одинаковое значение, – сказал он, закрыв глаза. – Древний китайский писатель Сыма Цянь говорил: «Умирает каждый, но смерть одного весомее горы Тайшань, смерть другого легковеснее лебяжьего пуха».

– Вам надо отдохнуть, – по-дружески предложил Владимиров.

– Есть старинная китайская притча, – продолжил Мао. – В древности на севере Китая жил старик по имени Юй-гун с Северных гор. Дорогу от его дома на юг преграждали две большие горы – Тайшаншань и Ванъушань. Вместе со своими сыновьями Юй-гун решил срыть эти горы мотыгами. Другой старик по имени Чжи-соу, увидев их, рассмеялся: «Всё это глупости! Где уж вам срыть две такие горы!» Юй-гун ответил ему: «Я умру – останутся мои дети, дети умрут – останутся внуки, и так поколения будут сменять друг друга бесконечной чередой. Горы высоки, но выше стать они не могут. Сколько сроем, настолько они и уменьшатся». Юй-гун принялся изо дня в день рыть горы. Это растрогало Бога, он послал на землю двух святых, которые унесли эти горы.

Мао пристально посмотрел на Владимирова и продолжил:

– Сейчас империализм и феодализм как две большие горы давят своей тяжестью на китайский народ. Коммунистическая партия Китая решила срыть эти горы. Мы должны трудиться, и мы тоже растрогаем Бога. А Бог этот – не кто иной, как народ Китая. Если весь народ поднимется, чтобы вместе с нами срыть эти горы, неужели мы их не сроем?

Собравшись с силами, Мао Цзэдун встал из-за стола.

– Пётр, вы читали в европейских газетах рассуждения о неподсудности гитлеровского генералитета?

– О том, что судить надо одного Гитлера?

– А все остальные ни в чём не виноваты! Нет, судить надо всех! Немецкие генералы – профессиональные убийцы, опора фашизма. Должен быть военный трибунал в Европе, должен быть трибунал на Дальнем Востоке. Японцев надо судить! Китайский народ потерял тридцать пять миллионов жизней! Кто ответит за это?..

* * *

Большинство японцев верили официальной пропаганде, что на территории Маньчжурии на основе принципов «вандао» создаётся идеальное государство пяти наций: монголов, маньчжуров, китайцев, корейцев и японцев.

Вслед за захватившей северо-восток Китая японской армией осваивать Маньчжурию отправились тысячи японских крестьян, рабочих, торговцев, учёных, журналистов. Это было словно поветрие! Японцы верили, что ведут войну ради процветания своей страны, на величии которой будет основан мир в Азии, а Маньчжурия жизненно необходима каждому японцу, и нет ничего ужасного в унижении, разграблении и уничтожении китайцев. Несогласных тут же обвиняли в нарушении «Закона об охране общественного порядка», объявляли государственными преступниками и репрессировали.

Подготовку бактериологической войны японская армия начала вскоре после захвата Маньчжурии. В 1933 году на юго-востоке Харбина был создан секретный научно-исследовательский центр подготовки и ведения бактериологической войны, позже получивший название Главной базы Управления по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии. Чтобы скрыть истинное назначение этого военного формирования, оно было названо «Отрядом Камо» по созвучию с одним из населённых пунктов в Японии.

В 1936 году по требованию японского генерального штаба и по указу императора для претворения в жизнь в лабораторных условиях экспериментов по разработке и массовому производству бактериологического оружия были сформированы и переданы Квантунской армии две крупные части, получившие позже наименования Отряд 731 во главе с занимавшимся до этого разработкой бактериологического оружия в Военно-медицинской академии Японии микробиологом, генерал-лейтенантом Исиро Исии и Отряд 100 во главе с генерал-майором ветеринарной службы Юиро Вакамацу.

