Золотая лоция викингов

Предисловие от автора

Русь доначальная…

Странное звучание слов, будто лишённое смысла, будто присутствуешь при рождении своего отца. Но это не так, и вот почему…

Не то, чтобы очень хотелось написать роман о тех людях, что жили на реке Москве до появления русских, ведь на самом деле, русские образовывались и развивались одновременно, и включая в себя всех тех, кто издревле жил в этих местах. Просто, перемещаясь по шкале времени на 1400 лет назад к рекам Неглимне (Неглинка), Аузе (Яузе) и реке Москве, приходится оказаться в глухих местах, где живёт прибалтийское племя голядь, родственное прибалтийским голиндам, упомянутым в IV веке историком Иорданом применительно к войне готов с прибалтийскими народами. Сама же прибалтийская Галиндия на территории современной Калининградской области, бывшей Восточной Пруссии, упоминается греческим историком II века Птолемеем.

Последнее упоминание о многочисленном племени голяди, сохранившаяся в русских уже летописях, массово переписанных в угоду возвеличивания царской власти скандинавской династии рюриковичей во времена первого русского царя Ивана IV Грозного, датируется 1248 годом, когда князь Михаил, брат Александра Невского был убит литовцами, так тогда называли всех прибалтов независимо от их этнического происхождения, на реке Протве. Литовцами на реке Протве в то время русские летописцы могли назвать только галиндов.

Конечно же древний народ, так широко расселенный от Смоленска до Владимира никуда не делся, не испарился, и не мог быть истреблён малочисленными для таких огромных лесных просторах южными и северными славянами. Просто, не имея собственного единого центра исторической памяти и записей о ней, народ голиндов влился в состав тех, кого потом стали называть русскими. Похожий пример с игрой названий мы наблюдаем и с другими современниками голиндов – мокошью, тоже живущих по реке Ока ещё до появления славян. Сейчас же мокошь, похожим образом, как и голядь является частью русского этноса, является частью народа мордва вместе с эрзей, хотя даже языки у эрзи и мокши разные, а само русское слово мордва является для них оскорбительным. Так или иначе, но это очень интересно – обретение предков, и это стоит усилий писателя и читателя. Парадокс в том, что никто не может утверждать со стопроцентной гарантией, что событий, о которых идёт речь в легенде о Золотой лоции не могло быть на самом деле, как невозможно сквозь завесу небытия прошлого утверждать обратное. Москва в VII веке, это времена не то, что 'Русь изначальная', как у писателя-историка Валентина Иванова, это скорее Русь до начальная. Если у Валентина Иванова речь идёт о славянах южных, составивших потом ядро киевских и черниговских земель, то о кривичах, славянах северных, литве и финнах, составивших ядро московской земли, пойдёт речь в книгах о мифической Золотой лоции.

Словно символ древней и сильной крови галиндов, текущей в жилах всех русских людей – это река с их именем – Голядянка, приток Москвы-реки, текущая сейчас в коллекторах под районами современной Москвы, и одноимёнными станциями московского метрополитена: Владыкино, Выхино, Жулебино, Аннино, Кузьминки, Люблино…

От двойной бесконечной глубины, бывшей и будущей человеческой истории, от рождения-смертей сотен миллиардов людей и человекоподобных гоминидов, становится жутко, особенно когда чувствуешь совокупность их существовавших и предстоящих сознаний и мыслей, это словно стоять на самом краю бездонного пропасти прошлого и такую же пропасть видеть над собой, в грядущем.

