Все приключения мушкетеров

V. Графиня Винтер

Дорогою герцог расспрашивал д’Артаньяна обо всем, что он знал. Соображая то, что он слышал от этого молодого человека, с собственными воспоминаниями, он мог составить себе довольно верное понятие об опасности положения королевы, о чем можно было впрочем догадаться и на письма, как оно ни было кратко и неясно. Но всего больше он удивлялся тому, что кардинал, для которого очень важно было, чтоб этот молодой человек не попал в Англию, не мог задержать его на дороге. Заметив это удивление, д’Артаньян рассказал ему, какие предосторожности были приняты и как, благодаря преданности троих друзей своих, которых он оставил в разных местах по дороге окровавленными, он доехал, отделавшись ударом шпаги, прорвавшим письмо королевы, за который он отплатил графу Варду такою ужасною монетою.

Слушая этот рассказ, полный простоты, герцог смотрел по временам на молодого человека, как будто удивляясь и не понимая, как столько благоразумия, храбрости и преданности соединялось в нем, тогда как по лицу ему нельзя было дать и двадцати лет.

Лошади летели как ветер, и в несколько минут они были у Лондонской заставы. Д’Артаньян думал, что, приехав в город, герцог замедлит ход своей лошади, но было не так: он продолжал путь во весь опор, не беспокоясь нимало о том, что мог опрокинуть по дороге людей, и действительно, в Сити были два или три таких случая; но Бокингем даже не оглядывался на тех, кого он опрокидывал. Д’Артаньян следовал за ним посреди криков, очень похожих на проклятия.

Въехавши на двор своего дома, Бокингем соскочил с лошади и, не беспокоясь, о том, куда она пойдет, бросил повод ей на шею и побежал к крыльцу.

Д’Артаньян сделал то же самое, беспокоясь впрочем немножко за этих благородных животных, которых достоинство он успел узнать; но он скоро утешился, увидев трех или четырех лакеев, выбежавших из кухонь и конюшен и взявших тотчас лошадей.

Герцог шел так скоро, что д’Артаньян едва поспевал за ним. Он прошел несколько таких изящных зал, о коих самые знатные вельможи Франции и понятия не имели, и прошел наконец в спальню, которая была образцом вкуса и богатства. В алькове этой комнаты была дверь, закрытая обоями; герцог отпер ее золотым ключиком, который висел у него на шее на золотой цепочке. Из скромности д’Артаньян остановился за дверью, но как только Бокингем переступил через порог и заметил, что молодой человек колеблется, то воротился и сказал ему:

– Войдите, и если вы имеете счастье бывать у ее величества, расскажите ей о том, что вы здесь увидите.

Ободренный этим приглашением, д’Артаньян вошел за герцогом, который запер за собой дверь. Это была комнатка, обитая персидскою шелковою материей с золотым шитьем, и освещенная множеством свечей. Над возвышением, в роде жертвенника, под балдахином из голубого бархата с белыми и красными перьями помещен был портрет Анны Австрийской во весь рост. Сходство было так совершенно, что д’Артаньян вскрикнул от удивления: можно было подумать, что королева сейчас заговорит.

На жертвеннике под портретом стояла шкатулка с бриллиантовыми наконечниками.

Герцог подошел к жертвеннику, преклонил колена, открыл шкатулку и, вынимая из нее большой бант из голубой ленты, усеянной бриллиантами, сказал:

– Вот эти драгоценные наконечники, с которыми я поклялся умереть. Королева дала мне их; она же берет их обратно; да будет во всем ее воля.

Потом он начал целовать один за другим эти наконечники, с которыми должен был расстаться.

Вдруг он ужасно вскрикнул.

– Что такое? спросил с беспокойством д’Артаньян, – что с вами случилось, милорд?

– То, что все пропало, отвечал Бокингем, побледнев как мертвец; – двух наконечников недостает: их только десять.

– Вы потеряли их, милорд, или думаете, что их украли у вас?

– У меня их украли, отвечал герцог, – и это дело кардинала. Посмотрите, ленты, к которым они были прикреплены, отрезаны ножницами.

– Если б я мог знать, милорд, кого вы подозреваете в этой краже… Может быть, они еще у него в руках.

