Сказки Руси-Даждьбожьей Стороны

Посвящается двум филологам.

Двум собирателям и ценителям народной культуры.

Двум людям, чьи убеждения и взгляды, мировоззрение стали основными при создании вереницы этих сказок, воплотивших в себе истинные общенародные корни.

С огромной любовью и почтением, благоговением к творчеству и труду: В.И. Даля и А.Н. Афанасьева.

Сказка о том, что не будет добра, коли промеж своими вражда, да что ссора до хорошего не доводит, как чужого, так и родного к распре приводит

Ой, вы гой еси, добры молодцы, да вы гой еси красны девицы, вы послушайте сказку давнюю. Не за тридевять земель, да не за тридесять морей, вышло так, да содеялось.

Жили-были в одном городе, да в одном городе небольшом совсем стары родители и были у них по ту пору двое дитятков. Двое дитятков, уже взросленьких. А одна была то сестра быстра, а и брат был у неё то по младше. И случилось так, да приключилась, что судьба приворожила им испытаньеце. Слегла старуха мать, не встать не охнуть не может. А и отец старик тоже силы из-за старости, да немощи лишился. И вот так день за днём тёк, всё в дороженьку, в пыль укладывался. Стали дети их бранится, стали ссорится. Вроде повод пустяк, а убытку каждый раз на пятак. Всё сестра старается да брата нахрапом взять пытается. Живьём жует, не подавится. Младшой же брат за родителей волнуясь, только и брыкается, на глазах у них, даже не отбивается. Раз сестра быстра, вызвала на разговор младшого брата, да так чтоб родители их по ту пору хворые, не услышали, да не смогли помешать, словам неправильным. И сказала так, сестра быстра:

– Нам о том брат говорить надобно, чтобы про меж нами всё, да по честному было, по честному, да без недомолвок. Я старшая в семье, мне и должно наследовать за родителями нашими. А ты иди, да ищи доли лучшей.

– Но родители наши, живота не сложили, чего же ты раньше времени их за речку Смородину отправляешь?

Так ответил сестре быстрой младшой брат.

– Мне видней, я постарше буду, а ты скудоумием своим всего то и не видишь. Дурачком был, дурачком и останешься. Иди вон из дому, скатертью-дороженька.

Не стал спорить младший брат, связал в котомку пожитки свои, да и отправился куда глаза глядят. Шёл он из города, шёл по дороженьке, глядь пред ним скоморох от сотоварищей своих поотбившихся, сидит возле тропки, что травой муравой покрыта, да так ласково на солнышко поглядывает, будто с ним разговор тайный ведёт. Поклонился брат младший ему в пояс, да и присел рядом. А скоморох пришлый и говорит:

– Всё мне ведомо, не один десяток лет живу, не два десятка без крову обхожусь, не три десятка да по более хлеб жую, а вот про предательство крови своей от тебя жду толкового ответа. Не было такого в земле сей, да видать и сюда нелегка судьба, участь горькую занесла. Семена зла проросли и здесь без сомнения.

Растерялся младшой брат, да и поведал, как оно всё стряслось, как да почему содеялось. Вот и солнышко уже пошло спать, а разговор не заканчивается, только с прежней силой разгорается. Не успел младший брат и взглядом окинуть, как горит костерок малый, да из сумы своей скоморох еду тянет. Да вся она необычная, дивно причудлива еда та была. Принял он с поклоном еду неведомую, а скоморох ему и отвечает:

