Евразийская модель российского государства. Монография

Рецензенты:

Ивлев В.Ю., доктор философских наук, профессор (ФГБОУ ВПО «Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана (национальный исследовательский университет)» (МГТУ им. Н.Э. Баумана);

Амелина Е.М., доктор философских наук, профессор (ФГБОУ ВО «Государственный университет управления»).

© Замараева Е.И.,

© Издательство Прометей, 2020

⁂

Введение

В переломные периоды развития страны интерес к институтам государственного строительства и государственного управления возникает особенно часто. С этой точки зрения евразийское учение представляет особый интерес, т. к. является одним из интереснейших явлений в истории Русского Зарубежья начала ХХ века. В контексте соотнесения с реалиями сегодняшнего дня евразийство является одной из оригинальных философских попыток осмысления исторического пути развития нашей страны и освещает многие проблемы современности. Вопросы, поставленные евразийцами, особенно актуально звучат в нынешнюю эпоху строительства новой государственности.

Евразийские идеи сегодня востребованы различными политическими и общественными движениями России, и существуют попытки использования их в практической деятельности. Евразийская доктрина была взята на вооружение не только оппозицией, но и в некоторой степени нашла свое воплощение в действующих правительственных структурах.

Ряд положений евразийской концепции управления государством отражен в работах современных философов и политологов. Так, евразийские термины «ведущий отбор», «демотия» и «идеократия» получили дальнейшую разработку в трудах современных неоевразийцев. Концепция «идеократии» переосмысливается с точки зрения «третьего пути», с отсылкой к идее консервативной революции. «Демотия» трактуется как форма демократической организации общества в соответствии с воззрениями основателя движения «Новые правые» Алена де Бенуа, который выделяет три типа демократии – либеральную, эгалитарную и органическую, где последняя в основах своих совпадает с демотическим строем.

Нужно заметить, что среди исследователей евразийства отсутствует единая точка зрения относительно даты возникновения евразийства. Часть исследователей (В.Я. Пащенко, С.М. Половинкин, Л.В. Пономарева, А.В. Соболев и др.) связывают момент возникновения евразийства с датой опубликования Н.С. Трубецким его работы «Европа и человечество» в 1920 г., в которой была заложена теория и методология новой концепции. Другая группа исследователей (И.В. Вилента, Р.А. Урханова, Л.И. Новикова и др.) считает датой возникновения евразийства выход в 1921 г. коллективного сборника «Исход к Востоку» четырех авторов – Н.С. Трубецкого (1890–1930), П.П. Сувчинского (1892–1985), П.Н. Савицкого (1895–1968) и Г.В. Флоровского (1893–1979), в котором присутствует уже сам термин «евразийство» и намечены проекты преобразования постреволюционной России.

Однако представляется логичным все-таки считать точкой отсчета первое письменное указание на создание евразийской группы, которое мы находим в письме А.А. Ли-вена к П.Н. Савицкому^[1] от декабря 1920 г., в котором говорится: «Здесь, в Софии, имеется книгоиздательство, во главе которого, в качестве одного из директоров-распорядителей, стоит Петр Петрович Сувчинский. Он, Николай Трубецкой, сын Сергея Николаевича, и я составляем здесь Евразийскую группу, имеющую в своих руках очень ценный издательский аппарат. Трубецкому поручено составление «Евразийского сборника» и дело за материалом. У него есть свои рукописи; есть кое-что интересное и ценное у Сувчинского». Таким образом, датой образования евразийского движения следует все-таки считать 1920 г.

Позднее к евразийскому движению присоединились Д.П. Святополк-Мирский (1890–1939), Г.В. Вернадский (1888–1973), Л.П. Карсавин (1882–1952) и ряд других мыслителей. Евразийцы сами себе давали следующее определение: «Евразийство есть пореволюционное политическое, идеологическое и духовное движение, утверждающее особенности культуры Российско-Евразийского мира»^[2].

