Достойное общество

Посвящается Мире, Йотаму, Тамаре и Рут

Предисловие

Лет двадцать тому назад я провожал Сидни Моргенбессера на самолет. В зале ожидания аэропорта перед рейсом мы обсуждали теорию справедливости Ролза, которая на нас обоих произвела глубокое впечатление. Перед тем как попрощаться, Моргенбессер довел до моего сведения – а также до сведения всех прочих пассажиров, – что самая насущная проблема заключается не в справедливом обществе, а в обществе достойном. До сего дня я так и не смог понять, что именно он тогда имел в виду, но сама эта фраза показалась мне крайне любопытной. Эта книга обязана своим появлением на свет тогдашнему замечанию Моргенбессера. А сам я обязан Моргенбессеру изрядной долей философской выучки – и в немалой степени своими взглядами на общественное устройство.

Идея достойного общества мне импонировала, но на протяжении долгих лет я все никак не мог облечь ее в плоть и кровь. В конечном счете беседы с палестинцами во время интифады, восстания на оккупированных территориях, а также с вновь прибывшими в Израиль иммигрантами из стран распавшегося коммунистического блока убедили меня в том, что представления о чести и унижении в человеческой жизни играют ключевую роль – и, соответственно, в том, что понятиям чести и унижения в политической философии следует отводить значимое место. Так и возникло представление о достойном обществе как обществе, которое не унижает.

Впрочем, эта книга не об интифаде и не о крахе коммунизма: и то и другое пригодилось мне исключительно в качестве иллюстраций. Книга была написана в расчете на израильского читателя, и написана она была на иврите. Но потом Давид Хартман и наряду с ним некоторые другие люди убедили меня в том, что понятие достойного общества может заинтересовать не только тех, кто читает на иврите. Его стараниями, а также благодаря поддержке Института Шалома Хартмана, которым он руководит, удалось найти средства на то, чтобы перевести книгу на английский язык. Основную часть работы сделала Наоми Голдблум, и сделала хорошо.

Большую помощь мне оказали друзья, взявшие на себя труд прочесть те или иные части рукописи: Майя Бар-Хиллель, Моше Хальберталь, Давид Хейд, Иосеф Раз и Михаэль Вальзер. Я хочу поблагодарить их всех. Моя жена, Эдна Ульман-Маргалит, человек, вместе с которым мы живем и работаем, помогала мне и в смыслах куда более широких, равно как и в мельчайших деталях. Простой благодарности здесь явно будет мало.

Поддержку мне оказывали и целые институции. Пребывание в колледже Сент-Энтони Оксфордского университета в качестве приглашенного стипендиата дало мне доступ в достойное общество и возможность написать значительные куски текста. Уютная библиотека Института Ван Лера в Иерусалиме, где долгие годы я проводил большую часть своего рабочего времени, позволила сделать еще того больше. Кроме того, я опирался на помощь Центра рационального поведения и интерактивных решений Иерусалимского университета. Последние штрихи были добавлены в чудесном теплом доме Ирен и Альфреда Брендель в Хампстеде. За что спасибо им всем.

Это не учебник. Объем глав или параграфов связан не с их значимостью для общего целого, а с тем, что я имел сказать по данному поводу. Я считаю, что каждая фраза в этой книге является истинной. Но я считаю также, что те или иные фразы в этой книге могут являться ошибочными. Среди философов подобное положение вещей именуется «парадоксом предисловия». Вне зависимости от того, какой логический статус мы придаем этому парадоксу, я уверен в том, что мою личную ситуацию в данном случае он отражает вполне.

Я написал эту книгу, исходя из самых искренних убеждений. Искренность убеждений сама по себе никого не спасает от ошибок, разве что увеличивает вероятность оных. Я и не сомневаюсь в том, что в книге есть ошибки. Единственное, на что я надеюсь, – что истины в ней тоже достаточно.

Иерусалим

август 1995 г.

Шейх по городу брел, и светил фонарем, и кричал сквозь ночную завесу:

«Звери и демоны – с глаз моих прочь, я пытаюсь найти человека».