– Что с поклоном ко мне к старому человеку вежеством своим обернулся, на то благословление моё да Богов наших, а тебе токмо и скажу. Путь твой службой тяжкой ляжет на плечи твои. Дороженька твоя приведёт тебя туда неведомо куда, да и сыщешь ты то неведомо чего, впереди у тебя одна дорога, да семи перекрестков опора. А на тех перекрёстках семи, семь дорог столбовых, да за каждой дорогой столбовой стоит гора, а за той горою лес, а за лесом гора, а за тою горою лес, а за тем леском вновь гора, кажа гору ту перейдёшь, то и окажешься ты в тридесятом государстве, что за тридевять земель, в заповедный лес войдёшь, в том лесу стоит дерево. Древо не простое, а мать всем деревьям. Вот с того древа сорвать тебе плод предстоит. Но не своевольно и без спросу, а токмо так чтобы по добру по дружбе оно к тебе пришло. Им то ты и родителей на ноги поставишь, и сестру злодейку на суд людской припечатаешь. Но древо то может и там быть где и встретить его не может ни один человек. Видится мне, что встреча это будет, а вот где, да в месте ли человеческом, совсем в огне не могу разглядеть. – Взглянув в огонь придорожный ещё раз скоморох улыбнулся чему-то да и продолжил – А теперь мил человек спать ложись, да богам помолись, чтобы лёгкой была дорога, да спорым путь был, что твоё яичко гладкое, да без трещинки.

На том и порешили и Богам души свои вручили, спать почивать возле тропки придорожной остались. А как первые лучи солнышка всю землюшку согрели, открыл брат младший глаза, а глядь скомороха как и не было, пропал как сквозь землю провалился. Поправил на голове картуз младшой брат, подмигнул солнышку да и молодецким присвистом да прискоком молодецким отправился в путь куда добрый человек указал, да лапти направил. Скоро сказка сказывается, да не скоро дорожка приближается. Ночь и день шёл младший брат, день и ночь отмахивал, душу грел мечтой заветной, родителей спасти, да сестру проучить. А по ту пору, сестра быстра времени не тратя даром, в чужую веру ударилась, чужому богу поклоны стала класть, да приговаривать. «Кабы не вернулся непутёвый, так я ещё больше свечей сожгла, больше поклонов чужаку пришлому отвешала». С мыслями срамными этими продолжала службу свою, на словах о здоровье да животе стариков родителей заботясь, а мыслями спроваживая их на свет тот, с которого и спросу нет.

Младшой же брат стезю, не выбирая, пылью заплетая косицы длинные, колесил в том указанном направлении, обходя человечьи селения. Вот однажды умаявшись, уселся он под берёзонькой белоствольной. Оперся о стан её девичий, да и заснул, притомившись с дороженьки. Слышит он спор да забавный такой, чудной, что впору принять его за обман да заспание волшебное.

– Ты бы поперёк мне не говорил, ведь я старше, мой это лес, мне здесь и хозяйство держать. Людишек что зимой, что летом дурачить. Ведь из-за каждого кустика да веточки могу аукнутся, надежду ему подарю, да на погибель заведу.

– Нет, мой лес, он мне от родителей лесных достался. Старика да старухи, что самому лесовику прямой роднёй приходятся. Нет мне радости в смертях людских, живём мы весело, потому и лесавками кличимся.

Голоса спорящих то угрожающе возвышались, то снижались до комариного писка. Сквозь приспущенных ресниц младшой брат разглядел спорящих. Один из них махонький очень, старичком прикинувшийся, да уж очень на ежа похожий, клубочком серым кружил кругом, травой шелестя, шурша за собой зелёную волну поднимая. Ему же супротив человечек встал. Тоже малёхонький, да пузатенький, щёки надуты, на голове шляпка мухоморная, рубашонка на нём травная, да лицо изумрудно желтенькое, злобой перекошено. Спор разгораясь, грозился перерасти в бой кулачный. Но тут лесовик, остановившись, присвистнул да и предложил:

– А давай у человека спросим, ведь он вон какой большой, может дельное, что и присоветует.

– Нет, мне человек враг, я на то и порождён чтобы их морочить да усыплять. Зверей лесных напитывать, да костями поляну заповедную выкладывать.

Открыл глаза младший брат да и устремил взгляд на жителей лесных дивных. И не то диво что увидел, а то диво что не испугались они его одинокого, а в судьи свои выбрали.

