Орёл в стае не летает

Глава 5. Прощание с Лесбосом

Сборы

Услышав от Аристотеля, что скоро им отбывать в дальнюю дорогу, жена Пифиада не знала, радоваться или огорчаться. В Митилене налажен, пусть временный, но привычный быт, организовался круг знакомых, а что ждёт в Македонии – неизвестно. Как в большинстве греческих семей, всякое дело у них обсуждалось обоюдно, но, поскольку главенство мужа было очевидным, жена почти всегда повиновалась его решению. Только на таком незыблемом веками правиле и ещё на разуме, предписывающем гречанке заботиться не только о собственном лице и теле, но и о своём характере, сохранялась гармония брачного союза. Мужчинам в таком случае предлагалось не искать в жене лишь чувственных удовольствий, а стремиться обрести в ней мать своих детей и хозяйку дома.

Пифиаде понадобилось небольшое время, чтобы пересмотреть одежду и вещи, отобрать нужные, пригодные для жизни в Македонии. Остальное пришлось оставлять. Потребовалось проследить за действиями домашних рабов, их у Аристотеля было пятеро, надежно ли укладывают они всё по сундукам, корзинам и узлам: отдельно – дорожную утварь, еду и посуду. После Афин за три счастливых года в Троаде и уже года на Лесбосе семейного имущества собралось столько, что впору хвататься за голову. Здесь подарки Гермия и приданое Пифиады: одежда, ткани, посуда и ковры, мебель, даже статуи… Взять с собой нельзя и жалко расставаться! Много добра Аристотель бросил, когда спешно покидал Троаду, опасаясь убийц персидского царя. Но главное и самое ценное, что неоспоримо укладывалось в дорожные корзины, – это были рукописи древних авторов, собственные сочинения, коллекции, начатые собираться ещё в Ассосе.

Итоги Митилены

С памятного дня, когда Аристотель прочитал послание Филиппа, он не сомневался, что сделал правильный выбор. Его ожидают в Пелле. Аристотель верил в свои силы, терпение и знания, был уверен, что он сможет стать хорошим наставником юному наследнику. И всё-таки душа тревожилась от сознания, что ему, свободному и независимому учёному и философу, придётся служить македонскому царю, которого афиняне ненавидели, да и у других греков с ним сложились непростые отношения. Для жителей городов, захваченных македонянами, Филипп показался тираном.

Аристотеля тяготили предчувствия, что служба у Филиппа может перечеркнуть все его планы на будущую деятельность в Афинах. Ему нельзя порывать связь с афинянами. Но если Македония сойдётся войной с Афинами, он окажется заложником тех нерадостных событий. Кто в Греции станет разбираться, чем занимался он в Македонии? Греки назовут его перебежчиком, предателем, а македоняне объявят лазутчиком. И что тогда делать ему, наставнику юного наследника македонского царя?

И всё-таки он едет в Македонию. С ним отправляется Феофраст и ещё Каллисфен, восемнадцатилетний племянник сестры Аримнестры. Он изучает историю Греции, будет полезен при дворе в должности царского логографа – летописца исторических событий. В Пелле он будет учителем истории для Александра и его сверстников. О нём и о Феофрасте Аристотель известил Филиппа в письме со своим согласием.

Аристотелю не просто было расставаться с Лесбосом, где он прожил почти год, где успел душой прикипеть к этим дивным местам. Друг Феофраст, владевший в пригороде Митилены поместьем, не скупился на содержание семьи Аристотеля, давал деньги, если имелась надобность, скорее всего, не предполагая возврата. Феофраст знал, что его учитель и друг всегда нуждался в деньгах, поскольку даже в добровольном изгнании не отказывался от аристократических привычек: предпочитал деликатесные блюда, покупал без числа дорогие платья и драгоценности, заказывал морские прогулки, где развлекался с гетерами. Но из всех больших затрат он предпочитал приобретение ценных книг, из числа которых у него уже началась складываться неплохая библиотека.

Главным удовольствием для него на Лесбосе представлялись исследования живого мира, для чего Феофраст предоставил роскошные условия. В пристройке к дому помимо жилья в шесть комнат разместились рабочий кабинет Аристотеля и библиотека. Была организована небольшая лаборатория, в стенах которой он проводил биологическое изучение морских обитателей. В Троаде он начал рукопись с предварительным названием «История животных», на Лесбосе продолжал работать. Тёплые воды Эгейского моря вокруг острова являлись благодатным местом для обитания громадного числа живых существ, а это давало богатый материал для занятий научно-исследовательской деятельностью. Учёный общался с рыбаками, когда их низко посаженные лодки с уловом приставали к берегу. Рыба, кальмары и осьминоги, морские ежи, крабы, креветки – всё это многообразие давало пищу для размышлений и догадок. Он дотошно расспрашивал тружеников моря о способах ловли, повадках и поведении рыб и морских животных во время охоты и брачных игр.