– Постойте, постойте, сказал герцог. – Только один раз я надевал эти наконечники на балу у короля, неделю назад, в Виндзоре. Графиня Винтер, с которою я был в ссоре, подходила ко мне на этом балу. Это примирение было мщение ревнивой женщины. С того дня я не видал их. Эта женщина – агент кардинала.

– Они есть во всем свете, сказал д’Артаньян.

– О, да, да, сказал Бокингем, сжимая зубы от гнева; – это страшный враг. Впрочем, когда будет этот бал?

– В будущий понедельник.

– В будущий понедельник! Еще пять дней, этого нам совершенно достаточно. Патриций! закричал герцог, отворив дверь, – Патриций!

– Позвать моего ювелира и секретаря.

Слуга вышел с быстротой и молчанием, доказывавшими, что он привык повиноваться без возражений.

Но хотя приказано было прежде позвать ювелира, секретарь пришел первый, потому что жил в замке. Когда он вошел, Бокингем сидел за столом в своей спальне и писал приказания.

– Г-н Гжаксон! сказал он, – вы отправитесь сейчас же к лорду-канцлеру и скажите, что я поручаю ему исполнить эти приказания. Я желаю, чтоб они были обнародованы тотчас.

– А если лорд-канцлер спросит меня о причинах, заставивших вашу светлость принять такую необыкновенную меру, то что прикажете отвечать?

– Что мне так угодно, и что я никому не даю отчета в своих действиях.

– Можно ли будет передать этот ответ его величеству, сказал улыбаясь секретарь, – если, может быть, его величество полюбопытствует спросить, почему ни один корабль не может выйти из гаваней Великобритании?

– Это правда, отвечал Бокингем; – в таком случае пусть он скажет королю, что я решился на войну, и что эта мера первый шаг к вражде с Францией.

Секретарь поклонился и вышел.

– Вот с этой стороны мы спокойны, сказал Бокингем. обращаясь к д’Артаньяну – Если наконечники еще не отправлены во Францию, то они не будут там прежде вас.

– Как это?

– Я наложил эмбарго на все суда, находящиеся в настоящее время в гаванях его величества, и без особенного дозволения ни одно из них не может сняться с якоря.

Д’Артаньян с удивлением смотрел на этого человека, употреблявшего для своих любовных дел неограниченную власть, которою он был облечен по доверию короля. Бокингем угадал по выражению лица его, о чем он думал, и улыбнулся.

– Да, сказал он, – Анна Австрийская настоящая моя царица; по одному ее слову я готов изменить своему отечеству и королю. Она требовала, чтоб я не посылал Рошельским протестантам пособия, которое я им обещал, и я сделал это. Я не сдержал обещания, но это ничего, зато я послушался ее приказания, и не правда ли, что я щедро вознагражден за это, потому что за это послушание я получил ее портрет!

Д’Артаньян удивлялся, на каких тонких и невидимых нитях висят иногда судьбы народов и жизнь людей.

Он был в самой глубокой задумчивости, когда вошел ювелир. Это был Ирландец, один из искуснейших мастеров, который сам признавался, что он наживал от герцога сто тысяч ливров в год.

– Господин Орельи, сказал герцог, уводя его в комнатку, – посмотрите на эти бриллиантовые наконечники и скажите, чего стоит каждый из них.

Ювелир бросил беглый взгляд на изящную отделку их, рассчитал ценность каждого бриллианта и, без всякого колебания, сказал:

– Тысячу пятьсот пистолей за штуку, милорд.

– А сколько времени нужно, чтобы сделать два таких наконечника. Видите, тут двух недостает.

– Неделю, милорд.

– Я заплачу по три тысячи пистолей, чтоб они были готовы послезавтра.

– Будут, милорд.

– Вы драгоценный человек, господин Орельи; но это еще не все: эти наконечники никому нельзя доверить; их надо сделать здесь во дворце.

– Это невозможно, милорд, никто кроме меня не может сделать так, чтобы не заметно было разницы между новыми и старыми.

А если так, любезный мой господин Орельи, то вы мой пленник; и если бы вы захотели сейчас выйти отсюда, то не могли бы, и потому решайтесь. Позовите мне ваших подмастерьев, которые будут вам нужны, и инструменты, какие нужно принести сюда.