Отряд 731 был организован главным образом для подготовки бактериологической войны против Советского Союза, Китая, Монгольской Народной Республики. Отряд 100 занимался разработкой бактериологического оружия для заражения пастбищ и водоёмов, для уничтожения скота и конницы противника.

Тринадцатого июня 1938 года район в двадцати километрах от Харбина, в провинции Биньцзян, у посёлка Пинфань был объявлен особой военной зоной Квантунской армии. Тридцать шесть квадратных километров окружены рвом и забором с подключенной к высокому напряжению колючей проволокой. Меньше чем за год здесь были построены учебный центр, многочисленные лаборатории, лекционный зал, жилые помещения для трёх тысяч человек, автономная электростанция, железнодорожная ветка, тюрьма примерно на сто человек, стадион, синтоистский храм, аэродром с собственной авиацией и противовоздушной обороной, обязанной сбивать любые пролетающие самолёты. «Отряд Камо» перебазировался сюда в 1939 году, затем он был переименован в «Отряд Того», а в августе 1941 года, после боевых действий у Халхин-Гола, – в «Маньчжурский Отряд 731».

Попасть в Отряд 731 можно было только через секретный пункт связи в центральном районе Харбина. За воротами этого трёхэтажного здания, построенного из красного кирпича в виде буквы «П», скрывался небольшой внутренний дворик, въехать в который могли лишь специальные машины или автобусы. Переодевшись в гражданское, сотрудники Отряда 731 выходили отсюда в город, смешиваясь на его улицах с прохожими.

Выехав из Харбина, примерно через час автобус приближался к месту расположения Отряда. Среди широкой равнины неожиданно, словно видение, возникали облицованные редкой по тем временам особо прочной плиткой молочно-белого цвета прекрасный дом и не менее прекрасная стена.

Судя по официальным документам, в Отряде 731 научно-исследовательской работой по подготовке бактериологической войны занимались более двух тысяч шестисот учёных, так называемых военных специалистов и вольнонаёмных медиков и биологов с высшим образованием и опытом практической работы. В Отряде с использованием «брёвен» работали двадцать исследовательских групп. Группа Кисахары изучала воздействие вирусов на организмы «брёвен», группа Танаки – насекомых, группа Эдзимы – дизентерией, группа Иосимуры исследовала обморожения, группа Такахаси – заражение чумой, группа Минато – холерой, группа Танабэ – тифом, группа Футаки – туберкулёзом, группа Ооты – сибирской язвой, группы Икамото и Исикавы – патогенезом, группа Якэнари – производством керамических бомб, группа Карасавы – производством бактерий.

Одним из направлений в фармакологии в те годы было изучение действия различных ядов на организм человека. В Отряде усиленно занимались производством смертельных для человека соединений синильной кислоты и поиском противоядий к ним. Эффективность изготовленного яда, минимальную смертельную дозу и способы приёма яда испытывали на «брёвнах».

«Брёвнами» в Отряде 731 были попавшие в плен китайцы, монголы, русские, корейцы, схваченные жандармерией и спецслужбами Квантунской армии участники антияпонского сопротивления и похищенные с улиц Харбина мужчины, женщины, старики, дети. Все они отправлялись в тюрьму Отряда 731.

«Брёвна» не имели ни имён, ни фамилий. У каждого – трёхзначный номер, в соответствии с которым «бревно» распределено в качестве материала в определённую исследовательскую гру ппу.

В центре блока «ро» – двухэтажное бетонное здание тюрьмы. «Склад брёвен» делился на седьмой мужской корпус и восьмой женский. Так как женских «брёвен» было меньше, чем мужских, то восьмой корпус часто заполняли и мужскими «брёвнами». В зависимости от цели исследования «брёвна» помещались в одиночные или общие, рассчитанные на десять «брёвен» камеры.

Изредка заключённых по одному выпускали из камер. Из коридора они выходили на улицу, оттуда – в засаженный травой внутренний двор. Им разрешали разве что размяться на прогулке, время от времени стричь газон, прочищать площадку от небольших камней. Убежать из замкнутого внутреннего двора было невозможно.

