Роман «Арбат». Часть I . Соприкосновение

© Андрей Санрегрэ, 2022

ISBN 978-5-0059-3863-3 (т. 1)

ISBN 978-5-0059-3864-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Роман «Арбат»
(сцены из жизни художников)
Часть I. Соприкосновение

Рецензии :

Роман «Арбат» посвящен интереснейшему и фактически не описанному в нашей литературе явлению духовной жизни России конца 80-х – начала 90-х годов XX века.

Повседневная жизнь артели арбатских художников, живущих в старинном здании на Староконюшенном переулке, неповторимая атмосфера их творческих будней и дружеских вечеринок, путешествия с диггерами по подземельям Москвы, поездки на пленэр и т. д. – всё это представлено в романе с истинным знанием среды и подчинено увлекательно построенному сюжету.

Второй, философско-религиозный план романа – история молодого художника по прозвищу Голубые Мечи, призванного противостоять силам зла и запечатлеть облик Махди (двенадцатого имама), который должен стать предтечей второго прихода Иисуса. То, как подается автором этот тонкий эзотерический материал – не только свидетельствует о знании восточной философии, в частности, ислама и зороастризма, но и дает возможность читателю взглянуть на события сегодняшней истории через призму многовековой мудрости, накопленной человечеством в области философии и религии.

Роман А. Санрегрэ «Арбат», на мой взгляд, является самоценным литературным произведением, художественная концепция которого привлечет всех, кто любит искусство и стремится к духовному совершенствованию.

Хайченко Е. Г.

Профессор кафедры зарубежного театра

РАТИ (ГИТИСа)

Проректор института современного искусства

Ведущий научный сотрудник

Государственного института искусствознания

Вы не задумывались, почему в современном мире наблюдается такой всплеск интереса к магии, астрологии и эзотерике? Наиболее популярные журналы и газеты буквально пестрят объявлениями об услугах доморощенных колдунов и магов. Особенно печально, что эта деятельность наносит ущерб здоровью и психике непросвещенных людей и часто – удаляет их от Бога. Вместе с тем если есть предложение таких услуг – значит есть и гигантский спрос: современный человек изменился и требует сакральных знаний, которые были переданы пророками человечеству, но так и не дошли до людей, будучи монополизированы клерикалами и тайными обществами.

Роман А. Санрегрэ «Арбат» – в этом отношении знаковое произведение современной российской духовной литературы, в котором автор на основе анализа наследия Заратустры (к сожалению, до нас дошли лишь фрагментарные сведения о его белой магии) дает оригинальную интерпретацию духовной и энергетической организации нынешней человеческой популяции, населяющей планету Земля. В книге помимо занятной интриги и прекрасного литературного языка на протяжении всего повествования щедрой рукой разбросаны философские идеи (также почерпнутые в зороастризме), которые интересны для каждого мыслящего человека: как и когда зарождается душа в человеке, на чем основаны «сверхъестественные» способности людей, что такое творчество с точки зрения биоэнергетики и энергоинформационного обмена.

Загрядский В. А.

Президент Ассоциации специалистов традиционной народной медицины и целителей (ОПМАСТНМиЦ), академик Российской Академии космонавтики, РАЕН, д.м.н., профессор.

Удар приняв, мой друг, не торопись

щеку другую подставлять…

Тем более – других учить,

к безропотности призывать…

Коль пред тобою зло – и в том уверен ты,

ответь: зло наказать способен ты?

А. Санрегрэ Сонет 4

Глава 1

Появление Голубых Мечей на Арбате. Знакомство с Николаем Викторовичем и Альтманом.

Был солнечный мартовский день. Яркое солнце и вешняя талая вода заполонили арбатские переулки. Неугомонное чириканье воробьев и воркование голубей где-то вверху, под крышами домов, дополнялись шумом просыпающегося большого города. Торговцы расставляли свой товар на раскладных столиках, посматривая на часы в ожидании первых посетителей.