Ювелир знал герцога, перед которым всякое возражение было бы бесполезно, и потому сейчас же решился.

– Вы позволите мне предупредить об этом жену, милорд? сказал он.

– О, вам будет позволено даже видеться с ней, любезный господин Орельи. Ваш плен будет приятен вам, будьте покойны, и как всякое беспокойство требует вознаграждения, то вот вам, сверх платы за работу, расписка в тысячу пистолей за то, чтобы вы забыли о скуке, которую я вам причиняю.

Д’Артаньян не мог опомниться от удивления, видя как свободно этот министр располагал людьми и миллионами.

Ювелир написал своей жене письмо со вложением расписки в тысячу пистолей и просил взамен ее прислать ему лучшего из своих подмастерьев, собрание бриллиантов, цену и названия которых он ей назначил, и необходимые для того инструменты по приложенному списку.

Бокингем отвел его в назначенную для него комнату, которая в полчаса превратилась в мастерскую.

Потом он поставил у всех дверей часовых, которым было приказано не впускать туда решительно никого, кроме Патриция. Само собою разумеется, что ювелиру Орельи и его подмастерью было решительно запрещено выходить под каким бы то ни было предлогом.

Устроив это дело, герцог обратился к д’Артаньяну и сказал:

– Теперь, молодой друг мой, вся Англия наша, чего же вы хотите? чего бы вы желали?

– Постель, сказал д’Артаньян, – потому что, признаюсь вам, в настоящую минуту она для меня всего нужнее.

Бокингем дал д’Артаньяну комнату, соседнюю со своею. Он хотел иметь молодого человека под рукою не потому, что не доверял ему, а для того, чтоб ему было с кем говорить беспрестанно о королеве.

Через час было публиковано в Лондоне приказание не выпускать из гаваней ни одного судна во Францию, даже и почтовых пакетботов.

По общему мнению, это было объявлением войны между двумя королевствами.

В назначенный день, в одиннадцать часов, два наконечника были готовы; они были до такой степени похожи на старые, что Бокингем не мог отличить их, и самые опытные знатоки могли бы в этом ошибиться.

Он велел сейчас же позвать д’Артаньяна.

– Посмотрите, сказал он, – вот наконечники, за которыми вы приехали; будьте свидетелем, что я сделал все, что во власти человека.

– Будьте покойны, милорд, я расскажу о всем что вижу, но ваша светлость отдадите мне их без шкатулки?

– Шкатулка затруднила бы вас. Впрочем она мне тем дороже, что только она и останется. Скажите, что я ее оставил у себя.

– Я исполню ваше поручение слово в слово, милорд.

– Теперь, сказал Бокингем, – пристально смотря на молодого человека, – скажите когда и чем могу я с вами расквитаться?

Д’Артаньян покраснел до глаз. Он видел, что герцог хочет подарить ему что-нибудь и мысль, что кровь его и его товарищей будет куплена английским золотом, возбудила в нем странное отвращение.

– Объяснимся, милорд, отвечал д’Артаньян – и взвесим прежде хорошенько наши поступки, чтобы не вышло недоразумения. Я нахожусь в службе короля и королевы Франции, состою в гвардейской роте Дезессара, особенно преданного их величествам, также как и зять его де-Тревиль. И потому все это и сделал для королевы, а не для вашей светлости. Кроме того, может быть, я не сделал бы ничего, если бы не хотел угодить одной особе, которая точно так – моя царица как королева – ваша.

– Да, сказал герцог улыбаясь, – я, кажется, даже знаю эту особу, это…

– Милорд, я не сказал ее имени, живо прервал молодой человек.

– Вы правы, сказал герцог, – так этой особе я должен быть благодарен за ваше самоотвержение.

– Точно так, милорд, потому что в эту самую минуту ходит слух о войне, и, признаюсь, я вижу в вашей светлости англичанина, следовательно, врага, которого мне гораздо приятней было бы встретить на поле битвы, чем в Виндзорском замке, или в луврских коридорах. Впрочем, это не помешает мне исполнить в точности мое поручение, хотя бы это стоило жизни. Но повторяю вашей светлости, что вам так же мало нужно благодарить меня за то, что я сделал для себя при этом втором свидании, как и за то, что сделал для вас при первом.