Хозяйственное управление Отряда 731 занималось не только кадрами, финансами и канцелярией. В его подчинении находилась и съёмочная группа, фиксировавшая на фото и на шестнадцатимиллиметровой киноплёнке многочисленные эксперименты над «брёвнами». Группа печати публиковала научные данные в журналах. На предназначенных для будущей бактериологической войны топографических картах были обозначены особо важные в тактическом отношении объекты: источники питьевой воды, реки, колодцы.

Между общим и плановым отделами хозяйственного управления была расположена так называемая комната усопших. В мерцании лампад её стены были увешаны фотографиями сотрудников Отряда, погибших во время экспериментов по производству бактериологического оружия.

По штатному расписанию в Отряде должно было быть три тысячи человек, но постоянно не хватало от двухсот до пятисот. Довольно много было вольнонаёмных женщин, начиная с медсестёр Отрядного госпиталя, которым было запрещено входить в блок «ро». Все служащие Отряда и члены их семей давали расписку следующего содержания: «В случае моей смерти, независимо от её причин, даю согласие на вскрытие моего тела».

Если в жандармерии или в лагерях для военнопленных людей пытали, унижали и практически не кормили, то в тюрьме Отряда 731 «брёвен» не допрашивали, не заставляли работать, кормили три раза в день, в том числе десертом и фруктами. Для опытов требовались физически здоровые «брёвна». Женские «брёвна» использовались в основном для изучения заражения, а затем для исследования венерических заболеваний.

Интенсивные эксперименты приводили к активной циркуляции «брёвен» – на мужском и женском «складах» ежедневно их было не больше трёхсот. Каждые два-три дня списывались два-три «бревна», на смену которым тут же поступали два-три новых.

Для применения бактериологического оружия требуются точные данные о том, как происходит заражение тем или иным видом бактерий. При каких условиях здоровые люди заболевают чумой или холерой? В результате чего они умирают или выздоравливают? При изучении заражения и развития заболевания для каждого вида бактерий проводились клинические опыты, накапливались данные. Достоверные результаты могли быть получены только на основе длительного изучения добротного экспериментального материала. Подопытные должны быть здоровы, их запасы должны постоянно пополняться.

Для ведения бактериологической войны необходимо распространить большое количество бактерий в тылу противника или на передовой. Такие военные операции в японской армии осуществлялись Отрядом 731. При малейшей ошибке или оплошности могла возникнуть опасность заражения японских солдат. Кроме того, вступление японской армии на заражённую территорию должно быть максимально безопасно – и здесь огромное значение имела разработка профилактических мер, создание вакцин против чумы, холеры, сибирской язвы и других заболеваний.

* * *

Всё больше бледнея, Мао Цзэдун говорил и говорил об Отряде 731, о том, как в нём одним поворотом вентиля во все тюремные камеры подавался ядовитый газ, о том, как по коридору первого этажа блока «ро» по тонким рельсам в четырёхколёсных вагонетках в специальных тяжёлых металлических сосудах вывозились на склад произведённые бактерии. Лишь с одним ничего нельзя было сделать – тошнотворный запах разложения часто распространялся по всему блоку, а иногда и ощущался снаружи.

– Агар-агар? – спросил Владимиров у взволнованного Мао. – Причиной зловония был агар-агар?

Ответ был очевиден.

– Как бы я хотел посмотреть в глаза этим так называемым учёным, этим так называемым людям! – разгневанным зверем Мао бродил по кабинету.

* * *

1945 год. Нюрнберг, Дворец правосудия.

Председатель Международного военного трибунала, главный обвинитель от Великобритании Лоренс и его помощник Робертс пьют виски.

– Робертс, вы пьёте, не знаю, как мальчишка!

– А как надо?

– Вот как! – Лоренс изящно закинул содержимое рюмки в рот.