Руми (1207–1273)

Введение

Что есть достойное общество? В двух словах, я могу предложить следующий ответ на этот вопрос: достойным является общество, чьи институты не унижают людей. Я делаю различие между достойным обществом и обществом цивилизованным. В цивилизованном обществе составляющие его люди не унижают друг друга, тогда как в достойном обществе людей не унижают институты. Так, коммунистическую Чехословакию можно назвать недостойным, но цивилизованным обществом, но мы вполне можем без противоречия представить себе Чешскую Республику, которая была бы обществом более достойным, но менее цивилизованным.

Социальные институты можно описать двумя способами: абстрактно, опираясь на законы и правила, согласно которым они действуют, или конкретно, исходя из их реального поведения. Точно так же мы можем говорить об институциональном, законодательно прописанном унижении, скажем, применительно к Нюрнбергским законам или законам апартеида, в противоположность конкретным случаям институционального унижения, таким как обращение лос-анджелесских полицейских с черным водителем Родни Кингом. При конкретном описании институтов различия между нецивилизованным и недостойным обществом становятся неочевидными. Меня прежде всего интересуют социальные институты в их конкретных проявлениях, так что эта граница довольно часто будет выглядеть размытой. Но даже если при рассмотрении тех или иных случаев будет не вполне ясно, где именно следует проводить разделяющую черту, само по себе такое различение небесполезно. Идея цивилизованного общества представляет собой понятие микроэтического порядка, применимое к отношениям между отдельными индивидами, тогда как идея достойного общества есть понятие макроэтическое, касающееся устройства общества в целом.

Понятие достойного общества можно сравнить с другими оценочными терминами или противопоставить им – с такими, к примеру, как пристойное общество, которое блюдет должные процедуры, или общество респектабельное, которое стремится, чтобы его граждан уважали. Однако важнее всего сравнить достойное общество и справедливое. Для того чтобы прояснить понятие достойного общества, требуется не только разобраться с различием между достойными и недостойными обществами, но и сравнить его с другими понятиями об обществе – как с теми, что могут составить ему конкуренцию, так и с теми, за счет которых его можно дополнить. Я не стану напрямую сравнивать понятие достойного общества с альтернативными понятиями об обществе, за исключением понятия справедливого общества, но саму возможность подобного сравнения я все-таки здесь обозначу, в надежде прояснить ее на протяжении книги.

В первой части речь пойдет о причинах, по которым человек испытывает унижение. Я начну с двух радикальных позиций. Одна из них анархистская: унизительно само существование правительственных институтов. Другая – стоическая: никакой правительственный институт не дает людям оснований чувствовать себя униженными. Обе эти крайности будут отвергнуты, чтобы доказать следующее: институты не всегда унижают людей, но они на это способны.

Я утверждаю, что понятие достойного общества не обязательно связано с понятием прав. Даже общество, лишенное представления о правах, в состоянии выработать представления о почете и унижении, подходящие достойному обществу. Подходящим понятием о чести будет идея самоуважения, в противоположность самооценке или общественному почету.

Вторая часть посвящена вопросу о том, на каких основаниях людей можно уважать. Представлены обоснования трех типов. К первому относятся позитивные, которые исходят из некоторого общечеловеческого качества, в силу которого люди заслуживают уважения. Ко второму – скептические обоснования, которые ставят под сомнение, что такое качество существует, и предполагают, что уважение проистекает из уважительного отношения как такового. Обоснования третьего типа, негативные, отвергают существование как позитивных, так и скептических оснований для того, чтобы уважать людей, но признают наличие оснований для того, чтобы стараться их не унижать.

В третьей части речь пойдет об унижении, во-первых, как исключении индивида из человеческого общежития и, во-вторых, как утрате базового контроля. Я покажу, как эти две стороны унижения проявляются в конкретных социальных ситуациях в том, что людям отказывают в тех специфических способах жизни, посредством которых они выражают свою человечность.

Четвертая часть будет посвящена тому, как должны функционировать в достойном обществе основные социальные институты, например те, которые отвечают за благополучие граждан и за их наказание. Я не ставлю перед собой цели охватить все социальные институты (например, обеспечение людей жильем я рассматривать не стану), но коснусь достаточно широкого их спектра.