– О таких людях, как вы, у нас говорят; «горд как Шотландец».

– А у нас: «горд как Гасконец». Гасконцы – это Французские Шотландцы.

Д’Артаньян поклонился герцогу и хотел уйти.

– Что это, вы уходите, но куда и как?

– Да, это правда, я и забыл.

– Черт возьми, Французы ни о чем не заботятся!

– Я и забыл, что Англия остров, на котором вы король.

– Подите в гавань, спросите бриг Сунд, отдайте это письмо капитану, он отвезет вас в маленькую гавань, где верно вас не ожидают и где обыкновенно пристают только рыбачьи лодки.

– Как называется эта пристань?

– Сен-Балери: но погодите; приехавши туда, вы войдете в дрянной трактир без названия и без вывески, настоящий притон матросов; вы наверное его найдете, потому что там только один и есть.

– Потом?

– Вы спросите хозяина и скажите ему Forword.

– Что это значит?

– Это пароль. Он даст вам оседланную лошадь и укажет дорогу, по которой вам нужно ехать; вы найдете на дороге четыре запасные лошади для перемены. Если хотите, оставьте в тех местах, где вы их найдете, ваш адрес в Париже, и они будут туда доставлены; вы знаете двух из них и, кажется, оценили их как любитель. Это те, на которых мы приехали с вами, помните? ручаюсь, что и другие две не хуже этих. – Эти четыре лошади снаряжены по-походному. Как вы ни горды, надеюсь, что вы не откажетесь принять одну из них и предложить остальные три вашим товарищам: они пригодятся вам во время войны. Цель оправдывает средства, как говорите вы, Французы.

– Да, милорд, я принимаю, и с Божией помощью мы сделаем хорошее употребление из ваших подарков.

– Теперь вашу руку, молодой человек; может быть мы встретимся на поле битвы, но, покуда, надеюсь, расстанемся друзьями.

– Да, милорд, в надежде скоро сделаться врагами.

– Не беспокойтесь, это скоро будет.

– Надеюсь на ваше слово, милорд.

Д’Артаньян поклонился герцогу и быстро пошел к гавани.

Против Лондонской башни он нашел назначенное судно, отдал письмо капитану, который предъявил его губернатору гавани и тотчас возвратился.

Пятьдесят судов были готовы к отплытию.

Пробираясь между ними, д’Артаньян увидел на одном из них ту женщину из Мёнга, которую неизвестный дворянин называл миледи, и которая так понравилась д’Артаньяну; но тотчас попутный ветер несли корабль так быстро, что через минуту ничего не стало видно.

На другой день в девять часов утра он прибыл в Сен-Валери.

Д’Артаньян в ту же минуту отправился к назначенному трактиру и узнал его по крикам, которые слышались оттуда; там говорили о войне между Англией и Францией, как о решенном деле, и веселые матросы пировали.

Д’Артаньян прошел через толпу, подошел к хозяину и сказал Forword. В ту же минуту хозяин позвал его с собою на двор, привел его в конюшню, где стояла оседланная лошадь и спросил, не нужно ли ему еще что-нибудь.

– Мне нужно знать дорогу, сказал д’Артаньян.

– Поезжайте в Бланжи, а оттуда в Невшатель; войдите там в гостиницу Золотой Короны, скажите хозяину пароль, и вы получите такую же оседланную лошадь.

– Сколько я вам должен? спросил д’Артаньян.

– Все щедро заплачено, сказал хозяин, – поезжайте с Богом!

– Аминь, отвечал молодой человек и поскакал.

Через четыре часа он был в Невшателе.

Он исполнил в точности данные ему наставления; в Невшателе, также как в Сен-Валери он нашел приготовленную для него оседланную лошадь; он хотел переложить пистолеты из прежнего седла в новое, но нашел в сумках седла такие же пистолеты.

– Ваш адрес в Париже?

– В гвардейских казармах, в роте Дезессара.

– Хорошо, отвечал хозяин.

– Куда ехать? спросил д’Артаньян.

– В Руан; но город останется у вас вправо. Вы остановитесь в деревеньке Экюи, там только один трактир – Щит Франции. Не судите о нем по наружности; в его конюшнях найдется лошадь не хуже этой.

– Пароль тот же?

– Тот же самый.

