На разбитом, шатающемся влево-вправо деревянном столе вахтерши, стояла праздничная бутылка шампанского, а рядом коробка конфет. Среди обшарпанных стен конуры, где сидела улыбчивая старушка, за мутными стеклами, увешанными объявлениями, этот подарок смотрелся так же нелепо, как если бы на столе со строгой белоснежной скатертью стояло ведро с веником. У Маши промелькнула мысль: наверняка бутылку Анастасии Григорьевне преподнес новый жилец. Но утреннее настроение у нее еще только налаживалось, к долгой беседе не располагало, и она, лениво помахав старушке рукой, выпалила скороговоркой, направляясь к выходной двери:

– И я сегодня буду пить шампанское. У меня день рождения!

– Ой, надо же, а я, старая, забыла. Ты мне в воскресенье говорила… Поздравляю, Маша! Тебе же теперь восемнадцать лет!?.. Возьми-ка мое шампанское.

– Как можно, бабушка Анастасия?.. Угощайся сама да за меня выпей. Спасибоньки, меня тут уже нет.

Она выпорхнула во двор. В лицо пахнуло весенней свежестью. Вокруг дома раскинулся тихий сквер из высоких и стройных берез. Среди них росла рябина – раскидистое дерево, которое в детстве Маша посадила вместе со своей бабушкой. Сегодня, в день рождения, ей захотелось прикоснуться к нему, упорно и безнадежно тянущемуся ввысь за березами. По дороге из распахнутого окна под ноги Маши вдруг упали, будто кирпичи, две толстые книги. Вздрогнув, она замерла на месте и от испуга прижала руки к груди. Через несколько секунд на лужайку опять одна за другой вылетели книжки с шуршащими на ветру страницами.

– Эй, зачем книги выкидываете?! – сердито крикнула Маша.

Вчера в холодном зале библиотеки, укутавшись в шарф, радуясь возможности держать в руках дорогую сердцу книгу, она читала потрепанные страницы с ритмически точными словами, наполненными той любовью к человеку, коей пронизана вся купринская проза… А сегодня ее очаровательный Куприн валялся на земле, едва проросшей травой. Великий Куприн, а еще Шмелев, Бунин, Короленко, Лермонтов, Есенин, Лесков… Ее глаза едва успевали читать фамилии авторов, названия книг, наваленных кучей под распахнутыми настежь окнами. «Боже мой, каким образом здесь собралось столько чудных книг?» – подумала она. Потом вспомнила: вахтерша сказала, что в их доме жила библиотекарь. «Вот беда, мы ведь и не знали друг друга, не общались, а я могла запросто брать эти книги у нее». Машу охватила неожиданная обида за себя. Нет теперь этой возможности: спускаться на нижний этаж, заходить к человеку, у которого были собраны литературные труды многих писателей, чьи имена заставляют сердце учащенно биться.

Только вот у одного человека сердце бьется от счастья держать в руках интересную книгу, а у другого оно торжествует от удачи избавиться от нее.

В открытом окне второго этажа мелькнула фигура парня в цветной рубашке. Маша не успела его разглядеть. И когда к валяющимся на улице классикам приземлились несколько томиков стихов Тютчева, ее суровый голос заставил новосела выглянуть.

– Перестаньте швыряться. Вам не стыдно?..

– Почему стыдно?

– Это же книги.

– Они никому не нужны.

На подоконнике завис крепко сложенный парень с круглым темным лицом и пытливыми глазами. Его слова звучали вежливо, а взгляд бегал по фигуре Маши. Та оробела. Чуть сама не стала осматривать себя. Розовое платье кокетливо обтягивало ее талию, грудь, бедра. Оно всегда на ней в праздники – легкое, воздушное, придает уверенности, подчеркивает молодость.

Под усами парня разлилась улыбка. Только речь по-прежнему звучала укоризненно.

– Знаете, книги я предлагал соседям – возьмите, не берут. Позвонил в библиотеку. Тоже отказались… Знаете, девушка, они сказали, книги старые, таких у них полно.

– На улицу их выкидывать нельзя.