Итак, книга состоит из двух основных разделов. В первых трех частях речь пойдет об унижении; в четвертой – о его институциональных проявлениях. В заключении я сопоставлю достойное общество с обществом справедливым. Всякое справедливое общество должно быть достойным, но не наоборот.

Я не установил верхнюю или нижнюю границу размера тех социальных единиц, которые могут претендовать на звание достойного общества, однако в современном мире естественный выбор – это сообщества величиной с нацию. Сообщества меньшего размера уже потому подходят не вполне, что одним из условий жизни без унижений в современном мире является способность читать и писать вкупе с рядом элементарных технических навыков, что предполагает наличие более или менее продвинутой образовательной системы. В маленьких обществах создать подобную систему затруднительно. Нации представляют особый интерес и еще по одной значимой причине. Мы привыкли к тому, что именно государства обладают монополией на применение силы и достаточно часто возможностью этой пользуются. По этой причине государства имеют особенно большие возможности для институционального унижения, как нормативные, так и фактические.

Я начал с достаточно общей характеристики достойного общества как общества, которое не унижает. Почему я выбрал именно такую негативную характеристику – «не унижает», а не характеристику позитивную: скажем, общество, которое уважает своих членов? Тому есть три причины: моральная, логическая и когнитивная. Моральная причина основана на моей убежденности в том, что искоренение зла и несение добра – вещи в высшей степени ассиметричные¹. Устранить зло во всех его формах есть задача куда более насущная, нежели создать блага, способные скрасить нашу жизнь. Унижение есть зло, уважение – благо. Следовательно, побороть унижение должно быть более насущной задачей, чем оказать уважение. Логическая причина основана на различении между теми целями, достичь которых мы можем осознанно и прямым путем, и теми, что представляют собой, так сказать, побочный продукт и достичь которых прямым путем мы не можем². Так, люди, которые хотят быть непосредственными, не могут добиться желаемого напрямую, приняв решение вести себя соответствующе. Самое большое, чего они могут подобным образом достичь, – это казаться таковыми. Непосредственность – скорее побочный продукт, а не первоочередная цель. Уважение к людям также может быть, по существу, побочным продуктом того, как мы ведем себя с людьми вообще, тогда как применительно к нежеланию унижать людей подобное утверждение не является истинным. Судя по всему, невозможно найти какую-то конкретную форму поведения, которую мы могли бы квалифицировать как специально предназначенную для того, чтобы выказывать уважение (в том смысле, в котором существуют специфические действия, которые мы опознаем как признание воинского статуса, вроде отдания чести). Можно сказать, что мы выражаем уважение посредством действий, предназначенных для каких-то иных целей, так что само по себе выказанное нами уважение представляет собой побочный продукт. И наоборот, существуют такие действия, скажем плевок в лицо, которые унижают человека, не будучи побочными продуктами других действий.

Третья, когнитивная причина состоит в том, что унижение распознать легче, чем уважение, так же как болезнь распознается легче, чем здоровье. Здоровье и честь понимаются как нечто такое, что нужно защищать. Мы защищаем свою честь и оберегаем здоровье. Болезнь и унижение понимаются как формы нападения. Ситуации нападения опознать много легче, нежели ситуации самозащиты, поскольку в основании первых лежит ясное различие между тем, кто нападает, и тем, на кого нападают, тогда как последние вполне возможны и без определенного агрессора.

В силу всех этих причин я и склонен давать достойному обществу характеристику негативную, а не позитивную. Согласно позитивной характеристике, достойным будет такое общество, которое посредством своих институтов оказывает уважение людям, находящимся под его властью. К этой позитивной характеристике достойного общества, как вы увидите в дальнейшем, мы тоже будем обращаться – наряду с той негативной, с которой мы начали.