Что касается викингов из моего романа, то это не герои поп-культуры, не полуголые культуристы в рогатых шлемах с огромными топорами и в сопровождении красоток в облегающих кожаных чулках и бикини, а группы вольных людей из Скандинавии, совершавших вики – военно-торговые походы (не путать с войнами северных государств и королей). Они были самыми последними из представителей всех германских племён, которые в течение 1000 лет, начиная со времён Римской империи, волнами двигались из Скандинавии на юг в сторону Средиземного моря, сметая народы и государства, образовывая свои государства по всей Европе вплоть до африканского побережья (этими германскими племенами были всем известные франки, саксы, англы, даны, алеманы, лангобарды, готы, бургунды, бельги и так далее). У разношёрстных викингов, оставшихся последними на не гостеприимных берегах Скандинавии, уже не было сил на завоевание целых стран и империй, на подчинение серьёзных территорий, поэтому они ограничились москитным набегами, которые были как комариные укусы европейским народам (не смертельно, но сильно чешется и раздражает), и ничего кроме того, как наниматься ко всем подряд в качестве отрядов наёмников (к византийцам, славянам и тем, кого называли русами, к франкам, арабам и т.д.), у них толком не вышло, пока поток этих северных горцев не иссяк сам собой всего за сто лет.

Для тех, кто умер, будь то микроб или человек, время исчезает,

но все связаны друг с другом. И уход одного – это потеря для многих,

потому, что это победа извечного врага жизни – Хроноса.

Примириться с потерей – это значит сдаться, и против Смерти встаёт

Память – преграда смерти уже не бытия, а сознания. Именно память

делит время на прошлое, настоящее и будущее, и реально только прошлое…

Л.Н. Гумилёв

Пролог

Эта история началась почти за тысячу лет до того как появились на свет её главные герои. Малолюдный в то время, глиняно-деревянный Древний Рим тогда ещё с трудом удерживал в повиновении народы Италии и пытался одолеть торговый город Карфаген и воинственные полисы Греции, а в Китае уже возникла империя с многомиллионным и разноплеменным народом. Кроме строительства дорог, дворцов, каналов и перестраивания великих стен, первый император Цинь Шихуан строил себе величественную гробницу на горе Лишань, под ней и вокруг неё. Кроме непревзойдённого никем и никогда количества воинов, колесниц с лошадьми, актёров, музыкантов, чиновников и женщин, император собирался взять с собой в другой мир все сокровища империи. При их сборе в предгорьях восточного Тибета и был найден диковинный шар из золота. Это было чудесное золото – его нельзя было расплавить, разрезать или утопить в воде. На этой золотой сфере размером с голову человека, были изображены моря и земли, известные и неизвестные тогда, покрытые загадочными письменами, изображениями и особыми местами для установки каких-то устройств и предметов. Этот шар невозмутимые и умные чиновники первого императора назвали Золотой лоцией, потому что по ней, если зрение было острым, можно было прокладывать торговые пути и военные дороги на запад через Азию, на север за монгольские просторы, на юг и запад к далёкому огромному острову, за которым снова была Европа. Потом эти искушённые в делах службы чиновники, чтобы возвысить императора, имеющего сомнительное для окружающих стран происхождение от наложницы, придумали красивую историю о том, что шар был подарен ему небесными богами, небесными правителями как часть божественной силы. После смерти первого императора Цинь Шихуана и его величественного погребения вместе со своими живыми и глиняными подданными среди ртутных рек и серебряных гор и лесов, его сын нарушил клятву и не стал достраивать погребальный город отца под огромной земляной пирамидой, а решил строить себе новый дворец. Большую часть золота, серебра и драгоценных предметов из состава сокровищ он тайно вынул из отцовской пирамиды под горой Лишань для создания собственного мира роскоши. Так Золотая лоция в бессчётный раз была найдена опять. Спустя восемьсот лет после этого, при драматических событиях становлении шестой императорской династии Тан, Золотая лоция в составе сокровищ предыдущей династии была украдена и вывезена чиновниками-беглецами по Шёлковой торговой дороге на запад.