– Тут всего много. Они, как и мебель старушки, мешают. Ремонт нужен.

– Я бы на вашем месте оставила их себе.

– Зачем они мне? Пользы от них нет. А квартира пусть будет просторной.

– Тогда я одну книжку с вашего согласия возьму.

В ее тонких руках зашелестели страницы. Напряженные губы прочли вслух:

– Куприн. «Гранатовый браслет». Читали?

– А вы книжки читаете?

– Да.

– Время не жалко. Приходите вечером к нам, у меня друзья приедут, дискотека будет, танцы, вино, музыка. Меня Анзор зовут. А как, девушка, ваше имя?

– Я не знакомлюсь на улице… Извините, мне пора.

Маша испугалась предложения незнакомца, презрительно поджала губы и стремительно направилась вдоль зеленого сквера на остановку.

– Заходите, – кричал ей в спину Анзор. – Мы же теперь в одном доме живем.

Ей не хотелось ни отвечать, ни затевать новый разговор. Сваленные в кучу на земле бесценные книги занимали все ее воображение. Теперь они пропадут. Вчера был дождь, будет он и сегодня, и коллекция умершей библиотекарши размокнет, погибнет. Люди не взяли книжки домой. Их трудно понять… Она бы каждую забрала, только испугалась, вдруг этот наглый парень с масляными глазами будет приставать потом каждый день.

На остановке Машу с волнением ожидал, прогуливаясь взад-вперед мимо людей, высматривающих нужный автобус, однокурсник Денис Каштанов. Огромная шевелюра кудрявых волос не могла скрыть синяк под глазом. В его руке яркими огоньками пылали несколько гвоздик. Таких цветов на таких длинных ножках Маша еще не видела. Потому обрадовалась и букету, и вниманию Дениса, который не скрывал своего желания превратить дружбу во время учебы в театральном училище в более серьезные отношения. Она вознаградила его поцелуем в щеку. И, широко открыв озорные глаза, спросила:

– Синяк еще не сошел?

– Боюсь, что не пройдет и дня, как у меня под другим глазом засветится еще одна гвоздика.

– А ты не дерись, не лезь, куда не просят.

– Ладно. Поздравляю тебя с днем рождения. Надеюсь, в этот день ты не дашь мне повода заступаться за тебя.

– Последний раз ты не защищал меня, а просил мальчишек в автобусе уступить мне место. А я стояла спокойненько, ни о чем тебя не просила…

Так оно и было. Занятия тогда в училище затянулись, измотали ребят. Ну, Денис и попросил здоровенных бугаев уступить даме место. Сказал вежливо. Только слово за слово и незаметно перебранка перешла в мордобой. Пострадал джентльмен. За год знакомства с ним Маша помнит не одну драку, затеянную в ее присутствии. И всегда Денис оказывался пострадавшим, то с побитым лицом, то с пораненной рукой. Отсутствие физической силы, возможности дать наглецам по заслугам тяготило ее, но бесстрашие, с которым он обрушивался на обидчиков, наоборот, вызывало доверие и порой даже восхищение. Вряд ли какая девушка останется равнодушной, увидев перед собой рыцаря… Денис нравился. Располагал к себе и его уступчивый характер. Но поцеловать себя Маша ему ни разу не позволила. Держала на дистанции.

– Денис, ты хороший парень, – призналась однажды она ему. – Но мне нужен другой человек, свой в доску…

– Сильный?

– Нет-нет, ты не про то говоришь. Женщине нужен защитник. Конечно же. Но ей, но мне нужен человек, который интереснее меня, содержательнее… Не ровня, как мы с тобой. А выше меня во всем… Чтобы я за ним шла в огонь и воду. Ты догадываешься о чем я?

– Тебе нужен альпинист. Давай, я стану им.

– Альпинист? – грустно переспросила она однокурсника и тотчас замолкла, поняв, что тот посчитал ее взбалмошной и наивной.