Аристотель сидел на берегу у рыбацких костров, угощался рыбным супом и слушал истории о встречах с необычными морскими животными. Самые интересные и удивительные запоминал, записывал, чтобы потом сесть в лаборатории или кабинете и обо всём этом подумать, проанализировать и сделать выводы. Его изумил рассказ седовласого рыбака о том, что самки голавля следуют за самцом, толкают его ртом под брюхо, способствуя более быстрому и обильному выходу молок. Следом мечут икру, а самцы ту икру пожирают; мальки появляются из икринок, избежавших такого «внимания» родителей. Рыбаки, зная повадки голавлей, ловят самца, живого сажают в корзину и опускают в воду; ждут самок голавля, которые собираются вокруг корзины со всего водоёма, и тут их ловят.

Аристотелю показали большеротого сома длиной почти в рост человека.

– Это самец или самка? – спросил Аристотель.

– Самец, – уверено ответил рыбак. – Самку поймать трудно, так как она, отметав икру, сразу исчезает, будто лиса из курятника. А самец занимает место рядом с кладкой икры, начинает заботиться о потомстве так, как никакая другая рыба. Он охраняет кладку, отгоняя других рыб, готовых съесть икру, и в таком состоянии проводит пятьдесят дней, пока не появятся из икринок его малые детки. Сом охраняет сомят до тех пор, пока они не станут способны спасаться бегством от хищников. Сом-отец всё это время не ест, только иногда, отпугивая врагов, выпрыгивает из воды с большим шумом и ртом производит громкое щёлканье. Вот тут мы его, дурака, и ловим, – закончил рыбак под общий смех.

Аристотель прервал их веселье словами:

– Но если вы поймаете сома в то самое время, когда он охраняет своих деток, вы оставляете малышей беззащитными перед хищниками. Тогда вы теряете тысячи сомов, которые не успели стать взрослыми, большими сомами. При таком подходе к естеству природы в будущем ваши уловы сильно оскудеют. Не так ли?

По задумчивым лицам рыбаков Аристотель понял, что его вопрос застал их врасплох. В другой раз рыбаки показали пойманную на крюк большую серую акулу и, пока разделывали её, рассказали захватывающую историю о её размножении. Оказывается, акула-самка не мечет икру, а откладывает особые капсулы, схожие с яйцами, в специальный мешок внутри собственного тела. Капсулы содержатся там до срока, чтобы выйти и стать маленькими акулами.

На Лесбосе Аристотель мог свободно изучать морских ежей, исследовать органы слуха у рыб, наблюдать за повадками, анатомировать рыбьи тела, ставить опыты по своему разумению. Вывод, который он сделал позже в окончательной редакции своего сочинения, заключался в том, что животное царство делится на кровные существа – рыбы, земноводные, птицы и млекопитающие; и бескровные – ракообразные и моллюски, насекомые, имеющие панцири.

Аристотеля интересовал процесс размножения у животных и птиц. Обратив внимание на то обстоятельство, что четвероногие самки и самцы в период спаривания обнюхивают друг друга, он сделал вывод, что их органы размножения выделяют нечто жидкое, пахучее. Местный птицелов, услышав его слова, сказал ему:

– Так и есть, уважаемый. Самец перепёлки обязательно прилетит к клетке, где содержится перепёлка-самка, которая может оплодотвориться, достаточно поместить ее под ветер, когда пролетает самец. Самке стоит лишь вдохнуть запах самца, который он распространяет. Подобные сообщения Аристотель заносил в особую тетрадь, которую перечитывал, засиживаясь в лаборатории до глубокой ночи.

Сюда заходил Феофраст, но всегда с предосторожностями, боясь потревожить друга. Иногда Аристотель сам приглашал его, чтобы обсудить природу того или иного явления или существа. Феофраст восхищался его деловым спокойствием, готовностью к согласию с оппонентом, если видел, что сам неправ. Изучая насекомых, Аристотель пристально рассматривал тончайшие жилки в крыльях, а что не видел, доходил до всего остротой ума, а не зрения. Ему позволялось природой познавать такое, чего не мог даже представить себе другой учёный.