Стоит отметить, что евразийство позиционировало себя как философская система, претендующая на многомерный охват бытия, так как создавали его ученые, мыслители, а не политики. Об этом, в частности, пишет немецкий историк Л. Люкс: «В разработке концепции евразийства приняли участие этнологи, географы, языковеды, историки, правоведы и др. Это разительно отличает евразийство от большинства идеологий, возникших в Европе между двумя мировыми войнами, тут за дело взялись не дилетанты и политические доктринеры, а люди, прошедшие научную школу, владеющие искусством изощренного анализа. Вот почему воздвигнутое евразийцами построение не так просто было повалить, хотя большинство русских эмигрантов было изрядно шокировано их откровениями»^[3].

Состав участников движения не был постоянным: кто-то отходил от движения, кто-то вливался в него. Нужно отметить также, что евразийство не было цельным и законченным идейным течением, оно постоянно эволюционировало, состав идей регулярно обновлялся. Основы идеологии движения были сформулированы еще в ранний период, когда безусловным лидером евразийства был Н.С. Трубецкой. До 1925 г. Н.С. Трубецкой руководил течением и теоретически, и организационно, однако затем, когда к движению присоединяются люди с самыми разными интересами и убеждениями, ситуация меняется, и в результате идеолог движения, создавший его философскую базу, выходит из него.

Согласно С.С. Хоружему^[4], развитие евразийства можно условно разделить на три периода.

Первый период – с 1921 по 1925 гг. – этап теоретического и организационного становления движения. Четыре основателя евразийства (Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский и Г.В. Флоровский) покидают Софию и разъезжаются в Париж, Прагу и Вену, где возникают евразийские организации и начинают выходить первые евразийские издания («Евразийские временники», «Евразийские хроники» и др.).

Второй период – с 1926 по 1929 гг. – к движению присоединяется крупнейший русский философ Л.П. Карсавин, под руководством которого начинает работать в Париже «Евразийский семинар». Происходит существенная идеологизация и практическая политизация движения, ориентирование его на «доступность» массам, появляется интерес к тем процессам, которые идут в СССР. В этот период происходит раскол между Парижским и Пражским центрами евразийства (так называемый «Кламарский раскол»), движение дискредитируется и в общественном мнении в среде эмигрантов, и среди самих участников движения. После скандала с пробольшевистской газетой «Евразия» в 1929 г. из евразийской организации официально выходит Н.С. Трубецкой. Н.Н. Алексеев, П.Н. Савицкий и В.Н. Ильин выпускают брошюру «О газете «Евразия»: газета «Евразия» не есть евразийский орган» (1929), в которой решительно выступают против подобного направления евразийского течения. В своей «Записке» из этой брошюры Н.Н. Алексеев называет газету «Евразия» анти-евразийским органом и указывает, что подобное направление мысли приводит к внутренней самоликвидации евразийства^[5].

Парижская группа распущена, а главой евразийства в Праге становится П.Н. Савицкий, лидер позднего евразийства.

Третий период – с 1930 по 1939 гг. – связан с рядом действий, направленных на консолидацию движения. В сентябре 1931 г. в Брюсселе проходит первый съезд евразийской организации, в результате которого принимается итоговый документ «Евразийство: декларация, формулировки, тезисы».

С началом Второй мировой войны евразийство прекращает свое существование в виде организованного движения, а годом раньше, в 1938 г., в результате сердечного приступа после обыска его квартиры гитлеровцами умирает первый лидер и идеолог движения Н.С. Трубецкой. Несмотря на то, что правое крыло продолжало общественную и издательскую деятельность (в 1932 году была создана эмигрантская Евразийская партия, вышел сборник «Тридцатые годы» и несколько номеров журнала «Евразийские тетради»), к концу 30-х гг. движение практически сошло на нет. Ряд современников евразийцев отмечал предопределенность и закономерность этого распада, например Ф. А. Степун указывал, что «Распад этот объясняется не только внешними обстоятельствами: смертью князя Трубецкого и Карсавина, возвратом Святополк-Мирского в Советскую Россию, где он, вероятно, и погиб, увозом Савицкого в Россию, из которой он, однако, вернулся, но и более внутренними признаками: особенностями евразийского миросозерцания и организации евразийского движения»^[6].

