Дурманящие запахи острова

2. Мифы и реальность

Три дня на Кипре… Счастье несказанное! С утра на пляж с Мареевым! Перед тем, как войти в воду, – традиционная прогулка в плавках вдоль моря. Обабко засмущался своим мыслям. Ему-то хорошо здесь, а жена Надежда занимается дачей под Прилуками. По телефону сказала, что у них небо хмурое, слякоть, холод уже стал донимать, особенно по ночам. Пора, пора законсервировать дачу на зиму. Надежду жалко, самому совестно. Приглашал вместе поехать на Кипр, отказалась. Эх, а так бы ходили с ней по пляжу и в море нежились бы. Не любит самолёты, а любит сидеть на даче и банки с огурцами закручивать…

Тут мысли Обабко резко переключились на предстоящую пешую экскурсию по Лимассолу. С утра сбор группы в старом порту, а потом будут бродить с гидом по кварталу, где находится средневековый замок. В нём во время Крестового похода на Иерусалим венчался сам король Ричард Львиное Сердце! Экскурсия по-английски, но ничего – Марго переведёт.

Всё получилось так, как и мечталось! Обабко с Мареевым и Марго полдня провели в старинном центре Лимассола. Узкие и кривые улочки, мощённые камнем, антикварные лавки, храмы, скверы, словно из Парижа времён Османа. Интересный экскурсовод – женщина лет под пятьдесят, но стройная и приятная в общении. Мареев не только вникал в её рассказы, но и торчал рядом всё время, так и поедая её глазами. А наслушавшись её ласкающего голоса, готов был даже сыграть на лютне, лежащей на столе в мастерской музыкальных инструментов. Старинная лютня, давно вышедшая из моды, но с недавних пор кипрские музыканты опять стали играть на ней. Всё в этой жизни, говорят, будто бы возвращается на круги своя…

Пили кофе, фотографировались, в общем, трудовой день киевского поэта на Кипре удался.

После обеда и непременной сиесты Обабко, не дожидаясь ужина, отправился к морю.

– Сашко, ты долго не задерживайся. Ужинать будем в рыбной таверне.

– На закат посмотрю, сфотографирую – и назад.

И вот он сидит на скамейке в эвкалиптовой роще и любуется тихим закатным морем. Приблудный кот примостился рядом, словно старый знакомец. Рыжий, с большими глазами зверь. Упитанный. И на шее – тонкий кожаный ремешок синего цвета.

– Тебя как зовут, зверюга? – спросил Обабко.

– Мр-р… – в ответ.

Ленивый кот поднялся и стал тереться о ноги новоиспечённого друга. Потом не спеша, задрав пушистый хвост к небу, проследовал к кромке воды. По повадкам кота было видно, что это его территория. Он на пляже хозяин, а Обабко – пришелец, побудет здесь и исчезнет навсегда. Так уже не раз бывало в его кошачьей жизни. Рыжий был умным и рассудительным, к пришельцам относился хорошо, некоторые его угощали разными вкусностями, но кот, бывало, даже не обнюхивал их. А этот ничего не принёс. Новенький. Обычаев местных не знает. Разве трудно было захватить с собой кусочек колбаски? Мог бы купить пачку кошачьего корма. Ведь добрый дядька, по морде видно, что не жадный. Но глаза слегка плутоватые. Но это, скорее всего, от ума. Нескучный человек, любопытный, даже очень любопытный. Неспроста же при первом знакомстве под хвост заглянул и в восторге воскликнул:

– Да ты, рыжий, ещё тот котяра! Вон какие крупные шары под хвостом!

Как на такое реагировать коту? Молча! У людей иногда такта ни на грамм. Такое могут отчебучить… Но этому бледнолицему простительно. Видать, впервые на пляже. Поэтому и ведёт себя запанибрата с первым встречным котом. Если бы на Сару, рыжую кошечку попал, та могла бы и морду расцарапать. Не терпит, когда туристы ей под хвост заглядывают.

Обабко с любопытством наблюдал за променадом рыжего. Откуда ему было знать, что коты на Кипре сообразительные, по любому поводу имеют собственное мнение?

А дальше… Дальше произошло самое невероятное. Появилась она! Женщина в фиолетовом купальнике и с бумажным кульком. Шла по пляжу, всё ближе и ближе к Обабко.

– Зевс! Зевс! Ждэш мэнэ? Ждэш?

