Проехав несколько более или менее людных улиц Петербургской стороны, Иван Трофимович понесся опять по окраинным глухим переулкам и в конце концов заехал в самую глушь, которая оканчивалась жиденьким вылеском, одним из тех, какие попадаются по всем сторонам нашей столицы. Сюда же одним концом выходил и знакомый читателю Пустоозерный переулок.

«Угрюмый дом» виднелся задним фасадом. Иван Трофимович мелькнул мимо переулка и дома, потом черным пятном скользнул по белоснежной скатерти поля и скрылся в лесу. Он не заметил даже, когда проезжал мимо Пустоозерного, что у стены одного из деревянных домишек, в районе черной тени, отбрасываемой кровлей, прижались две фигуры.

Из лесу он вернулся пешком, подошел к задней стене нужного дома, огляделся кругом, вдруг с ловкостью кошки полез вверх, хватаясь за уступы обвалившихся кирпичей, ежеминутно рискуя упасть вниз и размозжить себе голову. Но тем не менее этого не случилось.

Несмотря на некоторую тучность, Иван Трофимович проделал весь этот маневр с замечательной ловкостью и исчез в слуховом окне. Войдя на чердак, Иван Трофимович отдышался и припал к полу. Тут он долго искал что-то в песке и стружках, наконец нашел, нажал какую-то кнопку, и перед ним показалась глубокая расщелина, ранее прикрытая гладко обтесанным громадным камнем.

Под ним обнаружилось помещение не больше сажени в квадрате, стены которого представляли такие же цельные и гладкоотесанные камни. В отверстии показался свет, при слабом блеске которого можно было разглядеть странную женскую фигуру, сидящую в углу на корточках около тюфяка и глиняной миски, стоявшей в соседстве с куском черного хлеба.

При виде влезающего сверху Ивана Трофимовича девушка задрожала и, подняв свое бледное детское личико, устремила на него испуганные, умоляющие глаза. Не обращая на нее внимания, Иван Трофимович подошел к сундучку, стоящему в углу, отворил его ключом, который висел вместе с шейной цепочкой на груди, и принялся считать содержимое.

Сундучок заключал несметные богатства. Сверкали бриллианты, золото, там были крупные кредитные билеты, завязанные в тугие пачки. Насладившись видом всего этого, Иван Трофимович взял из другого угла какое-то белое одеяние и маску, изображающую череп, и знаком подозвал к себе молодую девушку.

Она беспрекословно повиновалась, как животное, как автомат, который тронули за пружину. Иван Трофимович принялся наряжать девушку. Он надел ей маску, потом задрапировал полотняной тканью и снова сделал безмолвный знак. Девушка поняла его и молча стала карабкаться по маленькой лестнице, ведущей вверх, в расщелину. Это и было то самое «привидение», о судьбе которого мы уже знаем.

Оставшись один, Иван Трофимович принял выжидательную позу, а потом вдруг потушил лампочку, горевшую в углу, приподнялся на несколько ступенек и, высунув голову в щель, образованную отодвинутой половицей, чутко прислушался.

– Пусть похрабрятся, пусть!.. Она их напугает… славно… Забудут, как и следствия наводить!.. Но, однако, надо сегодня уже унести отсюда этот сундук, а ее можно и прикончить… Что-то уж парни больно подозрительны стали… В особенности эти Серьга да Баклага, чего доброго, пожалуй, выследят… Ох, сегодня, как только эти следователи удерут, большая предстоит работа… Сундук-то ведь очень тяжел.

Вдруг Иван Трофимович услышал оглушительный выстрел. Он раскатисто отозвался по всему дому и даже тут, на чердаке, был слышен необычайно громко. Зазубрин вздрогнул, юркнул вниз и произвел в углу какую-то сложную манипуляцию, после чего камень и доски сами собой легли на прежнее место и только дождь опилок посыпался внутрь каменного мешка. Тут он опять зажег лампочку, и дьявольская улыбка блеснула на его побледневшем лице. С этой улыбкой он сел на крышку сундука и принялся ждать.

Ни один звук уже не доходил до него, да ему и не надо было никаких звуков. Он решился выждать ровно два часа и затем скинуть сундучок вниз, через слуховое окно.

Он занялся осмотром и решил, что сундук так прочен, что, кинь его хоть с Исаакиевского собора, он выдержит падение и если повредится, то очень немного, потому что весь сплошь отлит из железа.

– Трудненько только поднять будет… Ну, слава богу, Господь силой не обидел…

Каменная могила

Как только промелькнули санки Ивана Трофимовича мимо дома, под нависшую крышу которого спрятались два человека, эти последние вышли в полосу света и оказались Серьгой и Баклагой; они вели между собой третьего, едва доходившего гиганту до колена, а низкорослому Серьге до бедра. Это был карлик Жучок.