Возрождение евразийских идей связано с именем Л.Н. Гумилева, основоположником пассионарной теории этногенеза. Продолжая евразийскую традицию, ученый видел в России особый культурно-исторический мир и говорил, что русский народ принадлежит к особому многонациональному евразийскому суперэтносу. Таким образом, происходит формирование «неоевразийства», в рамках которого исследователи^[7] выделяют ряд различных направлений. Так, одним из основоположников неоевразийства является А.Г. Дугин – основатель политической партии «Евразия». К представителям академического неоевразийства относятся А.С. Панарин, Б.С. Ерасов, Ф.М. Гире-нок, В.Я. Пащенко. Еще два направления – современное левое евразийство (Р.Р. Вахитов, С.Г. Кара-Мурза) и право-консервативное евразийство (В.В. Кожинов).

Евразийское движение просуществовало всего два десятилетия. Раскол в его рядах был неизбежен, так как яркие личности наиболее видных евразийцев, составлявших ядро движения, были слишком разными и по темпераменту, и по научным интересам, и по философской направленности взглядов, хотя всех их объединяло то, что они принадлежали к одному поколению, поколению, пережившему страшную трагедию распада страны и пытавшемуся осознать причины этого явления.

В рамках евразийской доктрины Евразия являет собой срединный континент, в топографическом плане объединяющий Восточно-Европейскую, Сибирскую и Туркестанскую равнины, возвышенности и горы, отделяющие их друг от друга. Этот континент имеет свои географические, климатические, биологические и другие особенности, что отличает его от Евразии как совокупности земель Европы и Азии и определяет особую экономическую и политическую жизнь проживающих на его территории народов. Большую часть этого пространства занимает Россия, что позволило евразийцам ввести в обиход термин «Россия-Евразия». Все народы «России-Евразии» принадлежат к единому культурному и этнофилософскому миру, органически соединившему в себе элементы Востока и Запада.

Важнейшей частью евразийского учения является концепция государства и государственного управления, которая тесно связана с проблемами экономики, политики, геополитики, культуры и религии.

Евразийская государственная концепция базируется на основополагающих идеях, которые содержатся в евразийском учении. Прежде всего, это положение о России-Евразии как уникальном этнокультурном мире со своей собственной историей и особым путем развития. Евразийцы рассматривают культуру как особую «симфоническую личность», в которой компонентом общественного бытия является не индивидуум, а «многочеловеческая» соборная личность, части которой органично соединены и раскрываются исключительно во взаимодействии, образуя единство. В этой ситуации народ выступает как организованная согласованная целостность социальных групп, а культура народа как симфоническое единство «многонародной» личности. Таким образом, культура одновременно является объективацией симфонической личности и осуществляется через индивидуумов^[8].

Кроме этого, в евразийской концепции государства заложена идея «месторазвития», предполагающая создание на территории России-Евразии единого государства^[9].

Основы социокультурной концепции управления государством были сформулированы в трудах основателя, организатора и первого идеолога евразийства Н.С. Трубецкого, в полной форме концепция евразийского государства представлена в трудах Н.Н. Алексеева, который дает ей название «гарантийное государство».

Цель данного исследования состоит в анализе сущности и содержания евразийской концепции управления государством, ее философского и социокультурного аспектов, а также в определении современного значения данного учения.

Теоретико-методологическую основу исследования составляет социокультурный подход к анализу проблем управления государством, использование которого позволяет рассматривать культуру, человечество и человека в контексте всемирно-исторического процесса трансформации и динамики общества.

Источниками исследования послужили, во-первых, труды самих евразийцев, в первую очередь работы основоположника и первого идеолога движения Н.С. Трубецкого и главного теоретика концепции управления государством Н.Н. Алексеева, в том числе и их эпистолярное наследие; во-вторых, теоретические манифесты евразийцев; в-третьих, работы первых критиков евразийцев; в-четвертых, работы современных исследователей и критиков (философов, культурологов, политологов, социологов).