– Мяу… – неожиданно противным голосом отозвался кот и неспешно потрусил навстречу даме, вытянув морду, явно чуя запах из кулька.

От удивления Обабко привстал со скамейки. Вот так кот! Да он известный зверь в эвкалиптовом парке! Ишь… Дама к нему пришла! Да ещё наша, украинка! Землячка! А та вываливала на картонную тарелку мясо из кулька, приговаривая по-украински:

– Йиж, Зэвсык, йиж, скоро зыма прийдэ. Треба тоби жырку накопычыты.

Кот интеллигентно принялся за пищу.

– Та яка тут зыма? – не выдержал Обабко. – Морозу ж нэма! Тэпло!

* * *

Обабко вернулся к Марееву где-то к полуночи. Тот весь извёлся, опасаясь худшего: заблудился, утонул, не дай бог, напали хулиганы в парке, хотя какие на Кипре хулиганы?! А если человек просто занемог? Лежит где-нибудь среди деревьев? Пришлось вызвать Марго, чтобы ехать искать друга. Не мог торчать в доме, то и дело выбегал за ворота, всматриваясь в дорогу, ведущую к морю. Выскочив в очередной раз, он увидел Обабко, весело шагающего под огромной, по-южному чистой луной.

– Ой, Сашко! Слава богу, вернулся. А я тут себе места не нахожу. Дэ ты був? Заблукав?

– Зэвса зустрив на пляжи…

– Как Зевса? Настоящего Бога?

– Да нет, кота рыжего так зовут.

– И что? До полуночи с котом общался?

– Потом подошла Эллочка… – Сашко явно смущался.

– Эллочка-людоедочка? – съязвил Мареев.

– Элла из Белой Церкви. Замужем за кипрским лётчиком, он в Арабских Эмиратах работает. Элла приходит по вечерам купаться и Зевса подкармливает.

– Сашко, не морочь мне голову! Так и скажи, что, пока лётчик в небе, ты гостил у землячки. Мог бы позвонить с её телефона, чтобы я не волновался.

– Сева, да что ты такое говоришь? Я действительно был у неё, но только, щоб нашого сала взяты. Да ще пляшку пэрвака дала. Угостила. Я для тебя старался. Сало, скажу тебе, класс! На соломе смолили. Из Белой Церкви передали! Эх, сальце, чёрный хлеб с тмином да горилочка в запотевшем графинчике!!! – помахивая авоськой и слегка пританцовывая, ликовал Сашко. – Крышталэва чарочка, срибнэе дно, пыты чи нэ пыты – всэ одно!

Мареев во все глаза смотрел на него, не узнавая друга.

– Ну и ну, – задумчиво произнёс он. – И когда снова в гости собираешься к Эллочке-людоедочке?

– Да какая людоедочка?! Наша молодыця! Весёлая и добрая. Вот, сало пробуй. А в гости? Да, пригласила – завтра на вечер. Вместе с Зевсом пригласила. Она его любит как родного.

Мареев чуть не выпалил очередную шутку-издёвку, но вовремя прикусил язык, сказал миролюбиво:

– Давай на боковую, Саша! А завтра посмотрим. Утро вечера мудренее.

Как раз и Марго подкатила на машине, стала щебетать, нахваливая розоватое с прожилками сало. То, что человек чуть не пропал, её особо не взволновало, а вот сало… И нюхала его, и пробовала тонкую полоску с ножа, и ахала, и охала. А Обабко ей поддакивал:

– Вот то-то… Наш продукт, украинский! Со знаком качества в виде смолёной шкурки! Ни с каким сервелатом не спутаешь.

Мареев не выдержал и прикрикнул:

– Всё, всё, всё! По домам и спальням. Забирай, Марго, сало и отчаливай! Спать пора!

Утром завтракали молча. Сашко не поднимал глаз от тарелки. После завтрака Мареев не выдержал и спросил:

– Саша, у нас сегодня запланирован ужин в деревенской таверне, в Пареклише. Будет киприот Никос, мой друг, его жена англичанка Аманда, Марго будет. Ты с нами или с Эллочкой-людоедочкой?

Лицо Обабко стало красным, аж пунцовым.

– Сэво, ты Надии нэ дзвоныв? Ничего ей не говорил о моём вчерашнем приключении?

– Да ты что? С чего бы я стал твоей Надии звонить? Да я и телефона её не знаю.