Однажды Феофраст застал Аристотеля за необычным занятием. Над горящим очагом стоял котёл с водой, где вольготно плавала лягушка, спокойно перебирая лапками. Было удивительно наблюдать такое явление, потому что Аристотель брезгливо относился к этим малоприятным для общения существам. Феофраст сразу подумал, что готовится суп! Заметив его в дверях, учёный спросил:

– Ты что-нибудь слышал о феномене ошпаренной лягушки?

Феофраст покачал головой.

– Тогда слушай. Оказывается, если бросить лягушку в котёл с кипящей водой, она попытается сразу выбраться или даже выпрыгнет. Но, удивительно, если её опустить в холодную воду, а затем постепенно нагревать, то сначала она почему-то не проявляет беспокойства. До определённой поры! А пока будет наслаждаться жизнью и останется плавать, пока вода не покажется ей слишком горячей. Только затем начнёт, вероятно, думать, что же происходит и что ей делать дальше.

Аристотель оторвал взгляд от лягушки и посмотрел на Феофраста.

– Тебе не показалось удивительным, – спросил он, – что лягушка не пытается спасаться бегством, пока вода ощущается ею прохладной? А когда вода становится непереносимо горячей, лягушка оказывается неспособной, чтобы выбраться из неприятной ситуации, спасти свою жизнь. Она проявляет слабоволие, у неё нет сил, потому что не догадается о грядущей опасности. И вот что я называю феноменом ошпаренной лягушки: пока лягушке ничто не мешает, она остаётся в котле и будет сварена заживо.

Феофраст пожал плечами, но не удержался от вопроса:

– Как думаешь, Аристо, почему с лягушкой происходит всё именно таким образом? Наверно, из-за того, что её жизненный опыт не имел подобных испытаний. Вот почему она не знает, что делать в такой ситуации.

– Ты почти прав, мой друг! – Аристотель обрадовался размышления Феофраста. – Именно так настроены механизмы восприятия угрозы у нашей лягушки – на внезапное изменение, а не на медленные, постепенные перемены температуры воды в котле, как в нашем случае.

Показывая свой простой опыт, Аристотель искренне радовался, словно открыл нечто невероятное. Он жил ради таких мгновений, когда находил верный путь, когда ему открывались решения, показывалась истина. Продолжая находиться в приподнятом настроении, учёный зашагал по комнате кругами, делясь с другом своими планами:

– Я хочу овладеть всеми знаниями о природе, открыть новые законы жизни. Ведь в каждом произведении природы найдётся для меня нечто, достойное удивления. Хочу узнать правду о жизни всех существ, которых она вмещает в себе. Хочу обнаружить в них внутреннюю связь в противоположность внешней, классифицировать по признакам приближения к человеку.

– Пожалей себя, Аристо. – Феофраст улыбнулся. – Для чего тебе это всё нужно?

– Для того, чтобы обо всём рассказать людям, чтобы они правильно себя вели по отношению к природе и её обитателям.

В этом был весь Аристотель, нетерпеливый и неуёмный в исследованиях и выводах.

Глава 6. Македония

Неожиданный диспут

Плавание от Лесбоса до Македонии заняло вдвое больше времени, чем предполагалось, – двадцать дней. Причиной оказалась непогода, разыгравшаяся на море в пору, когда ей не следовала быть. Обычно навигация для всех видов судов заканчивается поздней осенью, когда ветры меняют направление и, становясь непредсказуемыми, поднимают крутую волну. Аристотель с семьёй и друзьями отбыли с Лесбоса в середине лета, в пору, самую благодатную для морского путешествия. Мореплавание по изумрудной глади тогда становится похожим на приятную прогулку.

Пожилой рулевой корабля – куберней, – его звали Меланф, – был родом из Афин, поэтому знал Аристотеля не понаслышке. Перевозка торговых грузов была его обычным занятием, на этот раз ему пришлось взять на борт десяток пассажиров с громоздкими домашними вещами. Людей разместили в тесном трюмном отсеке, домашнюю утварь – на палубном пространстве, увязав тюки, закрепив их верёвками к решетчатым бортам. Как и многие греческие суда, корабль имел в длину двадцать пять метров и двенадцать – в ширину; ходил под парусом белого цвета, мачта из ливанского кедра ставилась в середине. Ходовые весла использовались в штиль и для маневров в гавани, а на курсе судно удерживалось при помощи рулевого весла. Корпус имел привычный чёрный цвет, за исключением украшения на корме и форштевня зелёного цвета, а внутренней стороны фальшборта – красного.