Материалы исследования позволяют получить целостное представление о евразийской социокультурной концепции управления государством, что существенно дополняет представление о евразийской доктрине. Значительно расширяется и уточняется картина развития общественной мысли России начала ХХ в. в ее связи с современными концепциями построения государства. Результаты исследования могут стимулировать более глубокое изучение философии русского зарубежья, а также исследование проблем государства, общества и культуры в их взаимосвязи. Евразийское учение о государстве с учетом современной геополитической ситуации может стать перспективной теоретической платформой для построения новых государственных институтов России.

Актуальной представляется и сама постановка вопроса об объединяющей национально-государственной идее. Один из первых исследователей и критиков евразийства И.А. Исаев, оценивая евразийский проект как утопический^[10], признает тем не менее необходимость для государственного строительства национальной идеи: «Если нация еще жива, значит, жива и ее идея. И наоборот: нация жива до тех пор, пока жива ее национальная идея»^[11].

Таким образом, в условиях современного глобализирующегося мира и процесса модернизации общественного и государственного развития евразийская социокультурная концепция управления государством представляет особый интерес.

Глава 1. Историософские проблемы строительства государства

Евразийская социокультурная концепция управления государством базируется прежде всего на историософской части философии евразийцев. В рамках данного исследования стоит отметить, что историософская часть евразийской философии предлагает отличный от традиционного взгляд на русскую историю: евразийцы посмотрели на историю России не с Запада, а с Востока. Можно утверждать, что по своей концептуальной новизне этот взгляд на татаро-монгольское иго и его роль в русской истории был беспрецедентен. «Вопрос о татаро-монгольском периоде в жизни нашей страны по своему содержанию, – пишет известный исследователь евразийства В.Я. Пащенко, – выходит далеко за рамки чисто исторической проблематики. Эта проблема имеет громадное историософское, более того методологическое значение для правильного понимания российского менталитета, (кто мы?) причин, породивших российскую государственность, специфические черты национальной психологии, генезиса современного российского общества и многое другое»^[12].

Стоит подчеркнуть, что значительную часть историософской евразийской концепции разработали Н.С. Трубецкой и Г.В. Вернадский. Они опровергали целый ряд мифологем, сложившихся в результате прозападнической трактовки русской истории; это, прежде всего, взгляд на современную Россию как на преемницу Киевской Руси. Как утверждал Н.С. Трубецкой, Киевская Русь не составляла и двадцатой доли территории современной России. Географическая сущность этого государства совершенно определенно заявлена в начальной летописи – «Путь из варяг в греки». Киевская Русь не совпадала с тем, что принято называть «Европейской Россией», и не являлась сколько-нибудь значительным в политическом и экономическом смысле объединением, так как была привязана к речному бассейну, а на пути к Черному и Каспийскому морям хозяйничали воинственные кочевые племена. Киевская Русь, как считали евразийцы, не могла заложить основы русского государства, так как двигалась от расцвета к упадку, делилась на мелкие княжества, которые не были жизнеспособными, и неизбежно должна была исчезнуть в удельном хаосе дробления. «Киевская Русь не могла ни расширять свои территории, ни увеличивать свою внутреннюю государственную мощь, ибо будучи естественно прикреплена к известной речной системе, она в то же время не могла вполне овладеть всей этой системой до конца… Киевской Руси оставалось только разлагаться и дробиться на мелкие княжества, постоянно друг с другом воюющие и лишенные всякого более высокого представления о государственности»^[13]. Согласно евразийской трактовке, Киевская Русь была лишь «колыбелью будущего руководящего народа Евразии и местом, где родилось Русское Православие»^[14].