Робертс попытался сделать так же. Закусили.

– Кстати, как вам нравятся русские? – Лоренс не скрывал иронии.

– Мне? Нравятся? Знаете, ещё немного и…

– Ещё немного, и американцы потеряют в Нюрнберге инициативу. И заметьте, вслед за Нюрнбергом они мечтают продемонстрировать миру правосудие по-американски в Токио.

– Быстрый и справедливый трибунал?

– Быстрый и справедливый трибунал на Дальнем Востоке под копирку с Нюрнбергом! Американский генерал Макартур принял на линкоре «Миссури» капитуляцию Японии и предложил разделить Страну восходящего солнца между странами-победительницами.

– Идиот! – рассмеялся Робертс.

– Всего лишь политический провокатор, – уточнил Лоренс. – Генерал Макартур полностью контролирует подготовку трибунала в Токио. Он уже заявил, что японский император Хирохито неподсуден, его нужно оставить на престоле как символ единства новой японской нации.

– Новая японская нация должна стать нацией американских вассалов?

– Смешно, не так ли? – мутнеющим взглядом Лоренс разглядывал пустеющую бутылку.

* * *

Китай. Четырнадцатое января 1945 года.

Мао Цзэдун и Владимиров выходят из калитки, идут по дорожке. Держась на расстоянии, за ними следуют телохранители Мао. Вечерняя дымка смазывает в долине очертания полей, домиков, дорог, фигурки людей.

Засмотревшись на зарю, нависшие над долиной тёмные скалы, обелённый инеем кустарник, Мао задумчиво произнёс:

– У нас в Китае есть поговорка: «За несколько капель милосердия мы должны ответить целым источником воды». Как быть милосердным к тем, кто не знает милосердия ни к кому?.. Конфуций говорил: «В пятнадцать лет у меня появилась охота к учению, в тридцать лет я уже установился, в сорок лет у меня не было сомнений, в пятьдесят лет я знал волю Неба».

– А в шестьдесят? – спросил Владимиров.

– В шестьдесят лет мой слух был открыт для немедленного восприятия истины.

– А в семьдесят?

– «В семьдесят я следую влечениям своего сердца, не переходя должной меры» – так говорил философ, – Мао улыбнулся. – А как там говорил ваш друг?

– Мой друг? Он говорил: «Будущее за ними». Он говорил: «Когда мы встаём, китайцы уже в поле, когда мы ложимся спать, они ещё там. Будущее за ними».

– Любовь к родине, работоспособность, – Мао достал сигарету, закурил. – И самопожертвование.

Оба долго смотрели на зарю.

– Только Советский Союз, – проговорил Мао, – только Советский Союз – единственный друг компартии Китая. Цену другим союзникам определила сама история. – Он стряхнул пепел. – Есть политиканы, а есть политики. Политики тоже люди, а люди, совершавшие ошибки, более ценны, в будущем на основе своего горького опыта они уже их не повторят. Люди, не совершавшие ошибок, из-за самоуверенности могут легко их допустить.

Мао докурил сигарету, подошёл вплотную к Владимирову:

– Скучаете по родине?

– Я здесь с мая сорок второго года.

– Вы больше, чем корреспондент ТАСС, больше, чем связной Коминтерна при руководстве ЦК КПК. Вы мой товарищ…

Молча они смотрели вслед уходящей заре.

– Январь. Зима в России морознее, чем в Китае. Время от времени я пишу стихи.

Неожиданно для Владимирова он заговорил нараспев, словно запел:

 
– В день осенний, холодный
я стою над рекой многоводной,
над текущим на север Сянцзяном.
Вижу – горы и рощи в наряде багряном,
изумрудные воды прозрачной реки,
по которой рыбачьи снуют челноки.
Вижу – сокол взмывает стрелой к небосводу,
рыба в мелкой воде промелькнула как тень,
всё живое стремится сейчас на свободу,
в этот ясный, подёрнутый инеем день.
Увидав многоцветный простор пред собою,
что теряется где-то во мгле,
задаёшься вопросом – кто правит судьбою
всех живых на бескрайней земле?..
 