Больше он не лез с поцелуями. И тот разговор не имел продолжения. Просто Денис решил надоедать тихо, неназойливо, красиво. Быть всегда рядом. Выжидать. При случае заступиться, получить по физиономии, но за честь дамы. И пусть его соперники всегда наглее, сильнее. Пусть она жалеет его, часто видит с расквашенным носом… Других-то не жалеет. И в конце-то концов сегодня на день рождения никто из однокурсников не идет к ней домой, а он приглашен. Выходит, не все потеряно.

Весеннее солнце сопровождало разговорчивых студентов всю дорогу до училища. Заглядывало не только в автобусные окна, но и в просторную аудиторию, где шли занятия, и друзья Маши ожидали скорейшего их окончания.

Гвоздики одиноко лежали на столе самой очаровательной однокурсницы. Денис молча поглядывал на них и сиял изнутри, ведь никто не догадался на день совершеннолетия преподнести ей букет цветов.

А Маша радовалась тому, что Денис в этот день не отходил от нее. И дружный поход в кафе, и шумная веселая дискотека, и медленный танец в обнимку, все прошло так, как и положено, по счастливому сценарию, к взаимному удовольствию всех. Даже отец останется довольным. Он дал деньги на кафе и сказал строго: «Погуляйте так, чтобы обиженных не было, и, главное, чтобы у тебя затем хватило сил посидеть с нами за домашним столом и понять, что без нас праздник не праздник». Отец больше мамы любил семейные застолья. Для него любое незначительное событие служило поводом собрать родных, близких, друзей и, когда все собирались, он брал власть над коллективом, заводил всех на глубокомысленные беседы, а потом гости так увлеченно и искренне пели, порой под гитару, но чаще без нее, что не хотелось расходиться.

Любовь к отцу у Маши была чрезмерной. С ним она ходила по тайге, сидела у костра, с ним совершала вылазки по музеям и выставкам. Отец хоть и работал геологом, но в душе всегда оставался художником. Ему везде и всюду было интересно жить. И этот интерес к жизни он пробудил в своих детях.

Он жаждал вырастить сына-помощника. Передать тому стремление открывать тайны природы. С мамой, Ольгой Владимировной, они встретилась в экспедиции, где та стряпала наваристую уху из тайменя, там, в сибирском поселке, она родила двух дочерей. Третьим должен был появиться на свет Михаил. Будучи беременной, мама постоянно слышала радостные возгласы отца: «Нашему роду нужен Михаил-Архангел».

Рожать довелось в Москве. Отца повысили по работе… Но вместо Михаила он получил в наследники Машу. Ей и достались уроки опытного геолога. Отцу пришлось мотаться по срочным экспедициям. Конечно, он не сдался. Мальчик родился. Четвертый по счету. Назвали Максимом в честь друга, такого же непоседы-геолога, отважного и честного, принявшего пулю в сердце от браконьера.

Максим увлекся компьютерами. Тайга его не манила. Горы не звали. И вообще он не любил странствовать, откровенничать у костра… Отец переживал. И Маша чувствовала это. Ей больше всего хотелось заменить собой Максима.

Вот и сегодня – она рвалась в семью, желая обнять отца и вспомнить вместе с ним, с его друзьями, как над тайгой, под свинцовыми облаками они провожали вдаль возникшую из небытия ровную вереницу ослепительно белых птиц, как одна из них, с крыльями, отмеченными по бокам черной полоской, отозвалась на свист отца и села рядом на лесную лужайку. Она знала: ему нужна беседа о походах, о рыбалке, о редких камнях…

На вечерней улице студенты долго ловили такси.

– Боже, как хорошо, что у меня сегодня день рождения, – призналась Маша, взяв под руки подвыпившего Дениса. – Мы с тобой летим на крыльях домой, а там нас ждет мой драгоценный папанька. Он тебе понравится. Ты даже не можешь себе представить, какой у меня отец?! Голова!.. Силища. Талант.

– Мне кажется, Маша, ты, выпила шампанского больше, чем я, – ушел от разговора ухажер.

Дом с березами под окнами еще не спал. Во многих квартирах горел усталый свет. Такси остановилось у детской площадки. Дверца открылась, вступившие на землю ноги Маши неожиданно подкосились… Девушка чуть не упала.