Голубые Мечи вышел по Староконюшенному переулку прямо в центр Арбата и остановился, чтобы перевести дух, сняв с плеча тяжелый холщовый мешок с картинами. Перед ним стоял желтый одноэтажный домик – магазин «Цветы». Молодой художник облюбовал это место, чтобы выставить свои картины на широком мраморном подоконнике, защищенном сверху от непогоды закругленными маркизами. Оглядевшись по сторонам, он бережно распаковал свои детища, постелил на мрамор грубую холстину и принялся расставлять картины в соответствии с внутренним, понятным только самому художнику, эстетическим порядком. Важна была каждая деталь: как падает свет, каким должен быть наклон полотна, с какой точки зритель приближается к картине и т. д.

Через несколько минут «развеска» была завершена, и удовлетворенный хозяин, поставив шезлонг и усевшись в нем так, чтобы бледное лицо хоть немного могло позагорать под лучами весеннего солнца, сладко затянулся сигаретой. Нервная дрожь первого в его жизни вернисажа под открытым небом постепенно стала отступать. Однако в глубине души все еще оставался холодок: как встретят его живопись люди, не прогонит ли кто-нибудь с этого места, да и вообще – неужели на самом деле можно вот так просто прийти и в самом центре Москвы продавать свои картины? И хотя на эту арбатскую панель его привела нужда – в тот момент он, как это ни парадоксально, о деньгах не думал, как собственно и тогда, когда писал эти картины, и даже внутренне краснел от одной только мысли, что придётся называть какие-то цены и торговаться. Продавать он не умел, ему просто позарез нужны были хоть какие-то деньги, чтобы выжить и написать новые сюжеты, которыми переполнялась душа.

Это было 4 марта 1988 года, когда над Россией с ее необъятными просторами, и в особенности над центром Москвы на Арбате, ощутимо почувствовались первые дуновения ветра перемен. Что принесут они людям огромной страны? Как изменят их жизни и их самих? Как распорядится каждый из них предоставленной свободой? Что ждёт их там – впереди? А пока первые порывы этого ветра трепали на солнце русые волосы художника, заснувшего в своем старом шезлонге. Андрей Сафонов (именно таково имя нашего героя, прозвище Голубые Мечи ему дадут несколько позже новые друзья, с которыми его познакомит Арбат) беззаботно спал в кресле, сраженный усталостью последних бессонных ночей и нервным напряжением, вызванным отчаянным шагом в его жизни – выходом на вернисаж под открытым небом со своими картинами. А тем временем над Арбатом стайками пролетали ожившие от морозной спячки московские голуби, а еще выше – в голубой лазури неба над колокольнями и башенными кранами – проплывали огромные белые облака…

В фиолетовом мареве закатного неба над пустынным плоскогорьем обозначились первые звезды. Вдали всё более ярким пятном пульсировало золото купола мечети аль-Акса на фоне погружавшихся в вечернюю бирюзу оранжевых строений. Восходящие потоки воздуха от нагретой в течение знойного дня земли делали очертания пейзажа дрожащими, и они постепенно исчезали в быстро сгущавшихся сумерках. Безветрие и мертвая тишина лишь изредка нарушались пролетом одинокой вечерней птицы или блеянием овец в долине.

Татьяна отложила заскорузлые кисти и палитру в сторону, смахнула пряди волос со лба и, прищурившись, долго всматривалась в пейзаж. Она делала по холсту, наверное, уже двадцатую прокладку – на сей раз к написанному больше нечего было добавить, наконец-то переход от одного цветового пятна к другому удерживал внимание зрителя. Самые искушенные искусствоведы никогда не поверили бы, что автор этого полотна никогда не был в Иерусалиме, а видит его постоянно практически воочию в своих ночных видениях.

Забытьё Голубых Мечей было прервано нараставшим шумом оживлявшегося Арбата. К своему удивлению, он обнаружил, что вокруг его холстов стояла уже достаточно внушительная толпа зрителей, время от времени бросавших недоверчивые и оценивающие взгляды в его сторону, как бы сопоставляя картины и облик странного субъекта, спавшего в замызганном кресле. Первыми к художнику стали подходить женщины бальзаковского возраста, желая узнать, является ли он автором и что хотел отобразить в своих работах.

– Скажите, пожалуйста, – поинтересовалась женщина с голубыми глазами приблизившись к шезлонгу и указывая на картину с изображением короля Артура, – этот меч… почему он воткнут в камень?