Долго слушал он их, то угрозами, то ласками склоняли они его каждый на свою сторону, обещаньями да дарами, посулами да проклятьями грозились. Но выяснив всё, младший брат рассудил их так. Нет среди равных высшего. И тот и тот достойны в хозяева лесные. Токмо разделить надо время их хозяйства в лесу заповедном. Тот что зимой спит на время сна уступить по добру по здорову должен место своё, а уж как весна красна наступит, так черёд другого хозяйничать придёт, но и с уважением к тому кто в лесу зимой порядок держал. Выслушали приговор человеческий лесные духи, поклонились за суд да приговор, да на том и порешили. Уснул человек, а во сне снова слышит голоса:

– Как аукнется, так и откликнется. Не вынес он супротив меня решение хотя и мог бы, ибо шуткой злой да проказой лихой встречаю я человека в лесу. Но не стал он греха творить, правдой кривду пересилил, потому подарю ему уменье знатное. Стоит захотеть ему что узнать по лесному делу, али ещё по какому, только аукнет он в любом месте, где хотя бы былинка будет, так ответ ему от меня придёт.

– Это ты хорошо братец Аука придумал.

Тонкий голосочек ему вторит:

– Мне же то ж промеж нас говоря, надобно за суд честной отплачивать. Подарю ему платочек лесной, из паутины плетёный, да словом чудным да дивным заговорённый. Раскроет он его, так всегда ему будут дары леса на платочке, не потеряется он от голода теперь, в любых полях да лесах, в поселениях да посадах людских.

Проговорили голоски тонки и пропали, как и не было их. Выспался младшой брат, да и отправился вновь по своему делу, по пути дальнему да не скорому. Вот уж и вновь день прошёл, а дорожка клубится катится, и со взгорочка на взгорочек, со стежки малой в широку дороженьку, а с широкой дороженьки вновь в непроезжую, да не в прохожую тропинку малую. А как солнышко красное вновь клонится к закату сталось, да лучиками своими волшебными впослед землицу матушку обнимать выходило, так и заметил младшой брат наконец-то перекрёсточек заветный, скоморохом предсказанный. Устремились его ножки резвые в ту сторонушку, да не успел он оглянутся как морок на него напал. Как сквозь пелену видел он волшебную развилочку, а тело казалось, само по себе чуть в сторону всё забирало. Как послышался хруст под ногами у юноши, так и пелена спала. Огляделся он горемышный, и ужас объял его сердечко ретивое. Не к перекрёсточку он вышел, а в поле чистое выбрел. В поле чистое, да костями людскими усеянное. Шёл он по ним, да похрустывали хрупки косточки от долгого времени ставшие прахом от одного прикосновения молодецкого сыпавшимися. Глаза же младшого брата всё искали и нашедши точку чернеющею в дали дальней к ней направили тело младое. День другой шёл герой, а точка всё не приближалась, как пошёл же третий день, так и показался тын медный, раскинувшийся да так что и глазом конец его было не возможно увидать, а каждый колышек воткнутый в землицу матушку, как жемчужинкой был украшен черепом человеческим, что в послесмертии скалясь, как бы предупреждал путника незадачливова о судьбе и доле той, что вскорости последует.

Не сробел младшой брат, подошёл в тому тыну. Да ногой пнул его. Гул пошёл, да на всё полюшко, а где нога молодецкая со стеной медной соприкоснулась, проход открылся. Шагнул в него герой, да и приостановился. Двор княжеский, пред ним открылся. Да не хоромы рубленные из брёвен тока стояли в центре, а самая, что не наесть избушка на курьих ножках. Вроде как и далече стояла постаивала избушка, ан глядь уж пред ней герой оказался. Открылась дверь дубова и показалась хозяйка строга.

– Гой еси добрый молодец? Как звать величать, какого роду племени, чай царевич, али княжич, коли смертушки не забоявшись здеся оказался?

Красны сапожки на хозяюшке страшно скрипнули, зазубрена сабелька на боку о пудову палицу стукнулась, синя юбка волной взвилась, от свиста звериного да шипения змеиного. Ибо стояла пред ним не ведьма али чародейка, а сама богиня Яга-Ягинишна.

