Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи

1.3. Почему националистам нужна “своя” история?

Новый политический режим, пришедший к власти в 1994 г., избрал в качестве официальной “идеологии белорусского государства” “памяркоўный” бюрократический национализм.¹¹ Однако этого было недостаточно для проведения идейно обснованной политики умеренной белорусизации. Новый режим нуждался в опоре на “профессиональную историю”, способную подвести авторитетный научный фундамент под здание конструируемой им “белорусской нации”. Для этой цели историю Белоруссии следовало трансформировать из советской в “национальную”, что позволило бы осуществить историческую легитимацию нового постсоветского государства и правящего в нем политического режима.

Еще более остро в создании своей «национальной истории» нуждалась “свядомая” интеллигенция, претендовавшая на мессианскую роль носителя должной белорусской идентичности и творца нужной «коллективной исторической памяти». Эта интеллигенция также стремилась использовать «профессиональную историю», во-первых, для создания политической идеологии, призванной обосновать необходимость установления в стране прозападного этнократического режима и, во-вторых, насаждения этой идеологии, (посредством «школьной истории») в массовое историческое сознание граждан постсоветской Белоруссии.

Обретенная “незалежнасць” создавала для этой цели удобную политическую конъюнктуру, в то время как национальная “свядомасць”, приобретенная историками еще во время “перестройки”, настоятельно требовала активного творческого применения. Предстояло выполнить масштабный социальный заказ – осуществить белорусизацию отчественной истории на идейных принципах этнического национализма. Конечным продуктом “научного” творчества должна была стать “национальная история” Белоруссии.

Для этой цели “свядомымі” историками в спешном порядке была создана «национально-государственная концепция истории Беларуси», призванная обслуживать идеологические нужды будущей русофобской этнократии. Новый, претендующий на научную исключительность, «национально-государственный» нарратив начал свое победное шествие в сферу «школьной» истории. На основе этой политически конъюнктурной концепции были созданы первые «национальные» учебники для средней и высшей школ, защищены диссертации, написаны исследования по этноконфессиональной истории, истории образования, общественно-политических движений и т.д.

Казалось, что этнические националисты от историографии одержали убедительную победу не только в научном сообществе историков, но и в системе исторического образования республики. Академик М.П. Костюк, выступая на II Всебелорусской конференции историков в апреле 1997 г., заверял ее участников, что «на позиции национально-государственной концепции истории Белоруссии стало абсолютное большинство историков»¹².

Ирония ситуации, сложившейся тогда в профессиональной исторической науке, заключалась в том, что декларируемый переход историков на новые «национальные позиции» осуществлялся под громкими лозунгами «деидеологизации, дебольшевизации и деполитизации», которые были выдвинуты М. Бичом и М. Костюком в качестве методологического императива новой националистической историографии¹³. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Отсутствие критической рефлексии по поводу созданного ими националистического «символа веры» – характерная черта новейшего мифологического мышления, свойственного «свядомым» белорусским историкам.

В ту удачливую для них пору творцам «национально-государственного” нарратива совсем не было дела до неизбежной в таких случаях «деидеологизированной» самоиронии. Настал, наконец, недолгий миг торжества идей и практики выношенной ими радикальной белорусизации, ставшей государственным инструментом принудительной гомогенизации общества на основе идей этнического национализма.

Идеологическая «концепция», насаждаемая в стране с помощью государственных институтов образования и науки, открыто выполняла свои пропагандистские задачи даже тогда, когда политические соратники этих историков – радикальные националисты, потерпев сокрушительное поражение на президентских выборах 1994 г., вынуждены были уйти в непримиримую оппозицию.

Победители – А.Г. Лукашенко и его идеологи не могли примириться с тем, что контролируемые ими государственные институты с помощью «школьной истории» навязывают обществу конфликтные, разделяющие общество идеи и ценности этнического национализма, взятые из арсенала проигравших политических противников. Новой политической элите было очевидно, что постсоветское белорусское общество в подавляющем большинстве своем отвергает проект русофобской этнократии, представляемый оппозицией в качестве единственно возможного для страны политического режима.

Поэтому «национально-государственная концепция истории Беларуси» в ее наиболее одиозных русофобских и антисоветских проявлениях начала постепенно вытесняться из области официальной «школьной истории». После закрепления в конституции страны статуса русского языка как второго государственного начала сворачиваться и «демократическая» белорусизация, навязанная белорусскому обществу коммунистами и этническими националистами в начале 90-х гг. прошлого века. В этот период были предприняты и первые официальные попытки создания общенационального исторического нарратива с использованием ностальгически окрашенных сюжетов советской историографии.

