Саномания

Пролог

Посвящается моей любимой бабушке Авдотье Алексеевне Третьяковой

Мне б туда, где елка в вате, где едва за тридцать бате, мама шьет на праздник платье… скоро новый год. Где намеренья не лживы, и пока еще все живы, и чисты ДУШИ порывы, и ОНА – поет.

Отрывок из стиха Беззаботный, автор       Александр Маршал.

Глава 1

С О В С Е М Н Е Д Е Т С К И Е В О П Р О С Ы…

Лето. Это было последнее лето моего проживания у бабушки в деревне. Осенью я пойду в первый класс, поэтому уже скоро за мной приедут родители и увезут в далекий Казахстан. А пока лето продолжало радовать жаркой погодой, теплой, летней грозой, разнообразием деревенских, детских дел. Но с каждым днем мы росли и взрослели, исходя из этого, в голове начинали возникать совсем не детские вопросы…

– Сано, привет!– из калитки появился мой друг Колька – Пузан, (пузан, это его прозвище, у него большое пузо, от чего две пуговки на рубашке были всегда расстегнуты) и сходу задал мне вопрос в лоб: – Помнишь, давеча ты спрашивал у меня, приходят ли мне в голову взрослые вопросы или нет, я тогда отшутился. А вот сейчас хочу у тебя спросить, как это так получатся, что все деревенски девчонки в тебя влюблены?

– Ну, прям все?

– Да, все трое… Но эт, я тебе по секрету. Сеструха моя, Зойка, проговорилась.

– Коля, а что эт значит, влюблены?

– Спорют, даже ссорются, кто из них за тебя замуж пойдет…

– Колян, так я, замуж не собираюсь. Хотя, ой,.. мужуки же женются… Ну, даже и жениться! Все одно, как то рановато… Давай для начала все распознаем, например, откуда берется эта любовь, как люди находят на ком жениться? Ты поспрашивай у родителев, у бабушки своей, и я поузнаю, а потом уж и решим, вообще, а нам это надо?! Кстати я с няней Лидой уже говорил за любовь, и она рассказала про папу с мамой, как они встретились и поженились. Вот, слушай, со слов Лиды: – «Витя с другом приехали из Комсомольска (это соседняя деревня) к нам в Копырино работать. Практика какая-то у них, после училища. По распределению к нам и попали. Ну, и, как обычно, вечером, все в клуб пошли, на танцы. Куда ж ещё? И видят идущих впереди две девушки. Папа и говорит другу: «Давай с ними познакомимся, твоя – с лево, моя – с право». – Шура (моя будущая мама) как раз и оказалась с право. Так вот они и познакомились. Полюбили друг дружку и поженились.

– Нянь, ну а как папка-то мог угадать, что моя мама с право?!– удивился тогда я…

– А вс

ё в руках Божьих, как говорит наша бабуля – Ав

дотья Алексеевна, все от НЕГО!

– ответила тогда няня Лида. Вот такая история про любовь, Пузан…

– Сано, это хорошо, что твой папа Витя угадал, с какой стороны шла мама Шура, а то навряд ли сейчас, мы с тобой бы разговаривали…

– А что бы нам помешало?

– Да очень просто, тебя вовсе могло бы и не быть на этом свете!

– Точно, Колька, вот какой я счастливый! Уже дважды! Еще мне бабушка сказывала, что я в рубашке родился.

– В клеточку или в полоску?

– Сам ты в полоску! В пленке, в такой, как в пузыре и мертвый, меня еле-еле оживили. Ну ладно Коля, не будем, о грустном. Пошли по домам! Давай, до завтра.

Подходя к калитке дома, я увидел, как со стороны колхозной канторы на меня надвигается дождь. Было какое-то чудо; на небе, вроде ни облачка, жара стоит несусветная, прям пекло! И тут дождь! Самое не понятное, у дороги, дождь взял и остановился! Я подошел ближе. На расстоянии вытянутой руки от меня, дождь лил как из садовой лейки, а на меня ни одной капельки не упало, так стоит стеной и льет! Я засунул в дождь ладошку, она мгновенно наполнилась прохладными и очень крупными каплями. Тогда я снял сандалики и босиком стал носиться под дождем, иногда выныривая из него, каждый раз удивляясь, невероятному событию в моей жизни. В одно мгновенье, дождь исчез, оставив после себя на дороге теплые лывы. Улыбаясь самому себе, я взял в руки сухие сандалии и мокрый как курица, потащился домой. Потихоньку, чтоб не скрипела, отворил калитку. Бабушка на огороде пропалывала грядки, я стал подкрадываться, что бы ее испугать по шуточке, но наступил на сухую веточку, она хрустнула и выдала мое присутствие.