– Мог бы и руку подать, – сказала она отстраненно.

Денис взял ее под локоть, и они дружно шагнули к подъезду.

На вечернем небе заметно менялись краски, они то горели ясным огнистым цветом, то бледнели, затухали и вновь усердно вспыхивали. Сквозь густую березовую чащу пробивался загадочный свет. Они остановились. Денис увидел рядом лицо Маши, ее большие глаза блуждали по небу. В них таилась очаровательная детская робость. Губы ее дрогнули… В такие секунды срываются первые поцелуи. Ему хотелось прильнуть к ней, но решительность оставила его.

Движению по освещенной фонарями дорожке неожиданно преградила путь какая-то груда брошенной мебели.

Первым на глаза попался нестандартный комод. Заваленный на бок, он выказывал прохожим красоту своих четырех низких ножек в виде львиных лап. За ним лежали побитые стулья, столы, кресла, диван. Давно потерял своё былое величие подзеркальный столик, осколки зеркала помутнели от влажности. Маша отошла в сторону, чтобы не поранить ноги. Сзади на нее глядел громадный шкаф. Видимо, книжный. Внутри, на крепких полках, застряли тоненькие желтоватые брошюрки.

– Знаешь, Денис, такие толстые шкафы Гоголь иронически называл «старыми знакомыми».

Сгорбленная фигура студента быстро передвигалась от кушетки, к дивану, от дивана к столу с выбитыми ножками.

– Выкинуть такой антиквариат?! – ворчал шепотом он, качал головой и продолжал, прищуривая глаз, высматривать старую мебель. – Какой болван выкинул это богатство?!

– При чем тут богатство? – возразила она. – Тут лежит история. В нашем доме, оказывается, жила интересная старушка, работала библиотекарем. А я и не знала. Вот стыдоба-то. Вся эта старомодная мебель – из ее квартиры. Эта мебель – ее жизнь. И новый квартирант, пустышка такая, все выбросил. Выкинул ее жизнь, историю, как ненужный хлам. Он утром и книги вышвыривал из окна… Кажется, вон и они в куче лежат.

Под окнами, действительно, громоздилась пирамида из бумаги. Некоторые стопки лежали ровно, книжка на книжке. Видимо, новосел удосужился выйти на улицу и навести небольшой порядок.

Денис громко открыл дверцу шкафа, достал пыльную брошюрку. Полистал, пробежался глазами по тексту… Неожиданно замер на понравившемся стишке. Прочел его неубедительно, вяло:

Хорошо, что нет Царя.

Хорошо, что нет России.

Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать.

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

– Кто автор? – спросила Маша, скрывая взволнованность, закусив осторожно нижнюю губу.

– На обложке написано: Георгий Иванов.

– Самиздат.

– Откуда такая уверенность?

– Брошюрка потрепана от времени. Автор – эмигрант, покинул страну после революции. Жил в Париже, а тосковал по России. А, согласись, какие по форме безукоризненные стихи! Про содержание я уж не говорю.

– А ты бы могла жить за границей?

– Я что, дурочка?

– Сейчас многие тикают из страны.

– Если бежать, то не обязательно за бугор, по мне так лучше деревни убежища нет. И тишина, и романтика, и с голодухи не помрешь.

Стопки беспризорных книг манили к себе. Маша не удержалась, подошла. В окнах второго этажа, где утром торчала голова нахального парня, царила темнота. Стыдно притрагиваться к чужому имуществу. По рукам пробежал неприятный холодок. Чувство сильной обиды и стыда охватило душу. Мысленно она еще раз отругала новосела за утренний разбойный поступок. Именно разбойнику свойственно жечь и уничтожать книги. Она присела на корточки у одной стопки. Знакомые фамилии – Лесков, Мельников-Печерский, Тургенев, Есенин, Тютчев, Толстой, Достоевский, Шмелев… Перечисление великих имен придало ей уверенности, и она неожиданно для самой себя начала накладывать на левую руку тяжелые, увесистые тома.