По мнению Н.С. Трубецкого, территория СССР 20-х годов почти полностью совпадала с территорией монгольской части империи Чингисхана, являясь ее ядром. Поэтому некоторые части прежней Российской империи (Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия) так легко отпали при образовании нового государства. Народы этих государств не восприняли особую этнофилософию, объединяющую народы Евразии. Зато органично присоединились прежде не входившие области – Хива и Бухара, так как исторически это части единой Евразии. Все это, с точки зрения идеологов евразийства, доказывает жизнеспособность Евразии не только как культурного мира, но и как государственного объединения, истоки которого берут начало в империи Чингисхана. «В исторической перспективе то современное государство, которое можно назвать и Россией, и СССР (дело не в названии), есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингисханом»^[15].

Стоит отметить, что, конечно же, между Россией и империей Чингисхана не ставилось знака равенства, так как в последнюю входила почти вся Азия, Китай, Персия, Афганистан. Россия в исторической перспективе – ядро этой империи, которое характеризуется определенными географическими признаками, отделяющими его от остальных частей монгольской монархии. С запада на восток это четыре параллельные полосы – тундровая, лесная, степная, горная; «система степи» соединяет эту территорию от Тихого океана до устьев Дуная; в меридиональном направлении – это система больших рек, отсутствие выхода к открытому морю и отсутствие изрезанной береговой линии, столь характерной для Европы и для Восточной и Южной Азии, континентальность климата. Все это говорит о том, что данная территория – особая часть света, не Европа, не Азия, а Евразия, население которой неоднородно и принадлежит к различным расам, однако существует целая цепь переходных звеньев антропологических типов.

Н.С. Трубецкой, в частности, последовательно доказывает, что Россия-Евразия географически и антропологически представляет собой единое целое, а значит, государственное объединение Евразии – историческая необходимость, способ же этого объединения подсказывает сама природа. Традиционно путями сообщения могли служить только реки и степи, но «система степей» соединяла запад с востоком, значит, «объединить всю Евразию могло только государство, овладевшее всей системой степи»^[16]. Кто владеет степью – тот владеет всем. Это удалось сделать Чингисхану. Объединение Евразии явилось делом созидательным, так как было органично природе, а объединение Азии – разрушительным, так как ни Китай, ни Персия вовсе не нуждались в каком-то внешнем государственном объединении, будучи самостоятельными в национально-государственном и культурном отношении. Только в Евразии Чингисхану удалось создать органичное государственно-политическое образование, не отчуждаемое естественной природно-географической средой.

Отметим, что другая прозападная мифологема, которую разрушает евразийская концепция – это оценка деятельности и личности Чингисхана в русской истории. Необходимо подчеркнуть, что эта точка зрения резко не совпадает с крайне негативной и тенденциозной оценкой, которая дана в официальной российской и советской историографии. Рассматривая идеологические принципы империи Чингисхана и определяя сущность его государственной системы, евразийцы стремились «уничтожить то совершенно неправильное представление о Чингисхане как о простом поработителе, завоевателе и разрушителе, которое создалось в исторических учебниках и руководствах главным образом под влиянием одностороннего и тенденциозного отношения к нему современных ему летописцев, представителей разных завоеванных им оседлых государств. Нет, Чингисхан был носителем большой и положительной идеи, и в деятельности его стремление к созиданию и организации преобладало над стремлением к разрушению»^[17].

С точки зрения евразийцев, Чингисхан был не только великим завоевателем, но и великим организатором. И как всякий крупный государственный деятель, он руководствовался не только сиюминутными интересами, но и высшими принципами и законами, которые представляли собой достаточно стройную систему. По мнению Н.С. Трубецкого, Чингисхан как типичный представитель туранского этнопсихологического типа едва ли мог самостоятельно сформулировать главные принципы своей государственной системы, но он чувствовал их интуитивно и все его действия логично вытекали из этого.

Прежде всего, к своим подчиненным, начиная с высших чинов и кончая простым воином, он предъявлял строгие нравственные требования. «Добродетели, которые он больше всего ценил и поощрял, были верность и преданность; пороки, которые он больше всего ненавидел, были измена, предательство и трусость»^[18]. По этим признакам Чингисхан делил людей независимо от их происхождения и имущественного положения на две категории: в первую входили люди, для которых материальное благополучие было превыше всего, это носители рабской психологии, следовательно, они были способны на трусость и предательство; ко второй категории относились люди иного психологического типа, которые ставили свою честь и достоинство превыше личной безопасности и материального благополучия. «Уважая самих себя, они уважают и других, хранящих тот же внутренний устав… Таким образом, человек рассматриваемого типа все время сознает себя как часть известной иерархической системы и подчинен в конечном счете не человеку, а Богу»^[19].