– Прощайте, хозяин!

– Счастливый путь! Не нужно ли вам чего-нибудь?

Д’Артаньян сделал знак головой, что ему ничего не нужно, и поскакал во весь опор.

В Экюи повторилась та же сцена: он нашел такого же предупредительного хозяина и свежую оседланную лошадь; он дал свой адрес и поскакал в Понтуаз. Там он переменил в последний раз лошадь, и в девять часов он въехал галопом на двор дома де-Тревиля.

Он сделал около шестидесяти миль в двенадцать часов.

Де-Тревиль принял его так, как будто виделся с ним в то же утро, только пожал ему руку немного крепче обыкновенного и объявил ему, что рота Дезессара в карауле в Лувре, и что он может отправиться туда.

VI. Балет Мерзелон

На другой день во всем Париже только и говорили о бале, который городские старшины давали королю и королеве, и на котором их величества обещали танцевать знаменитый балет Мерлезон, любимый балет короля.

Целую неделю в Ратуше делались приготовления к этому торжественному вечеру. Устроены были возвышения для приглашенных дам; заготовлено двести белых восковых свечей, что было в то время неслыханною роскошью; наконец пригласили двадцать лучших скрипачей и предложили им плату вдвое больше обыкновенной за то, чтоб они играли всю ночь.

В десять часов утра де-ла-Кост, прапорщик королевской гвардии, в сопровождении двух полицейских и нескольких лейб-гвардейских стрелков пришел к городскому секретарю Клементу и спросил у него ключ от дверей всех комнат и конторок Ратуши. Ключи эти сейчас же были вручены ему; к каждому из них был привязан билетик с надписью, откуда он. С этой минуты де-ла-Кост должен был охранять все двери и входы.

В одиннадцать часов пришел капитан гвардии Дюалье и привел с собою пятьдесят стрелков, которые расставлены были при всех дверях Ратуши.

В три часа пришли две роты гвардии: Французская и Швейцарская. Французская состояла из половины роты Дюалье и половины роты Дезессара.

В шесть часов вечера начали съезжаться приглашенные; они входили в большую залу и садились на приготовленных для них подмостках.

В девять часов приехала хозяйка бала. Так как она была на этом бале, после королевы, самая значительная особа, то старшины встретили ее и проводили в ложу напротив ложи королевы.

В десять часов приготовили сладкие закуски для короля в маленькой зале со стороны церкви Св. Иоанна против серебряного городского буфета, который охраняли четыре стрелка.

В полночь раздались громкие крики и многочисленные приветствия: король ехал из Лувра в Ратушу по улицам, освещенным разноцветными фонарями.

Старшины города в своих плащах и шесть сержантов с восковыми свечами встретили короля, на лестнице и купеческий голова приветствовал его; в ответ на это приветствие король извинился, что поздно приехал, оправдываясь тем, что кардинал задержал его разговором о государственных делах до одиннадцати часов.

Его величество, в парадном платье. был сопровождаем братом своим, графом Соассонским, великим приором, герцогом де-Лонгвиль. герцогом д’Эльбёф, графом д’Аркур, графом де-ла-Рош-Гюйон, господином де-Лианкур. господином де-Барада, графом де-Крамайль и кавалером де-Сувре.

Все заметили, что король был печален и озадачен.

Один кабинет был приготовлен для короля, другой для его брата. В каждом из них были маскарадные костюмы. Точно такие же приготовления были сделаны для королевы и для хозяйки бала. Кавалеры и дамы свиты их величеств должны были одеваться по-двое в приготовленных для того комнатах.

Входя в кабинет, король приказал доложить ему, когда приедет кардинал.

Через полчаса по прибытии короля снова послышались восклицания: они давали знать о приезде королевы. Старшины с сержантами тем же порядком встретили свою знаменитую гостью, как и короля.

Королева вошла в залу: заметили, что она была так же печальна как король, и кроме того утомлена. Как только она вошла, отдернулся занавес одной маленькой ложи и показалось бледное лице кардинала, одетого испанским кавалером.

Глаза его устремились на королеву, и на губах его показалась улыбка ужасной радости: на королеве не было бриллиантовых наконечников.

Королева принимала несколько времени приветствия городских старшин и дам.

