Читать книгу: «Бухта Донегол», страница 3

5

Иззи сидела в машине, уставившись на герб графства на здании городского общественного центра. По крайней мере она полагала, что этот герб принадлежит Донеголу. Она никогда прежде не разглядывала столь близко этот щит с зелеными и золотистыми полосками, потрепанную птицу на его верхушке, красный крест посередине и латинскую надпись⁶ на развернутом свитке – одному Богу известно, что там написано. Направляясь на машине в эту сторону, она полагала, что проедет мимо, вывернет на главную дорогу и направится домой. Откроет буфет, где с прошлой зимы лежат альбомы и наполовину израсходованные тюбики с краской, и закинет туда купленные сегодня днем в газетном киоске блокнот и ручку. Но домой ехать не хотелось, и ей больше некуда было пойти, кроме как на семинар.

Когда Джеймс вернулся из Дублина, она продолжала играть с ним в молчанку. Утром залеживалась в постели, поджидая, когда он уедет на работу. Под вечер, оставив в духовке ужин для Найла, она уезжала из дома еще до возвращения Джеймса. Летом, когда они ссорились, разминуться было не трудно. День был длинным, и можно было до самой темноты играть в гольф или отправиться на Лох-Эске⁷, часами гулять по лесу, отмахиваясь от мошкары. Но чаще она парковалась в Маунтчарльсе⁸, сидела в машине и читала под включенное радио. В такие вечера она всегда могла продлить удовольствие на часик-другой, глядя вдаль, наблюдая, как море с небом истекают закатной кровью. Джеймс легко пугался, и ей доставляло удовольствие думать, что он обязательно начнет себя накручивать – то ли она разбилась на машине, то ли уехала от него или утопилась в приливной волне. Но всякий раз она не доводила дело до апогея, включая двигатель и возвращаясь домой.

Зимними же вечерами перекантоваться на улице было сложно. А поскольку она не хотела видеться с мужем, приходилось посещать неинтересные занятия. Однажды она записалась в кружок по вязанию, где другие женщины были старше ее лет на двадцать. Иззи вязала вместе со всеми предметы одежды, которые никто из ее семьи не станет носить. Потом она отсылала джемперы сестре, проживающей в Гэлвее⁹, чтобы та доводила их до ума. Занятия по письменному творчеству ей были интересны хотя бы тем, что она сможет подзадорить Джеймса. Одно дело рисовать пейзажи и натюрморты, а вот за словами труднее спрятаться, и Джеймс будет гадать, что же такого она могла выплеснуть на бумагу.

Иззи потянулась к ключу зажигания, но убрала руку. Оглянулась: машин на парковке было не так чтобы много, аншлага не будет, но она точно будет не одна, так что если ей не понравится, можно будет спокойно извиниться и уйти.

Она толкнула дверь, и вся деревянная коробка содрогнулась. Бóльшую часть здания занимал концертный зал. Помещение с низкими потолками, в дальнем конце – сцена, на которой при ее появлении стихла благостная беседа. Присутствующие сидели кружком при свете вмонтированных в пол светильников, при этом самый дальний угол оставался в тени. Иззи направилась к сцене, слыша, как стучат ее каблуки о деревянные доски. Стульев было десять, а занято всего половина. Увидев Иззи, Коллетт расплылась в улыбке.

– Привет, Иззи, – сказала она.

– Привет, Коллетт, – ответила та.

– Садитесь где хотите, сегодня такая возможность имеется.

Иззи опустилась на красный пластиковый стул и вытащила из белой холщовой сумки тетрадь и ручку.

– А я как раз рассказывала, что директор попросил нас прибраться за собой. Завтра тут будет проходить розыгрыш лотереи. Как видите, сегодня мы не очень удобно устроились. Надеюсь, что на следующей неделе у нас появятся столы и что включат зимнее отопление.