Когда неожиданно занепогодило, Меланф, не желая рисковать, вел судно вдоль берега в прямой видимости, часто приставал к берегу, пряча корабль в укромные бухты в ожидании благоприятных условий для дальнейшего продвижения. Аристотель с интересом следил за его действиями, отмечая умелое распоряжение подчинёнными людьми, выверенными и, главное, уверенными командами – всем тем, что позволяет пассажирам не беспокоиться за исход плавания. Заметив проявление к себе внимания, Меланф разговорился с философом:

– У Посейдона несварение желудка, поэтому его пучит, вызывая ветры, которые нагоняют высокую волну. Иначе как объяснить настолько скверную погоду?

– Я думаю, уважаемый Меланф, у нашего Посейдона есть более весомые причины, чтобы творить нам такие неудобства, – поддержал разговор Аристотель. – Я даже уверен, что причина сокрыта в атмосферных явлениях.

Куберней поднял голову, изучая небо.

– Согласен, – отозвался он. – Всё дело во времени года, а оно, судя по всему, повернулось к Арктуру – самому могущественному божеству из созвездия Волопаса. Это враждебная человеку сила, приносящие сильные бури. Сейчас благодаря лету резкость ветров усмиряется, и кораблям нечего опасаться помимо подводных скал и скрытых мелей в бухтах. Но с похолоданием в месяце Боидромионе* выход в море грозит большими опасностями.

Аристотель заинтересованно спросил:

– Получается, что наши нынешние неприятности можно характеризовать как предпосылки для прихода власти Арктура?

– Да, это так. Но ураганы появляются на море с конца осени, а позже, когда в месяце Пианепсион* на небе показывается дождливое созвездие Козерога, тогда уже точно, для кораблей владения Посейдона окончательно закрываются. Дни становятся короткие, ночи длинные, на небе всё время крутятся тучи, а сила ветра, удвоенная дождем или снегом, такова, что не только прогоняет всякий флот с моря, но даже валит с ног тех, кто путешествует посуху. И так до самой середины месяца Фаргилион*, когда самые смелые мореходы осмеливаются выходить в море с осторожностью, и то, если на это есть большая нужда или на плавание толкает чрезмерная выгода.

Меланф ухмыльнулся, шевеля поредевшими усами, и замолк, переключив своё внимание на действия команды корабля. Моряки в этот момент подтягивали верёвки, придерживающие большой квадратный парус.

Томившийся под палубой Феофраст, вышел наверх. Увидев Аристотеля, занятого беседой с кубернеем, подошёл. Поняв, о чём идёт речь, спросил моряка:

– Скажи, друг, какие есть особые приметы в природе, показывающие на приближение непогоды?

– Господин хороший правильно поступает, что спрашивает об этом у меня. Нет человека, который лучше, чем я, знает море. Ведь от бурь и волн корабли гибнут чаще и в большем числе, чем гибнут с обеих сторон воины в сражениях. Вот почему тем, кто плавает на кораблях, следует вести наблюдения за природой.

– Тогда поделись знаниями, дорогой друг, в долгу не останемся, – воскликнул Аристотель, переглянувшись с Феофрастом, – за нами кувшин* вина!

Меланф не стал отказываться, хрипло откашлялся и начал:

– Существуют приметы, предвещающие бури в тихую погоду и во время бури указывающие наступление спокойной погоды. Достаточно посмотреть на луну: если она краснеет, ожидай ветер, если покрывается голубизной – будет дождь. Но как только я замечаю грязный цвет на лике Селены, всегда готовлюсь к сильному шторму.

Моряку пришлось по душе общение с образованными греками. В дополнение его ожидал обещанный кувшин вина. Он с увлечением рассказывал, как ясная луна предсказывает хорошую погоду – особенно, если это будет четвертый день со дня её восхода и если рога не заострены, и она не имеет красноватого оттенка, и свет её от испарений не является мутным.

Неожиданно куберней обратил внимание на какой-то непорядок в корабельной команде, перестал излагать свои мысли. Отошёл, затем вернулся и продолжил разговор о погоде:

– Я по солнцу могу узнать, что ожидает меня на море в ближайшее время – по тому, как восходит солнце или как оно клонится к вечеру. Сияет ли солнце обычным блеском или его диск становится огненно-красный, что является предвестником сильного ветра. А если на солнце видны пятна, это предсказывает близкий дождь. И воздух, и само море, величина и форма облаков и прочие приметы дают указания опытным морякам, чего им ожидать от погоды. Некоторые указания дают птицы, некоторые – рыбы. Всё нужно моряку примечать, если он хочет быть успешным на море, дожить до благополучной старости.