Таким образом, новая «национальная история» оказалась политически востребованной для «научного» обоснования сразу двух соперничавших проектов белорусизации – умеренного, бюрократического и этно-националистического, радикального.

Конструирование сюжетов «национальной истории», независимо от политической ориентации ее творцов, вызывало неизбежную потребность в применении специфических приемов, которые не приемлет научная история, свободная от задач «национального» служения¹⁴. Например, исторических фальсификаций, подлогов, разрывов причинно-следственных связей и манипуляций с этническими маркировками. Иными словами, тех методов, которые стали уже традиционными для исторического мифотворчества новейшего времени¹⁵.

Собственно, иного и не было дано. У историков государства Беларусь, которое ведет свое независимое существование с 1991 г., других приемов для создания уходящей в древность «национальной истории» попросту не существовало. Это непреложное обстоятельство было продиктовано тем, что в качестве инструмента националистической интерпретации истории выступала идеология белорусского национализма, за которой стояли либо интересы господствующей бюрократии, либо политической оппозиции. В любом случае историческая истина не становилась результатом научного поиска и адекватных интерпретаций исторических источников. Историческая «истина» создавалась в интересах конкретных политических субъектов и в соответствии с тем или иным типом националистической идеологии.

Формируя новый «национальный» нарратив, историки, исследующие события и процессы, происходившие в границах современной Белоруссии, были обречены использовать в своих научных работах националистическую риторику. Более того, многие из них становились ее творцами. Таким образом, процесс исторического мифотворчества являлся одновременно процессом создания двух типов националистического дискурса – бюрократического и этнического.

В результате критерии научности исторического знания подменялись критериями идеологическими, которые свидетельствовали о характерной для работ национально «свядомых» историков «предрасположенности к настоящему». То есть, выражаясь более конкретно, к существующей политической конъюнктуре, обусловленной тактическими зигзагами проводимой в стране «ползучей» белорусизации, или к преследованию интересов одной из противоборствующих сторон.

Так в современной Белоруссии сложилась ситуация, при которой, по словам Э. Хобсбаума, историки оказались в роли тех, кто «производит» прошлое формирующейся политической нации. В результате их деятельности «национальная история» неизбежно превращается в «ретроспективную мифологию»¹⁶.

Учитывая данное обстоятельство, автору при изучении творческих методов, оценок и результатов работы белорусских производителей «ретроспективной мифологии» пришлось в некоторых случаях отойти от академического стиля изложения и прибегать к иронии, использовать литературные образы и оценочные характеристики. Увы, но другого выхода не оставалось, так как автору пришлось иметь дело с такой весьма специфической субстанцией, как национальная “свядомасць” историков, которая идейно питает и эмоционально стимулирует их “научное” творчество и педагогическую деятельность.

Нельзя было не вспомнить при этом и патовую ситуацию, в которой оказались производители «национальной истории». Стремительно отрешившись от идейных уз истории советской, они самозабвенно возложили на себя узы идеологии националистической. Используя великолепный образ, созданный Дмитрием Галковским в его одноименном философском романе, ситуацию, сложившуюся с «национальной историей» и ее производителями, можно охарактеризовать как «бесконечный тупик». Необходимый в данном случае анализ сюжетов «национальной историографии», пребывающей в «бесконечном тупике» мифотворчества, также не способствовал неуклонному соблюдению академической строгости в изложении темы.

Так как предметом нашего анализа являются интерпретации истории, характерные для «ретроспективной мифологии», сосредоточим внимание, прежде всего, на одной из них. Решение о сужении объема исследовательской работы обусловлено задачами сугубо практического характера.

Как уже отмечалось, историческая наука в современной Белоруссии во многом равняется на тот или иной тип национализма, бюрократический или этнический. Какую-либо четкую границу между двумя направлениями, существующими в белорусской историографии, провести довольно сложно в силу существующих националистических конвенций. Что же касается нашего исследования, то для него подобная дифференциация и не требуется.

Для нас главной целью является попытка представить читателю наиболее известные технологические приемы, с помощью которых мифы новейшего времени конструируются в области исторического знания. Такие технологии чаще всего свойственны тому направлению историографии, сторонники которого при создании исторического нарратива используют риторику этнического национализма.