Иззи оглядела присутствующих. Эйтне Линч, Фионнуала Данливи, Томас Петтерсон и Сара Конноли, единственная не местная. Иззи не была с ней знакома, но ей несколько раз указывали на нее как на жену Тони Коннолли, отельера, владеющего гостиницами по всему северо-западу. И всякий раз Иззи поражалась, какой у этой женщины насупленный вид. Она знала, что некоторые сторонились Коллетт и ни за что бы не пришли сюда. С другой стороны, можно прийти хотя бы из любопытства – чтобы поглазеть на нее и передать по эстафете все грязные подробности.

– Сегодня, – сказала Коллетт, – мы просто познакомимся друг с другом, обсудим, каким видом письменного творчества занимаемся, как пытаемся усовершенствоваться и чем мы можем заняться на протяжении следующих нескольких месяцев. Пожалуй, начнем с нескольких упражнений.

Коллетт положила ногу на ногу, сцепив руки замком на коленях. На ней длинная юбка, поднятые рукава пузырятся на предплечьях, оголенные руки белеют в темноте. Какая горделивая осанка и какое выразительное лицо – Иззи в жизни не видела более уверенного в себе человека.

Кашлянув, Томас Паттерсон сказал:

– Вы употребили очень интересное слово, Коллетт. Упражнения. Не расскажете, что под этим подразумевается?

Врач на пенсии, проживший в Ардглассе всю свою жизнь, Томас был известен своей артистической жилкой. Он был фотографом-любителем и снимал город на протяжении нескольких десятилетий. Устраивал персональные выставки, на которых местные почитали своим долгом присутствовать. Прежде Томас был их семейным врачом, и Иззи всегда считала его приятным человеком. Впрочем, как любой ученый муж, привыкший к аудитории, он говорил с некоторым нажимом и довольно напыщенно.

– Видите ли, Томас…

– Просто когда я слышу слово «упражнение», на ум сразу приходит аэробика или ритмическая гимнастика, от которых учащается пульс.

– Томас, упражнения, о которых идет речь, вовсе не…

– Но это же не быстрая ходьба или что-то вроде этого?

– Дайте же человеку сказать. Как она может ответить, если вы все время перебиваете? – У Фионнуалы Данливи были кривые зубы, и возникало ощущение, что при разговоре она плюется. Она сидела, скрестив руки на толстом животе, поверх которого, словно ярмарочные кокосы, лежали ее груди.

– Спасибо, Фионнуала, – сказала Коллетт, и краешки ее губ слегка дрогнули, словно она едва сдерживает смех. Иззи и сама была готова расхохотаться. Она представила, как перескажет эту сценку Джеймсу, а потом вдруг вспомнила, что они не разговаривают.

– Прошу прощения, Коллетт, – изрек Томас. – Мы вас слушаем.

– В порядке ответа на ваш вопрос, Томас…

– Я извиняюсь, что перебиваю, Коллетт, – сказала Эйтне. – Вы упомянули проблемы с отоплением. Можно спросить, когда его наладят?

Фионнуала неодобрительно зацокала языком.

– Обязательно напомню об этом директору. Также попрошу столы и дополнительное освещение. Надеюсь, к следующей неделе все вопросы будут решены.

– И попросите, чтобы отопление не включали до упора. Это даже хуже, чем холод. Радиаторы высушивают воздух, и мы будем уходить отсюда обезвоженные.

– Обязательно попрошу, Эйтне.

Эйтне Линч, стареющая хиппи, жила на краю города в коттедже под соломенной крышей, от вида которого у Иззи всякий раз шел мороз по коже. Она полагала, что та должна быть рада любому бесплатному отоплению.

– Возвращаясь к вашему вопросу про упражнения. Я воспринимаю писательские навыки именно как ремесло. Может, от наших упражнений и не будет учащаться пульс, но в определенном смысле мы прокачаем свои творческие мышцы для более сложных занятий. Можете считать это своего рода разминкой, – с улыбкой глядя на Томаса, сказала Коллетт. – Порой у нас имеется замысел, представление, что именно мы собираемся сказать, но при этом мы не способны облечь наши мысли в слова. Поэтому надеюсь, что наши совместные упражнения помогут преодолеть страх перед чистым листом.