– Давай перенесем все эти книги в подъезд, – предложила Маша, и, не дожидаясь отклика подошла к двери. Быстро открыла ее и скомандовала вахтерше:

– Анастасия Григорьевна, мы с вашего разрешения затащим сюда книжки, в уголок сложим.

– Заносите!.. Раз уж заносишь, – заворчала старушка, выйдя из своей застекленной конуры и косо, с предубеждением осмотрела Дениса. – Только потом куда их девать?!

– Разберут добрые люди.

– Добрые? Откуда они возьмутся, когда кругом зло, и все ненавидят всех. Новый жилец Анзор сказал, что оттащит их к мусорным бачкам, на вывоз…

– Для таких книжек нет места на мусорной свалке. Подержите лучше, Анастасия Григорьевна, дверь.

Безропотный Денис спешил всю тяжелую работу выполнить сам. Даже прибежавшая от мусорных баков крупная косматая собака не остановила его. Он лишь буркнул что-то непонятное в ее адрес, посмотрел на ее спину серо-бурого цвета, характерного для кавказской овчарки, и осторожно отодвинул Машу в сторону, заслонив собой.

В подъезде пахло половыми тряпками.

За углом бабушкиной конуры росла гора книг. Руки у Маши уставали, немели, приходилось делать паузы и стоять, глядя сквозь обнаженные прямые сучья деревьев на неподвижное небо. Когда к ее ногам приближалась собака, она инстинктивно прижималась к Денису. Это трогало сердце уставшего парня.

Помощь пришла неожиданно. Около детской площадки остановилась легковая машина. Из нее к ребятам подошла пара взрослых людей. Маша узнала папиного друга Алексея Константиновича с женой.

– Машенька, привет, родная! – забасил прокуренный голос давнего таежника. – Тебе восемнадцать, и я рад за тебя. Наши поздравления.

Он попытался вручить ей коробку, перевязанную алой лентой, но увидел, что ребята заняты делом, сразу сориентировался и тоже стал переносить книги.

Жена таежника тетя Зоя стояла в стороне. Ее лицо выражало недовольство, в первую очередь, оттого, что время тянулось мучительно долго. В ней жил скверный характер. К тому же она не любила детей. И это чувство ей никогда не удавалось скрыть… Между тем у самого Алексея Константиновича, обожающего многодетную семью друга, часто вырывалась грустно-ироничная фраза: «Жаль, демографии я ничем не помог». Еще тетя Зоя страдала черной завистью. Стоило у кого-либо из друзей в доме появиться новому телевизору или иному предмету быта, как она становилась мрачнее тучи, разговаривала через губу, сыпала обидные реплики. Друзьям это было известно. Они все ей прощали. Среди них прижилось правило: «Мы дружим не с Зоей, а с Алексеем Константиновичем, а раз тот любит завистливого человека, то и мы его любим».

Зоя была моложе супруга – невысокого роста, худощавая, выглядела она изящно, несмотря на широкое лицо, прямой нос и маленькие глазки, в которых проглядывало выражение какого-то непонятного равнодушия.

Собака прижалась к ногам таежника. Ее умоляющие глаза просили еды.

– Придется делиться…

Алексей Константинович достал из внутреннего кармана плитку шоколада. С силой разломил ее пополам, одну половинку кинул в открытую пасть, другую вернул на место. Пес слопал сладости и снова вытаращил грустные голодные глазищи на благодетеля. Тот замахал руками.

– Нет, дружище, горький шоколад мне тоже очень нужен, я, видишь ли ты, борюсь с ожирением, потому торты на днях рождения не ем.

Молодежь рассмеялась.

– Алексей Константинович, папа знает твои слабости, – призналась Маша, придавая голосу как можно больше сердечной теплоты. – Специально покупает горькие конфеты.

– Свои слаще…

Можно было и дальше шутить, но дело сделали, книги закончились.

Веселая компания ввалилась в лифт и полетела наверх, туда, где всех ждал праздничный стол.