– Сано, напугал меня, окаянный! Как ты вовремя, хотела уж идтить, тебя искать. Полкаете целыми днями по деревне-то, чем хоть занимаетесь?– не отрываясь от грядок, выговаривала Алексеевна, – Забежал бы хоть, пообедал! А то, как с утра удул, вона уж солнце дальше зенита!

Взглянув на меня, промолвила с удивлением, – Сано, а что с тобой стряслось? Ты пошто такой мокрый?! С мостков, что ли свалился?

– Бабуль, да ты ж и не поверишь, я сейчас видел чудо, и даже в нем участвовал! А мокрый, от того, что бегал под дождем!

Авдотья Алексеевна, в недоверии, покачивая головой, посмотрела на небо, по сторонам и молвила, – Санушко, вот только давай без фантазий, какой дождь?! Небо, к сожалению, чистое, вона огород изныват без влаги, уж каку неделю!

– Баб, тута не было, а тамо, за оградой, прям у дороги, дождь и стоял!

– Так дождь не стоит, голуба моя, дождь идет!

– Да в том-то и чудо, баб, дождь надвигался, надвигался на меня, а как дорогу перешагнул, так стеной и остановился! Сначала я стоял совсем рядом, ни чего не понимая, а потом уж интерес меня взял, радостно так, тогда и намок! А хорошо баб, в таку жару бегать под дождем, его было так много, прям глаза заливало! Я вовсе не боялся, не гроза же, ни грома, ни молнии, и такой он был добрый, теплый, он играл со мной. А я, то забегу в него, а то выскочу. Баб, а баб, а ты бегала когда, под дождем, ну…босиком?… Бабушка стояла напротив, руки в боки, передник одним краем на половину заправлен за пояс, платочек завязанный на макушке сполз на левое ухо как у пирата, смотрела на меня и с понятным мне не доверием улыбалась во весь рот одним оставшимся зубом…

– Бабуль, да вот, видишь и сандалии мои, сухие! Да и лывы, вона на дороге, не веришь, сходи и убедись, – обиженно выговорился я…

Через некоторое время, с удивлением на лице, разведя руками, Авдотья Алексеевна вернулась с улицы,– ладно Сано, не обижайся на старую, что не поверила, и правда – чуудоооо… Иди, переодень, мокру-то одежу, да кушать будем…

После обеда, мы с бабушкой любили посидеть на пороге, подставив солнышку свои лица…

– Бабуль, вот скажи, я тута стал замечать, что все вокруг растет, живет и все по два – начал я излагать свой интерес из далека. – И вот сейчас даже, посмотри, одна стрекоза гонятся за другой, вона гусь наш нахохлился и ходит так важно за гусыней, и в песне я слышал по радио, – даже тонкая рябина хочет к дубу перебраться, баб это любовь?

– Да, Санушко, это любовь…А ты помнишь продолженье песни про рябину?

– Помню, там дальше…,– я встал, развел руки в стороны и запел громко на весь двор ,– Но нельзя рябине, к дубу перебраться, знать судьба такая, век одной качаться…Бабуль, если рябина полюбила дуба, почему ей нельзя к дубу перебраться и жить вместе?

– Быват и так Сано. Да и живет дуб-то через дорогу, да еще за рекой широтной, дуб сильный, большой, красивый, есть за что его полюбить, только у него семья, целая дубрава и корни глубоко в землю ушли, да и у рябинки корни уж глубоко, рванула бы, да не пускают, вот и остается им только поглядывать друг на дружку да вздыхая, душу свою рвать. С такими вот, Сано, с печальными мыслями – песня…

– А я думал, что так быват только у людей, чтоб смотрели через дорогу да вздыхали. Баб, а человеку обязательно нужна любовь?

