На гранях жизни

– Ты бы пометил их, что ли, как овец… Уши резать!.. – пошутил староста.

– И то!.. – согласился Грацианов. – Да вот беда, – драть не за что будет… Нешто выкрасить обоих, – одного в красный, другого в желтый цвет?.. Маша, в какой лучше, – в красный иль желтый?..

– Будет тебе пустое мелить!.. – обиделась жена Грацианова. – Совсем они непохожи друг на друга… У Пети и лоб большой!..

– Большой – значит – способный будет… Петька, – подрастешь, на доктора выучишься?.. Выучишься, подлец?.. А?..

– Да не Петька это, а Ванька…

– Ну, Ванька, так Ванька!.. – Простодушно согласился Грацианов. – Угораздило же тебя двойню принести, – вот и путайся с ними… Да что, – обратился он к старосте. – Теперь вот снова затяжелела, не иначе, как тройню от неё жду… Ей-Богу!.. Тройню, а то сразу четырех, – вот как недавно в газетах писали…

Жена его застыдилась и покраснела. Староста стеснительно зашевелился и крякнул:

– Силищи в тебе, Миколай Васильич, непочатый край!.. Тут не в ей, а в тебе причина… Однако, мне пора иттить!..

Он поднялся со стула.

– Как же, Васильич, придешь жеребенка посмотреть?.. Приходи вечером, у меня кстати щи с головизной, – знатные щи!.. Вместе поснедаем…

– Вот уж не знаю! – с неохотой ответил Грацианов и устало зевнул. – Подожди, сперва сосну после обеда, а там посмотрю… Соснуть обязательно надо, – всю ночь с бабой на хуторе провозился… Младенца принимал! А завтра надо опять роженицу проведать… Ведь, наше мужичье какое?.. Чего доброго, потащат роженицу в баню, как летось в Порзовке, а она и окочурится!..

– И как это ты, Васильич, акушерскую работу не боишься брать?..

– Ничего брат, не попишешь!.. Где теперь искать ее, акушерку-то, за пятнадцать верст?.. Приходится на все руки, и швец, и жнец, и на дуде игрец… И лекарь, и аптекарь, и акушерка, и ветеринар!.. Да еще по этакому вот распутью шлендай, – где-нибудь в зажорах застрянешь!.. Э-эх, житье мое купоросовое!..

Как большинство рядовых маленьких тружеников, Грацианов исполнял свои обязанности добросовестно и со вниманием. По уходе старосты он разоблачился, развесил для просушки у печи мокрую одежду и примостился на диванчике соснуть. В теплой духоте его разнежило, мысли приятно гасли и, закрывая глаза, он подумал:

«Хорошо бы пролежать вот так до самого утра, – отоспаться сразу за две, за три ночи!..»

Но вспомнил, что надо вечером понаведаться на барский двор, и уже дремотно пробормотал:

– Маша, часочка через два обязательно разбуди меня!.. Слышишь!..

Маша разбудила его раньше. Ямщик со въезжей принес письмо от Марьевского батюшки.

Грацианов досадливо – потому что ему помешали отдохнуть – вскрыл большой серый конверт с сургучной церковной печатью и стал читать:

«Добрейший Николай Васильич!.. У матушки Олимпиады Ивановны разболелись зубы да так, что третий день не находит себе места… Захватывайте с собой нужные специи и приезжайте. И еще не забудьте самого главного: флакончик ядовитого-духовитого, его же и монаси приемлют… Ждем всенепременнейше.

Священник села Марьевки о. Венедикт Кронтовский».

Грацианов нерешительно помял в руках письмо и спустил на пол с дивана босые волосатые ноги…

– Ехать или нет?.. Н-да, – каторжная служба!.. – заворчал он. – На все стороны рвут!.. Всю ночь и день за акушерку возился, вечером вместо ветеринара зовут, а теперь вот поезжай за дантиста… Нет, не дай Бог на пункте служить!.. Обязательно переведусь в больницу… Вот подам прошение в земскую управу и переведусь. Однако, – как-никак, ехать нужно… Пожалуй, батюшка обидится да еще жалобу пошлет…

– Как дорога?.. Проехать можно?.. – спросил он ямщика.

– Трудненько будет!.. – ответил ямщик. – Путя совсем рушатся… Ноне одну ночь може еще и простоять!..

– Ну, хорошо!.. – приказал Грацианов. – Подай мне через час киргизенка!.. Санки полегче заложи!. Да людей никого не нужно… Поеду один!..

– Слушаю-с, Миколай Васильич…

Ямщик отправился обратно на въезжую, а Грацианов стал собираться в дорогу. Подравняв ножницами длинные тараканьи усы, обрядился в новую сатиновую рубаху с отложным воротничком, подвязал шелковый, с искорками, галстук и надел просторный, теплый шевиотовый пиджак.

«Не забыть бы еще „ядовитого-духовитого“!.. – соображал он, прихорашиваясь перед дешевым, тусклым зеркалом, в котором его лицо криво и широко расплывалось. – Эка, их в такую распутицу приспичило!.. „Ждем всенепременнейше“!.. Почему непременнейше?.. А вот возьму да и не поеду!.. Право, не поеду»!.. – с досадой и горечью размышлял он, вспоминая, как все почему-то считают нужным помыкать им. – Прикажет доктор – едет… Прикажет священник, или земский начальник – тоже поезжай… Нынешней зимой вызывали в метель к помещику, – кружился всю ночь, чуть не замерз… А ослушаться нельзя, потому что человек он маленький и ото всех зависимый. Ослушаешься – мигом заклюют и найдут случай выжить с места…

Внутри глухо поднималось упрямое протестующее чувство.