В прихожей, при открытой двери, гостей встречал улыбчивый, довольный хозяин семьи Николай Степанович Мазаев. Как всегда, на его широких плечах плотно разместился темный свитер, смуглая кожа на подвижном, с ранними морщинами, лице была тщательно выбрита, глаза лучились добротой.

– Проходите, проходите, – зазывно гремел его голос. – Не стойте в дверях. Народ давно собрался.

Заметив рядом с дочерью, которая перекладывала из руки в руку пышные гвоздики, еще более волнующегося, растерянного парня, он порывался о чем-то его спросить. Но Маша опередила:

– Папа, это Денис, однокурсник… Не переживай за его синяк, он, как настоящий друг, пострадал за меня.

– Я тоже пострадавший, – подал голос Алексей Константинович. – Маша заставила меня таскать книги, а мне бы следовало утащить валяющийся рядом сундучок с просечными узорами, окованный полосками фигурно высеченного железа. Вы тут, Степаныч, такой мебелью раскидываетесь, аж оторопь берет.

– Подожди с сундуком, – распрямившись, сказал хозяин. – Позволь с хорошим человеком познакомиться. Про тебя, Денис, дочка нам говорила, слов не жалела, хвалила.

– Интересно, какие мои добродетели она отметила? – спросил студент, преодолевая робость, осторожно поглаживая синяк.

– Неравнодушный – так я говорила, – вонзив пристальный взор в Дениса, заявила Маша. – Про то, что ты образец скромности и образец настоящего мужчины, не говорила.

– Буду неравнодушным, – смущенно сказал студент, стесняясь уже не только своих слов, но и своего суматошно заколотившегося сердца. – Чехов не зря, наверное, писал, что равнодушие – паралич души.

– Тогда я напрасно проявил равнодушие, проходя мимо сундука, – бесхитростно засмеялся Алексей Константинович, уходя в зал и отворачиваясь от гневного взгляда хозяина дома. А взгляд этот, как и показанный исподтишка кулак, означал одно: не до мебели сейчас, ухажера дочки надо к себе расположить. Старый друг понял, потому без обиды ушел обниматься с хозяйкой и гостями квартиры.

– Мебель вытащил на улицу какой-то новый жилец, – в твердом голосе Николая Степановича появились нотки оправдания. – Конечно, он мог бы ее продать, там есть бесценные вещи, но ума не хватает. Завтра утром народ наверняка всё растащит.

– А я бы чужую мебель в свою квартиру не брал, – признался студент, с трудом напялив тряпичные тапки. – Чужая она и останется чужой.

– Мысль правильная. Как говорит наш дед в деревне, от добра добра не ищут. Идем к столу, Денис.

Зал уже гудел будто улей. Собранные за общим столом гости, не менее пятнадцати человек, весело общались, дарили имениннице подарки. Денис был представлен старожилам компании и усажен рядом с Машей.

Нежный запах весенних цветов заполнял комнату. Крупный букет белых роз привлекал к себе внимание не столько тем, что стоял в центре массивного стола с разнообразной снедью, сколько свежестью, его колючие стебли еще не истрепались, а на листьях дрожали, будто утренние росинки, капельки воды.

Наклонившись над букетом, Маша вдохнула приятный запах. Тонкие черты ее лица оживились, прямой красивый нос стал как будто чуточку острее. Она излучала молодость и чистоту, и ее душа не могла сдержать восторженных чувств. Денис бросал на сокурсницу незаметные взгляды, любовался, строил догадки, что творится в ее сердце. В какую-то секунду он попытался заговорить с ней, но тотчас его губы сжались, сдерживая нетерпение. Молчал и отец, думая о чем-то своем…

Маша рассыпала гостям благодарности.

– У меня столько цветов! Спасибо всем…

Застолье без раскачки пошло в должном направлении. Бокалы звенели, вилки мелькали… И хоть никто в компании не выбирал тамаду, гости согласились, что им является хозяин семьи, который с первых минут умело всем и всеми управлял.