– В человеке, Сано, столько по – намешано! Разные чувства в нас есть. И хорошие: доброта, милосердие, скромность, великодушие… и плохие, как: зависть, ненависть, злость, презрение… А вот любовь, она дается человеку Богом, как ДАР, и не кажной еще этот дар получат… Что бы жить плодотворно, всему на свете, нужно: солнце, воздух и вода, а человеку, еще и – любовь… Без любви, человек овощ овощем, и не жизнь это, мытарство одно. А быват, и есть любовь, а токмо однобоко живет в твоем сердце, без возврату, да голову беспрестанно точит. Так от любви ентой, не взаимной, мука одна, хоть и сладкая, а все одно – выть хочется, на луну, по ночам. Потому как, любви выход нужен, для нее два сосуда нужны, чтоб ента любовь переливалась из одного в другой, от кипения до озноба телесного…да хоть и так, пусть даже не взаимна, в любом ЕЕ проявлении – есть свое, особенное счастье… А без любви, человек пустой как барабан обтянутый кожей. Все в жизни природы: и у животных, растений, птиц, букашек разных и конечно же у человека, нацелено на продолжение рода. А что бы потомство было сильным, здоровым и красивым, нужна любовь, потому как без любви, ничего хорошего в этой жизни не получатся. Вот ты и сам заметил, гусь важный, ты сказал, нахохлился, потому как, хочет показать гусыне какой он сильный, надежный и какие у него серьезны намеренья. Так он ухаживат за ней, оберегат, не дает ни кому даже приблизиться, хочет понравиться ей. Коли она полюбит его, у них появятся маленькие желтые и пушистые гусятки…

– Бабуль, а расскажи про енту любовь по боле, историю какую, так хочется, что бы и в моей жизни все было, по-хорошему, по любви…научи меня любить…

– А я, по-твоему, чем занимаюсь?! Только, что и знаю, как целыми днями, любви тебя учу! Я ж и говорю – Любовь, это БОГ, БОГ и есть ЛЮБОВЬ… ОН везде, кругом, во всем живом и не живом, в душе твоей. Если ты с добром, уважением, почтением ко всему окружающему, так и мир будет относиться к тебе. Историй о любви множество…– и бабушка задумалась. – Вот одна из них, совсем давнишняя. Я тогда еще ребенком была, мало что помню, но мне ее мама пересказывала. Есть у нас, тута, недалече, озеро «Лебяжье» называтся, ну ты ж знашь. Однажды, на озере энтом, появились два белых лебедя. Пролетая в свои родные края, лебеди частенько отдыхали на наших озерах, но никогда не оставались на все лето. А этой красивой паре видать у нас приглянулось, они и остались. Часто поднимались в небо и кружили над озером. Люди, почитай всей деревней, ходили к озеру любоваться их грациозностью, красотой и любовью меж ними. Лебедица, сама по себе, это большая, красивая птица любви…и Лебедь – воплощенье силы и надежи большой, такой вот настоящей, мужитской… Считатся, что лебединна пара самая верная, если они выбрали друг дружку, то это уж на всю жизнь. А потом уж они кажду весну прилетали, дааа… А осенью отбывали в свои теплые края, уже со своим потомство. И все бы хорошо, да только жил в соседнем селе зажиточный барин, и было у него много чего в хозяйстве: земли много, семья большая, два сына служили офицерами в царской армии. И сам барин был огромный как медведь, ручищи, как две лопаты. И было видно, как шибко скучат барин от жизни деревенской, от чего выпивал часто и по многу. В пьяном состоянии этот человек становился страшным! Ходил, шатаясь по своему поместью, и если кто попадался ему на пути в это время, вылавливал и боролся с ним, мог своей силищей не мереной любого покалечить или прибить насмерть. Так же одним из «развлечений» барина, была стрельба из ружья, во все что движется. Как он пьяный оказался на озере, теперь уж ни кто и не знат, а только застрелил он лебедушку. Все деревенские наши, оплакивали ее, и лебедя жалко было, очень было жалко… Видно было, как он «убивался», летал, да трубил все над озером. Мужики наши-то порывались все отомстить барину. «Петуха красного» ему пустить, пока спит пьяный, только жалко было, посторонни люди могли пострадать, от пожару-то. И порешили после, что пусть Бог рассудит, все в Его руках… Лебедь же наш, каждый год прилетал, на наше, теперь уже «Лебяжье» озеро, так все его стали называть, а до этого назывался «Песьяное». Прилетал лебедь, и жил все лето в гордом одиночестве. Расправит свои большие белые крылья и подолгу кружит над водной гладью, все лебедицу свою ищет, кружит и кричит и кричит на все озеро. Было видно, как он потихоньку умират от горя, что потерял любимую. А осенью, с этой болью в груди, улетал в далекие чужие, теплые края…