Сыну основателя династии Тан досталось плохое наследство – страна была разорена, кочевники со всех сторон нападали на провинции, грабили, уводили население, везде образовывались свободные территории со своими князьями и правителями. Каналы и плотины приходили в запустение, реки разливались, смывая целые города, мор и неурожай, землетрясения, затмения и кометы заполнили помрачённый мир Поднебесной империи. Золото нужно было обязательно вернуть для укрепления власти. Молодой император Тайцзун объявил огромную награду за каждого выданного сторонника Суй, скрывающегося в кочевьях вдоль дороги на запад. Ему привели столько беглецов, сколько иголок на ели. Их всех долго и изощрённо пытали. Наконец, на восточных предгорьях Тянь Шаня, золото императоров династии Суй было найдено и перевезено в самый большой город мира построенный тогда людьми – Чанъань, откуда начинается великий Шёлковый путь. Тех, кто прятал золото, по приказу императора закопали в землю живьём. В Поднебесной империи на некоторое время настал мир и процветание.

Но золото вернулось не совсем всё. Не было тридцати возов с разными сокровищами и Золотой лоции. Тем временем уцелевшие беглецы, бывшие старшие чиновники династии Суй, медленно идущие с украденными сокровищами от оазиса к оазису по Великому Шёлковому пути, получили ответ от папы римского Гонория. Папа писал им, что престол святого Петра примет беглецов под защиту всего латинского христианского мира в обмен на половину имеющегося у них богатства. Дождавшись очередного огромного, в тысячу верблюдов, арабского каравана, среди которого были китайские беглецы, легаты латинской церкви погрузили золото и беглецов на вёсельную галеру в конце Шёлкового пути, в сирийской Антиохии. Однако до итальянских берегов галера не дошла. Ночью около Крита, командир папского отряда и двадцать его воинов в жестоком бою убили своих товарищей и вельмож с их семьями и слугами. У Фессалоник они затопили галеру вместе с рабами-гребцами и греком-лоцманом. Наняв подводы, итальянцы ушли с золотом в долину реки Марицы к Адрианополю. Когда они спрятали сокровища в горной пещере и собираются вернуться к Марице, на них напал аварский отряд…

Странным образом известие о волшебном предмете из числа китайских сокровищ достигло книжника Рагдая, родом из Тёмной земли, что между Волховом и Окой. Жажда знаний у некоторых людей пересиливает даже страх смерти. И этот книжник Рагдай со своими друзьями, вольными и невольными, положил начало цепи странных и таинственных событий, давно уже забытых, но тогда самым неожиданным образом втянувших в себя множество самых разных людей и сил среди грандиозного хаоса переселения средневековых народов…

Глава первая. Конунг викингов Вишена Стреблянин

Ночь гладила морщины скал, бархатной чернотой накрывала расщелины и выступы. Между отвесными стенами фьорда вода лежала в лунном свете серебряным зеркалом: спокойная, безмятежная гладь, неподвластная холодному резкому северному ветру. Отдаляясь от Восточного моря, фьорд делал несколько поворотов, изгибался к западу и заканчивался каменными россыпями. Через них в фьорд стекала хрустально-чистая вода маленькой, но шумной речки. Её каменистые берега были пологими и скрывали два ручья, подходившие к реке с двух сторон недалеко от устья. Высокие, пышные ели торжественно стояли почти у самой воды. Широким клином лес поднимался к разрыву между скалами, образующими здесь седловину, теснился на перевале и уходил бесконечным ковром дальше, на северо-восток, туда, где снег никогда не таял, а огромные реки льда текли со скоростью один шаг в день.

В десяти шагах от берега, под нежный звук плеска воды, как большие рыбы выброшенные на берег, стояли два больших корабля-кнорра, за ними несколько снеккеров, накрытых промасленной рогожей. Вокруг них волнами висели волнам на жердях сети с поплавками из коры. Над потухшим костром недалеко от них, от ветра поскрипывал на треноге чан, сбитый из железных полос, с залитыми смолой боками. Под ним громоздилась куча хвороста и дров приготовленных для растопки.