* * *

Самолёт качнуло в воздушной яме.

– И всё-таки исход войны не за оружием, а за народом, – Морозов закрыл на экране ноутбука файл с фотографиями Отряда 731. – В этом я согласен с Мао Цзэдуном. Ветер с Востока набирает силу. Си Цзиньпин официально подтвердил: народ Китая отдал за свою свободу, за становление своей государственности тридцать пять миллионов жизней.

– О геноциде этого народа, – выдохнул Ройзман, – европейцы, как правило, не знают ничего.

– И не хотят знать.

* * *

1945 год. Нюрнберг. У микрофона, в центре зала заседаний трибунала – Штамер, адвокат Геринга:

– Мой подзащитный хотел бы выступить с заявлением!

– Политические заявления не допускаются! – категорически отрезал Лоренс.

– Мой подзащитный имеет право на заявление!

Не обращая внимания на шум в зале, Лоренс кивает:

– Трибунал не возражает.

Геринг встаёт со скамьи подсудимых.

– Я готов быть осуждён трибуналом. Но трибунал односторонен! Здесь нет представителей побеждённых и нейтральных стран, здесь одни победители!

Геринг садится, шум в зале стихает.

Лоренс выдерживает паузу:

– Трибунал получил обращение защиты о перерыве на рождественские каникулы. Трибунал считает, что перерыв необходим.

Гул одобрения в зале.

– Другого перерыва в заседаниях не будет, – продолжает Лоренс. – Трибунал получил просьбу от адвоката подсудимого Кейтеля об использовании письменных заметок на заседании ввиду плохой памяти Кейтеля. Трибунал не возражает.

* * *

Тюрьма, камера Геринга.

Слышен вскрик. Дверь открывается, на пороге возникает человеческий силуэт.

– Что с вами, рейхсмаршал? – лейтенант Уиллис поднимает Геринга с пола, сажает его на постель. – И часто с вами так?

– Бывает, – с трудом дыша, произносит Геринг. – Боитесь потерять быка в загоне?

– Не хотелось бы.

– Мне тоже, я ещё поживу. Сохранять здоровье для виселицы? – Геринг усмехнулся. – Как вас зовут, лейтенант?

– Лейтенант Уиллис, сэр.

– Уиллис? Мне не нравится, я буду звать вас по-другому. Я придумаю как.

– По Уставу трибунала мы должны…

– Я не признаю ни ваш Устав, ни ваш трибунал! – рявкнул Геринг.

Уиллис старался не смотреть на него.

– История нас оправдает, – Геринг сплюнул на пол. – Кто-то должен править миром! Да, лейтенант, да!.. Через пятьдесят лет в каждом немецком доме будут памятники Герману Герингу, маленькие памятники, но в каждом доме! Можете поставить у дверей моей камеры хоть десять надзирателей, пусть смотрят, как я ем, сплю, бреюсь, как испражняюсь. Я не слюнтяй Лей, я не повешусь! Вы посадили меня на диету – спасибо, я доволен!..

* * *

Председатель трибунала Лоренс продолжает заседание.

– Трибунал отклоняет заявление защиты Бормана, дело Мартина Бормана будет рассмотрено заочно.

Гул одобрения в зале.

– По заключению медицинской экспертизы, – Лоренс не сводит взгляда со скамьи подсудимых, – Штрейхер признан вменяемым, его дело будет продолжено.

Гул одобрения усиливается.

– Медицинское заключение экспертов о психическом состоянии подсудимого Гесса, – Лоренс пролистывает пару страниц, изучает текст, перед тем как зачитать его. – «Рудольф Гесс страдает истерией, выраженной в потере памяти». Защита с мнением экспертов согласна.

Руденко встаёт со своего места:

– Советская делегация просит слова!