– А кто этот рыцарь? – спрашивала другая.

– А почему здесь разбивается кувшин? – указывал зонтом пожилой мужчина на картину по сюжету Благовещения, на которой за спиной архангела Гавриила автор, действительно, изобразил разбивавшийся кувшин как символ драматической развязки непорочного зачатия.

Набравшись терпения и понимая, что здесь, на улице, не в пример выставочным залам и галереям, по всей видимости, нужно «опуститься» до зрителя и немного разжевать эстетику своих художественных «блюд», Андрей поначалу принялся давать некоторые пояснения, однако уже через час понял, что надолго его не хватит. Мало того, он стал чувствовать какое-то самоопустошение в результате этих вербальных контактов. «По сути, – думал он, – мало того, что вышел на панель, ещё вынужден каждому поперечному рассказывать о самом сокровенном, что вынашивал в ходе написания картины».

Постепенно наплыв посетителей стал нарастать. Состоятельные пары, не спеша прогуливавшиеся по весеннему Арбату, чередовались семейными группами, короткими перебежками передвигавшимися от ларька к ларьку, а также стаями молодёжи, шумно рассекавшими арбатскую толпу в разных направлениях. Притулившись на парапетах и ступенях бутиков, бродячие музыканты заполнили воздух звуками разнообразных инструментов и пением уже нетрезвых голосов. Музыка и песни были слышны повсюду, и от этого возникало ощущение праздника. Вдали – около ресторана «Прага» – загрохотал весёлый джаз-банд. Прямо напротив магазина «Цветы», прижавшись к фонарному столбу, девочка лет десяти играла на флейте классические пьесы, время от времени робко перелистывая ноты на деревянном ящике.

Взгляд Голубых Мечей выхватил из скопления людей, находившихся около его холстов, фигуру высокого худого мужчины с репортерской сумкой на плече. Он подходил ранее, а теперь задержался уже на добрых полчаса, рассматривая картины с разных точек: то присев на корточки около них, то отойдя на некоторое расстояние, когда толпа рассеивалась. Подойдя наконец к Андрею, он энергично пожал ему руку и представился:

– Николай Викторович, журнал «Чудеса и приключения». Разрешите сфотографировать ваши картины?

– Пожалуйста, – выдавил из себя Голубые Мечи неожиданно охрипшим голосом. С удовлетворением он отметил профессионализм, с которым журналист достал свой аппарат и быстро, оттирая зевак, принялся фотографировать картины.

– Вы знаете, я не из праздного любопытства, – как бы извиняясь, начал Николай Викторович, – я хотел бы написать статью о вашем творчестве. Кстати, я бы не рекомендовал разрешать незнакомым людям снимать ваши картины. Они – ст`оящие. На Арбате подобных я не видел.

– Это потому, что профессиональные художники сюда не приходят, – скромно начал заступаться за всю художественную братию Андрей, – я вот первый раз сегодня вышел.

Они разговорились. Николай Викторович делал пометки в маленьком блокноте, деликатно вытягивая из художника понемногу необходимый материал для статьи. Как выяснилось, он в детстве тоже бредил рыцарской тематикой, зачитываясь произведениями Вальтера Скотта, Стивенсона, древними скандинавскими сагами о боге Одине, легендами о рыцарях Круглого Стола, описаниями походов крестоносцев в Палестину… Он был интересным собеседником, хорошо владел знаниями символики раннего христианства, на которой развилось искусство средневекового Возрождения. Как и Голубые Мечи, он предпочитал духовную мощь и внутреннюю силу раннего Северного Возрождения напыщенному и пёстрому позднему итальянскому «чинквеченте». Он рассказал о своей поездке в Германию, и, в частности о посещении знаменитого Эйзенхеймского алтаря в Грюневальде. Революционная по тем временам роспись этого собора была прямым протестом против погрязшего в роскоши Юлия II, изображая «мир, который сошел с ума…». Это был диалог двух людей, с полуслова понимавших друг друга и в художественном плане – единомышленников.