Недалеко от кнорров, среди елей, на катках из толстых брёвен, стоял огромный чёрный корабль-драккар. Он был сорок шагов в длину и десять в ширину. Его мачта, будь она сейчас установлена, горделиво возвышалась бы над кронами высоких деревьев. Голова дракона была снята, чтобы не пугать местных духов. Раскрытая деревянная пасть виднелась из-под навеса рядом. Тридцать вёсел, были расставлены вдоль бортов. Казалось, они вот-вот опустятся, оттолкнутся от замшелых камней и понесут корабль над землёй. Парус, скатанный на палубе, похожий на огромный ствол сказочного дерева, радостно взметнётся вверх, упруго вздуется на ветру и поднимет драккар как крылья птицу, повинуясь только ветру и желанию полной свободы. Над кораблём чернел, похожий на огромные рыбьи кости, каркас просторного навеса от непогоды. Недалеко горой лежали снятые с его крыши для просушки козьи шкуры. Цветущие крохотные подснежники и лёгкий пар дыхания стоящего рядом человека, говорили о том, что не настало ещё это время отправляться в дорогу, но оно уже близко.

Человек этот, высокий молодой мужчина, мощного телосложения, с рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными глазами, уже долго смотрел на свой драккар, ощущая смешанное чувство гордости и печали. На нём была, несмотря на холод, одна простая кожаная чёрная рубаха, надетая поверх шёлковой с вышитым воротом, такие же кожаные штаны, обувь, похожая на закрытые римские калигулы. Корабль тоже, казалось, смотрела на человека, своего теперешнего хозяина, размышляя о своей трудной судьбе, вспоминая о бесконечных расстояниях уже пройденных, и тех, что ещё предстояло пройти. За драккаром стояли под крышами навесов два больших снеккера, а рядом лежали отличные дубовые доски, пригодные для строительства не менее двух драккаров, представляя собой настоящее сокровище. Дальше на берегу была видна кузница, сарай с инструментами и дровами, шерстью и пропиткой для парусов и канатов. Камни для спиралевидных рыбьих загонов были сложены везде вдоль воды кучами. Мостки причалов, сваи, торчащие из воды, развешенные сети и лежащие рядами лодки дополняли едва различимую ночную картину.

Ему сделалось зябко. Поёжившись, он тихо пропел пришедшие на ум строки одной странной песни, услышанной очень давно на торговом причале в Бирке:

На стёртых скамейках беззубые феи

К нам вывернут шеи, не чуя подвох.

И сразу заметят измятый подол,

Не распознав шёлковых складок.

К нам приближается время загадок

Когда распускается чертополох…

Зря ворожила хозяйка нечистой рукой –

Я объявляю тебя святой…

Мужчины как цветы и плоды – красивые, сильные, падают с дерева – народа, иногда массово погибая, иногда захватывая новое пространство, давая начало новому дереву, а женщины как ветки, с которых упали эти плоды, всегда остаются на дереве, увеличивая его крону…

Неожиданно из ночного серебряного воздуха, переплетённого над лесом с дымами очагов, раздался настороженный девичий голос:

– Вишена, это ты поёшь? Где ты? Тебя все давно уже ищут…

– Зачем ты пришла, Маргит? Увидят нас вместе наедине, не оберёшься хлопот! – отозвался Вишена, отвлекаясь от созерцания драккара.

Он пошёл на голос. Вдруг оглянулся. Ему почудилось, что в последний момент глаз деревянного дракона хитро сощурился, словно ядовитый змей Ёрмунганд подал таинственный знак, предрекая некие события в грядущем. Вишена поёжился, растёр озябшие пальцы. Одежда его была черна, как сажа, и ему удалось незаметно приблизиться к неподвижно стоящей женской фигуре. Ему было хорошо видно Маргит в белеющем шерстяном платье и козьей накидке с капюшоном. Подойдя к ней сзади тихо как рысь, он страшно прорычал:

– Попалась!

Девушка вздрогнула, но через мгновение узнала охватившие её руки и воскликнула:

– Я с тобой стану седой, как можно так пугать, злобный карлик-цверг!

– Разве цверги умеют так целовать? – рассмеялся он низким, грудным смехом, и стал целовать девушку в губы.

