Первая пощечина

– Что ты, матушка! В уме ли? при наших ли капиталах? Тут дай Бог обернуться: за квартиру заплатить, матери послать – а ты: фаевое платье!

– Тогда, – думала Марья Сергеевна, – я сказала ему: «если вы не в состоянии сделать жене тюник, зачем же женились?…» И в самом деле: зачем он женился? Больше: как он, полутораста-рублевый труженик, смел жениться на ней, у ног которой умирали князь Тугоуховский, барон Пимперле и концессионер Ландышев? Правда, князь Тугоуховский сильно смахивал своей наружностью на ходячие песочные часы, у барона Пимперле были какие-то странные пежины на красном лице и препротивно терчали уши, Ландышев даже ради объяснения в любви не мог вытрезвиться, а Алексей Трофимович щеголял тогда такой славной русой бородой и таким красивым сочным голосом декламировал стихи Надсона! Да, ведь, не с бородой и не с Надсоном жить, а с человеком!

– Нет! как я дошла за него, а главное, как он, мелюзга, смел сделать мне предложение? У, противный! Какую-бы карьеру я сделала без его глупого ухаживания! Свой дом… титул… Ницца… зимой ложа в итальянской опере… ах, Мазини! ах, Фигнер! Господи, какая я несчастная! Как скучно жить!

– И хоть-бы развлекал чем! А то, ведь, он ничего… ну совсем-таки ничего не умеет: дуется со своим приятелем Оглашенным в какие-то скучные шахматы, в которых конь так нескладно прыгает через клетку, что мне, бедной девочке, во век не понять его скачков – вот и все! Даже и Надсона забыл! Только и помнит еще: «не говорите мне он умер – он живет», а уже следующий стих перевирает. Нет! несносный, несносный человек!.. У!..