Характеризуя достойное общество, я старался не прибегать к привычным -измам вроде либерализма или социализма. Если уж совсем никак нельзя обойтись без ярлыков, то лучше всего моим представлениям о достойном обществе соответствует социализм в духе Оруэлла – как противоположность тому социализму, который Оруэлл описывает. Последний представляет собой скотный двор, населенный равными и более равными, а не человеческое общество равных людей. Если мы беремся обсуждать идею достойного общества, то Оруэлл, вне всякого сомнения, есть фигура первостепенная, и в том смысле, в котором Оруэлл был социалистом, можно сказать, что достойное общество есть воплощение социализма в духе Оруэлла.

ЧАСТЬ I
Понятие унижения

Глава 1
Унижение

Унижение – это любое поведение или обстоятельство, дающее человеку резонные основания считать, что его чувство собственного достоинства задето.

Это скорее нормативное понимание унижения, а не психологическое. Оно не предполагает, что человек, которому дали резонные основания почувствовать себя униженным, действительно испытает унижение. Психологически же человек может испытывать унижение и без резонного на то основания.

В центре моего внимания резоны испытывать унижение, проистекающие из поведения других людей. У чувств есть не только причины, но и резоны. Тигр, если он на воле, являет собой вполне резонное основание для страха. Но в обычных обстоятельствах нет никакого резона пугаться обычной комнатной мухи. Конечно, унижать людей можно не только поведением. Вполне резонные основания почувствовать себя униженными мы можем сыскать и в условиях нашей жизни. Однако эти условия унизительны только в том случае, если они являются результатом действий или бездействия человеческих существ. На мой взгляд, обстоятельства, относимые на счет природы, не могут считаться унизительными. Ричард III, который был настолько уродлив, что на него рычали даже оказавшиеся поблизости собаки, имел все резоны жаловаться на свою несчастливую судьбу, но резонных оснований чувствовать себя униженным у него не было – во всяком случае, если его уродство объясняется природными причинами, а не действиями или бездействием других людей. Унизить человека могут только другие люди, хотя иметь соответствующие намерения им для этого совершенно не обязательно. Не бывает унижения без людей, его вызвавших, но бывает унижение без виноватого в оном, в том смысле, что унизившие нас люди могли сделать это непреднамеренно.

Существует дополнительное, переносное значение, в котором можно считать обстоятельства человеческой жизни, такие как старость, увечье или уродство, унизительными. Я не принимаю во внимание это дополнительное или переносное понимание унижения по той причине, что оно делает унижение результатом естественных условий нашего существования. Разница между мной и теми, кто употребляет термин в этом дополнительном смысле, состоит не в том, что для меня за унижением обязательно стоит какое-то действующее лицо, а для них – нет. Разница во взгляде на природу. Они не склонны видеть в природе нейтральную инстанцию; им представляется, что природой руководит Бог. Поэтому, с их точки зрения, есть некто, способный использовать природные условия для того, чтобы унижать или поощрять людей. Очень может статься, что сам этот взгляд исходит из неявной посылки, что Бог и есть тот, кто унижает.

Достойным является общество, которое борется с условиями, дающими его подопечным основания считать себя униженными. В достойном обществе институты не делают ничего такого, чтобы дать людям под его властью резонные основания считать себя униженными.

Тот взгляд на унижение и, следовательно, на достойное общество, который здесь предложен, нуждается в детальном про- и разъяснении. Впрочем, начать имеет смысл с противопоставления этого взгляда двум диаметрально противоположным концепциям, которые можно использовать в качестве предупредительных сигналов. Первая – это анархизм, то есть представление о том, что всякое общество, основанное на властных институтах, по определению представляет собой общество унижающее. С этой точки зрения любое общество, обладающее постоянными институтами, по необходимости состоит из тех, кто правит, и тех, кем правят, а когда вами правят, у вас есть резонное основание испытывать унижение. В противоположном конце спектра будет расположен стоицизм с его убеждением, что никакое общество не может быть унижающим, поскольку ни одно общество не может дать мыслящему человеку резонных оснований чувствовать себя униженным. Идея в том, что унизить человека можно, только задев его самоуважение, а самоуважение тавтологически означает уважение, которое люди испытывают к самим себе, не нуждаясь для этого в мнении окружающих. Самоуважение не зависит от каких-либо действий или бездействия других людей по отношению к тебе самому, будь ты при этом раб, как Эпиктет, или император, как Марк Аврелий.

