Умные головушки. У нас в НИИ

Ау, вернисаж

Осень. Худ. Б. М. Кустодиев

Валю, работницу районной продуктовой базы, прислали во ВНИИгормаш на перевоспитание. Тогда было модно проштрафившихся работников сферы торговли и услуг подвергать положительному воздействию трудовых коллективов промышленных предприятий.

Конечно. все понимали, что это никакое не перевоспитание, а наказание за какие-то мелкие неподсудные проступки, наказание, которое осуществлялось путем болезненного отрыва виновного от кормушки. Вот и Валю оторвали от её сыров, масел и колбас и на три месяца определили лаборанткой с окладом в 100 рублей в лабораторию машин уборки городских территорий.

Свое вливание в трудовой коллектив Валя обставила очень мило. Она в конце рабочего дня выставила четыре бутылки столичной и две палки краковской колбасы, пригласив трудящихся угостится, чем бог послал. Трудящиеся одобрительно загудели и полезли в свои столы доставать стаканы, кружки.

Валя водку не пила: «Сердце». Она откупорила «жигулевское» и, чёкаясь с новыми коллегами бутылкой, постепенно осушила её прямо из горла, а затем и вторую: «Страсть люблю пиво». Наверное, от любви к пиву была она немного полноватая, что нисколько не умаляло её привлекательности.

Завлаб поручил новой сотруднице разобрать по годам и сброшюровать груды документации и чертежей, скопившихся на полках трех обширных шкафов. Регулярно прикладываясь к пивной бутылке, Валя с отвращением копалась в пыльных бумагах. Как солдат считает дни до приказа, так и она считала дни, оставшиеся до её возвращения на базу, делая фломастером соответствующие отметки на дверце одного из шкафов.

Через какое-то время женщины заметили, что Валя перестала делать отметки на дверце. Вернее, они сначала заметили, что Валя положила глаз на старшего научного сотрудника Сашу Вильфельда, а уж потом обратили внимание на охлаждение Вали к процессу подсчета проведенных ею в Гормаше дней.

Как Валя ни мелькала перед Сашей, как ни заигрывала – он её не замечал. Тогда она перешла к следующей степени охмурения: нечаянно касалась своей кормой его локтей, склоняясь над ним, клала грудь на его плечо, просила поддержать её когда взлезала на стул, чтобы достать бумаги с верхней полки. Но и эти потуги были безрезультатны. Однако, несмотря на неудачи, Валя решила идти дальше.

Вильфельд был серьёзен, замкнут, ответственен. Все задания выполнял в срок с хорошим качеством. Отличался вежливостью и предупредительностью. Короче, не какой-нибудь там вертопрах или недотёпа, а очень даже порядочный, степенный мужчина.

И все бы хорошо, но все эти положительные качества испарялись при воздействии на психику Вильфельда алкоголя. После принятия внутрь 150—200 граммов водки в Александре Павловиче просыпался то ли прусский, то ли тевтонский дух (Саша был этническим немцем) и он начинал командовать, наводить порядок, вырубать в актовом зале радиолу (сильно орет!), метать в окно граммофонные пластинки (устарели!). Иногда он огребал по шее, но чаще всего его удавалось спровадить домой, используя дежурную машину.

Совершая свои командирские действия, Саша разогревался и снимал пиджак, а убывая домой забывал его надеть. Поэтому следующее утро после праздников начиналось для него с поиска пиджака. В ходе обхода лабораторий и цехов пропажа находилась, однако в этот раз, после празднования очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, пиджак исчез.

Вильфельд сильно загоревал. Он знал, что за утерю пиджака получит от супруги добрый нагоняй, да и пиджака жаль. Саша сидел за своим столом и тихо печалился.

– Что-то вы загрустили, Александр Павлович? Случилось что? – подъехала к нему Валя.

– Да вот, – засмущался Вильфельд, – пиджак куда-то делся. Вчера оставил его в лаборатории, а сегодня его уже и нет.

– А вы хорошо его искали?

– Да уж лучше некуда.

– Ладно. Попробую я поискать. Только я не помню какого он цвета.

– Коричневый

И пустилась Валя в поиски. Хотя, чего искать-то, когда она его сама вчера положила в шкаф и прикрыла бумагами.

Когда народ пришел с обеденного перерыва, Валя торжественно вручила Вильфельду его пиджак. В честь такого радостного события Валя предложила Саше распить по бутылочке пива. Ну кто же от пива откажется?