– У меня точно есть такая проблема, – сказала Эйтне. Подняв кисти рук, она потерла кончиками пальцев друг о друга, словно призывая духов. – Во мне живут идеи и голоса, которые нужно канализировать, но когда доходит до дела, ничего не получается. – И она потрясла в воздухе сжатым кулаком.

– Надеюсь, что наши мастерские помогут вам справиться с этой проблемой. Возможно, термин «мастерские» покажется вам незнакомым. Впервые я услышала его, когда была писателем-резидентом в Сакраменто. Американцы более склонны к восприятию писательства как ремесла, как навыка, который можно развить. И я хочу, чтобы мы с вами перестали думать, будто талант – это нечто дарованное Богом. Напротив, писательству может научиться каждый. Надеюсь, что если мы вместе поработаем над тем, что ценно для нас, поделимся друг с другом, сопровождая наши обсуждения конструктивной критикой, делая это уважительно и руководствуясь желанием помочь, мы научимся лучше писать. И я сама тоже надеюсь чему-то научиться у вас.

«Просто удивительно, – подумала Иззи. – Вроде бы искренне все говорит, но не совсем чтобы уверенно». Они с Коллетт никогда не были, что называется, близкими друзьями, но при каждой встрече Иззи всегда хотелось поговорить с ней. Пообщавшись с Коллетт всего несколько минут, ты словно попадал в теплый поток обаяния и дружелюбия. В глазах этой женщины сквозили ум и интеллигентность, которые поглощали тебя целиком, и Иззи всегда уходила от нее приободренной. Но сегодня слова Коллетт казались заученными, словно она талдычила их по бумажке. А ее улыбка не могла затушевать тоски в глазах.

– Если я поэт, это не значит, что и вы тоже должны писать стихи. – Коллетт развела и свела руки. – Если вы тяготеете к прозе, напишите короткий рассказ или начните работать над романом. Главное – подобрать верную форму самовыражения. Единственное условие: в течение недели вы должны немного потрудиться и представить на занятиях написанное. Уединение и ежедневный труд и есть составляющие хорошего профессионала.

– Но, Коллетт…

– Минуточку. – Коллетт предупредительно подняла руку. – Вопросы потом, Томас. Сейчас я хочу, чтобы вы выполнили первое упражнение. Попытайтесь поработать в потоке сознания.

– В потоке чего? – вымученно переспросила Сара Конноли.

Всякий раз, когда Иззи встречала Сару, та всегда была одна, а когда встречала ее мужа, тот обычно был с другой женщиной.

– В потоке сознания. Попрошу вас потратить пять минут на написание чего бы то ни было – не останавливаясь и не задумываясь на тем, что вы пишете.

Сара издала сдавленный стон.

– Не стоит переживать, Сара. У вас все получится. Вернее, может и не получиться, если вы станете задумываться. Забудьте о грамматике, правописании и пунктуации. Пусть слова сами льются из-под пера.

– А о чем писать? – поинтересовалась Сара.

– Я же вам говорю – ни о чем. Вы свободны в своем выборе. – Коллетт развела руки и осенила всех своей улыбкой.

Иззи посмотрела на Фионнуалу Данливи: та подозрительно уставилась на Коллетт, борясь со жвачкой, прилепившейся к ее задним зубам.

– Какой результат предполагается получить от подобного упражнения? – спросил Томас.

– Мы обсудим это позднее, Томас. Скажем так: таким образом мы попытаемся снять внутренние блоки, чтобы подумать о вещах, которые в обычных обстоятельствах обходим своим вниманием. Попрошу приготовиться.

Все положили свои блокноты на колени, с ручками наготове.

– Начали! – скомандовала Коллетт.

На тот случай, если Коллетт захочет взглянуть на ее работу или показать остальным, Иззи решила зашифровать свое послание, проставляя вместо мужа и сына «он» или «они». Упражнение требовалось делать быстро и не задумываясь, и результат оказался неожиданным. В одном месте она написала «призрачная мысль», и даже сама этому подивилась. Два раза проскользнула фраза «Боже упаси», хотя она представления не имела, от чего ее нужно было спасать. Слова писались словно сами собой, ручка со скрипом носилась по бумаге. Иногда Иззи поднимала голову и видела остальных участников, задумавшихся на секунду. В комнате воцарилась серьезная атмосфера, и в упражнении участвовала также и сама Коллетт.