Следует иметь в виду еще одну точку зрения, которую я называю христианской. Ключевая идея здесь состоит в том, что гордыня есть наихудший из смертных грехов и что смирение – единственное лекарство от гордыни. Война с гордыней – поучительный опыт для людей, живущих в унижающем обществе. Социальное унижение – опыт, который нужно пережить, чтобы стать смиренным. У смиренного человека нет резонных оснований чувствовать себя униженным. Унижающее общество причиняет страдания тем, кто заслуживает унижения, то есть гордецам, тогда как людей высокоморальных, то есть привыкших к самоуничижению, унизить невозможно. Страсти Христовы дают образец того, как следует переживать непрерывную последовательность унижений:

…и, раздевши Его, надели на Него багряницу; и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! И плевали на Него и, взявши трость, били Его по голове. И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу и одели Его в одежды Его, и повели Его на распятие (Мф. 27:28–31).

Даже если для самого Иисуса эти испытания не были достаточным основанием считать себя униженным, те, кто возложил ему на голову терновый венец, имели резон считать, что они его унижают. Урок, который христианину предлагается извлечь из истории об унижениях Иисуса в последние дни его жизни, состоит в том, чтобы научиться воспринимать поведение тех, кто пытается его унизить, скорее как испытание, чем как резонное основание чувствовать себя униженным. Впрочем, отсутствие такого основания не снимает с мучителей тяжкого греха гордыни и надменности, поскольку сам акт унижения направлен на то, чтобы доказать собственное превосходство над другим человеком.

Анархизм: достойных институтов правления не существует

В мире политики анархисты играют ту же роль, которую скептики играют в мире познания. С точки зрения скептиков, сомнителен сам факт того, что существуют доступные познанию утверждения, то есть убеждения, которые можно обоснованно назвать знанием. По их мнению, ни одно обоснование того или иного утверждения не может превратить его в знание. Так же обстоит дело и с анархистами: эти люди утверждают, что никакой политический порядок, основанный на силе, оправдан быть не может. В науке скептическая позиция заключается в так называемой нулевой гипотезе, то есть в утверждении, что объяснять нечего, поскольку предполагаемый предмет объяснения есть явление сугубо случайное. Философы-скептики и анархисты суть адепты «нулевой гипотезы» – каждый в своей области: они утверждают, что объяснять или оправдывать ничего не нужно. То, что представляется нуждающимся в оправдании, на деле оправданию не подлежит. Если политическая философия пытается дать ответ на вопрос о том, чем можно оправдать политическую власть, то анархисты настаивают, что никаких оправданий здесь быть не может: политическая власть есть печальный факт, а не что-то такое, что нужно оправдывать. Анархистская нулевая гипотеза состоит в следующем: ни одно человеческое общество, обладающее постоянными (то есть сложившимися не для решения конкретной задачи) институтами, не может быть достойным обществом.

На каком понятии унижения основывается анархистское сомнение в принципиальной возможности достойного общества? Для анархиста унижение есть ограничение индивидуальной автономии посредством институционализированного принуждения. Правительственные институты подвергают подвластных им людей принуждению, подменяя их приоритеты. Подмена приоритетов, выстраивая которые люди проявляют свою автономию, унизительна. Следовательно, принуждение унизительно. На самом деле позиция анархистов еще радикальнее: сама возможность принуждения, то есть сам факт, что люди зависят от доброй воли властей, уже унизительна. Власть унижает подвластных и без того, чтобы к чему-то их принуждать фактически; достаточно того, что она сама по себе создает постоянно нависающую над ними угрозу.