– Ишь, прокатил! – злобно сказал Серьга. – Думает, верно, и нас прокатить… Хорошо, что пошли, а то бы так и поверили ему, что он поедет к своей Геське. Вот оно в чем штука… Ну, батюшка, накроем тебя… Видишь, Баклага, не прав ли я был, говоря, что он сам укрыл деньги?

– А черт его знает, укрыл он или нет, – флегматично ответил гигант.

– Не черт, а я знаю… Вот ты увидишь, что моя правда…

– Увидим! – буркнул Баклага и поправил на плече какой-то гигантский сверток из веревок, по некоторым деталям похожий на веревочную лестницу.

Эта последняя предназначалась для Жучка, который, как мы уже говорили, использовался шайкой в случаях, требующих особенной, почти акробатической ловкости по части лазанья.

И действительно, этот несчастный урод обладал такой ловкостью, которой могла позавидовать и кошка. Он прекрасно знал свое назначение и уже не один раз доставлял своим повелителям возможность обделать такое дельце, которое потом казалось следствию чуть ли не сверхъестественным.

Дойдя до угла Пустоозерного переулка, Серьга сделал знак Баклаге, чтобы тот остановился и придержал Жучка. Дело в том, что до чуткого слуха мошенника донесся подозрительный шум. Он снял фуражку и глянул за угол.

Это было в тот самый момент, когда следователь, Крушинский и два агента выносили из дома раненую, а третий агент побежал вперед за отрядом, чтобы произвести в доме еще один обыск.

Серьга застыл, не шевелились и Баклага с Жучком. Вот Серьга увидел, что навстречу процессии, несшей раненую, выдвинулся целый отряд людей, среди которых был и полицейский, стоявший на противоположном углу Пустоозерного, там, куда выходил на две стороны угрюмый дом. Все вошли внутрь его.

– Стой, надо подождать… Там что-то случилось, – повернувшись к Баклаге, шепнул он. – Там кого-то вынесли.

– Кого еще вынесли?

– Молчи, дурак!..

– Что же, так и стоять?…

– Экий черт, так в лапы полиции и лезет! – злобно прошипел Серьга.

Баклага угрюмо замер. Стоять, однако, пришлось так долго, что не вынес и Серьга, он отошел от угла и сел под тень, пригласив жестом сделать то же Баклагу и Жучка. Прошло около часа, прежде чем снова раздался шум. Серьга опять высунулся и сообщил шепотом:

– Уходят… ушли!.. Ворота припечатывают… Вот-то дураки, да какой же такой герцог будет выезжать сквозь ворота… Ну, идем, Баклага, теперь можно!

Приятели двинулись. Они обошли полем, так же, как и Иван Трофимович, и направились к тому же месту, где влез и тот, потому что оно им было тоже известно.

Но оставим пока их и вернемся к узнику в каменном мешке. Иван Трофимович сидел и выжидал положенное время. Он едва слышал, как бегали над его головой агенты. Их шаги сквозь эту каменную оболочку уподоблялись самому легкому мышиному шороху. Наконец все смолкло. Осталось просидеть еще полчаса, и тогда дело сделано. Он навек простится и с этим каменным тайником, и с этим угрюмым домом. Тут уже становится небезопасно, надо избрать другое место для своего богатства.

«А эту девчонку, верно, поймали», – подумал Иван Трофимович и улыбнулся, шепнув:

– Ну, да она немного им наболтает.

Посидев еще несколько минут, он вынул часы и решил, что пора. Поэтому он встал и начал проделывать те же сложные манипуляции, что и тогда, когда закрывал камень. Он нажимал одновременно в двух местах какие-то едва приметные пятнышки, казавшиеся в мраморе простыми естественными точками. Потом он нажал плечом одну стенку, далее сделал еще что-то, и тогда только верхний камень дрогнул, движимый каким-то невидимым рычагом.

Устройство этого каменного чулана походило на конструкцию деревянных коробок, обладающих разными секретами, выделкой которых щеголяют наши кустари. Нужно найти какую-нибудь тщательно замаскированную кнопку, потом выдвинуть ее, потом поставить ящик вверх дном, встряхнуть три раза и так далее. Словом, не зная секрета, открыть нельзя. Но секрет, видимо, был знаком Ивану Трофимовичу в совершенстве, потому что вскоре открылась щель, достаточная, чтобы выйти.

Он и сделал это, но каков же был его ужас, когда, одновременно с появлением его головы на поверхность, кто-то навалился на нее, ударил каблуком, и он вместе с навалившейся массой упал назад. Он не мог еще ничего разобрать, но смутно сознавал, что это преследователи, должно быть, агенты.