У Иззи уже начала болеть рука, как раз когда Коллетт наконец скомандовала: «Стоп!»

Все оторвались от своих блокнотов – в расширенных глазах мольба, как у детей, которых внезапно разбудили. И только Сара продолжала писать.

Если точнее, Иззи видела Тони Конноли в баре одного из своих же отелей: средь бела дня он выпивал в компании какой-то женщины.

– Ну как вам? – спросила Коллетт. – Иззи?

– О… – Иззи опустила глаза на свой блокнот. – Я бы сказала, что в основном вышла какая-то чепуха.

– Но вы не сдавались, и это главное. – Коллетт перевела глаза на Сару, продолжавшую писать. – На ваш взгляд, что-то из написанного может оказаться отправной точкой для какого-нибудь рассказа или стихотворения? Сара?

Но Сара не ответила: не отрывая глаз от своего блокнота она продолжала писать как одержимая.

– Знаете, Коллетт, – сказала Эйтне. – Интересно, что вы спросили именно об этом. Я и сама удивлена тому, что во мне всколыхнулось. – Она держала перед собой блокнот, словно намереваясь зачитать, что она там такого написала, но затем подняла руку к горлу, не позволяя себе заговорить.

Но Иззи заметила, что все внимание Коллетт было сконцентрировано на Саре. Она протянула к ней руку, и пальцы ее дрожали. Дрожь утихла, лишь когда она дотронулась до руки Сары.

– Все хорошо, Сара. Остановитесь, – сказала Коллетт.

Всем было очевидно, что Сара плачет. Более того, она и сама оказалась этим шокирована. Очевидно, в душе ее вскрылась какая-то рана, выплеснулась на бумагу и ужаснула ее.

– Простите, – сказала Сара. Захлопнув блокнот, она схватила сумку, повесила ее через плечо и, переступая через ноги участников, исчезла в темноте коридора.

– Ничего страшного, – тихо сказала Коллетт. – Вы даже не представляете, как часто такое происходит. Она вернется.

Гулко хлопнула дверь.

«Она не вернется», – подумала Иззи.

* * *

На следующее утро она проснулась под глухой шум радио на кухне и под топот Найла по лестнице: он бегал туда-сюда и совсем запыхался, выполняя распоряжения отца. Иззи молча полежала с открытыми глазами, вычленяя звуки, среди которых основной нотой звучало ворчание мужа. Разница состояла в том, что сегодня его присутствие не ранило и не раздражало.

Иззи вылезла из кровати, надела вчерашние брюки с блузкой, всунула ноги в домашние туфли и спустилась вниз.

Найл сидел за столом и ел хлопья. Взглянул на нее исподлобья точь-в-точь как его отец в ожидании неприятного разговора.

– Привет, солнышко, – сказала она.

– Привет, – ответил сын.

– Советую поспешить. Пусть лучше папа довезет тебя до школы, чем придется голосовать на дороге.

Расплывшись в улыбке, Найл побежал наверх одеваться.

Иззи приглушила радио, села за стол и налила себе чаю. Завязывая на ходу галстук, на кухню вошел Джеймс и при виде нее остановился, так и не затянув узел.

– Ну? – сказала она, сделав глоток чая.

– Ну… Найл! Поторопись, мы уезжаем.

– Как съездил в Дублин?

– Все как обычно.

Она видела, что снова обескуражила его. Они ругались вот уже двадцать лет, но он так и не научился предугадывать, когда именно она прекратит боевые действия. Она и сама не знала, когда это произойдет, но даже по ее меркам оттепель наступила неожиданно быстро.

Он затянул узел на галстуке.

– Где ты была вчера вечером? – спросил он, беря в руки свою чашку с чаем.

– Только представь – я была на занятиях по писательскому мастерству.

– Занятия по писательскому мастерству?

– Именно так.

Он призадумался, поспешно допивая чай.

– И кто там был?

– Все те же, что и во всех других кружках. Фионнуала Данливи, Эйтне Линч, Томас Паттерсон и жена Тони Конноли.