Сделанный выбор объясняется тем, что бюрократический проект формирования новой национальной идентичности не получил еще законченного идеологического обоснования и пребывает в стадии политического становления. Его идейный вектор, темпы и методы реализации, включая «историческую политику», или «политику памяти»¹⁷, не отличаются последовательностью и зависят от многих факторов конъюнктурного и субъективного характера.

Так как для господствующей в стране бюрократии и ее бессменного лидера абсолютной ценностью является политическая власть, то в перечне их идейно-политических приоритетов белорусизации отводится подчиненное место. Привыкший постоянно лавировать и проявлять чудеса идейной и политической мимикрии, этот новый политический класс использует белорусизацию инструментально, в интересах сохранения своей власти как внутри страны, так и с учетом мощного геополитического фактора союзных отношений с Россией. Поэтому официальный исторический нарратив, связанный с «политикой памяти» и политическими интересами белорусской бюрократии, все еще не приобрел завершенных форм «единственно верной» интерпретации «национальной истории».

Что же касается этнических националистов, то для них важными маркерами оппозиционности персонифицированному бюрократическому режиму являются националистическая риторика и символика. Демонстрируя идейную мотивацию своих политических действий, эта немногочисленная популяция радикальных националистов связывает воедино борьбу за власть с пропагандой «национальных» преимуществ этноцентристской белорусизации. Стратегические цели и тактические приемы этого потенциально конфликтного политического проекта, опробованного в 90-х годах прошлого века, твердо запечатлелись в памяти этнонационалистов, и они готовы вновь осуществить его второе, расширенное и исправленное издание.

В отличие от «многовекторной» бюрократии, пытающейся, в меру своих скромных способностей, балансировать между Россией и Западом, политическое поведение оппозиционных националистов отличается завидным постоянством. Их последовательная и твердая ориентация на Запад, с ее неизменной антирусской и антисоветской составляющей, базируется на интеллектуально примитивной идеологии этнического национализма. Средством обслуживания этой идеологии и выступает указанный тип исторического нарратива с отчетливо выраженной мифологической константой. Поэтому нарратив, присущий данному типу историографии, представляет собой наиболее законченную форму идеологической интерпретации сюжетов «национальной истории».

Следует также отметить, что официальный исторический нарратив, призванный к конструированию будущей национальной идентичности, все еще не определился с критериями отличий «нас» от «других». Под «другими» понимаются, прежде всего, Россия и русские. Иначе обстоит дело в историографии, идейно связанной с этническим национализмом. Здесь нужный исторический нарратив с четкими критериями различий «нас» от «других» историки уже сконструировали. «Другие», по их убеждению, это те, кто постоянно угрожают «нам» и поэтому являются чужими, врагами¹⁸.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению характерных примеров «производства» прошлого, инициированного идеями оппозиционного этнического национализма, следует дать общую характеристику проблем, характерных для современной белорусской историографии, как официальной, так и неофициальной.

По утверждению Г. Баттерфилда, мы не должны навязывать наши идеи прошлому, но должны стремиться понять каждую историческую эпоху «в ее собственных категориях»¹⁹. Однако это непреложное правило исторической науки не распространяется на процесс формирования «национального» исторического нарратива. Его задача как раз и заключается в том, чтобы «осовременить» историю страны с помощью националистической интерпретации событий прошлого. Следовательно, придать массовому историческому сознанию, формируемому в условиях политической независимости, идейную одномерность, присущую «ретроспективной мифологии» современного национализма.

Поэтому «национальная история» Белоруссии как содержанием, так и своей идеологической направленностью отторгает основополагающие традиции западно-русской историографии, положившей начало глубокому профессиональному изучению политического и религиозно-этнического прошлого страны. Так происходит потому, что западно-русская историография является научным антиподом историографии националистической, препятствуя торжеству исторической мифологии национализма, как бюрократического, так и этнического.

Более того, существование западно-русских научных традиций и современная их интерпретация лишают убедительности те идейные аргументы, которые пытается использовать господствующая бюрократия для обоснования своей иррациональной политики белорусизации. Поэтому попытки восстановления историографической преемственности с традициями западно-русской научной школы встречают политические препятствия, которые стесняют свободу ученых, критикующих современный опыт конструирования «удобного прошлого».