– Она мне сама под утро позвонила! И стала расспрашивать, что у меня стряслось? Целую ночь не спала. Сны тревожные снились ей.

– И что? Что ты ей сказал?

– Рассказал про этого рыжего кота и про Эллу! У нас с Надюшей нет секретов. Так мне стыдно, так стыдно…

– А что Надюша? Ругалась?

– Да куда там?! Молчала и вздыхала в трубку, лучше бы она поругала меня. Да не пойду я к этой Эллке! И кота этого, рыжего обормота, видеть больше не хочу. Не зря его Зевсом прозвали! Видимо, в этого развратника кот и пошёл! А может, то сам Зевс был в обличье кота? Свёл меня с Эллой, будь он неладен! Эх, котики-воротики!

– Сашко, не переживай так. У тебя Надюша – золотце! Все понимает. Простит. Да и никаких ты дел особых не натворил.

– Так-то оно так… А мог! Надежду жалко. Зачем ей эти переживания?!

Друзья долго ещё говорили. О Кипре, о том, что в таком древнем месте, где столько всего намешано и напутано, всякие чудеса могут случиться. Не исключено, что боги продолжают жить на острове, скрываясь хоть в котах, хоть в деревьях, хоть в самых обыденных вещах, ведь издревле так было.

Приехала Марго, и друзья отправились в горную деревушку Омодос. Обабко был сосредоточен и постоянно что-то вносил в свою записную книжку. Уже в горах, во время дегустации вина, когда Мареев отвлёкся на беседу с хозяйкой таверны, Сашко спросил тихонько:

– Марго, а в какое время лучше посетить бухту Афродиты? На восходе или на закате?

– Не имеет значения. Там всегда красиво!

– Не скажи, Марго. Важно знать, в какое время богиня выходит из моря! А вдруг мне повезёт и я увижу красавицу!

Марго с пониманием посмотрела на поэта. А что? Мифы – устойчивая вещь. Но где граница между реальностью и фантазией, оживающей под жарким кипрским солнцем? Что происходит в душе поэта, разрывающейся между супружеской ответственностью перед ждущей его в далёком Бахмаче верной Надюшей и желанием полюбоваться выходящей из пены морской прекрасной в своей наготе местной Афродитой?

3. Японское биде

«До нашего села эта мода ещё не дошла…» – прокомментировал Сашко Обабко рассказ Мареева о биде-унитазах в японских гостиницах.

Обабко – бывалый путешественник, куда его только судьба не заносила! Ездил по разным странам, где в своё время проживали знаменитые земляки: Николай Гоголь, Серж Лифарь, Александр Вертинский и многие другие. Все свои средства тратил на эти поездки, зато повести и романы о жизни знаменитых людей получались достоверными и интересными. Даже в Китай летал, во французском квартале Шанхая исходил всё своими ножками, искал там следы Вертинского. Кстати, и Мареев в своё время жил целый год в Шанхае, в том же самом французском квартале… Знал Сашко, что Мареев был капитаном на морских судах, но китайский эпизод в жизни друга открылся для Обабко уже здесь, на Кипре.

Сидели как-то вечерком на скамейке в парке «Дасуди» и вспоминали былое. А вспомнить было что. Тот же Сахалин, где многие годы после окончания одесской мореходки Мареев работал в островной судоходной компании. Сашко вместе с матерью и бабушкой в детские годы жил на Сахалине в небольшом посёлке Новотроицкое, что недалеко от Южно-Сахалинского аэропорта. Мама, царство ей небесное, работала в плодово-ягодном совхозе, там и замуж повторно вышла. В памяти Сашка остались навсегда сахалинские картинки: зимы метельные, вёсны неспорые, но буйные, лето рыбное, когда вёдрами икру лососёвую на зиму заготовляли. А осень? Красавица сахалинская осень! Ягодное море, что в совхозе, что в тайге. Большой урожай крыжовника, смородины в конце лета – в начале осени. А в тайге собирали бруснику, морошку и клоповку – так местные прозвали красную ягоду за её специфический запах, но из неё получался вкуснейший морс. Мужики разбавляли засахаренную клоповку водой и использовали для запивки в зимнее время, когда вьюга за окном дни напролёт, а застолье становилось непременным атрибутом их общения. Да что там говорить! И Сашко с друзьями, такими же, как и он, мальцами, наслаждался морсом. Это потом Сашко узнал, что ягоду по-научному называют «красникой». А ещё была брусника! Её замачивали на зиму прямо в бочках. И к мясу подавали мочёную, и на сладкое – в сахаре. Хотя и то, и другое нечасто на столе появлялось, зато картошки было вдоволь, и рыба была, и грибы были! О, грибы! Белые, подосиновики, маслята, рыжики, лапчатые и мясистые грузди, лесные и луговые опята, семейный гриб обабок… Семейный потому, что фамилия матери Сашка от этого гриба пошла (это так на Черниговщине называют подберёзовики). И у сестры Любы такая же фамилия, мать не захотела её менять, потому отчим и подтрунивал часто над «обабками». Отчим был из тех, кто «выпить не любит», всегда готов к застолью – как солдат к приказу. А выпив, стучал кулаком по столу, по-генеральски приговаривая: «У нас обабок и зимой, и летом растёт! Молодец, Саня! Смекалистый! Ишь, рыбы сколько натаскал удочкой!»