За пивом парочка разговорилась. В разговоре открылись многие интересные моменты. Получалось, что Валя, как и Саша, большая поклонница Маяковского, в доказательство чего на её столе уже на следующий день появился томик поэта. И в оценке живописи души их оказались родственными: оба любили Врубеля.

Из всех картин Врубеля Валя помнила лишь одного «Демона», но это не мешало ей рассуждать о перламутных переливах, о насыщенном колорите, о безумных глазах.

Вильфельд поддакивал ей:

– Вы правы. Действительно у персонажей его картин очень необычные глаза. И у Пана, и у Богатыря, и у Гадалки, и даже у Царевны Лебедь.

– И вообще мне все передвижники очень нравятся, – заявила Валя.

И хотя Врубель не входил в число членов Товарищества передвижных художественных выставок и вообще относился к передвижникам критически, называя их публицистами, Вильфельд на заявление Вали отозвался одобрительным киванием головы:

– Да среди передвижников было много талантливых художников.

После второй бутылки Вильфельд, как-то спонтанно, не просчитав последствия, пригласил Валю на субботу в Русский музей осмотреть недавно открывшуюся выставку «всего Кустодиева».

Валя ликовала: «Лед тронулся!!!»

Чем ближе были выходные, тем больше Саша дергался: как объяснить жене, что ему нужно в субботу отлучится из дома часа на четыре. Наконец в пятницу он со всей своей немецкой прямотой огорошил супругу:

– Тома, я завтра отлучусь не на долго. Мне нужно от сотрудницы получить важные документы.

– Саша, – изумилась жена, – что за агентурные встречи. Неужели твоя сотрудница не может это сделать в понедельник, на работе?

– Понимаешь, шеф неожиданно поручил мне сделать доклад на совете, – начал выкручиваться Саша, – а материалы, нужные для подготовки доклада, у сотрудницы. Она взяла их на дом. Для обработки.

– Ну, дела! И где же вы встречаетесь?

– У Русского музея, – не подумав, выпалил Саша.

– О! И я с тобой. Там открылась интересная выставка, Представляешь, почти весь Кустодиев. Когда еще такое случится.

И она стала щебетать о подвижничестве художника, который из-за тяжелой болезни писал свои картины лёжа на спине. Жена щебетала, а Саша мучительно искал выход из сложившейся ситуации. Жену от принятого ею решения не отговоришь, разве что путём капитального скандала, а это совсем ни к чему. Позвонить бы Вале, предупредить. Так он не знал номер её телефона.

Конечно, можно было вообще не пойти на встречу. Так Валя будет в шоке.

«Хотя появление Томки в паре со мной её тоже не обрадует», – подумал Саша.

В конце концов он фатально, не по-мужски решил: «Будь, что будет».

А было вот что. Когда Валя увидела Сашу с женой, она поняла, что рыбка сорвалась с крючка. Саша представил женщин друг другу. Обе, на подавая рук, отделались кивком головы.

– Саша, ты отойди на минуточку, – обратилась к мужу Тома, – мы с Валей поболтаем немножко.

Когда через некоторое время Саша встретился с женой, он удивился:

– А Валя где?

– Она сказала, что передаст тебе документацию в понедельник. Не горит. А сумка с документами будет тебе помехой в музее. Ну что ж, Сашенька, пойдем наслаждаться искусством.

С этих пор кустодиевские снега, кустодиевские пышные женщины стали нелюбимы Вильфельдом. Они напоминали Саше о его мужском позоре.

Мужчины, при своих походах налево будьте предусмотрительны! Жены бдят.

Ах, Ольга!

Река Оредеж

Они сидели перед могилкой, где была похоронена «…Сашенька ангельская ду (ша)…». Так было выбито на серой каменной плите, которая почти полностью ушла в землю. Там имелось еще много букв, но они были совершенно нечитабельные. Время и климат съели текст, поэтому имелась неясность: Сашенька – мальчик или девочка. Посещавшие могилку мужики почему-то считали, что под плитой похоронена девочка.

Цель посещения всегда была одна – раздавить пузырь. Уж очень удобное место. Во-первых, – уединенность: могилу с трех сторон окружали заросли сирени. Во-вторых, – комфортность: плита использовалась как стол, а сиденьями служили остатки каменных скамей. В-третьих, – эстетичность: от могилки, с возвышенности открывался шикарный вид на реку Оредеж и на заречные дали.