– Ты не ярл и не херсиср, а самый настоящий зловещий цверг, крадёшь младенцев и ешь их сырыми, скотину не моришь болезнями и посевы, и все твои воины из Скании и Ранрикии тоже карлики, – шутливо проговорила девушка, пытаясь освободиться, – как ты можешь думать, что мой отец отдаст меня в жёны такому существу?

Вдруг Вишена странно затих, выпустил девушку из объятий, и уставился в темноту, сказав при этом:

– Чего в вашем Bикхеле происходит снова? Люди с факелами бегают, наверное, опять ссора, как всегда бывает на хмельном пиру.

– Ярл Эймунд забрал оружие у твоих дружинников, и правильно сделал, а то вы такие гости, что непременно устроили бы в посёлке резню, – ответила Маргит, став вдруг серьезной и отстраняясь от Вишены.

Но он грубо ухватил её за длинные струящиеся волосы, с восхищением чувствуя шёлковые пряди, и прошептал неожиданно нежно:

– Разве это правильно, убегать от меня?

– Сейчас, когда ярл Эймунд послал большую часть своих людей собирать дань с лесных жителей, вы очень опасны с вашими грабительскими замашками. Все помнят, что вы устроили в прошлую зимовку в своём Страйборге.

– Обидеть меня хочешь, Маргит? – Вишена намотал её волосы на кулак, и притянул к себе, стараясь не смотреть в глаза, – в Страйборг тогда неожиданно вернулся Эддли, убивший много лет назад своего брата, конунга Гердрика, отца мудрых Хельги и Тюры. Как мы могли спокойно смотреть, как этот наглый убийца сидит снова вместе с нами за столами, ест и пьёт?

– Ты просто ревновал его к дочерям Гердрика, потому что сам хотел жениться на одной из них, и стать ярлом в Страйборге. Поэтому ты и убил Эддли. Отпусти меня!

Девушка наступила ему на ногу, чтобы причинить боль, но слова оказались больнее. Вишена разочарованно оттолкнул её:

– Эддли нарушил закон, убил брата, его осудил общий тинг за убийство Гердрика, и за это он не смог бы просто откупиться вергельдом. На пиру он первый напал тогда на нас со своими наёмными пруссами, и мы тогда чудом спасли Страйборг от захвата и разграбления. А потом случилась эта история с жертвоприношением, когда Хельга обвинила меня в колдовстве…

– Тогда почему вас выгнали оттуда с позором в канун праздника Йоля, и вам пришлось убегать, униженно просить моего отца о возможности поставить здесь корабль на зиму, и самим перезимовать, вместо того, чтобы гордо захватить себе какой-нибудь городок? – холодно спросила Маргит, – вы упустили золотое время, когда боги спускаются на землю, тролли и эльфы приходят в дома, мёртвые выходят из Нижнего мира, когда можно стать всадником Дикой Охоты – наездником Асгарда или вервольфом. Вместо этого вы бегали весь праздник из-за ссоры и вынуждены теперь зимовать у нас в крошечном Викхейле.

– Я уже тебе всё рассказал. В одле конунга Гердрика после его смерти от рук предателя Эддли, несколько лет был страшный неурожай, и все люди стали обвинять племянника Хринга, правившего землями семьи, в несчастливом характере. Все хозяева хуторов сговорились убить его, чтобы прекратить неурожаи, и его кровью окропить изваяние Одина. Я вступился за него, но напрасно. Они успели обезглавить его пред идолом Одином. Но это их дело. А мне пришлось покидать Страйборг после злословий Хельги.

В обычные, сытые годы страной правят богачи, их холуи и беспринципные мерзавцы всех мастей, а во времена смертельной опасности для народа, во главе страны становятся честные, мужественные лидеры, которых после победы, после того, как миновала пора смертельных испытаний, убивают, изгоняют или избавляется от них каким-то другим способом, и должно быть по-другому, но сколько бы не повторялась история, всегда так и происходит.