Вскоре семья вернулась на Украину, отошли в мир иной отчим, потом – мать, а бабушка осталась в сахалинской земле почивать. Обабко шесть лет назад летал к бабушке на могилку, постоял, помолился, всплакнул.

– О чём думаешь, Сашко? – тихо спросил Мареев.

– Сахалин вспоминал. Речку Сусую, где я научился плавать – сначала по-собачьи, а потом – в размашку. Переплелись наши судьбы на острове, хотя встретиться там не пришлось. Я школьником был, а ты, Сева, уже морячил.

– Морячил-корячил, – отшутился Мареев.

– И как же это японское биде работает? Не пришлось мне в Японии побывать и уже, наверное, не придётся, разве что, если о тебе, Мареев, начну книгу писать, то проедусь по местам твоей моряцкой славы! Ты-то сам, Сева, видел это биде в Японии?

– Видел, видел… Невозможно словами описать. Надо испытать! Как только эта штуковина лет двадцать назад появилась в жизни японцев, так они перестали селиться в тех гостиницах, где её не успели установить.

– Прямо какие-то туалетные страсти…

– Унитаз, но необычный: с музыкой и с автоматическим обмывом! На подлокотнике пульт управления. Выбираешь музыку под свой настрой: блюз или рок! Или ещё что-то подходящее для момента. Закончил своё дело, нажал кнопку, вода зашумела-забурлила и унеслась в глубину подземную. И музыка меняется на лёгкую, расслабляющую, а в это время тёпленькая струя – прямо туда, где потребен обмыв и массаж. Приятно и радостно. Прагматичные японцы всё правильно рассчитали – дело житейское, всем нужное. Слаб человек: неудобно рассказывать, зато как удобно пользоваться! Всем подходит: и старым, и молодым; и уродинам, и красавицам.

– А на Кипре? Есть на Кипре это самое японское биде?

– Не-е-е… И даже не пытались устанавливать. Дорогущее удовольствие, вряд ли приживётся. Здесь любят вещи натуральные, ручные… Может, в какой-то гостинице и установили для эксперимента… Кто-то мог себе домой выписать для экзотики. И то вряд ли. Здесь принято, что старики выписывают девушек из Юго-Восточной Азии для помощи по дому. Это непалки, вьетнамки, филиппинки, тайки… Зарплата небольшая – 350–450 евро в месяц, проживание и еда, социальный пакет за счёт хозяина. Ручной, так сказать, уход вместо бездушного робота с музыкой. Буддисты превозносят тело человека, а христиане – его дух. Вот, на Кипре они и соединяются в гармонии. Это тебе не хоботы-роботы, Сашко…

Вот после этих слов Сашко Обабко и сказал, что, мол, зря, до нашего села мода на биде-унитаз ещё не дошла.

Оба друга родились и выросли в украинском селе, и в этой присказке был свой, понятный смысл.

Помолчали, каждый думая о своём.

– А давай-ка, Сашко, выпьем по бокалу кипрского вина где-нибудь в весёлом месте. А то как-то сильно запахло Востоком. Недалеко есть пятизвёздочная гостиница. Недавно ремонт ультрасовременный сделали. Вот мы и посидим там, в баре. Как ты?

Обабко заулыбался:

– Не против.

Играла музыка, пела, пританцовывая, африканская певица… Пили вино, закусывали орешками, шутили. Смеялись.