У барина же с тех пор, как черная полоса пошла, то неурожай, то амбар с зерном сгорит от молнии, то скот падет в потраве какой. А потом перва мирова война, оба сына на которой и погибли, жена не вынесла горя и скончалась, работники разбежались кто куда. Думали, что барин совсем с ума сойдет, сопьется или собой покончит. Только барин пить бросил, ходил все на озеро и целыми днями, стоя на коленях у самой воды, плакал и вымаливал прощение у лебедя. Буд-то лебедь мог вернуть ему все потерянное… А однажды, лебедь не смог осенью улететь, может состарился, может устал жить так в одиночестве, да и лететь от родного так далеко да и тосковать там до следующей весны, просто сил не осталось… Лед сковал берега, и постепенно охватывал все озеро, маленькая полынья осталась, пришел тогда барин к лебедю, протянул к нему руки и сказал: «Один ты у меня родной остался, пойдем ко мне жить», и стали они жить вдвоем. А по весне барин выпускал лебедя на озеро, ставил там же шалаш и жил на берегу, лебедя охранял…

Не плач Сано, главно в жизни беречь то дорогое, что Господь дарует нам, это то, Божественное чувство, которое и есть любовь… Всю жизнь мы учимся любить, любить значит даровать это Божественное чувство близким, от чего и сами бывам счастливы…

Солнышко к тому времени, потихонечку клонилось к горизонту, я увидел, как наш сосед, дед Илья пошел на озеро, снимать с сетей дневной улов.

– Баб, можно я с Ильей, на озеро?

– От чего ж нельзя, беги, он много чего хорошего может порассказать…

Догнал я Илью уж у лодки, которую он толкал в воду,– Давай подмогну, дед Илья!

– О! Сано! Якорь тебе за ногу! Давай, коль не шутишь, ты пошто здеся, и без друга своего? Складыватся, что вы с ним не разлей вода?

– Да, деда, дружим. Только занятой он нынче, да и я вот к тебе по разговору серьезному, по – мужскому, можно с тобой поплыву?

– А что ж не можно-то, валяй! Токмо знашь, плават говно в проруби, а мы морские – ходим! Залязай в лодку-то, баушка не потерят, коль мы допоздна? Мужски дела, они быват долгими, якорь тебе в штанину!

– Не, деда, не потерят, я с тобой, я отпросился…

– Ну, тогда садись на корму.

И мы потихоньку пошли…

На озере была тишь, полный штиль, как говорит Илья. Он втыкал тычку в дно озера и мощно ею отталкивался, лодочка плавно шла, рассекая тихую гладь водицы, попадавшие на пути кувшинки и распустившиеся лилии.

– Ну, что за дело, у тебя ко мне, Сано?– нарушил молчание дед Илья.

– Как-то по осени, деда, тут же на озере, ты рассказывал мне про войну, как чудесным образом море спасло тебя от верной гибели. И о любимой своей Лизавете сказывал, мы тогда даже о ней песню пели,– и я запел на все тихое озеро,– Ты ждешь Лизавета, от друга привета…

– Сано, как – то ты из далека все, якорь нам поперек дышла! Ты говори напрямую, чаво хошь-то?

– У нас с другом Колькой возник совсем уж взрослый вопрос – о любви, откуда она берется и куда потом деватся? А может просто, дед Илья, расскажи о том, как ты понял, что вот, пришла любовь…ну…она ж к тебе приходила?