Меланф замолчал, вглядываясь вдаль, припоминая, наверно, свои переживания на море. Решив не отвлекаться от своего дела, моряк поспешил закончить разговор:

– Ошибается тот, кто думает о море как о стихии. Море – живое создание, оно ровно дышит и движется в течение дня и ночи. Оно всё время находится в некоем стремительном течении, которое моряки называют реума. Море движется вперед и назад, то заливает берега, то уходит в глубину, создавая меняющиеся течения. Будучи попутным, море помогает плаванию кораблей, при противном течении задерживает их ход. Опытный куберней знает морские течения, чтобы, оседлав их, легко преодолевать большие расстояния.

* * *

Разговор с кубернеем настроил философов на преднамеренный диспут. Начал Аристотель:

– Друг мой Феофраст, как думаешь, море даёт человеку больше пропитания, чем суша, земля?

– Я не сомневаюсь, Аристо, в изобилии земной природы. Она обладает всем необходимым, чтобы удовлетворить не только собственные нужды, но и потребности в пище для человека. Ведь помимо естественных гор и лесов как общего пристанища всякого зверя и дичи есть возделанные человеком поля и сады. Разве сравнимо изобилие суши с тем, что может доставлять водные пространства – моря и реки с озёрами? А вкус мяса или дичи, разве сравним с рыбой?

Аристотель сдержано улыбнулся.

– Попробую переубедить тебя, Феофраст. Во-первых, рыбное блюдо преимущественнее по качеству любого другого, мясного или овощного. Существуют племена ихтиофагов, рыбоедов, которые, кроме ловли рыбы, ничем другим не занимаются, в отличие от опсофагов или филопсов, кто ест говядину, поедают только рыбу.

– Аристо, ты неправ, если приводишь в качестве доказательства пример из жизни малочисленного племени рыбоедов. Они вынуждены так питаться, потому что другой пищи у них нет, а для земледелия их почвы неблагоприятные.

– Не от этого ли в продаже морская провизия ценится выше всякой другой? Иная рыба стоит больше, чем бык, а горшок особого рыбного засола обходится ещё дороже.

Аристотель выжидательно посмотрел на друга. Тот не замедлил с ответом:

– А что ты скажешь, когда к твоей рыбе не подадут любимые тобой травы – лук, петрушку, сельдерей? Как обойдёшься без них? Даже лошадей перед состязаниями кормят сельдереем, чтобы силы сохраняли подолгу и бег был быстрый.

– Поймал ты меня, Феофраст, на мелочи. Но ты не упоминаешь морскую капусту, которая гораздо полезнее для здоровья, чем любая земная растительность. И ещё напомню о главной приправе ко всем блюдам, без которой ты не ощутишь приятность, что по преимуществу поддерживает аппетит. – Аристотель сморщил в язвительной улыбке рот. – Ты не можешь мне ответить, Феофраст, как называется то чудо, без чего позволительно говорить, что никакая пища несъедобна? Её примесь услащает и хлеб!

Феофраст развел руками, словно признавал поражение.

– Аристо, мой ответ – соль!

– Правильно, извлечённая из морской воды соль. Как сильнее всего притягивает человека к жизни надежда, и как без её сладости жить было бы невыносимо, так надо указать на соль. Она возбудитель влечения к пище, без которого всякое блюдо сказывается неприятной и тягостной.

Легкая улыбка скользнула по бледному лицу Аристотеля; он продолжал убеждать:

– Как все краски нуждаются в свете, так и все воздействующие на вкус соки нуждаются в соли. Она нужна человеку и зверю, чтобы возбудить соответствующее ощущение, а без неё остаются неприятными и даже тошнотворными. По этой причине и закусывают перед другой едой чем-нибудь острым или маринованным, вообще таким, что заготовлено с солью: это как бы зачаровывает аппетит, и, возбужденный такой приманкой, он со свежей силой обращается и к прочим блюдам.

Феофраст не удержался от соблазна опередить Аристотеля:

– Ладно, я добавлю к твоему славословию в честь соли, что она не только придаёт приятный вкус еде, но и на тело действует как лекарство. – Феофраст приобнял за плечи Аристотеля.

– Убедил, Аристо, твоя взяла. Согласен, что продукты моря не только съедобны и вкусны, но ещё обладают качествами хорошего мяса, не так обременяют желудок, легко перевариваются и усваиваются. Не от того ли врачи часто назначают больным рыбное питание как самое легкое?

– Я воспринимаю твои слова, мой друг, не как твоё поражение, но как мою победу, – отшутился Аристотель. – По этой причине позволь мне сделать вывод: если море посылает к нам самый тонкий и самый чистый воздух и если оно вскармливает существа более здоровые и более законченные, тогда я могу сделать вывод: самое желательное для человека питание происходит из моря.