В любой компании Николай Степанович придерживался одного строгого закона: изжить скуку любой ценой. Когда одни предпочитают скуку заливать водкой, другие просмотром футбольного матча по телевизору, третьи глушить пустые разговоры шумной дискотекой, Николай Степанович заряжал аудиторию на четвертый вариант. Беспроигрышный. Ненавязчивый. Зачастую устраивающий всех. В его понимании значимость застолья и конечные плоды его зависят от общения. И тут не обязательно быть любвеобильным тамадой, подвигающим всех к искрометным тостам, или властелином, наделяющим каждого гостя определенной ролью. Нет, конечно. Он все делал просто: поддерживал тот уровень общения, который раскрывал каждого человека с интересной стороны, подталкивал его рассказать о том, о чем никто не ведал. Такой процесс объединял, обогащал, принуждал творчески думать. А пошлость?! Она пресекалась на взлете.

Новому человеку, попавшему в компанию, где власть над застольем каждый добровольно отдавал Николаю Степановичу, только первое время было непривычно. Однако, послушав одних, побеседовав с другими, он незаметно для себя принимал правила игры, старался показать себя с лучшей стороны.

Маша гордилась отцом… Беспрестанно вставала из-за стола, когда тот предоставлял слово гостям, и те засыпали ее поздравлениями. Старшие сестренки Лиза и Галя звонкими голосами исполнили ей песню под гитару. Слова в ней были набором добродетелей, присущих самой трудолюбивой, самой заботливой, самой умной и самой обаятельной девушке в мире, и ею, конечно же, являлась она, раскрасневшаяся именинница. На гитаре играл Виктор, муж беременной Гали. Крепкотелый, в белой рубашке, он поражал голубизной своих глаз. Маша, прижавшись к плечу отца, смотрела, как длинные пальцы гитариста аккуратно перебирают струны. Стоявшая рядом мать обняла дочь. Звуки гитары так растрогали именинницу, что, когда музыка умолкла, Маша принялась восторженно целовать то отца, то мать.

К своим взрослым сестрам Маша относилась тепло. Галя в семье была вторым ребенком, а Лиза старшей. Обе всегда помогали матери, у которой было больное сердце, нянчили младшенькую, когда отец уезжал в свои частые экспедиции. Последнее время сестры общались реже, и не так бурно, сердечно, открыто, как это происходило в юности. У Лизы оказался неудачным брак, в своей замкнутости она все меньше находила времени и желания на общение с кем-либо. Предательство её мучило и томило. Закрывшись в комнате, она подолгу плакала и успокаивалась только при появлении отца или матери. Юркая и вечно говорливая сестренка Галя наоборот всегда звонила, забегала, но никогда не оставалась подолгу с Машей – ее ждал ревнивый муж. К тому же те оба работали журналистами на радио, и постоянно выезжали в командировки.

В этот день рождения отцу удалось собрать вокруг Маши всю семью, и небольшую, но очень доброжелательную команду друзей. Они пели, шутили, травили анекдоты, брызгали шампанским, бренчали по очереди на гитаре. И когда кто-нибудь начинал глубокомысленно вспоминать истории, связанные с жизнью Маши, в комнате воцарялась тишина.

Забавнее других оказался рассказ Алексея Константиновича. Попытка Зои, толкающей его в бок кулаком, сократить воспоминания о таежных происшествиях, либо умолчать детали, задевающие именинницу, закончилась провалом. Гости хохотали от души, лишь рассказчик изображал суровость на лице, и вместо смеха только глубокие вздохи вырывались из его груди.

– Повадились зверьки-бурундуки из нашей палатки еду таскать. Вечером Маша спрятала печенье в рюкзак. Утром проснулась… Долго слушала песни птиц (они на восходе солнца лучше всего поют), затем засунула руку в рюкзак, а там лишь крошки. Дулась Маша долго, ворчала, подозрительно смотрела на отца, на меня… Думала, кого отругать. Невдомек было, что в ее рюкзаке полосатый зверек похозяйничал. На следующую ночь спрятала булку с изюмом. Утром – вновь пропажа. И так всю неделю. Маша со мной сквозь зубы разговаривала. А я видел, как пара простодушных бурундуков обворовывает рюкзак: один залезает внутрь, а другой помогает вытаскивать добычу. И я решил проучить и простачка-зверька, и обидчивую Машу. Подкараулил воришку, когда тот проник в рюкзак, сразу закрыл его, обвязал веревкой и оставил до утра. Просыпаюсь. Смотрю, Маша развязывает рюкзак. Недовольная, настороженная… И вдруг на нее, прямо на грудь с диким свистом выпрыгивает какая-то бестия желто-охристого цвета. Крик был на всю тайгу. Маша ничком бросилась на траву и заплакала…. Я ее искренне пожалел.