– О, эта страдалица.

– Она психанула и убежала вся в слезах.

– Правда?

– Правда.

– Прямо-таки расплакалась?

– Ревела белугой.

– И кто же организовал вам такие занятия?

– А ты как думаешь? Коллетт Кроули, конечно.

Глаза у него расширились от удивления.

– И что же ты написала?

– Написала стихотворение о том, какой ты поганец.

Он рассмеялся.

– Не сомневаюсь. Ну и как, хорошее получилось стихотворение?

– Еще бы. Все были в восторге, когда я прочитала его вслух.

– А рифмы там есть?

– Разумеется, – ответила она.

– Не терпится послушать.

– Послушаешь сегодня вечером. В постели.

Он поболтал в чашке остатки чая.

– Я слышал, что она живет на Коуст-роуд.

– О чем ты?

– Снимает коттедж у Донала Маллена.

– Коллетт? Ты уверен?

– По крайней мере, так сказал Том Хеффернан.

– В это время года? Господи, да она там околеет. Там хоть есть водопровод?

– Нет, – сказал Джеймс. – Она умывается водой из бочки.

– Что?!

– Собирает дождевую воду и ею умывается.

– Ты шутишь?

– Точно тебе говорю. Том Хеффернан так и сказал: собирает дождевую воду и ею умывается.

– Возможно, она использует ее для каких-то других целей. Артистичные натуры, они такие.

– О да. Поэты, они такие, – сказал он многозначительно, и оба они рассмеялись.

На кухню вошел Найл, натягивая на ходу рюкзак.

– Найл, а пошли завтра вечером пить чай в отель? – спросила Иззи. – Как тебе такая идея?

Найл перевел взгляд на отца. «Бедный ребенок, – подумала Иззи. – Каждое утро просыпается и не знает, будут сегодня общаться его родители или нет».

– Орла приедет завтра утром, так что забронирую столик на четверых, – сказала Иззи. – Отлично проведем время.

Найл с Джеймсом ушли, и Иззи осталась одна на кухне, прислушиваясь к тихой говорильне по радио, урчанию холодильника и тиканью настенных часов. В остальном в доме стояла абсолютная тишина, существуя отдельно и сама по себе, словно комната, в которую можно войти. Блокнот Иззи лежал перед ней на столе. Она погладила пальцем холодную гладкую обложку, открыла блокнот и прочитала накорябанные накануне вечером строчки, непонятные никому, кроме нее самой. Прочитала и захлопнула блокнот.

6

Донал был обескуражен дружелюбием Коллетт – широкая улыбка на лице, распахнутый навстречу взгляд.

– Здравствуйте, Донал. Проходите, – сказала она.

Он заколебался – непонятно, кто тут гость, а кто хозяин.

– Просто решил поздороваться, – сказал он, – и отдать вам это. Его по ошибке бросили в наш почтовый ящик. – Он протянул ей серый конверт из мраморной бумаги с дублинским штемпелем. Она взяла его обеими руками, улыбка исчезла с ее лица.

– А я как раз хотела попросить вас кое-что вынести, – сказала она, указывая на пространство за дверью, где, прислоненные к стене, стояли четыре части разобранной детской кроватки. – Я уже несколько раз передавала через Долорес.

Он взглянул на разобранную кроватку. Она даже сложила в пакет все болтики и приклеила его к боковине скотчем.

– Можно было не утруждать себя, – сказал он. – Я просто оттащил бы ее в гараж.

– Ничего страшного, мне это не составило труда, – сказала она. – Просто она занимала много места в спальне, а здесь очень компактно уместилась.

Да, только теперь ему будет неудобно все это оттаскивать. К тому же он сердился на Долорес за то, что та совершенно ничего не рассказывала про их новую арендаторшу. А когда он упомянул, что отнесет ей письмо и заодно поздоровается, Долорес молча отвернулась к раковине и начала усиленно отскребать противень.