В пояс поклонился добрый молодец, начал говорить как по вежеству обученный, да по грамоте воспитанный.

– Дня тебе доброго Богиня Ягишна, супружница и подружия Бога вольного Велеса. Роду племени – я славянского. Имя тебе моё без надобности, потому как не княжеского и уж тем более не царского роду племени. Дорогой не прямой, иду бреду по свету белому. Не по своей я воле пришёл сюда. Надобность мне превеликая в поиске молодильных яблочек. Батюшку да матушку излечить мне надобно, а не то сестрица моя родная их со свету сживёт, на мне грех будет, что мог, да не уберёг родителей.

Грозно сверкнули глаза Бабы-Яги, встрепенулись как живые волосы её чёрные, хриплый смех сорвался с губ её алых:

– Ежели не лжёшь, да все, так как поведал мне старухе, то не миновать твоей сестре тына моего медного. Видишь вон там, меж черепов местечко уготовано. Меж тем костяным котелком что при жизни жёг да губил людишек невинных, и предателем лютым, что заради серебра городище ворогам продал подземный путь указавши, как раз про меж них и насажу в своё время в назидание для остальных человечков, головушку сестрицы твоей, как на суд предстанет. Помочь тебе я бы помогла, да не досуг мне.

Осмотрев своё хозяйство кивнула она в сторону построек придворовых, да перстом указав, герою, что стоял с замеревшим от страха сердцем, незваным гостем.

– У богини есть дела и поважнее, а вот переночевать, в баньке искупать, да покормить на дорожку далёкую, это за всегда пожалуйста.

Уже добрее проворчала Богиня пекельного царства.

– И на том благодарствую, повелительница летучих мышей. Нет больше позору, чем не выполнить уговора. Потому уйду, как отпустишь, а тебе слава добрая, за привет да помощь путнику, пусть и не знатного роду.

– Вот же ушлые вы людишки. Вроде и слова простые говорите, а сердце жжёт ими хуже каменьев горячих. Иди в баню, чуется мне, там тебе и привет будет и ответ на то, что Долей сестрицей моей, прописано тебе. Не спужашься, так о деле после поговорим, есть у меня что тебе сказать гость пришлый…

Топнув ногой в сапоге новеньком. Богиня развернувшись вихрем влетела в терем и захлопнула дверь за собой. Поклонившись ей во след молодой герой, отправился в баню, грязь подорожную смыть с себя, да одёжу свою замызганую путём, состирнуть.

– Баня, как баня, чего Яга пугала… – уже через пол часочка ворчал молодец, подбавляя жару на каменку.

Волны пара очертили фигурку мелкую, да с зычным голосом:

– Что ж это делаться?! Человеческо мясцо, само пришло? Попарится восхотелось? Ну я тебя счас уважу, не поленюсь.

И из облаков пара показалась фигурка злобного старикашки из одежды у которого только и было, что липкие листья отвалившиеся от веников, да два раскалённых веника, как дубинки могучие. Заломлена шапка на голове, даже здесь светилась красным огнём, казалось отражаясь в не менее красных огромных глазах нечистого духа бани.

– А ну стой, Байник.

Взревел ему в ответ молодой герой. Фигурка остановившись, с удивлением возрившись на неиспугавшегося молодца.

– Где это видано, что посередь дня, нечистик, пусть и хозяин бани, проявился? Твоё время полночь, твоя вода грязна да мутна, что после шести человек остаётся, твоя власть, только над теми, кто не уважил тебя, да не свершил обряды, что положены.

Опешил Банник, раскалённые веники из рук выронил, да в бороду свою плетёную косичками вперемешку с листьями, вцепился, от морока будто очухиваясь.

– Век уже не было добра молодца, что бы смог меня урезонить. Ты мил человек видать не из простых будешь. Что же я сразу-то в тебе богатырское семя не учуял. Ой горе мне, опростоволосился, надобно было к тебе невидимкой подкрасться, да и выломить по нашему, по-байниковски.