Невольно Голубые Мечи боковым зрением отметил молчаливое участие в их разговоре третьего лица. Это был со вкусом одетый пожилой мужчина с седой шевелюрой и такими же серебристо-снежными усами, который, судя по всему, давно уже слушал их беседу. Не по-московски загорелое лицо и одежда выдавали в нем человека, недавно приехавшего из-за рубежа. Однако заговорил он практически без акцента:

– Извините, что вмешиваюсь в вашу интересную беседу, можно вас на минуту, – и жестом попросил Андрея подойти поближе к картинам. Николай Викторович тактично отошёл в сторону и закурил.

– У вас есть каталог или фотографии ваших остальных работ?

У Голубых Мечей не было каталога, лишь альбом с фотографиями отдельных картин. После беглого просмотра портфолио мужчина кивнул в сторону стоявших под навесом картин:

– А эти работы сколько стоят?

– По тысяче каждая, – набрав воздух в лёгкие, разом выпалил художник, отводя взгляд в сторону. Несомненно, разговор с Николаем Викторовичем прибавил уверенности и даже некоторой наглости. Ему теперь было всё равно, что ответит покупатель.

– Ого, а мне говорили, что на Арбате невысокие цены, – искренне удивился Седой и откинулся назад, широко расставив ноги и глубоко запустив руки в карманы бежевого кашемирового пальто. По-хозяйски осмотрев все картины еще раз, он решительно прочеканил:

– Молодой человек, я неплохо разбираюсь в живописи. У меня большая коллекция и здесь, в Москве, и за рубежом. Я точно скажу, сколько на сегодняшний день вы можете получить за эти картины. Предлагаю прямо сейчас наличными три тысячи за все пять холстов, только необходимо снять рамы: они никуда не годятся.

Прикинув в уме, во что обошлись рамы, которые делал столяр из мастерских Большого Театра, Голубые Мечи, ничтоже сумняшеся, согласился, но как затравленный зверь посмотрел в сторону Николая Викторовича, опасаясь, что тот услышит, как легко художник согласился на столь низкую цену. К счастью, тот стоял достаточно далеко и оживлённо беседовал с полной дамой, которую на тонком поводке вывел прогуляться по Арбату черный карликовый пудель.

Обрадованный седовласый покупатель вытащил из внутреннего кармана бумажный конверт с деньгами и, повернувшись к стене, быстро отсчитал нужную сумму. Предусмотрительно вложив конверт с деньгами в свежий номер «Московского комсомольца», он протянул его художнику:

– Здесь вся сумма Чтобы не привлекать внимание милиции, поместите все холсты без рам в свой мешок, и не сочтите за труд – поднесите вон к той машине Алексею, моему водителю, – он указал в сторону запаркованной на углу Староконюшенного переулка темной иномарки, – А я с женой вернусь через десять минут.

С этими словами он крепко пожал руку художнику и пошел по направлению к «Праге».

Еле справляясь с дрожью во всем теле, Голубые Мечи быстро положил газетный свёрток в спортивную сумку. Он достал отвертку, плоскогубцы и принялся методично отделять рамы от подрамников, стараясь не повредить холсты. Через десять минут всё было готово. Оглянувшись по сторонам, художник с сожалением отметил, что Николая Викторовича уже не было.

Аккуратно погрузив все картины в багажник старенького «Ягуара», седоволосый записал координаты художника и дал ему свою визитную карточку, на которой были лишь несколько телефонов и имя владельца, выведенное тиснёными вензелями: «Альтман Александр Лазаревич». Единственная просьба автора – дать возможность в дальнейшем сфотографировать картины для каталога – была встречена Альтманом с энтузиазмом. Он пообещал, что предоставит их в любое время не только для фотосъемки, но и для солидных выставок по первой просьбе автора.

– Вы мне понравились… от вас исходит хорошая энергия, – сказал Альтман на прощание, усаживаясь на заднее сидение автомашины, где его ожидала миниатюрная брюнетка. По своему облику и возрасту она больше походила на дочь, нежели жену седоволосого коллекционера.