И вот в эту критическую минуту он придумал адский план. Он хотел купить теперь свою свободу, объявив преследователям, что без клятвенного обещания отпустить его никто не выйдет отсюда, и для этого он впопыхах и в потемках (лампа была потушена) поспешно нажал кнопку и успокоился только тогда, когда над головой его раздался знакомый стук, возвещавший, что отверстие закрыто и открыть его уже не может никто в мире, кроме него самого. Но в это же время в руках одного из двух навалившихся людей блеснул фонарь.

– Баклага! Серьга! – воскликнул Иван Трофимович, но увесистый удар топором рассек ему голову до плеча, и он грохнулся на пол, заливая его кровью.

– Хорошо! – сказал Серьга, как бы одобряя адский удар Баклаги.

– А вот и сундук!

И оба бросились к нему. Лица мошенников сияли безумной радостью. Громадное богатство действительно представляло из себя пленительную картину.

– Ох, да как он тяжел, – приподнимая сундук за ручку, сказал Серьга, – с ним и не выберешься отсюда.

– Да зачем он, мы все возьмем в карманы.

– Все-то?

– А что ж?

– Разве вот сюртук или пальто его взять, – отозвался Серьга, задумчиво глядя на труп, – только и этого нельзя, ишь, как кровь-то хлещет… Эко ты саданул его!..

– А посмотри по дому, не найдется ли во что упрятать поудобнее…

– И то правда! – отозвался Серьга. – Ишь ты, как поумнел.

Но, сказав это, Серьга и рот разинул:

– А как же выйти-то?…

Пол, стены и потолок были одного цвета, и нигде ни единой щелочки, не говоря уже о затворе или ручке.

– Слушай, Баклага! Да мы в западне! – заревел он.

Баклага не сразу понял, в чем дело. Но когда Серьга начал метаться и шарить по стенам дрожащими корявыми руками, казалось, сознание проснулось и в нем.

Он вскочил на вторую ступень лестницы, уперся в потолок руками, напружился, лицо его налилось кровью, мускулы голых волосатых рук тоже, но потолок и не шелохнулся. Последствием такого маневра было только то, что подломились и рухнули обе ступеньки, и гигант повалился прямо на труп, весь испачкавшись его кровью.

Дикое рычание вырвалось у него из груди, и он, как и Серьга, заметался по всем углам, но тщетно. Ключ от этой каменной могилы был в разбрызганном на полу мозгу мертвеца. Не станем более описывать ужасов этого страшного положения, они и без того понятны; взамен вернемся к дальнейшему рассказу.

Чертово дело

Раненую отправили в приемный покой части для оказания первой помощи. При этом, идя за девушкой, которую несли агенты, следователь мысленно торжествовал. Ему грезилось уже повышение, которое последует после того, как он один распутает гордиев узел этого поистине чертова дела. Ему казалось, что несущие идут чересчур медленно, и он беспрестанно окликал их, чтобы шли скорее, мотивируя свое приказание состоянием раненой.

– Теперь ключ у нас в руках! – радостно говорил он Крушинскому, шедшему с ним рядом, не обращая внимания на вид молодого человека, далеко не соответствующий всеобщему радостному настроению.

Наконец девушку принесли в «покой» и положили, по обыкновению, на черный клеенчатый диван. По случаю позднего времени комнату тускло освещала только одна чадящая стенная лампа. Дежурный врач, поднятый со сна, тоже заставил себя ждать, по мнению Суркова, чересчур долго. В этот промежуток времени последний то и дело подходил к раненой, наклонялся над ней и шептал Антону Николаевичу:

– Она дышит сильнее… Сейчас… сейчас откроет глаза!..

Вошел доктор, заспанный долговязый человек в золотых очках, неопределенного возраста и с физиономией, именуемой бурсацкой. Он сумрачно поклонился следователю и тотчас же приступил к осмотру больной.

– Рана не смертельна! – отрезал он хриплым голосом и, откашлявшись, прибавил: – Она уже в памяти, но я замечаю у больной нечто другое… Она хочет сказать что-то и не может… Видите, господин следователь, она водит глазами и напрасно открывает губы…

– Как ваше имя? – обратился к ней следователь.

Девушка только взглянула на него своими чудными выразительными глазами и издала звук, заставивший Суркова отойти и плюнуть.

– Она немая! – сказал он с озлоблением.

– Может быть, и так, – отозвался доктор и стал в свою очередь предлагать вопросы, но девушка мотала головой и испускала те же звуки, но ни одного слова не складывалось из них…

– Черт возьми! – произнес и доктор. – Если только я не ошибаюсь, это чрезвычайно редкое явление… Перед вами, господа, не немая, а трудно даже выразить… Перед вами дитя, не умеющее говорить… Немой никогда не произнесет тех слогов, которые вы слышали.

В это время пришел фельдшер с перевязочными материалами и приступил к оказанию первой медицинской помощи.

– Вы верно поставили ваш диагноз? – отвел в сторону доктора следователь.