Сдёрнув шапку с головы, и бросив её на пол бани, банник крутнувшись, плюнул и сгинул, будто и не было его здесь отродясь. Домывшись и допарившись младшой брат, уже на выходе, оставил в кадушке немного воды, да кусочек малый обмылочек, в угол выставив остаток веничка дубового, и окинув взглядом всю комнату малую, заметивши брошенную шапку, подошёл к ней. Подняв с полу её, да и отправился в предбанник. Там его уже ждала неведомо откуда появившаяся одежда, чистая, да красивая, новая, да дорогая, будто зашёл простой путник, а вышел, не меньше чем боярский сын. Пробормотав слова благодарности, младшой брат, покинул баню чародейную, чувствуя как силы его бурлят, да кровь свежая по жилушкам бегая, тело его молодое над землёй как на крыльях несёт к избе узорчатой, Богини ночной. Открылась пред ним дверь дубовая, выложилась дорожка ковровая, и влетел в избу молодец, чистый да удалый, а там уж и стол накрыт и Богиня ждёт улыбаясь с хитринкой. Оглядев добра молодца с головы до ног и поняв, что лиха тот избежал, сделала Баба-Яга, приглашающий жест к столу. Поклонился ей в пояс молодец, да и присказкой ответствовал на жест её добрый:

– При солнце тепло, при матери добро. Благодарствую за баньку Богиня матушка.

– Экий ты, вежеству обученный, даже и сердится нет охоты на тебя. Проходи за стол, потчуйся, а уж затем разговоры говорить будем.

Не став ломаться, да цену себе набивать, уселся за стол богатый молодец, да и принялся яства уплетать. Как не голоден был, а всё ж не кидался, аки голодный волк, на кусок кровавый. Тем временем Богиня наблюдая за ним, всё улыбалась и блюдо за блюдом подставляла, будто хотела испытать его на прочность. Молодец же меру знал да разумел, оттого и не переел, как бы тело не просило ещё, а волю ему он не дал, и закончив трапезу, смог с лёгкостью со скамьи резной встать да поклон, за хлеб да соль отдать.

– Ну, что ж, не только банника обуздать смог, и с собой смог совладать, значит и путь выдержишь. – начала Баба-Яга разговор.

– Путь твой не близкий и не далёкий, а такой что и время пройдёт и быльем порастёт всякий куст придорожный. – Да не боюсь я того, матушка богиня. – ей в ответ вторит младшой брат.

– Да не забегай вперёд торопыга. Сам не рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса, а туда же с богами спорится. – Баба- Яга, притопнула ногой в красном сапожке.

– Так вот, дам я тебе на перёд гребень волшебный, каждо утро им волосы чесать станешь. Так и сил своих не растеряешь, и в придачу дам пожалуй, – богиня обвела взглядом избушку- рушник, мной расшитый, как рисунок на нём исчезать будет, так энто тебе верный сигнал готовится, как в клубок тот рушник свернётся, так с дороги семисудьбинной возврат, кончилось там для тебя испытание. Заново значится, путь торить придётся на новой пробе пути дороги. Так уж энтот мир устроен. Утро вечера мудреней, ложись почивать, на не на лавку, а на кровать. Впереди почитай у тебя вся землица матушка в походе твоём будет и столом и кровом. Так что, прибери шапчонку-то банника- да не смущайся, вижу вижу, торчит вона из-за пазухи. Я сама банника за растяпистое попотчую, а тебе она ой как чую, пригодится в дороге дальней.

Далее же потёк разговор у них не быстр не короток, а так что час другой как минутка проскочили. Лучинки уж по второму разу домовыми заменены были, когда наговорившись с человеком, Богиня отпустила его в опочивальню. Поднялся из-за стола младшой брат, поклонился старой и мудрой женщине богине, поправляя высунувшуюся шапку невидимку за пазухой, да и отправился почивать на тёплую и мягкую кровать. Только головой к подушке прикоснулся, ан глядь уже и утро, пролетела, промчалась ночка летняя короткая.