Илья оттолкнулся тычкой в последний раз, руки его опустились расслаблено и он медленно сел на заднюю лавочку лодки. Не выпуская из руки тычку, которая теперь плыла параллельно лодки, какое-то время сидел и сам себе улыбался, пока наша лодка окончательно не затормозила, уткнувшись носом в камыши. Я уже понимал это состояние взрослых, в такой момент их торопить нельзя. Я терпеливо ждал, и наконец, Илья, не убирая с лица улыбки начал свой рассказ:

– Хорошо, так уж и быть! Хоть и рановато Сано, каки – то вещи тебе слышать, да мне самому приятно, хоть в воспоминаниях, да еще разок сие пережить…

Да… приходила она ко мне однажды, любовь то бишь. Пришла, ага, да и осталась на всю жисть – Слава Богу! Шел тогда 1930 год. Я заканчивал службу мичманом в боевых частях красной Балтии. Оставалось еще полгодика, но за храбрость и усердие в боевой и политической подготовке был награжден отпуском на Родину количеством пятнадцати суток. Пятеро из которых я уже потратил, добираясь всяким транспортом до родной сторонушки…

Я «мчал» домой на попутной полуторке, стоя на кузове и держась за борт, в клубах пыли, подпрыгивая на каждой кочке проселочной дороги. Смотрел, как проплывают мимо знакомые до боли в груди: перелески, озера и деревеньки… Сано, с самого детства, со мной творятся необъяснимые чудеса, вот когда происходит в моей жизни что-то очень важное, в этот момент время вокруг меня приостанавливается словно, начинат течь замедленно. Голова работат, как всегда, в том же режиме соображаю, а вот время, как во сне. И вот в тот день, точно также было: душа стала замирать, сердце ударяло, словно в бубен, но казалось не боле двух раз в минуту. В тот же миг понял, нужно срочно мне тут же сойти, стоп, я приехал! Постучав по кабине, сошел на землю. Машина медленно удалялась, клубы пыли рассеивались, я стоял по средь дороги, на окраине не большого знакомого села, до родного дома оставалось четыре версты…

Вокруг летний штиль, до звона в ушах давящая тишина и только слышен стрекот кузнечиков, и кажется даже шорох крыльев пролетающих мимо бабочек…Сердце мое как буд-то сорвалось с места, стало бешено барабанить в груди, а душа при этом как-то сладко замирала, в предчувствии чего-то не вероятного, не понятного, но чего-то нового, до душевной радости – долгожданного…

– Господи, мне ж домой, к мамке нужно, якорь мне по голове! Почему я здесь? Ведь что-то меня остановило?! – озираясь по сторонам, разговаривая сам с собой, стал задавать эти вопросы вслух. И в это самое время, из-за пригорка, по лесной тропинке, улыбаясь сама себе, с коромыслом через плечо, не шла, а словно лебедушка «плыла» мягко ступая, очаровательная девушка. Ведра, на коромысле, плавно покачивались, и по ним скатывались струйки чистой и прозрачной воды. В один миг я словно окаменел. За время службы в морском флоте, неоднократно бывал в увольнении и в Кронштадте и Ленинграде, видывал достойных внимания девиц, но здесь, в деревне, в этакой глухомани… Это была, стройная, с еле заметной улыбкой и искорками в глазах красавица. На ней было нежно голубого цвета платье, которое струилось по ее телу, еще более подчеркивая стройность фигуры, на голове белая косынка, завязанная сзади

на тонкой и длинной шее, из-под косынки выпали локоны, густых темно- каштановых волос, шею обрамляли несколько ниток мелких бус бирюзового цвета. Без слов было понятно, что не из деревенских она, а словно ангел не земной…Так, стоя в оцепенении, где-то издалека до меня доходило, что она абсолютно не досягаема, как звездочка на небе, вроде вот, светится, совсем рядом и кажется можно дотянуться рукой, а не взять… В это время, мимо меня проходил пожилой мужчина, вероятно от того же источника. Остоновясь подле, вымолвил несколько слов, которыми протрезвил мой рассудок…