Заметим, что деление людей на указанные психологические категории Чингисхан делает приоритетным при государственном строительстве. Люди первого типа не допускались к власти, их заинтересованность удерживалась только материальным благополучием; весь военно-административный аппарат формировался только из людей второго психологического типа. «И если прочие подданные видели в Чингисхане только подавляюще страшную силу, то люди правящего аппарата видели в нем прежде всего наиболее яркого представителя свойственного им всем психологического типа и преклонялись перед ним как перед героическим воплощением их собственного идеала»^[20]. Люди ценимого Чингисханом типа – это прежде всего кочевники, мало ценящие материальное благополучие и не привязанные к собственности; люди с рабской психологией чаще встречались среди оседлых племен, поэтому империя управлялась в основном кочевниками.

Стоит подчеркнуть, что качества, которые ценил Чингисхан, вовсе не считались добродетелями в нравах Европы того времени. Известный евразиец позднейшего времени Л.Н. Гумилев отмечает по этому поводу: «В Сибири и в Великой Степи обман доверившегося считался худшим их возможных поступков. Монголы были готовы рисковать жизнью ради избранного ими предводителя только при условии, что он с ними искренен и откровенен. То, что считалось в Европе талантом политика, в Сибири вызывало отвращение. Этнопсихологические структуры всегда различны»^[21].

Другой важной идеологической особенностью империи Чингисхана, по мнению евразийцев, была глубокая религиозность и широкая веротерпимость. В империи не было государственной религии, среди подданных были и шаманисты, и буддисты, и мусульмане, и христиане, но подчиненность высшему существу, внутренняя религиозность были обязательным условием существования. «Будучи лично человеком глубоко религиозным, постоянно ощущая свою связь с божеством, Чингисхан считал, что эта религиозность является непременным условием той психической установки, которую он ценил в своих подчиненных»^[22].

Евразийцы дают очень высокую оценку личности Чингисхана. В частности, Н.С. Трубецкой называет его «великим организатором»; а другой известный евразиец, историк Г.В. Вернадский, отмечает «гениальный геополитический инстинкт»^[23] правителя и пишет о том, что Чингисхан «мог наслаждаться беседой с учеными людьми своего времени и всегда проявлял готовность приобретать новые знания, философствовать о жизни и смерти»^[24].

Еще одну мифологему разрушают евразийцы в своей концепции: традиционное мнение о том, что татары прервали развитие Руси и нанесли тяжкий урон ее культуре.

В нашем сознании чаще всего татаро-монгольское иго воспринимается как неизбежное и безусловное зло, однако евразийцы предлагали другой взгляд на русскую историю и в «монгольском иге» усматривали и определенные положительные стороны: «Если «Монгольское иго» способствовало отрыву русской земли от Европы…, то с другой стороны, то же «монгольское иго» поставило русскую землю в теснейшую связь со степным центром и азиатскими перифериями материка. Русская земля попала в систему мировой империи – империи монгольской», – утверждает Г.В. Вернадский^[25].

Стоит отметить, что на положительную роль татаро-монгольского ига в русской истории и становлении русской государственности указывал еще Н.Я. Данилевский^[26]. Он, в частности, отмечал три фактора, способствовавшие становлению русского государства: 1) призвание варягов; 2) татарское нашествие; 3) окончательное оформление крепостного права при Петре I. Данилевский пишет о «гении зарождавшейся Москвы», который умел приспособиться к татарскому «данничеству» и даже извлечь из него выгоду: посредничество московских князей, избавлявших народ от прямого общения с татарами, и породило ту особую любовь русского человека к своему государю.