Продолжающиеся в последнее время официальные попытки создания национально-государственного нарратива свидетельствуют о неизменности позиции, занятой этой бюрократией в отношении западнорусского историографического наследия. Точно так же, как не признаются аутентично «национальными» русский язык и русская культура, созданные общими усилиями великороссов, белорусов и малороссов, не принимается в качестве «национального» и западнорусский исторический нарратив, имеющий фундаментальное значение для белорусской историографии.

Таким образом, стремление к созданию методологически упрощенной, идеологически ангажированной «национальной истории» является препятствием для формирования исторического нарратива, который с полным основанием можно было бы назвать общенациональным. То есть способным органически вобрать в себя сложность и богатство западнорусской историографии, как дореволюционной, так и современной.

Нарастающий экономический спад и зреющее социальное недовольство политикой деградирующей бюрократической элиты вынуждают ее всемерно наращивать пропагандистскую обработку населения с помощью националистической идеологии. Историческая политика, подчиненная интересам сохранения власти бюрократического класса, учитывает метаморфозы, которые переживает идеология официального национализма, заметно теряющая свою эффективность и прежние возможности манипулирования общественным сознанием.

Предпринимаемые бюрократией попытки реанимировать идеологические опоры своей власти с помощью идей этнического национализма вызывают, в свою очередь, политическую необходимость в белорусизации коллективной исторической памяти. В таких условиях перспективы создания общенационального исторического нарратива, способствующего консолидации политической нации на гражданской, общерусской основе, отодвигаются на неопределенные сроки.

1.4. Технологии исторического мифотворчества и вызванные им когнитивные диссонансы

Обращение к историографии определенного нами направления требует краткого экскурса в историю белорусского этнического национализма. Давайте посмотрим, как начинался этот процесс в XX столетии. Маргинальный белорусский национализм, который ставил своей целью «отщепление от общерусского ствола его белорусской ветви и создания из нее особой белорусской нации», появляется на политической авансцене после революции 1905 г. Идеи этого национализма, этнического по своей социальной природе, были привнесены в ряды немногочисленной прокатолической интеллигенции из польской социалистической партии (PPS).

Заимствованные, привнесенные извне идеи национализма давали основания православным современникам сделать вывод о том, что «белорусский сепаратизм почти во всех деталях своих скопирован с галицкого «украинского» сепаратизма. Идейная связь его с сепаратизмом «украинским» настолько близка, что у постороннего наблюдателя не остается никакого сомнения, что оба они родились из одного источника»²⁰.

Уже тогда в нарождавшейся риторике белорусского национализма русские (великороссы) представали как народ принципиально чужой в историческом, этническом и культурном отношении. Поэтому традиционное русское самосознание православных белорусов, история которого простирается от эпохи Средневековья до Новейшего времени, также воспринималось националистами как нечто чуждое, враждебное, пришедшее извне, от имперских «русификаторов» и их пособницы Православной церкви.

Главным политическим и культурным конкурентом националистов являлись православное духовенство и местная западно-русская интеллигенция. Представители указанных социальных групп были ведущими носителями публичного дискурса о едином русском народе, состоящем из белорусов, великороссов и малороссов, и его общем историческом прошлом. Этих-то многочисленных внутренних противников маргинального белорусского национализма и нужно было представить как проводников веры, идей, ценностей и культуры чужого белорусам русского (великорусского) народа.

Столь же ревностно отвергали националисты и результаты научного творчества западно-русской историографии, филологии и этнографии, которые были представлены именами таких известных ученых, как М. Коялович, И. Чистович, П. Жукович и Е. Карский. Фундаментальным трудам этих признанных специалистов, которые в своей исследовательской работе исходили из научно обоснованных представлений об этническом единстве белорусов, малороссов и великороссов, белорусские националисты смогли противопоставить лишь книжку В. Ластовского “Кароткая гісторыя Беларусі”, изданную в 1910 г.

Этот интеллектуально примитивный, псевдоисторический опус содержал основной националистический тезис о «белорусском народе», который якобы действовал, по словам «свядомых” историков, в качестве «самостоятельного субъекта исторического процесса»²¹. Так было положено начало формированию исторического нарратива, изначально оказывавшего непосредственное воздействие на становление идеологии этнического национализма, процессу, который продолжается и доныне.

Вот, например, как выглядит исторический нарратив, обслуживающий идеологию этнического национализма в начале XXI столетия. По словам одного из историков, в современной Белоруссии “существуют две историографии: национальная, которая создаёт субъектную историю страны, это значит – видит белорусский народ субъектом собственной истории, … и колониально-российская историография, которая пишет историю Беларуси, исходя из интересов другой страны”²².