– Сева, где здесь туалет? Спроси, пожалуйста.

– Наверно, на втором этаже. На Кипре вообще очень часто туалеты устраивают этажом выше.

Так и оказалось.

И вот Сашко Обабко в кабинке с облицованными мрамором стенами. Розовый камень с золотистыми прожилками! Тихая, расслабляющая музыка. А унитаз с десятком оттенков голубизны, а вода в нём небесно-голубого цвета. Сбоку на подлокотнике чёрный пульт с белыми кнопками. «Японское биде?» – мелькнула шальная мысль у Сашка Обабко. Пусть ему уже за шестьдесят, но в глубине души он остаётся тем же любопытным пареньком из села, с широко открытыми глазами, способным удивляться чудесам. И Сашко присел на это самое японское биде. Послушал музыку, подождал какое-то время и нажал наугад кнопку. И когда вода под ним зашумела-забурлила, встал, чтобы увидеть, как эта штуковина работает под нежные восточные мотивы. В раковине образовался голубой водоворот и вовлёк за собой куда-то в далёкую глубину следы пребывания Сашка. Он в восхищении нагнулся над этим чудом японской техники, чтобы понять, откуда льётся эта музыка. И вдруг… прямо в лицо ему ударил фонтан воды, ударил будто из поливного шланга на даче весной, да так неожиданно, что Обабко едва успел зажмурить глаза.

– Тьфу ты! У саму пыку залипыла! Зараза! – выпалил в растерянности наш герой, присовокупив ещё словцо покрепче, утираясь салфеткой.

Раздался мелодичный женский голосок:

– Аригато годзаимасу.

– О, вона щэ и дякуе, бисова маты…

Догадался, что поблагодарили по-японски. Оглянулся, нет ли кого рядом, не видит ли кто его конфуза? «Хто ж мэнэ побачыть в туалэтний кабини?» – рассмеялся в ответ на свой же вопрос. Повторил процедуру ещё несколько раз, пока не испытал всю полноту удовольствия от чуда техники. А в конце подумал: «А, можэ, то вона нэ дякуе, а матюкаеться по-японськы?!»

Обабко вернулся за столик к Марееву, не переставая смеяться.

– Случилось чего, Сашко? Что тебя так разбирает?

– Не могу… Ой, остановиться не могу, – продолжал смеяться Сашко, согнувшись пополам над столиком и отмахиваясь рукой от чего-то невидимого.

– Ты посмейся, посмейся, друг мой, а я ненадолго отлучусь…

Мареев тоже не возвращался к столу более получаса. Вернувшись, произнёс, посмеиваясь: «Теперь понял, почему ты так ухохатывался, Сашко! Пырснула и мэни в пыку, холэра!» И добавил глубокомысленно: «И до нашого сэла ця мода дийшла».

4. В парке «Дасуди» – о сокровенном…

Закатное солнце подкатило к горам, вот-вот скроется за их вершинами. Ноябрьское море – тихое и светлое. Несколько поздних купальщиков барахтались недалеко от берега, с десяток кораблей на рейде. Мареев и Обабко прогуливались вдоль моря по дорожке парка «Дасуди». Навстречу шли такие же, как они, любители прогулок; две женщины оживлённо болтали о своём, но, заметив брошенный в их сторону оценивающий взгляд Мареева, заулыбались в ответ, открыто и доброжелательно.

– Что более всего запомнилось мне в жизни? Вот ты спросил, Сашко, и сразу в моей памяти выстроились в очередь события… Именно события из прошлого. И все важные для меня. Детство на Хмельниччине… Речка Вилия, лето! Земляничные поляны в лесу! Какие грибы собирали в дубняке по осени! А зима, когда сугробы под крышу наметало, на лыжах катались с них! Потом… Любовь и горечь разочарований, дружба, предательство… А восходы солнца в Охотском море?! Стоишь на капитанском мостике, а на горизонте вдруг из моря всплывает краешек красного диска… И тяжёлые льды не забыть, когда судно – ни вперёд, ни назад… И потери были… То жизнь была – настоящая! Да разве всё расскажешь? – Мареев пытливо посмотрел на своего друга, печально улыбаясь.

– А ты, Сева, расскажи то, что первое вспомнилось? Первое – оно и есть самое настоящее.