Ранее Русская земля имела культурную связь только с одной империей – Византийской, политическая гегемония которой была слаба, после монгольского завоевания Русь вошла в систему другой империи – Монгольской, лишь церковные отношения не являлись частью этой системы. Благодаря «монгольскому игу» Русь сумела сохранить Православие, потому что монголы были относительно толерантны в отношении вероисповедания, сам Чингисхан, к примеру, исповедовал шаманизм, но отличался определенной веротерпимостью.

Стоит отметить, что особую роль в сохранении Православия сыграл князь Александр Невский: формально подчинившись монголам, он сберег православную веру и культурно-национальную самобытность своего народа, выиграл время, чтобы его потомки, собравшись с силами, нанесли затем татаро-монголам решающий удар и освободили страну от иноземного ига. Это был тщательно продуманный глубокий политический ход. «Два подвига Александра Невского – подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке – имели одну цель: сохранения православия как нравственно-политической силы русского народа», – писал Г.В. Вернадский^[27]. И политика Александра Невского, по мнению евразийцев, в нужное время продолжилась в политике Дмитрия Донского.

Несмотря на безусловные минусы монголо-татарского нашествия, оно воспринималось народом Древней Руси как «Божие наказание» и побуждало к переоценке ценностей, готовило переворот в сознании людей. Реакцией на унижение национального самолюбия был необыкновенный душевный и религиозный подъем, который сопровождался подъемом творческим: в иконописи, в церковно-музыкальной области, в религиозной литературе. В этот период началась идеализация и героизация русского прошлого, что особенно заметно в былинах, которые были редактированы именно в то время; «в качестве реакции против угнетенного душевного состояния, вызванного татарским разгромом, в русских душах и умах поднималась, росла и укреплялась волна преимущественно религиозного, но в то же время и национального героизма»^[28]. Этот национально-религиозный подъем и подготовил впоследствии то, что принято называть «свержением татарского ига».

Возьмем на себя смелость утверждать, что та часть философской системы евразийцев, в которой утверждается, что русская государственность имела монгольские корни, была непривычной в русской историософии и вызвала, естественно, резкую критику. Н.А. Бердяев, в частности писал: «Иногда кажется, что близко им (евразийцам) не русское, а азиатское, восточное, татарское, монгольское в русском. Чингисхана они предпочитают Св. Владимиру. Для них Московское царство есть крещеное татарское царство, а московский царь – оправославленный татарский хан… Любовь к исламу, склонность к магометанству слишком велики у евразийцев, магометане ближе евразийскому сердцу, чем христиане Запада. Евразийцы готовы создать единый фронт со всеми восточно-азиатскими, нехристианскими вероисповеданиями против христианских вероисповеданий Запада»^[29]. Возражая своим оппонентам, Н.С. Трубецкой писал: «Наследие Чингисхана неотделимо от России. Хочет Россия или не хочет, она всегда останется хранительницей этого наследия, и вся ее историческая судьба этим определяется»^[30].

Евразийцы последовательно доказывают, что Россия того времени, будучи провинцией большого государства, была включена в общую систему монгольской государственности, в том числе и в ее финансовую систему. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что целый ряд русских слов, относящихся к финансовой сфере (казна, казначей, деньга, алтын, таможня), был заимствован из монгольского и татарского языков и продолжает успешно существовать в современном языке.

Помимо этого, многие системообразующие элементы государственной структуры русские заимствовали именно у монголо-татар: систему административного управления, финансового хозяйства, почтовую связь и пути сообщения, – так как Русь была частью структуры монгольского государства.

Евразийцы считали, что приобщение же к этой государственности не могло быть только внешним, что был воспринят сам дух этой государственности. «Параллельно с усвоением техники монгольской государственности должно было произойти усвоение самого духа этой государственности, того идейного замысла, который лежал в ее основе. Хотя эта государственность со всеми ее идейными основами воспринималась как чужая и притом вражеская, тем не менее величие ее идеи, особенно по сравнению с примитивной мелочностью удельно-вечевых понятий о государственности, не могла не произвести сильного впечатления, на которое необходимо было так или иначе реагировать»^[31].