Никакого святотатства или профанации не происходило. Наоборот. Первый стакан поднимался за упокой Сашенькиной души, выпалывались сорняки, соскабливался мох с каменной плиты. Мужики уверяли, что они ощущают Сашенькино благоволение за то, что посещают место её упокоения и ухаживают за могилкой. Врали, конечно.

Итак, они сидели перед могилкой. Они – это гормашевцы: Барсуков и еше два сотрудника из лаборатории снегоуборочных машин. Они допивали вторую бутылку портвейна (водка в сельской лавке не продавалась) и обсуждали событие, которое приключилось в их коллективе, прибывшим в подшефный совхоз на уборку картофеля.

Надо сказать, что гормашевский десант в количестве двадцати человек каждый год трудился в совхозе с мая по октябрь. Трудился по-сменно, по месяцу. Жили «десантники» в бывшей школе, деревянное здание которой располагалось в ста метрах от Сашенькиной могилки перед огромным барским парком.

Раньше-то на месте школы стоял двухэтажный дом с колоннами принадлежавший, как и все окрестные земли, Свиридовым, дальним родственникам Пушкиных. В семнадцатом году мужики дом спалили. Дом спалили, а парк остался. Он разросся, одичал и превратился в романтический приют для молодых «десантников» и «десантниц».

Школьное здание имело четыре больших помещения (бывшие классы). В одном жили мужчины, в другом – женшины, в третьем была столовая, в четвертом – кухня.

Пересменка прошла вчера. Отработавшие месяц гормащевцы убыли в Ленинград, а вновь прибывшие стали обживаться и готовить стол для проведения привальной.

Привальная протекала стандартно: водка, шашлык, свежие овощи, накатаннве тосты. Подошло время поднять стканы за милых дам. Слово взял заводило и шутник Мишка Огурцовский:,

– Друзья, пить сразу за всех милых дам – пошло. Я предлагаю выпить за каждую прекрасную даму персонально!

– Ура! – одобрило застолье

– И не только выпить, – продолжил Огурцовский, – а перед тостом исполнить отрывок из песни, где есть имя тоскуемой.

– Ура, – как-то не очень уверенно прогудело застолье.

– Пойдем по кругу. Первая милая дама у нас – Любовь Петровна. Кто знает песню, где было бы её имя?

Народ задумался. Кто-то предложил: «Люба, Любушка. Любушка-голубушка». Песню отвергли так как молодежь не знала слов. Тут поднялся очень пьяный Слава-программист:

– В честь прекрасной Любви Петровны исполняется прекрасная песня.

После паузы он ото всей души исторг:

– Любовь нечаянно нагрянет.

Застолье с восторгом подхватило:

– Когда её совсем не ждешь.

И каждый вечер сразу станет

Удивительно хорош…

Любовь Петровна просто расцвела.

Следующей по кругу была Ниночка, вертлявая хохотушка. Здесь с песней трудностей не было. Почти сразу и почти хором застолье загудело:

 
– Нинка, как картинка, с фраером гребет…
 
 
    Ниночка долго смеялась.
 

Затем пришел черед Оленьке. Она сидела отрешенно, как на воздусях: у нею была любовь. Её обоже силел рядом с ней и тоже млел. Но тут огурцовский проект начал давать трещину: песня с именем Оля никак не вспоминалась. «Ах васильки, васильки…» отклонили: не в масть, там про убийство. Положение спас Барсуков. Он поднялся с сидения, принял позу Ленского и выдал:

 
– Ах! Ольга, я тебя любил…
 
 
     Народ не подкачал и подхватил:
 
 
– Тебе единой посвятил
 
 
        Рассвет печальной жизни бурной…
 

Дальше певцы не знал ни слов, ни мелодии, но все равно Оленька была растрогана и даже разрумянилась.

Только собрались с силами, чтобы прославить четвертую милую даму, как инженер-конструктор Сизов заорал:

– Люди, я знаю частушку про Оленьку. Хотите спою? Только она неприличная.

– Валяй, мы чай не дети, – отреагировало пьяное сообщество.

И Сизов выдал широкоизвестный, похабный стишок, который и в литературном-то оформлении выглядел неприлично («Позанимаемся сексом, Оленька, пока на лобке не вырос пушок»), а в оригинальном звучании – полный атас.