Связав рамы проданных картин веревками и водрузив их на плечо, Голубые Мечи подхватил сумку с шезлонгом и направился к метро…

Только вечером, добравшись до мастерской на окраине города и устало упав на жесткую тахту, он раскрыл сумку и вытащил заветный газетный сверток. Ему не терпелось открыть конверт и пересчитать деньги еще на Арбате. Однако многолюдность толпы, среди которой могли быть «люди в штатском», а также солидность покупателя подсказывали ему, что не стоит волноваться по поводу содержимого конверта. Он быстро раскрыл его – и ахнул… Это были не рубли, а доллары – три тысячи долларов! Новенькие, пахнущие краской купюры весомой колодой лежали в его ладони.

Новые творческие горизонты рисовались ему, когда он, расстелив постель, залез под одеяло и уставился в закопчённый потолок, разглядывая на нём еле различимые трещины и пятна. Постепенно замысловатые узоры на потолке стали сплетаться в причудливые очертания пейзажей и таинственных фигур, сменявших друг друга. Усталые веки сомкнулись, а фантастические картины продолжали чередоваться в его сознании, наслаиваясь на цветовые ощущения истекшего дня, перемежаясь со звуками и запахами весеннего Арбата. Он глубоко и радостно вздохнул… и заснул крепким сном.

Глава 2

Встреча с Вождём, Царевичем, Горбачевым, Цыганом

На следующее утро Андрей несся на Арбат на крыльях любви. Любви к жизни, свободе и искусству. Он был готов обнять и расцеловать всех людей, стоявших на платформе метро, по-братски плотно зажавших его в вагоне, толкавших на эскалаторе и на выходе станции «Арбатская».

Сам Арбат, как и все праздные люди, только просыпался после бессонной ночи, лениво потягиваясь и приводя себя в порядок. Дворники в оранжевых безрукавках суетливо работали мётлами, «сбивая с ритма весь квартал». Уборочные машины подметали асфальт от остатков льда и снега. Стояла на редкость дружная весна. На солнечной стороне улицы в нескольких окнах женщины протирали стёкла и рамы.

Расставив на подоконнике цветочного магазина свои новые картины, Голубые Мечи взял в ближайшем ларьке кофе, бутерброды и, поглядывая издали на свой маленький «вернисаж», принялся завтракать.

Из соседнего переулка, тяжело груженный двумя мешками с картинами, появился огромный черноволосый мужчина в сопровождении двух человек, которые также несли большие холсты. Они двигались в направлении цветочного магазина и остановились чуть левее экспозиции Голубых Мечей – около обшарпанной красной кирпичной стены. Ловкими привычными движениями его спутники вытащили из ниш между кирпичами длинные ржавые гвозди, старенький молоток и стали развешивать картины. По всему было видно, что они уже не первый день на Арбате.

Тем временем черноволосый подошел к картинам Голубых Мечей и принялся их рассматривать.

– Твои? – спросил он у вернувшегося к своему шезлонгу Андрея. Тот кивнул ему молча, вынул пачку «Марлборо» и машинально протянул коллеге.

– Спасибо! – ловким движением достав сигарету из пачки и зажигая спичку, черноволосый наклонился к Голубым Мечам, закрыв большими ладонями огонь от ветра. Круглое скуластое лицо и узкие глаза выдавали в нем выходца из Якутии или Бурятии. Чёрные как смоль волосы разметались по плечам. Тёмная широкополая шляпа явно была арбатским трофеем, скорее всего заполученным от чужеземных туристов. Иностранцы всё чаще заходили на Арбат, превращавшийся в одну из достопримечательностей столицы. Серое потёртое пальто было этому колоритному гиганту явно мало и практически не сходилось на груди. Впрочем, пуговиц на нём всё равно не было. Ярко-белый свитер с высоким отворотом добавлял экзотичности облику хозяина, дополнительно защищая его от мартовских заморозков и ветра. Он удачно контрастировал с чёрной шевелюрой, освежая лицо художника, уставшее от бессонных ночей в прокуренной мастерской. Тёмно-синие вельветовые штаны и стоптанные ботинки, заляпанные разноцветными каплями масляной краски, завершали одеяние арбатского исполина.

– Вождь, – представился черноволосый, улыбнувшись всем лицом и, чувствуя замешательство Андрея, добавил: – Или просто Сергей Васильев.

– Вождем его прозвали потому, что он похож на того индейца, который у Милоша Формана в конце фильма «Полет над гнездом кукушки» унитаз выворачивает, – пояснил подошедший худой парень в шинели – А я Валера.