Приведенная цитата удачно характеризует ситуацию «бесконечного тупика» мифотворчества, в который уверенно вошли первые производители «субъектной истории страны» еще в начале XX века. Прошло уже более ста лет. Однако, в среде создателей новой «национальной» историографии по-прежнему господствуют интеллектуально инфантильные представления о том, что профессиональная работа историков должна служить интересам «белорусского народа». В противном случае они попадут в тенета «колониально-российской историографии» и станут служить интересам «другой страны».

Причина столь удручающего инфантилизма заключается в том, что длительное пребывание в состоянии национальной “свядомасці” становится неодолимым препятствием для усвоения навыков научной рефлексии, необходимой для профессионального становления исследователей в области гуманитарного знания. В результате, “свядомыя” историки (исключаем случаи циничного приспособленчества к существующей политической коньюнктуре), оказываются не состоянии критически осмыслить “социально ориентированную практику» создания «субъектной истории страны».

Поэтому “национальная” историография, в которой «социальные функции доминируют над научными», открыто демонстрирует сегодня свой “социально ориентированный” характер, старательно производя “нужный” образ “субъектного” прошлого в интересах “белорусского народа”. Иными словами, занимается осуществлением очередной попытки белорусизации истории в политических интересах заказчиков и носителей идеологии этнического национализма. Подчинение научной функции историописания приоритету идеологии, которое с неизбежностью происходит в процессе белорусизации истории, и создает тот “бесконечный тупик” мифотворчества, в котором пребывает “национальная” историографии на протяжении последнего столетия.

Возвращаясь к давней работе В. Ластовского, следует отметить, что предпринятая им попытка обретения опоры в истории и в этнической традиции на основе отрицания общерусского прошлого и русского самосознания белорусов обернулась псевдонаучным курьезом. Столь же мобилизационно провальной оказалась и антирусская ориентация националистической пропаганды. Поэтому в императорской России белорусский национализм так и не получил какой-либо значимой политической поддержки населения Литвы и Белоруссии.

До 1917 г. этнические националисты представляли собой крайне малочисленную группу прокатолической маргинальной интеллигенции, а отнюдь не «белорусское национальное движение», каковым громко именует это весьма скромное сообщество современная белорусская историография. Идейный и политический вес этой плохо образованной интеллигенции, объединенной вокруг малоизвестной газеты “Наша ніва”, был социально ничтожен. Идеи завоевания независимости и представления о себе как особом народе, отличном от великороссов и малороссов, не пользовались поддержкой в крестьянской среде, которая, как показывает исторический опыт стран Центральной и Восточной Европы, выступала в качестве основной движущей силы процесса формирования «наций»²³.

Белорусский национализм, представленный в своём социальном измерении маргинальной интеллигенцией, не обладал способностью к организации солидарного этнического поведения и социальной мобилизации масс. Отсутствие перехода от национализма небольшой группы интеллигенции к массовому движению свидетельствовало о том, что ни практика, ни идеология этнических активистов не отвечали социально-политическим, идейным и культурным ожиданиям и потребностям крестьянского, прежде всего православного, населения Северо-Западного края. Как справедливо отмечал польский исследователь Р. Радик, в границах Православной Церкви «никогда не удавалось вызвать белорусского или украинского национального сепаратизма».²⁴

Главной же причиной того, что «белорусское национальное движение» так и не возникло в этом регионе империи, стало реальное отсутствие этнического конфликта между белорусами (православными) и великороссами. Современные исследователи признают, что существование межэтнических конфликтов является движущей силой националистических движений.

Исторический миф о таком «движении» был сконструирован в новейшее время с отчетливо выраженной прагматической целью. Историкам, обслуживавшим идеологию белорусского национализма, нужно было скрыть практическое отсутствие такого «нужного» для «субъектной истории страны» явления, как массовая политическая борьба за будущую «незалежнасць”. Речь идет об ахиллесовой пяте белорусского национализма, который не может опереться на исторические факты, неоспоримо свидетельствующие о том, что в создании белорусской государственности определяющую и самостоятельную роль в XX столетии играли явления внутреннего, или, “национального” характера. Вот и понадобилось выдумать упоминаемое выше “белорусское национальное движение”, ведущее свою мифическую родословную от героев “восстания Кастуся Калиновского”.

