Клубника под хреном

– Как я мог проверить? Я ведь не проктолог и не гинеколог!

– Ты больше, чем проктолог или гинеколог, – закричал секретарь парткома. – Не забудь, что ты – ДЕКАН!

Инцидент с ленинским субботником окончательно меня подвигнул на решение порвать с деканством. В этом мне помог мой хронический остеохондроз. На одном из заседаний Ученого совета я громко застонал и завалился на бок. Заседание Совета было прервано. Все бросились ко мне.

– Чем можно вам помочь?

Я простонал:

– Отвезти меня домой и освободить от деканской должности. С моим остеохондрозом мне это не под силу…

Члены Ученого Совета единогласно проголосовали «ЗА».

Так закончились мое деканство…

Дача

Эдем в Дубках

Не успел я стать деканом сценарно-киноведческого факультета, как мне тут же предложили в садоводческом товариществе «Дубки», расположенном недалеко от Киржача (райцентра Владимирской губернии) шесть резервных соток, предназначенных исключительно для руководящих кадров ВГИКа.

Я немедленно рванулся на смотрины. Надеялся увидеть красивый особняк, увитый виноградом, утопающий в эдемских кущах. Но, увы, мой участок представлял собой пустырь. Небольшой сарай из ДСП, который украшала фанерная дощечка: «Флигель № 8», на взгорке «на семи ветрах» возвышалась дощатая уборная. Участок был зажат в «Бермудском треугольнике» – между дачами завкафедрой Истории КПСС Ю.И.Горячева, завкафедрой марксистко-ленинской философии С.А.Иосифяна и директора киностудии имени Горького Е.С.Котова. С Юрием Ивановичем Горячевым (а для меня – просто Юрой), мы состояли в тесной дружбе. С Сергеем Александровичем Иосифяном наши отношения поначалу не сложились. Будучи парторгом ВГИКа, на партсобраниях он подвергал меня суровой критике за мою пассивность в общественной работе. Но потом, став соседом по дачному участку, свое отношение ко мне резко изменил. По секрету он как-то мне признавался, что учение Маркса не всесильно, потому как оно неверно.

Стоял тихий солнечный июньский день. Нарушало тишину только хлопанье от ветра распахнутой двери уборной.

Из кустов, разделяющих участки, точно партизан из леса, появился Юрий Иванович Горячев: в шортах, наперевес со штыковой лопатой.

– Привет, декан! Целину приехал поднимать? Давно пора! Как говорила Александра Коллонтай: «Земля без пахаря, что женщина без мужика».

– Развратная была бабёнка! – Откликнулся Иосифян, окучивая грядку (Слышимость в Дубках была такая, что если кто-то на своем участке чихнет, услышит всё садовое товарищество).

– Алик, как думаешь обустраивать участок? – Спросил меня Горячев.

– Хочу шалаш поставить.

– Шалаш?! А вам не тесно будет в нём?

– В тесноте, да не в обиде…

– Доброе решение! – похвалил Горячев. – Будешь жить, как Ленин в шалаше в Разливе.

– Ленин тоже не один скрывался в шалаше, – хихикнул Иосифян. – А напару с проституткой политической Зиновьевым.

– Ленин жил в скромном шалаше из хвойных веток, а мой шалаш будет двухэтажным и под шифером! – Ответил я соседям.

Тут вслед за Горячевым сквозь пограничные кусты продрался парень:

– Иваныч, всё в порядке. Крышу на сарае залатал. С тебя бутылка.

Парень протянул мне руку и представился:

– Печенкин Лёха. Буду нужен, свистни. В Мележах меня каждая собака знает.

Родионов

Мои двоюродные братья Леонид и Виктор, оба инженеры, имеющие опыт в обустройстве загородных дач, по-братски вызвались осуществить мою мечту. За основу взяли чертежи летнего строения, называемого «Сказка». Но при этом обещали «Сказку сделать двухэтажной былью».