Застолье поскучнело. Оленька побледнела. Оленькин обоже решил, что его Дульцинею оскорбили. Он встал и решительно направился к Сизову. Между ними завязалась драка.

Драчунов быстро разняли, заставили помириться, но нестроение было испорчено. Все стали по-тихоньку расходиться по своим койкам.

Однако этим дело не кончилось. Когда Сизов, покурив перед сном на улице, зашел в прихожую, он получил от Оленькиного обоже удар поленом по голове. Хорошо, что удар был не сильный. Сизов отделался шишкой.

Вот именно эти события и обсуждали три гормашевца у Сашенькиной могилки. Они решили, что буяна нужно отправить в Ленинград. Но они со своим решением опоздали. Руководитель группы уже спровадил драчливого товарища домой, посоветовав по прибытии в Институт написать заявление «по собственному желанию». Вместе с драчдивым товарищем уехала и Оленька.

Мишка Огурцовский весь испереживался: «Это все из-за меня. Не предложи я эту дурь, все было бы нормально».

Его успокаивали: «Брось расстраиваться. Хорошая придумка. В следующий раз нужно про мужчин попеть».

Вступая в разговор, Слава-прогрммист заметил: «А мне все равно. На мое имя нет ни одной песни».

 
    Огурцовский: «Как нет! А, эта:
 
 
                Слава впередсмотрящему,
 
 
                Слава вперед идущему…»
 
 
         Все рассмеялись
 

Бедный Стёпа

Это случилось давно. Ещё во времена Берии. Может быть и раньше, а Берия лишь подхватил эстафету. Но это не важно.

Важно то. что в то время Сталин и Трумен сжимали в своих нервно дрожащих кулачках по атомной бомбе, ожидая подходящего момента, чтобы от души садануть по своему бывшему союзнику.

Лобастые ребята из Академии наук доходчиво объяснили товарищу Сталину, что после взаимных атомных ударов большинство людей погибнет, а оставшиеся в живых будут больны и убоги. И развитие человечества начнется вновь с каменного топора. Это вождю не понравилось. Не понравилось, но бомбочку он не сдал на склад. Вместо этого он крепко задумался.

Задумываться товарищ Сталин умел. А тут ещё и антураж: душистый думок из трубки, портрет Ленина, спокойный кабинет, вид на Ивана Великого. И получилась у Кормчего славная задумка. Решил он надёжно укрыть от возможного ядерного пожара лучших представителей советской науки, искусства, литературы.

Вот тут-то и появился Берия. Деятельный Лаврентий Павлович кроме множества своих положительных качеств был хорош и тем, что быстро и добротно выполнял любые поручения Председателя Совета министров. И, вообще, как Нарком внутренних дел он своё дело знал. Достаточно сказать, что пограничные войска, которыми он руководил, единственные из Сухопутных сил встретили войну в полной боевой готовности и держали границу до последнего пограничника.

Ему-то и поручил Иосиф Виссарионович провернуть дело сохранения интеллектуального фонда страны. В личной беседе с Берия, которая проходила в кремлёвском кабинете, Сталин обратил внимание на срочность работы, поскольку время не ждёт.

Не прошло и недели после этой беседы, как в глухом углу Тихвинского района начались грандиозные мелиоративные работы. Под прикрытием этих работ полным ходом пошло строительства мощного подземного сооружения, которому дали кодовое название «Укрвтие» (подробности смотри в работе А. Г. Брыксенкова «Красная омега»).

Когда «Укрытие» было готово, его стали заполнять известнейшие люди страны. Чтобы не вызвать внимания Запада, эти известнейшие люди изымались из обычной жизни путём арестов. Их обвиняли в шпионаже, сионизме, во вредительстве. Поскольку аресты в Сталинскую эпоху являлись банальной операцией, то исчезновение элиты советской науки и культуры никого не напрягло.

Учёные, внезапно оказавшись в подземелье, баклуши там не били. Они плодотворно трудились каждый в своей области и добивались очень серьёзных результатов. Особенно удивляли руководство «Укрытия» и самого Берию достижения так называемых футурологов. Эта удивительная, состоявшая из двенадцати человек, группа делала открытие за открытием. Для неё загадки Бермудского треугольника, тайны Тунгусского метеорита, непонятки с летающими тарелками были никакими ни загадками, ни тайнами, ни непоняткми. Среди этой группы особо выделялась задумчивая компания из трёх человек, которая создала фантастическое устройство, прогнозирующее будущее.