Вдруг у одной из дверей залы явились король вместе с кардиналом. Кардинал что-то говорил ему очень тихо, а король был очень бледен.

Король прошел сквозь толпу и, без маски, с едва завязанными лентами камзола, подошел к королеве, и сказал ей изменившимся голосом:

– Отчего же, скажите, вы не надели на себя бриллиантовых наконечников, зная, что мне приятно было бы видеть их на вас?

Королева оглянулась кругом и увидела позади себя кардинала с дьявольскою улыбкой на лице.

– Государь, отвечала она также изменившимся голосом, – я боялась, чтобы с ними не случилось чего-нибудь в этой толпе.

– И худо сделали, я подарил вам их для того, чтобы вы наряжались в них. Я вам говорю, что вы худо сделали.

Голос короля дрожал от гнева; все это заметили, но никто не понимал, что бы такое могло случиться.

– Государь, сказала королева, – я могу послать за ними в Лувр и тем исполнить желание вашего величества.

– Так и сделайте это, и притом как можно скорее, потому что через час начнется балет.

Королева поклонилась в знак покорности и пошла в свой кабинет в сопровождении придворных дам.

Король ушел в свой кабинет.

В зале произошло на несколько минут смятение и замешательство.

Все заметили, что между королем и королевою что-то случилось; но они оба говорили так тихо, что, как толпа, из уважения, отодвинулась от них на несколько шагов, то никто не мог слышать их разговора. Музыка громко играла, но ее не слышали.

Король вышел первый из своего кабинета; он был в изящнейшем охотничьем костюме, брат его и кавалеры были также в костюмах охотников. Король любил всего больше этот наряд, и в нем он казался действительно первым дворянином королевства.

Кардинал подал королю ящичек.

Король открыл его и увидел два бриллиантовые наконечника.

Что это значит? спросил он кардинала.

– Ничего, отвечал он: – только если королева наденет наконечники, в чем я сомневаюсь, то сосчитайте их, государь, и если их будет только десять, то спросите у ее величества, кто мог похитить у нее эти два.

Король посмотрел вопросительно на кардинала; но не успел ничего сказать, как раздались общие крики удивления. Если король казался первым дворянином своего королевства, то королева была, без сомнения, красивейшая женщина Франции.

Охотничий туалет был ей к лицу как нельзя больше: на ней была поярковая шляпа с белыми перьями, бархатный перламутрового цвета сюртук с бриллиантовыми застежками и атласная голубая юбка, вся шитая серебром. На левом плече ее блистали наконечники, прикрепленные бантом того же цвета как перья и юбка.

Король задрожал от радости, а кардинал от гнева; впрочем, они были так далеко от королевы, что не могли сосчитать ее наконечников: видно было, что они на ней, но дело в том, было ли их десять, или двенадцать?

В эту минуту музыка дала сигнал к балету.

Король подошел к хозяйке бала, а его высочество, брат его – к королеве. Встали на места, и балет начался.

Король танцевал против королевы и проходя мимо ее, он всякий раз пожирал глазами эти наконечники, которых он не мог сосчитать.

Холодный пот покрыл лоб кардинала.

Балет продолжался час; – он состоял из шестнадцати фигур.

Балет кончился среди рукоплесканий всей залы, каждый отвел свою даму на место; но король воспользовался правом оставить свою даму и быстро приблизился к королеве.

– Благодарю вас, сказал он, – за внимание, которое вы оказали моим желаниям, но у вас, кажется, не достает двух наконечников и вот, я принес их вам.

При этих словах, он подал королеве два наконечника, переданные ему кардиналом.

Королева притворилась удивленною и спросила:

– Как, государь, вы дарите мне еще два? у меня их будет тогда уже четырнадцать!

Когда король сосчитал наконечники на плече ее величества, их оказалось точно двенадцать.

Король позвал кардинала и спросил его строгим голосом:

– Что же это значит, господин кардинал?

– Это значит, государь, что я желал бы подарить эти два наконечника ее величеству, но, не смея предложить ей сам, употребил это средство.

С улыбкой, доказывавшей, что эта находчивая учтивость не ввела ее в обман, Анна Австрийская отвечала ему:

– Я тем более благодарна вам за них, что, я уверена, эти два наконечника, стоят вам столько же, сколько другие двенадцать стоили его величеству.