Коллетт переехала сюда уже как две недели, а он все время откладывал свой визит. По припаркованной у коттеджа машине он знал, когда она находится дома, а, завидев его на улице, она всегда приветственно поднимала руку. Но он имел о ней только смутное представление: какая-то творческая личность, замужем за богатеньким рохлей. Живут порознь. Вот и все, что он знал. И было непонятно, почему она поселилась в его коттедже. С другой стороны, дом пустовал бы до лета, а в свете наметившегося ребенка деньги не помешают.

– Я сейчас подгоню машину, – сказал он, – и махом отвезу все в гараж.

Но он видел, что она его не слушает. Устроившись за столом, она вскрыла конверт и погрузилась в чтение письма. Конверт лежал на клеенке – как оказалось, она купила новую клеенку с желтыми грушами. Она подлаживала тут все под себя. К холодильнику магнитиками прижаты фотографии, везде – на стульях и на посудном шкафчике – валяются книги. Пожалуй, помещение не помешало бы проветрить от сигаретного дыма, а пол – подмести. Возле мусорного ведра стояли пустые винные бутылки.

По комнате пронесся холодный сквозняк, и конверт заскользил по клеенке.

– Как у вас с отоплением? – спросил он, подойдя к металлическому радиатору и потрогав его рукой. Холодный. Радиатор висел под окном, выходящим на залив. Стояла высокая вода, и волны докатывались почти до песчаных дюн: они выплескивались на берег, стараясь захватить его, а потом обессиленно отступали.

– Никогда не надоест смотреть на это, правда? – сказал он.

– Что? – переспросила она, откладывая письмо. Она уже положила босые ноги на стул, и ее длинная шерстяная юбка соскользнула, обнажив голени. Кончиками пальцев она дотронулась до нижней губы, словно это было хранилище чего-то очень нежного и сокровенного.

– Вид из окна. Никогда не надоест смотреть.

– Совершенно с вами согласна, Донал.

– Плохие новости? – спросил он и тотчас же об этом пожалел. Он присел на корточки и крутанул вентиль на радиаторе.

– Не хотите чаю, Донал? – спросила она, поднявшись и подойдя к кухонному шкафчику. Сверкнули белые ноги, запачканные пятки, и он вспомнил, где видел ее прежде. На том дурацком рождественском представлении, на которое все обязательно должны были прийти и еще заплатить пять фунтов за видеозапись. Его дочь исполняла тогда танец снежинки с сонмом других снежинок, а в конце Коллетт вывела детей на сцену. И она была босая. Он подумал тогда, что она просто хочет сравняться с ними по росту, но и без обуви она казалась очень высокой. Это был очень эксцентричный поступок. Когда они ехали домой в машине, Долорес сказала: «Имея столько денег, Шон Кроули мог бы купить ей обувь».

– Я не буду пить чай, Коллетт, – сказал он. – Стравлю воздух в батарее и поеду.

– Простите?

– Радиатор не греет. Нужно спустить воздух.

– А. Да, конечно, – сказала она.

– Вы что, не заметили, что батареи не греют?

– Нет. Я их и не включала.

– Но скоро они вам понадобятся. У вас не найдется какой-нибудь тряпки?

Она принесла ему кухонное полотенце, и он обернул его вокруг трубы над полом. Крутанул вентиль, и на полотенце капнуло немного масла.

– Сейчас проверю вторую батарею и уйду, – сказал он.

– Спасибо, Донал.

Он подошел к двери в спальню.

– Вы не возражаете?

– Нет, конечно. Заходите, – сказала она.

Постельное белье переплелось в косу, простыня на резинке слетела, обнажив пожелтевший матрас. На полу – высокая стопка книг, превращенная в прикроватный столик с пепельницей наверху, в которой подобно червячкам свернулись два окурка. Комната в таком же беспорядке, как и у его Мадлен: из ящиков вываливаются предметы одежды, комод заставлен всевозможными спреями и флаконами. Там же стояло дерево для украшений, с которого свисали браслеты и ожерелья. Он дотронулся до серебряного браслета, тот тихонько звякнул и закачался. Окно в спальне выходило на их дом. Сквозь отсвечивающие стекла невозможно было разглядеть внутреннюю обстановку, и создавалось впечатление, что в доме никто не живет. Он чувствовал, что она смотрит на него, но, когда обернулся, она продолжала читать письмо.