– Что-то очень запутано… – сказала Маргит с легкомысленной интонацией в голосе.

– Просто так получилось, – ответил ей Вишена, – любая несправедливость приходит к людям сама по себе как нежданная распутица, жара или морозы, а любая, даже малая справедливость не даётся даром, она всегда даётся с трудом, за неё всегда приходится бороться.

– Просто ты зря вмешался в их дела, ну что тебе сдалась эта семья Гердрика, то ты золото его дочерям вернул просто так, то за Хринга вступился. Ты какой-то дурачок, как тебя ещё твои воины терпят, – сказала Маргит, улыбаясь.

– Зачем ты терзаешь меня? Клянусь Фрейром, я не заслужил таких насмешек. Я не смог бы жениться на Хельге или Тюре, а их отцу Гердрику я клялся служить до смерти, и когда он погиб, я отомстил за него, верный клятве. Я не веду свой род от Одина, я пришёл когда-то из земли голяди, из Тёмной земли голядской с реки Москвы. Я не по своей воле стал конунгом, чей дом – ладья, а судьба – ежегодные опасные вики за морями и далям. Просто дружина конкнга Гердрика решила идти за мной в опасные вики, дальние походы, потому что в их одлях уже не осталось свободной земли для посевов и выпаса скота. У других была кровная месть, кому-то грозило рабство за долги, тем более, что многие уже много лет не брались за мирный труд!

– Такие напыщенные речи! – сказала девушка, – тебя выбрали конунгом за длинный язык!

– Я устал всё время это всем рассказывать, но повторю ещё раз… Просто несколько лет назад нашего славного конунга Гердрика из Страйборга, в дружине которого мы были с Эйнаром, подло убил его брат Эддли. А мы вдвоём с Эйнаром не смирились с этим, и с добычей дружины от последнего похода на бриттов, убежали страну Гардарику. Там мы поклялись Одину передать золото дочерям нашего бывшего конунга, Хельге и Тюре. Вся дружина искала нас по лесной стране, нашла, и потом в поединке с Гутбранном я доказал свою правоту, и что боги на моей стороне. Золото мы вернули дочерям Гердрика, а Эддли убежал в Бирку. Так дружина выбрала меня конунгом – за верность клятве и удачу в бою, а дочери Гердрика подарили мне его корабль в знак благодарности.

Вишена тяжело вздохнул и пошёл в сторону низкого строения из вертикально вкопанных брёвен, крытого сосновой дранью, где располагались кузница и хранились запасы железа и угля, а теперь временно жила его дружина. Горн был всё ещё тёплый, и в нём тлели угли. Он вошёл внутрь через низкий проём двери, слыша, как шуршит сухая хвоя и лёд под ногами Маргит.

В бликах горна, дом живо играл тенями, словно не влюблённые оказались тут, а десяток воинов вернулись с пира. Вишена поднял одну из лавок, пододвинул её горну и сел. Маргит робко подошла к нему, села рядом, обняла, и прижалась щекой к его груди.

– Прости меня, злая, я знаю… – сказала она примирительно, – просто я ревную тебя ко всем женщинам вокруг, к своим сёстрам, дочерям и жёнам наших людей, к рабыням…

Вишена не отвечал ей и Маргит печально продолжила:

– Мне кажется, что если ты уйдёшь отсюда, то больше никогда не вернёшься. Меня выдадут замуж за противного Гакона, и я умру во время родов. Или меня украдут даны, сделают наложницей или рабыней.

– Не украдут, братья тебя защитят, они бешенные у тебя.

– Давай поговорим с моим отцом, пусть на весеннем празднике предков твои друзья договорятся о помолвке, – она положила тонкие пальцы на его мощную шею, и заглянула в глаза.

Вишена ответил ей, не мигая, глядя в каменное кольцо очага, где медленно умирал огонь:

– У меня ничего нет, кроме корабля и воинов, верящих в мою удачу. Золото Гердрика я вернул его дочерям. Маргит, твой отец никогда не отдаст тебя бедному херсиру. Понимаешь?