Когда об этом устройстве доложили Сталину, он пожелал апробировать такую «удивительную штуку». Он пожелал, чтобы «штука» ответила ему на вопрос: «Что будет с СССР и с Парией в 2000-ом году?»

Уникальное устройство поднатужилось, обрабатывая массу информации, и после пяти часов жужжания выдало ответ: «С 1992 года не будет СССР. С 1992 года не будет КПСС. С 1992 года не будет Советской власти.»

Прочитав ответ, Сталин рассмеялся и приказал товарищу Берия присмотреться к «этим шарлатанам». Берия присмотрелся. Авторы устройства оказались махровыми антисоветчиками, шпионами и диверсантами и были расстреляны на солнечной полянке Вепсского леса, рядом с «Укрытием», а их футуристическое устройство – уничтожено.

Перед уничтожением устройства Степан Сергеев, молодой, но очень талантливый инженер, успел изъять и спрятать в своём хозяйстве самый важный элемент устройства – его мозг.

Не долго томились учёные под землёй. В 1953 году умер И.В.Сталин. Не на много пережил его и Л.П.Берия. Его как английского шпиона коцнул дорогой наш Никита Сергеевич. В шпионство Берии никто не верил. А пострадал он потому, что много знал о художествах Хрущёва в период «Большого террора». Много знать вредно.

При Хрущёве, объявившим борьбу за мир, международная обстановка стала более спокойной, чем при Сталине и шарашку под ником «Укрытие»» закрыли. Учёных выпустили и трудоустроили в соответствии с их желаниями.

Степан Сергеев пожелал трудится в совершенно непрестижном институте, занимавшимся разработкой машин для уборки городских территорий (ВНИИгормаш). Этот институт он выбрал, полагая, что в нём будет способнее и безопаснее заняться восстановлением уничтоженной футуристической машины. Чтобы к нему особенно не цеплялись, он решил косить под психа.

Это он правильно решил. Ему действительно никто не мешал заниматься какой-то чепухой. Главное – псих не бузил и был при деле.

Постепенно Сергеев восстановил футуристическое устройство. После массы доработок и долгой регулировки машина стала наконец толково отвечать на заданные ей вопросы.

Например:

Вопрос: «Кто есть Сталин?»

Машина: «Великий вождь советского народа»

Вопрос: «Что есть Великая отечественная война?»

Машина: «Вооружённая защита социализма от атаки мирового капитала».

Сергеев выходил на пенсию в 1982 году, поэтому ему было очень интересно знать об обстановке в стране к этому времени. Чтобы утолить свой интерес он обратился к машине и спросил её: «Что ожидает СССР в восьмидесятые годы?». Машина, особо не задумываясь, предрекла Союзу крупные негативные сдвиги. Когда в восьмидесятые в стране действительно разразилась сумбурная Перестройка, Сергеев поверил в машину и, слегка усовершенствовав её, зада машине почти сталинский вопрос: " Каков будет 2000 году?»

Ответ машины ошеломил Сергеева. Из ответа следовало, что власть в России будет принадлежать богатеям, что в правительстве и в парламенте будут заседать миллионеры, что рабочие и крестьяне обнищают, что все услуги, что были бесплатными при коммунистах, станут платными.

В своём ошеломлении Сергеев заподозрил машину в шарлатанстве и стал её дорабатывать и совершенствовать. Но машина упрямо настаивала на своём. Вот тут-то Сергеев стал действительно потихоньку сходить с ума.

Он стал изобретать аннигиляционную трубку, испускающую луч, который мгновенно превращал бы в ничто любого человека (подробности смотри в работе А.Г.Брыксенкова «Спасибо психам»). Он намеревался с помощью этой трубки тихо и бесследно ликвидировать тех, кто попытается уничтожить Советскую власть.

В конце конов Стёпу поместили в психиатрическую больницу и аннигиляционной трубки не случилось. А жаль..

Действительно, примени Стёпа свою трубку против Горбачёва, Ельцина, Яковлева, Шеварнадзе и ещё против кой-кого, глядишь и не было бы олигархов. Хотя вопрос спорный. Дело в том, что народу наскучило строить коммунизм, и он очень хотел и ждал перемен. Вот и дождался!