И стройка началась. Мы с женой были брошены на подсобные работы – месить бетон, строгать доски на деревообрабатывающем станке, подаренным нам дядей, подавать им молотки и гвозди, сгонять в сельпо за квасом, готовить завтраки и сытные обеды, а на ужин выставлять на стол бутылку. Но главным требованием было – не лезть к ним под руку с советами (особенно это меня касалось, учитывая мои деканские замашки).

Приезжали добровольные помощники: Юра, сводный брат жены, который жил в Ташкенте, но отпуск проводил на нашей стройке; друзья, коллеги, знакомые коллег.

Большую лепту в освоение участка внёс Олег Александрович Родионов.

Доцент ВГИКа, кинооператор, мой давний друг. Вспыльчив, строг, но справедлив. Сколько вёрст мы намотали с ним на его видавшем виды жигулёнке, рыская по пустым складам в поисках стройматериалов!..

Не забуду случай, как мы с Олегом отправились в лесхоз за брёвнами.

Въезжаем в деревеньку Лужино. На крыльце сельмага мужик из кружки пиво цедит.

– Земляк, не подскажешь, как найти начальника?

Мужик сдул с кружки пенку. Промахнувшись, на сапог.

– А на кой он вам такой?

– Какой такой?

– Пахомыч с субботы в несознанке. Намандячился у крестника на свадьбе.

Родионов почесал затылок:

– Невезуха!

– Ладнось, мужики, потопали к Пахомычу! – Сжалился мужик. – Стану ему ухи оттирать, чтобы протрезвел.

– Помогает? – недоверчиво спросил Олег.

– А то! Только уговор: за ухо возьму с вас по две кружке пива.

– А сколько у Пахомыча ушей? – Осведомился Родионов.

– До свадьбы было два… Лады, потопали к Пахомычу. Его изба – на заду деревни.

Метрах в ста от пахомычской избы проводник притормозил. Прислушался.

– Живой, однако!

Из избы начальника лесхоза раздавался богатырский храп.

Проводник выбил сапогом калитку, подошел к окну, локтем выдавил фрамугу. Из окна на нас пахнуло плотным бормотушным перегаром.

– Пахомыч, до тебя – клиенты!

Пахомыч с напрягом приподнял башку (так тяжеловес отрывает штангу от помоста).

– Сведи их на пятую засеку. ДеревА ошкурите в Собачьей балке. Бензопила сломалась, пусть двуручной пилят.

Пришли на пятую засеку. Нашли четыре мачтовых сосны. Проводник вручил нам двуручную пилу.

Мы принялись за дело. Но после первого запила, Олег с размаху отшвырнул пилу.

– Такой пилой комару яйца только обрезать! Командир, а ну, сгоняй за мужиками, пусть помогут!..

– А чё гонять за ними? Вот они!

На поляне появилась волокуша. Печенкин был тут-как тут. Нюх на клиентуру у Лёхи был собачий!

Печёнкин

Печенкин Лёха! Ему бы позировать художнику: красавец, волосы до плеч, голубоглазый, рубаха нараспашку, на груди болтается латунный крестик. Всё бы хорошо, если бы не пил. Но не пить не может. Объясняет это тем, что систематическая выпивка облегчает ему жизнь. А жизнь, по его словам, у него такая выдалась, что и татарину не пожелаешь.

Позапрошлым летом Печенкин остался круглым сиротой. С интервалом в месяц потерял отца и мать. Отец, будучи в крутом подпитии, утоп в Курёхинском болоте. Злые языки трепались, что он и вовсе не утоп, а просто-напросто убёг из дома. Его не раз встречали с какой-то молодухой – то в Суздале, то в Муроме, то в Костроме, то во Владимире, то в Ярославле – в «Золотом Кольце».