– Не Валера он, а Царевич, его тут все так зовут, правда, не знаю почему, наверное, на мультик похож, – шумно выразил свое несогласие Вождь и начал, как в замедленном кино, изображать апперкот. Царевич был худым, коротко стриженым парнем лет двадцати. Под расстёгнутой шинелью на нём был длинный, почти до колен чёрный свитер, вытертый и вытянутый местами, отчего скорее напоминал кольчугу из шерстяных узелков. Чёрные джинсы и стоптанные кирзовые сапоги на несколько размеров больше усиливали ощущение пренебрежения этого человека к одежде. В чертах его лица: гордом взлёте бровей, прямом, чуть с горбинкой, носе и презрительном изгибе губ – чувствовались сила воли и даже аристократизм, которые только усиливались ветхостью и убогостью одежды, в которую Царевич был облачён.

Он быстро подхватил игру Вождя и так же медленно, как в балете, кошачьим движением нанёс приятелю прямо в живот удар ребром стопы – йоко-гери. Девственная белизна свитера была нарушена грязным сапогом Царевича, и, начав всерьёз меряться силами, оба повалились на кучу грязного талого снега.

Третий участник их компании, который представился как Горбачёв (в то время, на заре горбачёвской эры, это действительно показалось Андрею остроумным, однако, как потом выяснилось, это была его настоящая фамилия), некоторое время осуждающе смотрел на них:

– Эээх, балбесы!

Затем, недолго думая, он слепил снежный комок и метров с десяти точно попал в копчик нагнувшемуся за своей шляпой Вождю.

Вождь, Царевич и Горбачёв – герои Стены, где они развешивали свои картины – стали первыми друзьями Голубых Мечей» на Арбате.

Холсты Вождя были масштабными, как и он сам: метр на два, а то и два на три метра. Живопись была мощная – крупный мазок, большие цветовые пятна. Чувствовалась Суриковка, из которой, правда, как потом рассказали друзья, его отчислили с третьего курса за прогулы, пьянки и дебоши в общежитии. Сам Васильев был родом из Якутии (тут интуиция Андрея не подвела). Писал он гигантскую сирень, парадные, во весь рост, портреты, мазистые натюрморты, чувственные этюды обнажённой натуры. Во всём чувствовалась неуёмность и широта его натуры.

У Царевича, напротив, в основном превалировали мрачные пейзажи, в которых на первом плане, как правило, были изображены развалины средневековых готических сооружений, металлические кровати, между которыми бродили люди-призраки в коричневых капюшонах, держа в руках свечи. А на фоне – обязательно серое стальное море, придавленное грозовым небом, и только на горизонте – просвет или иногда одинокий белый парус…

Писал он на старых деревянных спинках от кроватей, панелях тумбочек и шкафов, потому что денег на холст или картон не было. К тому же полированные боковые части этих элементов мебели создавали естественное обрамление его необычных картин. Он отправлялся на свалки, а также выискивал выброшенные обломки мебели в арбатских двориках. Как правило, это была старая, высушенная годами мебель, нуждавшаяся в дополнительной обработке. Он грунтовал её поверхность или, когда не хватало времени, писал прямо по старой полировке.

Горбачёв по натуре был прагматик и до этого работал кем придется: грузчиком, посыльным, занимался частным извозом. И только с «приходом демократии», когда свои произведения было разрешено продавать сначала в Битцевском парке, а затем в Измайлово и на Арбате, он решил «попробовать» себя в живописи. Сначала он рисовал разноцветные кубики величиной в один-два квадратных сантиметра, по нескольку сотен на каждой картонке. Затем начал писать натюрморты и бытовые сценки, беря уроки у Вождя и работая с ним в его мастерской. Он обожал Васильева и повсюду следовал за ним, держась при этом с достоинством и достаточно независимо. Обладая недюжинным здоровьем и будучи в состоянии выпить ведро водки, он зачастую после очередной попойки взваливал быстро хмелевшего Вождя на плечи и тащил его в мастерскую – благо, это всё происходило недалеко – на самом Арбате.