Я думаю, что даже анархисты согласятся с тем, что футбольный судья, даже при том, что он обладает властью принуждать к повиновению, – к примеру, в том случае, когда он удаляет футболиста с поля за опасную игру, – отнюдь не обязательно представляет собой институцию унижающую. Но анархисты отказались бы рассматривать общественные институты, составляющие государство, под тем же углом зрения, что и футбольного судью. Они не принимают либеральное понимание государства как арбитра. Подобно марксистам, они полагают, что государство – активный игрок. В основании этой анархистской позиции лежит вера в нечто вроде «железного закона олигархии», который гласит, что само существование социальных институтов неизбежно означает, что есть правители и есть те, кем они правят³. Не только в каждом институте есть свои правители и подчиненные, но и от института к институту правителями и подчиненными оказываются примерно одни и те же люди. Игра в футбол – по крайней мере в футбол непрофессиональный – непохожа на типичный правительственный институт. Скорее это добровольное объединение для конкретных целей, которое можно более или менее успешно отделить от других организаций, где встречается подчинение. Правительственные институты, то есть институты, способные принуждать людей к повиновению, по большому счету представляют собой олигархии. А олигархия означает системное унижение людей, подчиненных власти постоянных правителей. Тот анархистский взгляд на социальную действительность, который я здесь обрисовал – и которого в чистом виде, насколько мне известно, не придерживался ни один мыслитель, – построен на достаточно проблематичных допущениях, как концептуальных, так и фактологических. К примеру, одно из концептуальных допущений состоит в том, что унизительным является любое ограничение человеческой автономии. Другое – в том, что автономия человека проявляется в его приоритетах, так что посягательство на них означает унижение. В качестве примера допущений фактологических можно привести веру в действенность так называемого «железного закона олигархии».

Но невзирая на всю проблематичность анархистского взгляда, исследовать его крайне важно, поскольку для нас он являет собой «нулевую гипотезу». Согласно этому взгляду, любая попытка описать достойное общество через понятие об институтах, которые не унижают людей, внутренне противоречива. Институты не могут не унижать людей – по самой своей природе. Разобраться с анархистской «нулевой гипотезой» – задача всей этой книги, и было бы поспешным пытаться решить ее прямо сейчас. Пока я ограничусь несколькими соображениями, обозначив те проблемы, которые ставит перед нами подобная позиция.

На первый взгляд кажется, что можно легко опровергнуть анархистскую точку зрения при помощи следующего аргумента: вся мощь идеологии анархизма основывается исключительно на том, что анархисты-политики предлагают некое альтернативное общество, лишенное социальных институтов, однако подобной альтернативы попросту не существует. В отсутствие данной альтернативы можно подозревать, что такое общество попросту не сможет существовать сколько-нибудь продолжительное время, а потому разделяемое анархистами понятие унижения особого интереса не представляет. Согласно анархистской точке зрения, унижение основано на том, что, собственно, и составляет саму человеческую природу, на том, что люди суть существа социальные, то есть существа, нуждающиеся в устойчивом обществе, что неизбежно подразумевает институты. Так что если исходить из анархистского видения проблемы, человек унижен уже тем обстоятельством, что он представляет собой социальное существо. Иными словами, люди унижены по самой своей сути, тем, что они не ангелы или животные-одиночки.

Анархисту можно было бы ответить, что сам тот факт, что человек есть существо социальное, не является изобретением человечества. Даже если пребывание конкретного человека в конкретном обществе может быть результатом его сознательных действий, то его существование в обществе как таковом – такое же естественное положение вещей, как форма его тела. Таким образом, то обстоятельство, что люди живут в обществе, не следует рассматривать как унижающее, даже при том, что наличие институтов есть непременное условие бытования общества как такового. Сам факт, что такие институты существуют, не дает людям резона чувствовать себя униженными, поскольку необходимость в них заложена в самой природе человеческого бытия. Другое дело – те институты, которые для человеческой природы не необходимы и которые содержат в себе потенциал унижения.

Итак, понимание унижения, которое мы связали с анархизмом: покушение на человеческую автономию. В данном контексте это означает вмешательство со стороны институтов в систему предпочтений индивида, в которой находит выражение его самость. Один из ответов на эту точку зрения состоит в том, что даже если институты действительно несут ответственность за деформацию свойственных тем или иным индивидам предпочтений, включая те, что самим этим людям представляются значимыми для их индивидуальности, эти институты могут осуществлять такого рода вмешательство в интересах самих же людей. И если институты действительно защищают интересы людей, даже ценою искажения их (субъективных) предпочтений, индивид не имеет права рассматривать это как резонное основание чувствовать себя униженным. Ответ на этот последний аргумент прекрасно известен: делая свой выбор, люди имеют право совершать ошибки. Патернализм, претендующий на то, чтобы представлять истинные интересы конкретных людей, особенно унизителен. Патернализм унижает человека тем, что обращается с ним как с несовершеннолетним.