– Мы вас слушаем.

– У советской делегации нет сомнений в отношении экспертизы. Но мы считаем, подсудимый Рудольф Гесс вполне может предстать перед судом.

– Вы считаете, подсудимый симулирует потерю памяти?

– Мы считаем, это возможно.

– Заявление стороны обвинения от Советского Союза принято трибуналом.

Руденко садится на место.

– Трибунал хотел бы, чтобы подсудимый Гесс выразил свою точку зрения.

Рудольф Гесс встаёт со скамьи подсудимых, смотрит в зал.

– Подсудимый Гесс, отвечайте! Вы симулировали потерю памяти? Вы симулировали?

– Моя способность… – Гесс говорит очень тихо. – Моя способность сосредоточиться…

– Громче, пожалуйста!

– Она несколько нарушена, но я… Я могу отвечать на вопросы… Я отвечаю за всё, что сделал… Данный трибунал я не считаю правомочным.

– Объявляется перерыв! – Лоренс резок как никогда.

– Господин председатель! – пытается произнести в нарастающем гуле Гесс.

– Перерыв!

* * *

Пот на побледневшем лице, одышка, у Ройзмана синеют губы.

– Вам плохо? Сердце? – спросил взволнованно Морозов.

– Я был там, – старик Ройзман замер. – Я был в Нюрнберге…

Он вспомнил, как тогда, в коридоре Дворца правосудия так же едва не потерял сознание от боли в сердце и стоящий у стены человек оглянулся на него.

– Что с вами?

– Я клянусь перед Богом всемогущим… Говорить чистую правду…

– Вы меня слышите?

– Да. Вы русский?

Человек кивнул – да.

– Сердце болит, – Ройзман наконец перевёл дыхание. – Вы тоже свидетель?

Оба горько улыбнулись.

– У меня валерьянка, – сказал русский и дал Ройзману таблетки. – Помогает.

– Я давно не говорил по-русски.

– Я знаю французский.

– Я тоже. В каком-то смысле я полиглот. Ройзман. Самуил.

– Николай Ломакин.

– Говорю и пишу на русском, английском, французском, польском, на иврите, на идише. С русским надо говорить на русском. Европейцы не всегда понимают вас. До войны я работал бухгалтером.

– До войны каждый из нас был другим.

– А вы? Кем были вы?

– До войны и во время войны, и сейчас я служу. Я священник. Из Ленинграда.

– Петербург!..

– Каждый свидетель, – сказал задумчиво Ломакин, – даёт перед трибуналом клятву именем Бога: «Я клянусь перед Богом всемогущим, что буду говорить перед судом только правду и ничего, кроме правды. И ничего не скрою из того, что известно мне. Да поможет мне Бог. Аминь». Неужели кого-то из них оправдают? Как люди могли пойти на такое? Скажите мне, как? Вы верите в Бога?

– И в Бога, и в человека, – ответил Ройзман.

– И Моисей, и Мухаммед были рождены в браке мужчиной и женщиной. Иисус был чудотворно зачат девственницей Марией. И Моисей, и Мухаммед были женаты и имели детей. Иисус был холост. Он был казнён, ученики его были слабы и разрознены.

Смертью своей Иисус искупил грехи человеческие и воскрес из мёртвых…

– Господь един. Извечен он один…

– Иудеям был послан Иисус, арабам – Мухаммед. Бог один. Пророки разные!

Проходивший по коридору коренастый, широкоплечий мужчина невзначай задел плечом Ломакина. Это был Ди.

* * *

1945 год. Нюрнберг. Дворец правосудия, кабинет лорда Лоренса.

Председатель трибунала и его помощник Робертс выпивают и закусывают.