– Парень, так и будешь стоять?– спросил он,– с такими «героями» не победить нам мировой империлизьм! А, матросик, не робей! Она, однако, сейчас уйдет, возможно, навсегда, и глупо будет с твоей стороны ее не догнать,– так и сказал, якорь ему в ведро! И пошел своей дорогой, поливая пыльную тропинку жаждущей влагой из переполненных ведер. Я же, взглянув на эти полные воды ведра, про себя отметил, – О, к удаче!– вдохнув полной грудью, и как крейсер, в десятибалльный шторм, рассекая волны, с небывалым волнением ринулся за незнакомкой следом. Будто шагнув с этого пригорка в кромешную пропасть…

– Господи! Мамочка моя родная! Что же это со мной? Ноги, в один миг совсем ватными стали, не слушаются, и сердце-то шепчет, – хороший-то какой, Господи! В бескозырке и тельняшке! Словно с неба свалился, будто из прошлой жизни! И что ж теперь, я так и уйду?! Догонит ли? А коли, нет? Ну и пусть, я же сильная, пусть – не судьба, не мое знать-то… – так думала Лиза, лишь мельком взглянув на моряка с надписью «БАЛТИКА» на бескозырке. Мельком, а будто знала его всю жизнь. Медленно удаляясь, все думала про себя, – неужели вот так бывает, еще там, у источника, пять минут назад, я и знать не знала, что есть он за свете белом, а вот только взгляд один, и душа кричит, радуется, плачет и неловко сожалеет, что не может себе позволить – скинув коромысло с плеч, повернуться и побежать к нему на встречу, обнять нежно, и так кричать на весь мир: – КАК ЖЕ ДОЛГО, Я ТЕБЯ ЖДАЛА!…

– Простите девушка, я такой неловкий, я домой, на побывку, и через пять дней уж обратно и вот…у меня нет слов сказать вам, но, вы так прелестны, глядючи на вас, дышать трудно, – вымолвил я, словно между нами существовали какие-то давние и только нам одним известные, отношения,– разрешите проводить вас? Позвольте?,– я снял с ее плеча коромысло с ведрами,– можно я попью?,– пил из ведра, а вместо воды, будто пил ее взгляд, таких же чистых и нежных оттенков молодой весны глаз, словно омываясь этой святой водой из источника.

Смешной какой! Догнал… Проводить… Конечно же – ДА, можно!,– думала Лиза, теперь уж не стесняясь, пока ОН пил воду, разглядывая во все глаза, высокого, широкоплечего, в бескозырке на самой макушке, со смешным, кудрявым чубом на лбу,– а что же скажет папенька,– продолжала переживать,– вот совсем чужой человек и в дом привела? Но, я же уже взрослая! Да они будут рады, он же оттуда, он же наш..,– Лиза смотрела на него, как он жадно пьет воду, радуясь ему, радуясь своим, волнующим душу мыслям, вдруг прорвавшимся, словно копились внутри долго-долго, и, улыбалась…

– Здесь за пригорком источник с замечательно вкусной водой. Отец мой не здоров, только ее и пьет, говорит, что вода эта святая.

– Спасибо за водицу, она и впрямь вкусная. Давай, подсоблю! Я, Илья…

Я жил до флота в соседней деревне и про источник сей знаю, он и в правду святой, тут раньше и часовенка стояла и купели для омывания, только вот…порушено все…

Мы шли по деревне, мысли в голове путались, эмоции бросали то в жар, то в холод, от чего разговор не клеился.

– А тебя вот, не припомню, да и не похожа ты на наших, деревенских девчат…

– А я Елизавета. Мы не здешние. Смотрю у вас на бескозырке написано «БАЛТИКА», а мы, как раз там и жили, в Петрограде, папа профессор словесности, преподавал в духовной академии. А потом нас сюда, в Сибирь, как не благонадежных… Отец, теперь учительствует в местной школе. Вы не представляете, как я соскучилась по всем-всем, кто там остался! Как там наше море, Финский залив, как Петроград?

– Море штормит, залив волнуется, от чего иногда выходит из берегов, город укутан туманами и дождями, плачет и грустит о тебе…

– Спасибо Ильюша!

– Только он теперь Ленинград.

– Да, разумеется. Ну вот, мы и пришли, это наш дом. Илья, вы не могли бы на минуту зайти к нам? Мои, будут чрезвычайно рады познакомиться с человеком из родных мест…

– Спасибо Лиза за приглашение! Конечно, зайду! С большим удовольствием!