Потом поклонившись королю и кардиналу, королева пошла в комнату, где она одевалась, с тем чтобы переодеться.

Знатные лица, с которыми мы познакомились в этой главе, отвлекли на время наше внимание от того, кому Анна Австрийская была обязана неслыханною победой над кардиналом. Он, неизвестный и никем не замеченный, стоял в толпе у одной из дверей и смотрел оттуда на эту сцену, понятную только для четверых: короля, королевы, кардинала и его.

Королева ушла в свою комнату и д’Артаньян собирался уйти, как вдруг почувствовал, что кто-то слегка дотронулся до его плеча. Он обернулся и увидел молодую женщину с лицом, закрытым маской из черного бархата. Несмотря на эту предосторожность, принятую впрочем скорее для других чем для него, он в ту же минуту узнал свою обыкновенную руководительницу, легкую и умную госпожу Бонасиё.

Накануне они едва виделись у швейцара Жермена, куда д’Артаньян вызвал ее. Поспешность, с которою ей хотелось сообщить королеве приятную новость о счастливом возвращении ее посланного, была причиной, что любовники едва обменялись несколькими словами. Д’Артаньян пошел за Бонасиё, движимый чувствами любви и любопытства. Пока они шли и по мере того как коридоры пустели, д’Артаньяну хотелось остановить ее, схватить и полюбоваться ею хоть минуту. Но, быстрая как птица, она ускользнула из рук его, а когда он хотел говорить, она клала себе на рот палец с повелительным и полным прелести жестом, напоминавшим ему, что он находится под влиянием сильной власти, которой он должен был слепо повиноваться и не позволявшей ему ни малейшей жалобы. Наконец, после нескольких переходов, Бонасиё отворила дверь и ввела молодого человека в совершенно темный кабинет. Там она сделала ему снова знак молчания и, отворив вторую дверь, скрытую за обоями, причем он увидел яркий свет, она исчезла.

Д’Артаньян остался неподвижен, спрашивая себя, где он; но вскоре теплый и благоуханный воздух, доходивший до него, самый почтительный и изящный разговор двух или трех женщин и повторенное несколько раз слово величество ясно показали ему, что он находится в кабинете, смежном с комнатой королевы.

Молодой человек стоял в ней и ждал.

Королева была весела и счастлива, что, казалось, удивляло окружавших ее, привыкших видеть ее почти всегда озабоченною. Королева объясняла свою веселость прелестью праздника, удовольствием, которое доставил ей балет, и так как нельзя противоречить королеве, все равно смеется ли она, или плачет, то все восхваляли любезность городских старшин Парижа.

Хотя д’Артаньян совсем не знал королеву, но скоро отличил ее голос, сперва по несколько иностранному ее выговору, потом по чувству господства, невольно отражающемуся в словах королевы. Он слышал, что она подходила к отворенной двери и отходила назад и даже два или три раза видел ее тень.

Наконец вдруг рука, достойная обожания по своей форме и белизне, протянулась из-за дверей; д’Артаньян понял, что это была его награда; он бросился на колени, взял эту руку и почтительно приложил ее к губам; тогда рука эта исчезла, оставив в руке его перстень; дверь тотчас затворилась и д’Артаньян снова остался в совершенной темноте.

Д’Артаньян надел перстень на палец и снова ждал: ясно было, что еще не все кончилось. За наградой его самоотвержения должна бы следовать награда за любовь. Хотя балет кончился, но бал еще только начинался; ужин был назначен в три часа, а часы на церкви Св. Иоанна пробили несколько времени назад три четверти третьего.

Поэтому шум голосов в соседней комнате мало-помалу утихал и удалялся; потом дверь кабинета отворилась и Бонасиё вошла.

– Наконец, это вы! сказал д’Артаньян.

– Тише! сказала она, прикладывая руку к его губам, – тише! идите отсюда той же дорогой, которой пришли.

– А когда же я увижу вас?

– Возвратясь домой, вы найдете записку, из которой все узнаете. Идите, идите!

При этих словах она отворила дверь в коридор и вывела д’Артаньяна из кабинета.

Д’Артаньян слушался как дитя, без сопротивления и без возражения; что доказывало, что он действительно был влюблен.