Расставаясь поутру с хозяйкой гостеприимной, принял он от неё суму малую, в которой и рушник с гребнем был хозяйкой положен, и туда же отправилась и шапка невидимка, да и платочек паутинка от существ лесных полученный, тож там местечко себе приобрёл.

– Ну, милок, вот тебе Бог, вот порог, выйдешь за изгородь, закрой глаза, да и произнеси волшебны слова, вмиг окажешься там где тебе и надобно, как тебя с утра учила, пока завтрак готовила.

– Благодарствую матушка Ягинишна, век твоей доброты не забуду.

– Чавой-то там век человеческий, мой кот чихнуть не успеет, как от тебя одна пыль останется. Иди, да поспешай. Голод не тётка, пирожка не поднесёт. А путь не дорожка в сад, быстро не приведёт! Прощевай соколик. Сумку перемётную береги, хоть и старая, как я сама, да может быть полезна, в дороге то всякое случается.

Сказав последние слова, Богиня пекельного царства, закрыла за собой дубовую дверь избушки и младшой брат поклонившись уже запертой избушке, повернувшись к изгороди, отправился обратно. Толкнув ногой доску медную изгороди, он как и прежде оказался за ней, на поле из костей человеческих. Куда не кидал взгляд сын человеческий с востока на запад, всё было усыпано останками бренными, закрыл он глаза и как учен был проговорил про себя: – Один в поле не воин, а путник. – взлетевший ветерок только коснулся его волос, а открыв глаза путник, вдруг осознал, что стоит он пред камнем валуном старым от времени, а за ним-то и разбегаются семь путей, семь дорог неведомых, во все стороны света раскинутых.

– Эх, кабы знать, с какой начать, так глядишь раньше срока и управился бы…

Загрустив, проворчавши сказал молодец.

– Если бы, да кабы, так во рту росли б грибы, был бы это уж не рот, а волшебный огород.

Тихий смешок, заставил присмотреться младшого брата внимательней к валуну древнему, испещрённого чертами и резами полустёртыми.

– Кто ты, назовись? А назвавшись, покажись, показавшись, проявись?

От волнения молодец, пробормотал складно, да ладно, не удалось голосочку отвертеться, открутится.

– Моховой, я. Неуч ты неуч. Глядь во мху, возле валуна сего. Нет чтобы старику поклонится, он ему ещё и тыкат да повелеват. Ишь невежа выискался, какой.

Парень вспомнил, что Моховой, это дух, ягодников который мучает, да не до смерти, а так помучит, помучит, да уму разуму научит. Знать от него лихого ждать не придётся. – Помыслив так, вздохнул юноша, расправил плечи, да и со всей учтивостью, валуну-то и поклонился, уважив старость.

– То-то. Вот он я герой каков, хоть не вышел ростком, да взял разумом.

На самом верху валуна вдруг, проявился показался, крошечный человечек. Буро зеленого цвета, одёжа надета, сам весь важный, да и выглядит отважно. Молодец-то и приметив его, снова уважил духа Мохового.

– Ну чего герой, горой встал, растерялся? Али путь искал, а теперь потерялся?

– Да, я тут путь ищу. Очень ужо надо мне. Ты бы мог одинокому путнику подсказать, куда путь держать?

Старичок, подбоченившись выдал на эти слова:

– Дураку хоть кол теши, он своих два ставит. Ты по порядку объясни, чего тебе здесь надобно? А уж потом советов спрашивай.

Долго рассказывал Моховому о своей беде печали младшой брат. То внимательно, то со смешинкой слушал его дух, а потом и сказал, как припечатал:

– Этак ты милок, до ста лет без порток молодильных яблок не сыщешь. Помощник тебе верный нужен, а уж на что ты гожен, то вон та дорожка и покажет.

Указав на самую крайнюю левую дорожку тропинку, исчез Моховой дух, только его и видели. Вздохнул младшой брат, да по указанной дорожке и отправился.