«Наш ДОМ», сказала Лиза, но домом назвать развалившуюся хибару, язык не поворачивался. Это был старый, покосившийся, скорее всего когда-то заброшенный прежними хозяевами пятистеник. Ставни на двух окнах отвалились, на третьем висели в разные стороны, как уши у старого зайца. Порог весь прогнил, а крыша казалось, вовсе вот- вот рухнет.

– Но в такой хате и жить-то опасно, не ровен час развалится, и все на дно!

– Когда нас сюда привезли, два года назад, расселили в заброшенном амбаре, в котором когда-то хранилось зерно, благо было лето. А к осени, выделили сей дом. А мы, после амбара и этому рады, дай Бог не на долго. Надеемся, что сие «недоразумение» вскоре закончится и мы возвернемся в свою родную квартиру, в Петроград, что на Черной речке…

Дом состоял из кухни и одной комнаты. Кухня была светлой и просторной, пахло сыростью, вперемешку с запахом цветущей герани, и прохладой. Из комнаты слышались слова знакомого романса под гитару. Уже не молодой, но сильный мужской голос искусно переплетался с совсем казалось еще молодым и звонким женским.

– Папенька, маменька, посмотрите, кого я вам привела!

Из комнаты вышли два улыбающихся, пожилых человека. Но увидев гостя, на их лицах вдруг появилось: недоумение, оцепенение и восхищение одновременно.

Лизавета подбежала к родителям, прихватила отца под ручку и представила их; – Мой папа, Данила Иванович и маменька Варвара Кузьминишна. Папа, мама, а это Илья, он из ПЕТРОГРАДА, домой на побывку, вот, водицу помог мне донесть…

Они медленно подошли ко мне, рассматривая с ног до головы своими не верящими глазами. Затем, положив головы мне на грудь, обняли с двух сторон как самого дорогого и ожидаемого гостя, и тихо заплакали…

Затем мы обедали и обо всем разговаривали: шутили, смеялись, вспоминали. Я, что мог, рассказал: где служу, о любимых местах Ленинграда, посещаемые в дни увольнений, о его скверной погоде и о том, что все-таки, хочу жить здесь, на Родине, в деревеньке в одну улицу, вокруг озера. При этом постоянно искушал себя, как бы вот не заметно для всех, лишний раз посмотреть и полюбоваться, как суетится Лизавета по кухне, помогая маме накрыть на стол, как достойно сидит за столом и какие красивые у нее руки…

– Каждый стремится к родному, к чему душа прикипела. Даже если это одна улица, вокруг озера, – продолжила разговор Варвара Кузминишна,– но мы привыкли к другим жизненным скоростям, к другим возможностям. Вот, к примеру, у Лизаньки хорошее образование, три языка знает: французкий, испанский и английский. На фортепьяно играет, поет хорошо, жаль только инструмент, там, дома остался…– и, она, на секунду задумалась…

– Здесь хорошо, мы не жалуемся, и люди добрые, и природа, но будто жизнь остановилась, и превратилась как в один нескончаемый день. Мы то, уж с Данилой Ивановичем отжили свое, много чего хорошего повидали, а вот вам молодым да красивым, крылья нужны, чтоб знания приумножить, да применить где надо.

В разговоре, периодически возвращались к теме новой жизни; братоубийственной войне, коллективизации, страшного голода, который не жалея «косил» жителей и городов, и сел. Жестокой несправедливости новой власти, как к простому люду, так и к духовенству, к интеллигенции. Но каждый раз, кто ни – будь из нас, на полуслове тему обрывал, так как про все ЭТО, разговаривать было опасно. На какое-то время отвлекались, но раз за разом к этим разговорам опять возвращались. Данила Иваныч затронул самую больную в их семье историю: было у них, помимо Лизаветы еще четыре старших сына, только в революцию, двое воевали за красных, а двое за белых, вот и погибли все, незнамо за что!.. Да как не знамо, каждый за свою Родину, каждый за свою Правду…

– Данила Иваныч, у меня к вам несколько духовных вопросов, можно?