– Главное, у тебя есть корабль и дружина, значит, у тебя будет и богатство, и своё королевство. Неужели ты всё-таки бросишь меня здесь? – говоря это, девушка сжала на груди разноцветные бусы, и зажмурилась, – ты подарил мне эти византийские стекляшки, и сказал, что каждую ночь думаешь обо мне. Любой викинг знает, что нужно платить выкуп за невесту, ты про него не подумал разве сразу?

– Я думал и про свадебный подарок, и про то, что свадьба не должна быть короче трёх дней, чтобы не стать жалкой, про подношения богине Вар при свидетельстве обета, Фрейру и Фрейе, для сохранения любви, золотого или серебряного изображение Молота-Мьёльнира на твоём подоле, чтобы Тор благословил нас, – с горячностью в голосе ответил Вишена, – но моя сума пока пуста, и мне не на что рассчитывать.

– Один старый скальд сказал, что один человек, когда был юношей, думал, что женщины охотно встречаются с ним потому что он красив и молод, а когда он был стар, он думал, что женщины охотно встречаются с ним потому что он богат, вот так он и умер, не поняв, что женщины любили его потому, что он достойный, благородный человек, – сказала Маргит, – как жаль, что мир так н справедливо устроен!

– Так хотят боги!

– Ты ещё волка Фенрира вспомни, проглотившего Луну, и придумай ещё какие-нибудь способы для увёрток, – с досадой в голосе сказала девушка, – сейчас я тебя здесь свяжу и сяду рядом, и пусть все твои воины вернутся с пира, и застанут нас вдвоём. Отпусти! И врёшь и изворачиваешься так же. Пусть, пусть все вернутся и застанут нас тут, если отец и братья тебя за это не убьют, то согласятся на свадьбу.

– Я не волк Фенрир, не Ван-кровосмеситель. Я чту обычаи и уважаю предоставленный нам кров, под которым нахожусь. Ты нравишься до безумия, этого не скрыть даже на людях, а мой Эйнар шутит, что я привязан к подолу, и больше меня не отпустят в поход женщины, – Вишена улыбнулся, и погладил девушку по щеке обратной стороной огромной ладони, – скоро все вернутся с пира, и мы ничего не успеем, оставь разговоры, дай мне насытиться нашей любовью перед расставанием, а то откажусь быть викингом, а стану разводить коров, и продавать их в Бирке в заливе Меларене, как делают там старые конунги.

– Представляю тебя вместе с Эйнаром на пашне, разбрасывающим семена пшеницы, – сказала Маргит со cмехом, но глаза её выражали теперь тревогу.

Она на мгновение застыла, глядя в пространство, потом расхохоталась и уткнулась горячим лбом в его щёку. Вишена понял, что он теперь плачет. Он почувствовал, как в его груди разрастается пустота, а его сердце вот-вот сорвётся в пропасть от мрачных предчувствий. Он закрыл глаза и увидел в своём воображении, как скалы фиорда начинают дробиться, океанский горизонт заворачивается сухим листом в небо, а само небо стремительно приближается. Звёзды холодными каплями проносятся мимо сквозь него и сквозь Маргит. Горячие клубки огня всё переворачивают внутри, а великие боги, вышедшие из-за стен Асгарда, стоят неподвижно, и ждут их смерти. Видения промчались, он открыл глаза и проговорил:

– Не плачь, будет у нас и помолвка и свадьба. Я найду богатый край, и вернусь оттуда с несметным богатством…

Много раз они возвращались за последний месяц к этому разговору. Их отношения пришли в замешательство, ведь чем больше мы упрекаем любимых людей в чём-то существенном, тем большим несовершенством мы их признаём, а если не упрекаем, то признаём их не способными для изменений к лучшему.

Наконец Маргит перестала плакать и тихо сказала:

– Я буду молиться за тебя Одину.