Этот доморощенный миф XX века свидетельствует о том, что носители национальной “свядомасці” не в силах примириться с тем, что в появлении белорусской государственности ведущую роль сыграли политические явления внешнего, геополитического характера. Уплощенное, идеологически одномерное сознание современных националистов не приемлет сложной исторической реальности, которая не укладывается в тесные рамки “рестроспективной мифологии”. Особенно в том случае, когда факты реальной истории XX в. недвусмысленно свидетельствуют о полном политическом бессилии белорусского сепаратизма и бесспорном преобладании сторонников единства Российской империи. И тогда наступает время, когда на помощь удрученным исторической реальностью националистам приходят производители утешительных мифов “национальной истории”.

Однако обратимся к научному определению массового политического движения. Под ним понимаются предпринимаемые в течение довольно длительного времени «усилия большого количества людей с целью коллективного решения проблем, воспринимаемых как общие»²⁵. Политически незаметная деятельность небольшой группы маргинальной интеллигенции, самочинно претендовавшей на монопольное выражение интересов белорусского народа и его этнического самосознания, под это определение явно не подпадает. Тем не менее, с помощью специального отбора фактов и оценочной интерпретации событий, мифологический сюжет о «белорусском национальном движении» был создан. Мифическое «движение» за “незалежнасць” было представлено читателям как реально существующая в истории «система фактов»²⁶.

В Северо-Западном крае ведущую роль в производстве этнических различий играл конфессиональный фактор. Церковные границы между белорусами – православными и католиками – проходили внутри одной этнической группы. Белорусы-католики, идентифицировавшие себя в качестве поляков, составляли меньшинство, тяготевшее к Польше и польскому национальному движению. Православное большинство белорусов воспринимало себя русскими и твердо ориентировалось на Россию. В течение второй половины XIX – начала XX вв., исторически сложившаяся внутри этнической группы белорусов общность, основанная на православно-русской идентификации, стала доминирующей.

К этому времени главенствующую роль в общественном сознании православного населения Литвы и Белоруссии стали играть популярные идеи общерусского единства, изложенные в программах правых и монархических партий, в многочисленных материалах церковной и светской печати. Существовало и подлинно массовое политическое движение, объединявшее электорат этих общерусских партий, представители которых, включая православное духовенство и представителей православных братств, неоднократно избирались депутатами Государственной думы от Северо-Западного края²⁷.

Следовательно, до 1917 г. и позже белорусское население на массовом уровне не испытывало потребности в политическом оформлении своего существования в качестве особой, отличной от великороссов и малороссов этнической группы²⁸. Более того, это население, прежде всего, православное, политически позиционировало себя в качестве верного сторонника династии Романовых и единства Российской империи.

Распад единого российского государства и утверждение власти большевиков в центре страны побудили окраинные национальные партии к созданию этнических государств. Первой попыткой реализации идей этнического национализма, предпринятой в условиях германской оккупации, стало провозглашение в марте 1918 Белорусской народной республики. Вызванный исключительно внешними условиями, этот неудавшийся политический проект явился попыткой институционализации этничности в форме независимого от большевистской России государства. Однако действия немногочисленных националистов, направленные на обретение политического суверенитета, не получили поддержку белорусского населения оккупированных немцами территорий²⁹.

Уже в предреволюционные годы стало очевидно, что принципиальное отрицание русского самосознания белорусов сообщает этническому национализму характер исторической и этнической беспочвенности. Практическое отсутствие социальной базы, необходимой для появления массового политического движения, было во многом обусловлено как антирусской природой этнического национализма, так и его слабым организационным и идеологическим оформлением. После 1917 г. социально-политическое и интеллектуальное бессилие, генетически свойственное этому виду национализма, заставляло его лидеров и адептов искать поддержки у иностранных государств: сначала у кайзеровской, а затем и у нацистской Германии.

Столь же негативным к общерусскому сознанию белорусов было и отношение коммунистической идеологии в созданной российскими большевиками Советской Белоруссии. Произведенное «сверху» большевистское разделение большого русского народа (великороссов, малороссов и белорусов) произвольными политическими границами стало отправной точкой для строительства «титульной белорусской нации». Тогда и понадобилась первая коммунистическая белорусизация белорусов, чтобы вслед за административно-политическими границами появились границы этнические и культурные. Процесс конструирования «белорусской титульной нации» из западно-русского этнического материала начался постфактум, через несколько лет после того, как национальное государство в форме БССР было формально провозглашено.