– Да, Сашко, ты прав. Дедушка вспомнился. Дед Фёдор. Любил я его. И он меня, мальца, любил. Помню, я ещё даже в школу не ходил. Дед уйдёт в лес за дровами, а я жду его с нетерпением. Особенно зимой ждал: за окном снег идёт, а на печке тепло. И вот дед, наконец, из леса возвращается. Стучит дверь, входит в тёплую хату, отряхивая снег с плеч и колен шапкой и рукавицами. Хочется к нему подбежать, но нельзя босым. Заругают. Пол глиняный, ещё холодный…

– А ты от зайчика подарка ждал, Сева? – прижмурился мечтательно Обабко.

– Видимо, и ты, Сашко, получал такие подарки зимой.

– А как же? Конфетка из кармана. Пирожок. Леденцы я любил, их можно было долго сосать, растягивая удовольствие.

– Ну, мне другое перепадало. Откуда в лесу леденцы? Дед приносил орехи от белочки. Иногда кислички, такие мелкие яблочки дикие, задубелые на морозе. Ох, вкусные они были!

– У нас, Сева, зимой яблоки из сада были. В погребе вместе с картошкой хранились.

– Во-во… А я кисличкам был рад, дед их называл «райскими яблочками». А ты, Саша, наслаждался настоящими. В нашем садике вишни, сливы были, а яблоки отродясь не водились. Видимо, потому что… Хотя нет, почему – не знаю.

– Не было заведено.

– Да, Сашко… Растревожил ты меня расспросами. Помню, как дед вечерами пел приятным баритоном:

 
Когда б имел златые горы
И реки полные вина,
Отдал бы всё за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна…
 

– Боже, так это же любимая песня моего отчима! Но он был родом из Орловщины. А твий дид звидкы знав российську мову?

– Дид Фэдир у молодости бул фабрычным, у городи жыв. А потом он в армии служил. С немцами воевал в Первую мировую. Генерала Брусилова видел на фронте…

Помолчали.

В парке «Дасуди» перекликалась тонкими голосами какая-то птичья мелочь. Зачирикает одна, ну, прямо сопрано, а вторая ей отвечает ещё громче. «Так, наверное, я с дедушкой перекликаюсь мысленно… Может, он и вправду слышит меня на небесах? Царство тебе небесное, дедуля! Вот и мой срок уже подходит к твоему порубежью», – думалось Марееву.

Было время. После мореходки зимой он приехал в село повидать деда. Мороз был страшенный, градусов за тридцать. Пока со станции добирался к дому, закоченел весь. От автобуса до хаты метров пятьсот, так бегом бежал. Представлял, как дедушка обрадуется. Бежал и пел в уме про эти самые златые горы, которых у него не могло быть.

Обабко нарушил тишину. Как будто ножом полоснул:

– А к тому времени ты уже вино пил, Сева?

– Не-е… Не пил, не курил. И дед не курил, но самогонки рюмку-другую мог пропустить. А я вёз ему бутылку трёхзвёздочного коньяка. На курсантскую стипендию купил. Экономил несколько месяцев. Не попил дедушка городского напитка.

– Не понравился?

– Не смог. Лежал в постели больным. Я забегал изредка к деду в комнату. Зайду, постою… и потопал дальше. Нет, чтоб сесть у кровати, поговорить с дедом?! Перед моим отъездом в Москву, а потом на Сахалин, умер дедушка. Помню, как я шёл за его гробом, почти не осознавая, что нет его на этом свете и уже не будет. Не будет песен про златые горы. Не будет рассказов о «жизни за царя». Мать свою и отца он вспоминал, неизменно обращаясь к покойникам на «вы».

Обабко слушал молча, склонив голову к земле. Говорил Всеволод отрывисто, с большими паузами, словно отвечал сам себе, на свои же вопросы. Кипрское солнце закатилось за горы. Поднялся порывистый ветер, по небу, откуда ни возьмись, понесло рваные облака, словно тёмные лавины с гор.

– Знаешь, Сашко! Никогда не забуду похороны деда. День выдался ясным и морозным. Почему-то падал редкий снег. Откуда он, если туч не было. Синь над головой, а снег идёт. На подводе лежал на спине дед, а на его лице лежали снежинки и не таяли. Вот эти нетающие снежинки – моё самое большое потрясение тех лет.

Не забуду я плачущей сини:

Дед в гробу и нетающий иней.