– Совсем не так, – замахала руками Маша, – Никаких слез… Да, я испугалась, меня ужас охватил. На вас же бурундуки не бросались.

– Решила Маша проучить бурундуков, – продолжил Алексей Константинович в том же напряженном тоне, с серьезным лицом, пряча глаза от жалобного взгляда именинницы. – Она не раз ходила со мной и с моим псом-лайкой Верным на охоту. Подметила, что удача при выслеживании зверья во многом зависит от собаки. Учует Верный белку, куницу или бурундука, обнюхает воздух и к дереву. Подбежит, осмотрится и начинает лаять. Знак мне подает, там, мол, наверху, в кроне, добыча. Я подхожу, высматриваю белку и бац-ц, бац… Она готова. Однажды Маша подходит ко мне с Игорьком, нашим парнем, начинающим геологом. Тот повыше меня ростом, сухощавый. Оба настойчиво просят отпустить с ними на охоту моего Верного. Я догадался: Маша затаила обиду на бурундуков, посмевших запятнать ее репутацию, и потому подговорила Игоря устроить им бучу. Я, конечно, отпустил лайку с ними. К вечеру охотнички вернулись злыми. Они долго не могли понять, почему я поглаживал, похваливал собаку и смеялся над неудачниками. Маша пожаловалась. Собака, оказывается, часто подводила их к дереву, лаяла около него, но впустую, на нем никаких бурундуков не пряталось. И так каждый подход к дереву оборачивался пустым лаем. Не знали охотники, что лайка у меня умная и служит только хозяину.

Маша выслушала рассказ с детским дружелюбием. Все эти истории выглядели гораздо драматичнее, чем в его словах. Они иногда возвращались к ней из далекого прошлого и напоминали, как она, милое, юное создание, непристроенное в городе в летние каникулы, лазала с мужиками по тайге, облагораживала экспедицию работяг своим присутствием, а они постоянно подшучивали над ней. Но благодаря урокам дяди Алексея закалялся ее характер.

Мама после подобных экспедиций не узнавала дочь. Она взрослела на глазах. Не по годам появившаяся серьезность, сдержанность, рассудительность вызывали восторг не только у нее. Соседи говорили: «Вундеркинд!»

Сегодня мама тоже не удержалась и высказала пожелание:

– Мужики хитрые пошли, мечтают каждую девушку превратить в Жанну д'Арк. А мы, Машенька, должны просто уметь себя держать, быть красивыми и женственными.

– Правильно, – согласился Денис. – Девушке героизм не идет. Она должна быть простой и понятной.

– Вам так удобнее, – съязвила старшая сестра Лиза. – Легче на шею сесть, командовать, житейские проблемы на хрупкие плечи переложить.

– Главное, чтобы женщина была не умнее мужчины, – многозначительно заключил Алексей Константинович. И только он попытался расшифровать сказанное, как вновь получил от жены легкий толчок кулаком в бок.

Маша заметила, как нервничает Зоя, осаживает мужа. И тот нехотя смолкает, меняется, глушит в себе позывы внутреннего геройства. Ей стало обидно за добродушного охотника-учителя, хотелось защитить его от несправедливых нападок.

12 3 4 5 След.

Дом толерантности (сборник)

Толерантность
Роман

Глава первая

С этой книгой читают

Другие книги автора

Дом толерантности (сборник)

ТолерантностьРоман

Глава первая

С этой книгой читают

Другие книги автора

Толерантность
Роман