Пьянея, Лоренс становится всё более многословен:

– Когда в первые дни декабря 1937 года Германия только готовилась к захвату Австрии, когда в Европе война только начиналась, в Азии германский союзник Япония уже девятый год вела необъявленную войну против Китая. Войну, которую японские дипломаты деликатно именовали инцидентом! В ходе этого «инцидента» в августе 1937 года японские войска захватили Шанхай, а в декабре – столицу Китая Нанкин.

– Президент Америки полагает, что теперь он будет править миром, а Япония и Китай станут пешками в его политической игре.

– Американцы так наивны? А как же народы Востока, их уровень самосознания, самопожертвования?

– Сколько китайских военных, сколько мирных жителей Китая стали жертвами первой и второй японо-китайских войн? Что знают об этом американцы? Что знаем об этом мы? Придаём ли мы этому хоть какое-то значение?

– Вы совершенно правы, лорд Лоренс. От политического и экономического будущего Китая и Японии зависит очень многое, насколько я понимаю.

– Робертс, за десять дней до капитуляции Японии президент Соединённых Штатов заявил: «Америка надолго утвердится на островах Тихого океана, и от Америки зависит, какой станет Япония». И если мне не изменяет память, в этот же день советский десант высадился в Дайрене и Порт-Артуре, и японцы тысячами начали сдаваться в плен.

– Ещё немного, и произойдёт очередной раздел мира.

* * *

Нюрнберг. Дворец правосудия. Ди занял своё место среди публики.

В центр зала, к микрофону вышел судья, главный обвинитель от США Роберт Джексон:

– В 1933 году в Германии жили около полумиллиона евреев. Они добились положения, они вызывали зависть.

Ди достал блокнот и начал записывать.

– Только поначалу политика преследования евреев проводилась без явного насилия, – продолжал Джексон. – Из девяти миллионов евреев в подвластной фюреру Европе, по нашим данным, погибли шестьдесят процентов – пять миллионов семьсот тысяч человек. Подсудимый Франк, юрист по профессии, о чём я говорю со стыдом, писал в 1944 году: «Евреи должны быть истреблены. Где бы мы ни поймали еврея, его нужно прикончить». Германия – не родина антисемитизма, при фюрере Германия – его образец.

Свист и шум в зале.

На скамье подсудимых Шахт закрыл глаза, фон Папен заткнул уши, Нейрат опустил голову и лишь Геринг и Гесс перебрасывались негромкими фразами:

– Тело принадлежит государству, а душа – Богу. Если она есть, душа, – уточнил Геринг.

– Вы сомневаетесь?

– Отчасти.

– От какой части?

– По-вашему, и мораль наследственна? – влезает в их разговор Кейтель.

– Я говорил и буду говорить об этом! – огрызнулся Геринг.

– Да, но…

Кейтель не интересен Герингу, он говорит с Гессом и только с Гессом:

– И мораль, и сознание подчинены требованиям расы. Я не фанатик, Иоахим. Взгляните на русских. Они с удовольствием затянут нам петлю на шее, но никогда не договорятся ни с кем из союзников. Вы не боитесь смерти?

– А вы, рейхсмаршал? – Гессу даже нравится эта игра в слова.

– Вас я не знаю. Я знал другого Гесса!..

Игра в слова закончена.

* * *

По четверо, взявшись за руки, прижимая к себе игрушки, перешёптываясь, брели в тумане дети. Гулким эхом бил по ушам голос офицера СС: «Alle Juden raus!»

– Трупы! Кругом одни трупы! – шептал сквозь слёзы Ройзман. – Детские трупы, один на другом десятками. Мальчик, то ли ещё живой, то ли мёртвый, не понять, вот он, вот лежит весь в крови, а рядом – рядом трое малышей с какой-то игрушкой, кажется, лошадкой… Утром, да, утром шестого августа всё и случилось, да-да, утром. Дети завтракали или уже убирали посуду, не помню, как вдруг голос эсэсовца: «Alle Juden raus!» – «Все евреи на выход? Господин офицер, они же дети!» – «Alle Juden raus!» – «Не бойтесь, ничего не бойтесь!» – «Alle Juden raus!»