Мареев поднял голову и посмотрел на шагающего рядом Обабко. В свете фонарей было видно, как глаза Сашка увлажнились.

– Пойдём, Сашко, домой. Дождь начинается. Откуда он? Целый день солнце светило, а после захода – на тебе! – стало накрапывать.

Они повернули назад и всю дорогу шли молча, думая каждый о своём…

У калитки их застала страшная гроза с громом и молниями. Марееву вспомнилось, как в детстве было боязно находиться в хате в грозу, особенно в вечернее время. Отключали электричество, чтобы не притянуло, не дай бог, шаровую молнию. Бабушка непрерывно крестилась при взрывах в небе, приговаривая: «Спаси и помилуй, Господи!» А дед говаривал: «Дождь – благодать Божья! Очищение!»

Постояли на крыльце, наблюдая за потоками воды, заполнившими улицу.

– Льют дожди, и нет покоя, не сдержать поток воды… – задумчиво прошептал Мареев и добавил: – Громыхает Небо. Сердится! Предал я деда, Сашко! Иной раз думаю: «Не надо было никуда уезжать из села».

Гроза прекратилась так же внезапно, как начиналась. Ещё долго друзья сидели на веранде под усыпанным яркими звёздами кипрским небом и беседовали. О самом важном, начатом в парке «Дасуди», который так располагает к откровениям…

* * *

…Всеволод встретился в Москве, на Киевском вокзале, с Мишкой, дружком по мореходке. Ещё раньше сговорились вместе ехать на Сахалин: обоих, не обременённых семьями, из Одессы, словно сослали в островное пароходство, а всех «женатиков» оставили в своих, украинских.

И вот они, юные штурманы, будущие капитаны дальнего плавания отправились в далёкое путешествие. Впереди Японское и Охотское моря, Тихий океан, Курильские острова, Камчатка и, возможно, загадочная Япония.

А пока Сева во все глаза смотрел на Москву с её красивыми домами, широкими улицами. В сравнении с Одессой столица казалась огромной. Мишка иронично оценил войлочные полуботинки Севы:

– Ты где такое чудо достал?

– Так, в селе, в магазине купил. Мать настояла. Они тёплые, то что надо, ведь на самый Сахалин едем.

– Сева, так ты бы в курсантских «гавах» поехал. А если снег мокрый? «Гавы» проверенные. А эти? Из тряпки сделаны.

Через день купили билеты только до Хабаровска, дальше запланировали продолжить путь самолётом до Южно-Сахалинска.

Радовались, что семь дней в поезде проведут, всю страну из окна увидят.

– Севка, представляешь? Из Европы в Азию! Границу будем пересекать. Отметим это дело?

А Мареев только глазами хлопал. Миша всё знает и всё может! Такой разбитной. Учился в мореходке всегда на «отлично». Выпускные сдавал по-английски. Во какой! Столичный парень! Мишка – спортсмен-фехтовальщик, Мишка – умный! О поэзии поговорить? Сыплет стихами Мандельштама. Как-то шли через парк, где деревья в шапках снега и ветки покрыты инеем. Дружок тут же выдал:

 
Глубока, как ночь, зима,
Снег висит как бахрома…
 

– Мирский, это ты сам придумал?

– Это Осип Мандельштам! А я буду романы писать. Позже начну, на Сахалине.

Девчата в восторге от него! Бывало, в одесском парке им Т. Г. Шевченко на танцплощадке сами приглашали на танец. Красавец! Лицо – крупное, волосы волнистые, широкоплечий. Куда Севе до него?! Сева – тонкий и высокий, застенчив не в меру. Хотя Бог силой его не обидел. Когда пацаны в шутку задирались, то Мареев любого мог скрутить своими жилистыми руками.

Несколько дней в Москве пролетели как сказочная карусель. Мама Мишки, Марья Борисовна, готовила очень вкусно, старалась побаловать ребят домашней едой, вечерами – в кино или просто гуляли по Тверской, наслаждаясь свободой и мечтая о будущих морских походах.

– Я, Сева, долго в штурманах не задержусь. Капитаном скоро стану. Представляешь: капитан Михаил Мирский! Звучит?

– Мишка, так нам ещё матросами надо трубить и трубить, пока не наработаем нужный ценз для получения рабочих дипломов. Наши пока не дают права занимать штурманскую должность. Ведь так?