Мать скоропостижно умерла в коровнике во время дойки. Скопытилась прямо под бурёнкой. Ухватилась за ее сосок и повалилась на ведро, расплескав парное молоко. Осиротевшую корову Печенкину, со слезами на глазах, по наущению соседей пришлось сдать на Киржачский мясокомбинат. Для Лёхи потеря Зорьки обернулась горем. Ведь он любил её (признаться страшно) больше, чем отца и мать. Привели буренку в дом, когда Печенкин был еще пацаном. Он привязался к ней, как к родному существу. По пять раз на день навещал ее на лугу, где паслось деревенское стадо, поил колодезной водой, на рога одевал веночки. Теперь, в одночасье потеряв и Зорьку, и отца, и мать, Лёха по ночам мучительно ворочался в постели и не мог уснуть. Ему неотвязчиво грезилась убиенная буренка. Отец и мать его не навещали, а вот Зорька объявлялась постоянно. Шершавым языком ласково лизала Лёхе щёки и жалобно мычала…

Не представляю, как без Лёхи я бы смог поднять участок. Печенкин привозил навоз для грядок, гравий для бетонного замеса, горбыль, кусты смородины, малины, черноплодки. За каждую доставку – по бутылке.

Полеты не во сне, а наяву

Вот уж верно говорят в народе: если человек талантлив, то во всём. Вспомним Катерину из «Грозы» Островского: «Отчего люди не летают так, как птицы?». Летают, Катерина! Еще как летают! И Лёха это доказал.

Нужно было на участке столб вкопать под провода. Тут как тут объявляется Печенкин. По пояс голый, с мотком проволоки на шее, точно с траурным венком для похорон, в стоптанных сандалиях на босу ногу, с монтёрскими «когтями», и волочит за собой длинную хилую жердину.

– Командир, лопату! – командует Печенкин.

Я мчусь за лопатой.

Лёха роет яму посреди двора, вкапывает жердь, на сандалии цепляет «когти» и начинает карабкаться наверх.

– А нормального столба ты не нашел?! – Выговариваю Лёхе.

– И такой сойдет!

Жердь под тяжестью Печенкина вихляет, как осина на ветру. В панике сбегаются соседи. Женщин просят разойтись – зрелище не для слабонервных. Силком уводят Инессу Леопольдовну, преподавателя английского. (Она на восьмом месяце беременности, не начались бы преждевременные роды). Галина, супруга сценариста Аркадия Мазильщикова, приехавшая на трехдневную побывку к мужу, хватается за сердце.

Остались какие-то полметра до макушки, но жердь предательски трещит, и Печенкин, точно птица, высоко взмывает над Дубками.

Как не вспомнить здесь легенду об Икаре?! «И просил Дедал сына своего: «Не поднимайся слишком высоко.… Но Икар забыл наставление отца и поднялся очень высоко, приблизившись слишком близко к Солнцу»…

–Бляха-муха, я в улёте! – Истошным голосом кричит Икар Печенкин. С повисшими на босых ногах монтёрскими «когтями» и широко раскинув руки.

С какого-то участка, как по заказу, из транзистора раздается песня: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает»…

На крик Печенкина прибегают мужики из Мележей.

Пролетев над нашим участком, Лёха плашмя приземляется на соседские клубничные посадки. Под животом Печёнкина расползается красное клубничное пятно.

Лёха поднимает голову и стонет:

– Пить… Дайте пить…

Мужики подносят земляку бутылку красного.

Лёха жадно припадает к горлышку.

Я напомнил Лёхе старую загадку: «С когтями, но не птица. Летит и матерится». В ответ Печенкин нецензурно обложил меня. И, по-своему, был прав…

Как-то я спросил Печенкина: чем объяснить, что в Мележах мужики глушат исключительно «Плодовыгодное»? И получил ответ: потому что в Мележи уже пять лет, как не завозят водку.

Авдюха, ВГИК, «шпагат»

Сидим как-то на террасе флигеля, чаи гоняем. К калитке подкатывает огромнейшая фура. Как она смогла протиснуться вдоль узкой улочки, разделяющей участки, при этом не свалив ни одного забора, уму непостижимо!