Этот день Голубые Мечи запомнил на всю жизнь: герои Стены дополняли не только друг друга, но и его самого. Будучи достаточно замкнутым, он был рад новому знакомству. Эти художники несли в себе такой заряд энергии и безудержного веселья, когда собирались вместе, что хотелось без оглядки слиться с ними, забыть о мелких рутинных проблемах. Дух Арбата жил в них, и Андрей начинал ощущать, как этот непередаваемый дух Арбата вселялся в него… и это – навсегда.

Подход каждого потенциального покупателя к холстам у Стены завершался тем, что зритель невольно проникался атмосферой их общения, втягивался в неё и уходил, если не купив картину, то «заражённый» творческой средой, арбатской свободой общения непосредственно с авторами выставленных картин. Это в дальнейшем, как правило, приводило его к Стене вновь и вновь. Те из посетителей, которые покупали картины художников, затем приезжали неоднократно, приобретая новые холсты или приводя знакомых, благо диапазон живописи, каждый день выставлявшейся у Стены, был достаточно широк.

Голубые Мечи быстро сдружился с этой троицей. После полудня мартовское солнце стало по-настоящему припекать, и все вместе они принялись дружно «разминаться» пивом под весёлые прибаутки и разделывание воблы на газете прямо на мостовой. Время от времени к ребятам «со Стены» подходили художники, выставлявшие свои картины на других отрезках Арбата, портретисты, работавшие у театра имени Вахтангова и «Праги». Начинало темнеть. Мартовский холод быстро спускался в переулки Арбата. Друзья стали бросать жребий, кому идти за водкой. Необходимо отметить, что в тот период ещё чувствовались отголоски кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом – достать водку, особенно после семи вечера, было делом нелёгким.

Чувствуя необходимость «прописаться» в новом коллективе, Голубые Мечи выступил с «конструктивным предложением», которое было принято товарищами с пониманием. Горбачёв и Царевич, запихнув за пазуху деньги, выданные Андреем для осуществления ответственного задания, оглянулись по сторонам, как народовольцы-химики, и скрылись в сумерках в направлении Смоленского гастронома.

В течение продолжительного времени, пока они отсутствовали, Вождь успел продать иностранцам две маленькие картины Царевича. После долгого шушуканья с другим покупателем снял со стены свой огромный натюрморт с букетом роз и принялся откреплять холст с подрамника.

Позади послышалось шумное приближение целой компании. Это были Царевич с Горбачёвым в окружении двух девушек и крепкого парня с гитарой. Одна из девушек была тёмнокожей, но говорила без малейшего акцента.

– Анжелка! – завопил на весь Арбат Вождь, сгребая афро-россиянку в охапку.

Он поднял ее, как пушинку, и закружил, распугивая прохожих. Круглая, как шар, прическа тёмнокожей девушки, действительно, делала ее похожей на Анжелу Дэвис. Она махала в воздухе ногами, визжа и умоляя якута вернуть её на землю. Парень с гитарой подошел к «Голубым мечам» и протянул руку:

– Сергей, а это – Алёна-портретист.

Худенькая Алёна с этюдником через плечо и початой бутылкой пива в руке сделала легкий реверанс и улыбнулась.

– Ну, это дело надо обмыть, – Вождь мягко приземлил Анжелу, удерживая стройную тёмнокожую девушку левой рукой. Одновременно он запустил правую пятерню в большой пакет, который цепко держал двумя руками Горбачёв.

– Сегодня гуляют все! – громко декларировал он, извлекая литровую бутылку «Столичной» и озираясь по сторонам в ответ на беспокойные взгляды прохожих, напуганных его громоподобным голосом.

– А где мои малявочки? – робко поинтересовался Царевич судьбой двух своих картин.

– Их милиция конфисковала и искала автора, – тупо пошутил Вождь, вынув из кармана брюк «дубликатом бесценного груза» две помятые пятидесятидолларовые бумажки.

– Цыган, помогай! – обратился Горбачёв к Сергею с гитарой.

Сам он вместе с Царевичем принялся снимать оставшиеся картины со стены, передав пакеты со снедью Анжеле и Алёне. Вскоре, оказав помощь и Андрею в упаковке его картин в мешок, вся компания отправилась в мастерскую к Вождю.