Стравив воздух в батарее, он вернулся на кухню. Она сидела за столом, ее длинные волосы разметались по спинке стула. Она подобрала их рукой, сдвинув набок, и он увидел мягкий изгиб плеча. То был странный жест: так отодвигают занавеску, желая выглянуть наружу. Рука ее замерла и осталась лежать на волосах, голова наклонена вниз.

– Как поживают ваши дети, Донал?

Этот вопрос прозвучал столь прямолинейно, что он было подумал – уж не в курсе ли она о беременности Долорес? Но нет, ведь живот еще практически не видно. Может, Коллетт как-то догадалась? И ожидает, что он похвалится этим?

– С детьми все прекрасно, – ответил он.

– Я знаю только Мадлен. Она участвовала в постановке, которую мы готовили в городском центре. Она тогда была еще совсем маленькой, и у нее был такой дивный высокий голос.

– Они танцевали танец снежинок, – сказал он.

– Совершенно верно.

– Ну да, – сказал он, вытирая руки о полотенце. – Теперь ей тринадцать, и она уже не такая лапочка.

– О! – Коллетт отпила из чашки, широко раскрыв глаза. – Так она у вас бунтарка, Донал?

– Можно сказать и так.

– Нужно беречь наших бунтарей и бунтарок, потому что в итоге именно они и будут нас защищать. По крайней мере, я на это надеюсь, – сказала она. – У меня тоже есть свой бунтарь, мой средний сын Барри. Мы отправляли его в школу-пансионат в Дублине, но его оттуда выгнали. Теперь учится в школе Святого Джозефа, потому что это единственное место, где его согласились принять.

– Меня эта школа вполне устраивала.

– Я вовсе не хочу принизить ее, Донал. Школа отличная, и спасибо, что его приняли. Просто мы хотели, чтобы он пожил вдали от дома и научился независимости. И дисциплине. Меня-то он совсем не слушает. Знали бы вы, как он меня ненавидит. Просто непостижимо, в нем столько гнева, и он весь направлен на меня.

На губах ее заиграла экзальтированная улыбка. Она закрыла глаза, а когда открыла, то уже выглядела как обычно.

– Вот как обстоят дела, – продолжила она. – Но он не всегда будет меня ненавидеть, просто у него период такой. Представьте только всю эту энергию, но не обращенную в ненависть.

Он не знал, что ответить, но было очевидно, что она и не ждет от него никакой реакции. Взгляд ее был устремлен на раскрытую книгу, лежащую обложкой вверх. Ее пальцы снова были на губах, на этот раз закрывая весь рот, словно она велела себе молчать.

– Он был у нас в экзаменационных билетах, – сказал Донал.

– Кто?

– Йейтс¹⁰. – Он кивнул в сторону книги. – В школе Святого Джозефа мы изучали не только столярное или токарное дело.

– Простите, если обидела вас, Донал. Я не хо-тела…

– Это ведь он написал «Озерный остров Иннис-фри».

– Совершенно верно. – Она взяла в руки книгу. – Я много читаю Йейтса. Несчастная, потерянная душа.

– Это же он был влюблен в Мод Гонн?

– Был без ума от нее, – сказала Коллетт. – А когда она его отвергла, то он попытался завести роман с ее дочерью.

– Господи. Чертовы протестанты, ну никакой им нет веры.

Эти слова вызвали у нее улыбку, и по его телу разлилось тепло. Он опустил глаза, чувствуя, как пылают щеки.

– Пойду подгоню фургончик и вывезу кроватку, – сказал он.

– Очень вам благодарна, Донал.

Он вышел на улицу. Проходя мимо окна, он видел, что она снова взяла письмо и стала читать его более внимательно, шевеля губами. Все время, пока он был там, она думала только об этом письме. И пока он ловил взглядом каждое ее движение, она даже ни разу на него не взглянула. Ему так хотелось развернуться, войти в кухню, встать позади нее и намотать на кулак ее волосы. Он хотел ее внимания.