Из кабины вылезает Лёха, тащит за собой девицу.

– Вот, на смотрины из Киржача привез племяшку. Авдюха, поздоровайся с деканом. Командир, возьми ее во ВГИК! Артисткой хочет стать. Куплеты Пушкина чешет наизусть, поёт, как Зыкина, на «шпагате» фокусы показывает. А ну, покажь, Авдюха! – Требует Печенкин.

– Да ты чё, дядёк, совсем с катушек съехал? – Упирается Авдюха. – При всех садиться на шпагат?!

– Говорю, покажь! – Командует Печенкин.

– Тогда пусть отвернутся. Я стесняюсь.

Я остановил Авдюху:

– Авдотья, никаких шпагатов! Садитесь с нами чай пить и расскажите о себе.

– Пусть дядя Леша сам расскажет.

– Коза упрямая! – Злится Лёха.– Командир, плесни маленько.

Махнув стакан, Печенкин приступает к рассказу о племяннице.

– Авдюха – сирота. Живет у тетки в Киржаче. В прошлом годе закончила культпросветку. Вот, решил ее во ВГИК пристроить, пусть дальше учится. В сентябре её во ВГИК свезу.

Но во ВГИК Авдюху Лёха так и не привез.

– Понимаешь, – объяснил потом Печенкин. – Тётка выскочила замуж за барыгу…

– За барыгу?

– Ну, за бизнесмена. – Он в Москву её забрал и Авдюху с собою прихватил. Поступать во ВГИК девка расхотела. Пошла работать в цирк: на шпагате фокусы показывать. На кой ей хрен кино?!

Филипп

Увлекшись Лёхой, я допустил бестактность, не вспомнив о Филиппе. А ведь Филипп достоин отдельного рассказа.

Наш беспородный «дворянин» был храбрым малым. Но вот кого панически боялся – так это коммунистов. Филипп не отличался дисциплиной и допускал собачьи вольности. Все попытки призвать его к порядку были тщетными. И я пошел на крайность. Мне, как члену партии и одновременно декану, принудительно оформили подписку журнала «Коммунист».

Естественно, журнал я этот не читал, а стопкой складывал на антресолях. Вот он-то, этот «Коммунист», меня и спас. Как только пёс наглел, я скручивал «Коммуниста» в трубку и, точно палкой, начинал лупить Филиппа по загривку. И кричал при этом: «Коммунист»! Филипп мгновенно затихал и заползал под стол. Этот метод я и на даче применил.

«Коммунист! Коммунист»! – Разносилось по участкам. Истошный вой Филиппа мгновенно обрывался.

– Алик, не трепи всуе слово «коммунист»! – Ругал меня Иосифян. -

Учти, ты навлекаешь на себя большие неприятности! Говорю тебе, как друг и твой сосед…

Доброе слово не только кошке, но и псу приятно. Филипп запомнил, как Иосифян встал на его защиту. И отблагодарил его.

В жаркий полдень, прихватив с собой Филиппа, мы с двоюродными братьями, которые строили для нас «Сказку», приезжаем на Шерну купаться. На берегу лежит Иосифян и, прикрыв лицо своим знаменитым соломенным «сомбреро», сладко дремлет.

И тут мы видим, как из кустов появляется змея и ползет к профессору. Мы от страха деревенеем.

Филипп, сорвавшись с места, бесстрашно бросается к змее.

На пляже – паника. Купальщики, сверкая пятками, бегут к реке, ныряют в воду.

Змея шипит и задирает голову. Филипп клыками вонзается в змею и треплет, точно курицу.

Мы, испытывая ужас не столько за судьбу Иосифяна, сколько за судьбу Филиппа, не смеем шелохнуться.

С лица спящего Иосифяна слетает шляпа. Перед его глазами – страшные змеиные глазницы. Филька оттаскивает змею в кусты и там с ней расправляется…

P.S. Дальнейшие события, связанные с Дачей, находятся в процессе написания.