Огонь погас окончательно. Потрескивали остывающие камни, в клетях снаружи перебирали крыльями куры, какой-то зверь, то ли росомаха, то ли лис, осторожно ходил неподалёку. Два раза гукнул филин, неподалёку упали сухие ветки, потом всё стихло. Шум реки сделался отчётливей.

– Завтра утром я отправляюсь на охоту и убью красивого оленя в горах, принесу его в подарок твоему отцу, и поговорю с ним о помолвке, – тихо сказал Вишена, – пусть скажет открыто, что он думает про это.

– Хорошо, я ухожу, и буду ждать завтрашнего дня, и молить богов, – сказала Маргит, освобождаясь из его объятий, – прощай…

Она быстро поцеловала его в губы, выскользнула наружу и исчезла в темноте.

Вишена ещё долго глядел ей вслед через распахнутую дверь. Потом он подошёл к груде хвороста, взял и отнёс его за кузнечный горн, туда, где на полу был выложен очаг. Сложив хворост в виде островерхой крыши, он положил внутрь кусочек сухого мха и несколькими ударами кремня и железный брусок, зажёг очаг. Потом он подбросил ещё несколько хворостин, с треском переломив их об колено, Огонь весело разгорелся, а дым начал улетать в отверстие в крыше. Вишена тряхнул головой, словно сбрасывая оцепенение, размышляя о том, что его чувства к Маргит делают его и сильнее, и слабее одновременно, и главное теперь для него – сделать так, чтобы сильные стороны любви использовать, а слабые стороны постараться скрыть и принизить их власть. Вязкая дрёма обволокла его тело, и он начал засыпать…

Если бы люди были богами, они были бы вольны в выборе своих мыслей и поступков. Только божественное способно на свободу воли. Это только кажется, что нет ничего проще, чем выбрать себе мысли или решить, совершать тот или иной поступок. На самом деле поступки совершает не сам человек, а его представление о том, что следует совершить. Он всего лишь носитель этого представления, эфемерного, но имеющего абсолютную власть над полу звериной человекоподобной оболочкой. Представление человека о мире и о себе берётся не из космической пустоты, не из неизвестного пространства, она формируется из его окружения: нравов и обычаев, взглядов и обычаев его родителей, родственников, иноплеменников и людей вообще. Даже поведение животных, птиц и рыб служат ему примером, потому что живая его природная оболочка не может не чувствовать глубокую связь со всем живым. Страх смерти и увечий, голод, тяга к женщине, стремление защитить детей и накормить их, любопытство, ленивое стремления к усовершенствованиям для сокращения своих повседневных усилий, являются маяками среди желаний и мечтаний, теми берегами отталкивающими или манящими к себе.

Между сознанием и не сознанием человека, имеющем в себе представления об этих берегах всегда имеются магнитные стрелки, показывающие на них, что бы ни происходило вокруг, какие бы штормы и бури повседневности и дел не бушевали вокруг, какие невероятные события не происходили. В действительности же происходящее своими разными проявлениями только определяют способы неумолимого движения между берегами, приёмы уклонения от опасностей и захвата ценного. Даже когда человек не может понять силу, ведущую его через ступени жизненной лестницы.

Двигаясь по тропе бытия через мосты решений, он содержит в себе всё, что нужно для трудного пути. А в пути получается так, как получается, ибо обстоятельства могут складываться как в одну, благоприятную, так и в другую, неблагоприятную сторону. Человеку кажется, что это судьба или буддийская карма, божественная рука или везение, а на самом деле он сам действует внутри обстоятельств, своих представлении о правильном, а исход зависит чаще всего от случайностей. Таким образом поступки совершает как бы ролевая сущность человека, зависящая от его знатности, богатства, умений, возраста, пола и здоровья. Зная кто перед тобой, можно с легкостью и почти абсолютной точностью предугадать его поступки в тех или иных условиях. Вор украдёт, блудница будет искать возможности продаться, трезвенник откажется от пива, король поработит слабого правителя, мудрец будет искать смысл вещей, и так далее.