Если теперь вернуться к анархистской позиции, мы увидим, что она основывается на понимании унижения еще более радикальном, чем это нам представлялось ранее. С точки зрения анархистов, унижение заключается не только в ограничении автономии индивида, но уже в покушении на его суверенитет. Это последнее понимание унижения согласуется не только с вымышленными анархистскими аргументами, но и с историческими тенденциями анархизма. Перманентные социальные институты – те, которые Уильям Годвин называет «позитивными», – унижают индивидов по самой своей природе, поскольку покушаются на их суверенность. Только индивид заслуживает быть носителем суверенитета.

С точки зрения анархистов, любой институт правления, включая представительскую демократию, унижает человека, поскольку отнимает у него суверенитет в пользу его предполагаемых представителей. Институциональное устройство только в том случае может отвечать условию суверенитета индивидов, если они прямо, эксплицитно на него согласятся. По замечанию Оскара Уайльда, для анархистов нет разницы между правлением королей и масс – оба типа правления унизительны для человека, поскольку отнимают от его суверенитета. Таким образом, анархистское достойное общество – это всеобщая аристократия, поскольку все ее члены суверенны.

Понятие суверенитета знакомо нам по его применению к большим группам людей или к главам человеческих коллективов, таким как король. Именно таков тот первоначальный контекст, в котором мы понимаем унижение как вопиющее нарушение суверенитета. Когда самолеты вторгаются в суверенное воздушное пространство соседней страны и нарочно преодолевают звуковой барьер над чужим городом – как, скажем, это делали в прошлом Израиль и Сирия по отношению друг к другу, – подобный акт воспринимается как унижение неприятельского государства. С точки зрения анархистов, подобные представления о суверенитете совершенно ошибочны, хотя их и можно использовать как иллюстрации настоящего, индивидуального суверенитета.

Суверенность индивида есть его верховное право действовать по собственному усмотрению в любом касающемся его вопросе. Конечно, анархисты ограничивают полномочия индивида своего рода принципом непричинения вреда: нельзя наносить ущерб суверенитету других индивидов. Однако общая идея понятна: суверенитет принадлежит исключительно самому индивиду, и никакой институт не может покушаться на его права, не унижая его. Авторитарные институты, то есть те, которые не основаны на прямой договоренности людей между собой для достижения конкретной цели, унижают человека по самой своей природе, поскольку покушаются на его суверенитет или по крайней мере ограничивают его.

Я начал этот раздел книги с описания анархистской идеологии и той скептической проблемы, которую она ставит перед идеей о достойном обществе как обществе, чьи институты не унижают человека. Анархисты утверждают, что любые перманентные правительственные институты унизительны, а потому достойное общество не может существовать. Однако похоже, что этот скептический тезис будет иметь вес только в том случае, если анархистская идеология будет подкреплена анархистской политикой, то есть если появятся предложения о том, как организовать общество без перманентных институтов. Ведь в том случае, если человеческое общество не может существовать без таких институтов, человек оказывается унижен самими условиями человеческого существования, поскольку к этим условиям относится и существование таких институтов. В таком случае считать потребность в институтах унизительной было бы примерно как считать унизительным то, что условия человеческого существования вынуждают нас отправлять естественные потребности организма. Потребности суть потребности, и они представляют собой необходимость, не знающую права. Точно так же и жизненно важные институты жизненно важны, и с этим нельзя ничего поделать. В конце концов, унижение есть ущерб нашему самоуважению, то есть уважению, которого человек заслуживает просто в силу того, что является человеком, так что никакое явление, жизненно важное для самого человеческого существования, рассматривать как унизительное не имеет смысла.