– Извольте, только пойдемте мил человек на свежий воздух, там для меня лавочку, сосед Петро смастерил, в тенечке, под акацией. Мы присели на лавочку, солнышко уже немного перевалило за свой зенит и акация, действительно гасила жар его лучей.

– Данила Иваныч, мне двадцать два года, всю сознательну жизнь я прожил при Советах. Но, чем старше становлюсь, тем явно вижу, всю несправедливость и жестокость этой власти. Скажите, кто в этом виноват, отчего так все вышло и как теперь бороться с этим ЗЛОМ?

– Во – первых, Илья, то, что Советская власть строит, их лозунги, идеи, может и не плохие, вот только люди, которые на верху, утеряли честь и достоинство. В наше время, честь определялась как благородство души и чистая совесть. А сейчас?! Но это только, во-первых. Каждый же из нас, очень уверенно может сказать, что все вокруг негодяи, которые во всем виноваты, только не я… Всегда ж мы ищем виновных, и в глобальных масштабах и тем более в личных бедах и неудачах. И мы страстно желаем, чтобы «эти виновники», понесли заслуженное наказание, что бы они страдали, как и мы страдаем, что бы они за все заплатили. Но и с другой стороны, у каждого, своя правда. Вернее, они думают точно так же, как и мы, у них просто своя правда, в которую они беззаветно верят. И пока мы ищем виновных, мы страдаем, мы находим себя в роли жертвы. И пока мы не поймем, что наша душа, наше сердце, любовь, счастье, это только наша ответственность перед самим собой, и абсолютно ни кто не виноват в наших неудачах. До тех пор, кто сильнее физически, кто у власти, у кого в руках оружие, всегда будут угнетать и побеждать. Что сейчас и происходит – диктатура пролетариата. Потому как, этот диктатор, без зазрения совести, убежденно считает, что делает все правильно, и ни в коем случае, не считает себя, негодяем…

Вот скажи Илья, в чем смысл и цель революций?

– Построить новое, свободное Государство, в котором от каждого по труду и каждому по потребностям. Есть и дальнейшая цель нашей революции, в итоге – мировая революция…

– А вот и нет! Не будет, мил человек, ни какой мировой революции! Все это утопия и прикрытие «красивыми» словами вседозволенности! Разрушить настоящее, позабыть свое прошлое, сломать, растоптать – это легко! Когда-то, в самом начале революции, Лев Троцкий, агитировал о вечном,– мы, построим новый мир!,– говорил он,-« и в нашем новом мире БОГ, это не любовь! Чувства приходят и уходят, да и не каждому дано. Наш БОГ – справедливость,– кричал он, – социальная справедливость! И она, в душе у каждого! Поэтому, изменяя абсолютно все, мы рискуем абсолютно всем, и безжалостны в этом не только ко всем, но и к самим себе. Народ это видит и народ с нами». – А ведь, лукавство все это, Илья! У таких людей, превыше всего, власть над другими, да судья – револьвер в помощники, кого казнить, а кого миловать! И где он сейчас, этот товарищ Троцкий, этот душегубец? В газетах пишут, выслан, из страны, как неугодный новой власти… видимо, слишком много желающих, на эту самую власть… А истинная смелость человека, Илья, в верности в самого себя, в родителей, в веру в Бога! Вот такие мы разные! Одни, ради своих идей, готовы рушить, уничтожать, предавать, перешагнуть через самое святое. Другие, сохранить, защитить, созидать, продолжить верить в истину – Бог везде, Бог любовь и Он милосерден…

В шестом столетии, – продолжал говорить Данила Иваныч,– в православной Византии произошел переворот. К власти пришел ужасный человек, садист и убийца. Было пролито реки крови. И вот один духовный человек взмолился:– Как это так?! В нашем православном государстве правит изверг! Кровь льется не повинная!.. Всю ночь молился, а к утру ему голос: «Искал худшего, но не нашел». И тогда духовный человек обомлел. Он видел только внешнее, а все страсти живут в душах человеческих. Так как, со злом бороться, если среди нас – ОН, ИСКАЛ ХУДШЕГО! Для чего? Может очистить эти лживые и лицемерные души? А мы и не боремся, легче ж сказать: «все виноваты, все плохие, все негодяи, кроме меня»…