Давид Самойлов

и тогда петух воскликнул: «Клянусь Аллахом,

Самый худой суд — ничто перед всесильным сапогом, отбивающим внутренности, бьющим не до смерти, а до потери человеческого облика. Не жизнь себе зарабатывали подсудимые страшных процессов, а право поскорей умереть. Они-то знали, искушенные политики, что дело их — хана.

И разыгрывали свои роли потому, что сапог сильнее человека, что геройство перед сапогом возможно один раз — смерть принять, а ежедневная жизнь под сапогом невозможна, есть предел боли, есть тот предел, когда вопиющее человеческое мясо молит только об одном — о смерти — и готово на любое унижение, лишь бы смерть принять

Пока в России Пушкин длится,

Метелям не задуть свечу.

В наградах и ранах — Штык да сума — В шинелишке драной Он входит в дома. И славная баба Безоговорочно Признает хозяином Запах махорочный. «Быть может, и мой так по свету скитается!» — Подумает бедная и запечалится. …Озябшие птицы кричат на ветле, Туманы заколобродили. И мнится солдату: он снова в тепле, Он – дома, он снова на родине. Он снова в уютном и теплом Дому,         где живет постоянство… А там,          за темными стеклами, — Неприбранное пространство. А там, за темными стеклами, — Россия           с войною,                         с бедою; И трупы с слепыми глазами, Залитыми водою; И мельницы,                    как пугала, Закутанные в рогожи; И где-то родимый угол,