Знамя понесли мальчики, те, что постарше, все несли по очереди. Зелёное знамя короля Матиуша: клевер, а на обратной стороне голубая шестиконечная звезда. Впереди шёл доктор с двумя малышами, одного нёс на руках, другого вёл за руку. Воспитатели, работники Дома сирот шли рядом: Стефания Вильчинская, Роза и Генрик Штокманы, Бальбина Гжиб, Дора Соцкая, Сабина Лейзерович, – многие когда-то сами воспитывались в этом приюте.

– Alle Juden raus! Alle Juden raus!..

Люди, которых выгнали на улицу, которым приказали стоять и смотреть, люди рыдали! На Умшлагплатц кричали, рыдали, молились тысячи людей. Конвой остановил колонну, началась погрузка в вагоны. Офицер подошёл к доктору, что-то ему сказал, потом оттолкнул от детей. Доктор пошатнулся, встал в строй, дети прижались к нему…

Это воспоминание преследовало Ройзмана постоянно.

Самолёт заложил вираж вправо. Через минуту Ройзман встал и пошёл по проходу между креслами в туалетную комнату. Проходя один из последних рядов, почувствовал на себе жёсткий взгляд. Ди смотрел на Ройзмана в ожидании.

Словно яркая фотовспышка: Ройзман узнал в Ди офицера-эсэсовца, кричавшего детям «Alle Juden raus!». И мгновенно, словно через ту же фотовспышку, снова увидел того же Ди в самолёте.

Ройзман прошёл мимо, открыл дверь в туалет. Тяжело дыша, он смотрел в зеркало и не видел в нём ни себя, никого, ничего.

* * *

1945 год. Нюрнберг. Дворец правосудия.

– Выполнение военных приказов не оправдывает никого из подсудимых, – продолжал свою речь Джексон. – Они не были рядовыми солдатами, они представляли так называемую расу господ. Они истребляли целые народы! Среди них есть и такие, кто подобно Гессу, Розенбергу, Герингу был с самого начала с Гитлером. Геринг ещё в двадцатые годы в Мюнхене возглавил процесс насилия. Вот его слова: «Каждая вылетевшая пуля – моя пуля. Если кто-то называет это убийством, значит, это я убил».

Ди обратил внимание, что на скамье подсудимых больше всех нервничает Йодль. Вот он обернулся к Кейтелю:

– Я хотел бы предостеречь вас…

– Что? – Кейтель устал от разговоров, от свидетелей, обвинителей.

– Я только хотел…

– Возьмите себя в руки, Йодль!

– В мире нет твёрдой руки. И поляк, и русский, и еврей – все они должны…

– Да заткните его! – не выдерживает Геринг.

– Все должны знать, мы обязаны были выполнять приказы…

– Истеричка!

Ещё слово, и Геринг ударил бы Йодля, если бы смог.

– Выполнять приказы и работать! Выполнять приказы, не обсуждая их!..

* * *

Длинный стол в тюремной столовой. Тягостный обед подсудимых.

Геринг рассматривает Гесса.

– В британской тюрьме кормили лучше? Я к вам обращаюсь, Гесс!

Гесс не реагирует.

Геринг ждёт, берётся за ложку.

– Я думаю, если бы фюрер стоял рядом с нами… – Кейтель замер под взглядом Геринга.

– Фюрер? Чтобы его унижали так же, как нас? – Геринг сплюнул. – Трус и ничтожество!

– Но я хочу…

– Мне плевать на то, что вы хотите! Жалкие рабы! Они хотят не просто повесить нас, они хотят нас унизить, нас и Германию. Неужели, чтобы спасти себя, мы должны предать фюрера, предать себя, предать партию, отечество? Я заявляю всем вам, что я лучше умру, чем скажу хотя бы раз, что мы были неправы. Я одинок? – Он срывается на крик. – Одинок?..