– Прорвёмся, Мареев! Всегда есть исключения. На месте разберёмся.

И правда, потом на месте Мишка разобрался: начинали друзья матросами на старом-престаром пароходе под названием «Ванцетти», но через пару месяцев Мишка – уже на должности третьего помощника капитана. Фортуна, судьба-индейка: помощник заболел, его списали на берег, а Мишка занял свободное место. И в парке на танцплощадке, и в море – везде первый!

Пройдут годы, и Мареев вспомнит в стихах матросскую жизнь на пароходе «Ванцетти», будет Мишу Мирского видеть сквозь строчки:

 
В памяти былое всплыло вдруг:
Чёрный корпус, бело-белая труба!
Помнится ль тебе, старинный друг,
Как играла с нами, юными, судьба?
 

А тогда, из Москвы на Ярославском вокзале Михаила провожала мама. У вагона она отозвала Севу в сторонку и неожиданно для него сказала:

– Сева, я хочу тебя попросить присмотреть за Мишкой. Ты из села, всё видишь и всё понимаешь. А Мишка… Боюсь, попадёт в какую-нибудь историю.

Испытывая неловкость от того, что ему дают такое деликатное поручение, Сева пообещал.

Ещё до посадки он заметил в стороне пару: очень красивая девушка с раскосыми глазами прощалась с коренастым мужчиной, постарше её возрастом. Если бы красавица вдруг, по какой-то необъяснимой причине, позвала Севу за собой, он, не задумываясь, остался бы на перроне с ней, пусть бы этот коренастый катился в своём поезде на Восток. Поднимаясь в вагон, он несколько раз оглянулся на красавицу, и та бросила быстрый взгляд в его сторону. Заметила! Сердце ёкнуло и быстро застучало… Из вагона – девушки не видать. Эх… зацепила! Все мысли – о большеглазой, высокой незнакомке с распущенными чёрными волосами. И вдруг… Словно сама фортуна явила лик и улыбнулась Всеволоду: в проходе вагона незнакомка прошла к своему месту в соседнем купе, даже не замечая Всеволода. Батюшки мои, вот удача! Девушка расположилась на боковой нижней полке, и Сева будет её видеть со своей, верхней, если ляжет головой к проходу! Но другая беда: на него напала необъяснимая робость, он даже боялся смотреть в её сторону, не то чтобы заговорить с ней.

И вот он, Урал! Мишка за время пути успел со всеми перезнакомиться в своём купе и в соседних – тоже. А в тамбуре он рассказал Севе:

– Видел бурятку? В купе рядом с нашим? Глазищи – что тарелки! Карие! Маринка! Красивая девка. Она нашего возраста. К мужу приезжала в Москву. Он у неё следователем работает, а в Москве на курсах каких-то.

– А куда она едет?

– Так в Бурятию. Я же сказал, что она – бурятка. На последнем курсе учится театрального института, на режиссёра.

– Мишка, мы хотели отметить пересечение границы из Европы в Азию. Будем?

– А как же! Поезд остановится, сбегаем и купим бутылку спирта на перроне, пирожков возьмём. Бабки пирожки продают, а спирт, сказала проводница, прямо в киоске можно купить.

В киоске не в киоске, но спиртом разжились, с рук купили поллитровку. И пирожков набрали пару десятков. И вот обитатели купе собрались за импровизированным столом. Молодая женщина Катя добиралась к мужу-офицеру, служившему на границе с Китаем. Вадим, кандидат наук, парень лет под тридцать, ехал в командировку во Владивосток. Дед с бабкой – в гости к дочери в Хабаровск. Мишка без фамильярности пригласил красотку к столу. Пили спирт, рассказывали анекдоты, офицерская жена песню спела вполголоса. Словом, весело общались, как это бывает в дороге, когда вчера ещё не знакомые люди становятся вдруг близкими и родными. Мужняя жена Маринка хохотала в ответ на Мишкины шуточки, а он ещё в придачу стихи Мандельштама читал. Всем было весело, кроме Севы. Он слова не мог вставить в общий разговор, с обидой и завистью смотрел, как легко и непринуждённо болтали Мишка и Маринка о том о сём.

– Миша, я хочу покурить. Как ты? Пойдёшь?

– Конечно, Мариночка. Я тебя угощу своими сигаретами. У меня пачка «Мальборо». У предка экспроприировал. Он из Америки привёз.