– Мне кажется, верно! – ответил первый.

– Тогда я распоряжусь отправить ее в лечебницу для душевнобольных, а не в хирургическое отделение…

– В этом отношении вы будете совершенно правы!..

Так и сделали. Неизвестную отправили в психиатрическую лечебницу с подробной запиской следователя и доктора, и все разошлись.

Антон Николаевич сумрачно побрел домой. Хотя теперь он и убедился, что рана, причиненная им несчастной, не только не смертельна, но даже не опасна, у него на душе лежала тяжесть. Бледное прекрасное личико девушки так и стояло перед ним.

Следователь приехал домой мрачнее ночи. Правда, в голове его мелькала мысль свести на очную ставку девушку и этого алкоголика, искавшего свою какую-то пропавшую дочь и упоминавшего название Пустоозерного переулка, но когда он подошел к своему столу, последние надежды на какие-либо разъяснения исчезли. Он нашел пакет с извещением, что больной, доставленный по его распоряжению в N-скую больницу, вчера в третьем часу скончался, не приходя в сознание.

– Вот чертово дело-то! – произнес следователь, швыряя бумагу и бросаясь в кресло. Действительно, точно сам бес вмешался в него.

Торжество науки

Больная, доставленная сперва в городскую больницу для сумасшедших и психически больных, была вскоре переведена в частную лечебницу знаменитого профессора.

Тут ее поместили в отдельной от всех комнате и стали учить говорить. Девушка делала быстрые успехи. И как только она познакомилась с первыми, самыми необходимыми словами, наивный лепет ее уже способствовал раскрытию тайны.

Следователь и Антон Николаевич, бывавшие у нее каждый день, получили уже столько ценных сведений, что ужасная история предстала перед ними во всем своем адском безобразии.

Мать ее умерла во время родов. Отец занимался прятанием, по ее собственному выражению, денег. Он не учил ее говорить, она была при нем служанкой. Она видела только его и больше ни одного человека в мире, так как он запирал ее на ключ. Прислуги у них не было. Она утром варила пищу, подавала ему и потом шла в свой чулан, где он запирал ее на замок. Так изо дня в день прошла ее жизнь. Он никогда не говорил ей ни слова, как будто он и сам не умел разговаривать.

Тот человек, который убил его, знаками заставил ее надевать простыню и маску и ходить в них по комнатам и в особенности подходить к окну. Если она не исполняла этого, он бил ее, а уходя (он всегда уходил через слуховое окно), запирал ее в землю (это было ее собственное выражение). Она обещала показать то место, где он запирал ее и как открыть его, потому что только она, отец да тот старик, который ее мучил, и знают секрет замка.

Этого было совершенно достаточно, чтобы на другой же день следователь повез несчастную девушку в тот дом, где она перенесла столько мучений. Входя в него, она задрожала. Видно было, что воспоминания ее, сопряженные с каждой деталью, были ужасны. Следователю, по обыкновению, сопутствовал Антон Николаевич.

Сурков видел, что тот любит молодую девушку, что она тоже с нескрываемым удовольствием смотрит на красивого молодого человека, и решил всячески содействовать счастью этой пары.

Пройдя ряд запустелых комнат, проводница поднялась на чердак и тут же без труда отыскала заветную кнопку. То, что представилось глазам заглянувших туда, уже понятно читателю. Там было три трупа или, вернее, три полускелета. Два были неизвестны молодой девушке, а третьего она узнала по одежде и сказала, что это тот, кто заставлял ее надевать по ночам простыни и маску.

Следователь уже не стал даже вникать, как попали сюда эти люди. Он был поражен громадными богатствами, лежавшими в открытом сундуке. Его извлекли из смрадного помещения, и тут среди денег выяснилась новая страшная деталь этого темного дела. Судя по записке старика, написанной, вероятно, очень давно, было ясно, что дочь его не крещена и не имеет имени. На другой же день состоялись крестины, и девушка была названа Надеждой. По отцу она принадлежала к хорошей дворянской фамилии, единственным представителем которой, по несчастью, являлся этот безумный ужасный старик.

Через месяца два (к этому времени старуха-графиня в один из вечеров тихо угасла в своем кресле, дошивая двадцать третье одеяло) состоялась свадьба графа Антона Николаевича Крушинского с наследницей несметного богатства покойного ростовщика. Она выходила замуж по любви, и в церкви расцветшее личико ее сияло счастьем.

Одно только омрачало радостное событие – это исчезновение отца Антона Николаевича, связанное с кражей бриллиантов старого ростовщика. Гордый юноша был очень потрясен этим, и если он прежде только мало любил отца, то теперь стал презирать его как оскорбителя целого рода. Он готов был посвятить весь остаток своей жизни поискам его… Но зачем, разве мог он судить отца?