Пеший камикадзе. Книга вторая. Уцелевший

Все события, несмотря на очевидную связь

с реальностью являются полностью вымышленными.

Любое сходство между персонажами этого текста и

реальными людьми, живыми или умершими – чудо.

В тексте встречается нецензурная брань.

ЗАХАРИЙ КАЛАШНИКОВ

ПЕШИЙ КАМИКАДЗЕ. КНИГА2. УЦЕЛЕВШИЙ

…взрывом Егору оторвало правую руку.

Взрывом ранее – правую ногу. После промедола Бис

не чувствовал ни тела, ни боли, только песок на зубах,

который скрипел в голове.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Документы?

Егор протянул паспорт и военный билет.

– Медицинские справки? Нарколог? Психолог?

Упоминание психолога насторожило.

Так случилось, что полтора месяца назад это был уже третий случай за последние полгода, когда Егор проснулся в том виде, который сам считал весьма отвратительным. Конечно, все случилось вдали от посторонних глаз, в строжайшей атмосфере интимности, и если важны детали, сидя на унитазе в собственной квартире с початой бутылкой водки внутри керамической чаши и петлей на шее из женского чулка, крепко привязанного к витиеватому полотенцесушителю. Пожалуй, благодаря неверной фиксации атрибута женского шарма и незатейливым изгибам настенного радиатора его действия в который раз не имели трагических последствий. Стоило отдать должное и производителю чулок изделие из мягкого материала обладало достаточной эластичностью и легкостью и затягиваясь на шее не приводило к удушению, в то же время препятствуя падению Егора с сантехнического трона, невзирая на единственную опорную ногу. Протез правой ноги он почти всегда сбрасывал, усаживаясь на унитаз, если только не делал этого раньше, в прихожей, вместе с ботинком и брюками едва оказавшись в квартире.

Медицинский психолог, с которым Егору после случившегося впервые довелось обсуждать такое поведение, счел его следствием тяжелого эмоционального переживания связанного с травмой физического плана, но Егор отметил для себя нечто иное. Единственное и важное, что запомнилось ему из монолога врача-специалиста, были слова о человеке-интроекторе, склонного к суицидальным действиям и более ориентированного на мнение окружающих нежели на собственное, что вынуждало его жертвовать собственной жизнью, дабы не мешать своим существованием другим. Другим человеком в жизни Егора кому он мешал, как считал сам, была Катя. И это сакральное определение его дезориентированного существования застряло в его мозгу казалось навечно.

Если не считать времени, когда он украдкой как в засаде ждал мимолетной с ней и если повезет сыном встречи, за последние пару лет они виделись лишь раз, что по самому примитивному способу подсчета составляло полраза за год. Звучало как сухая статистика гибели людей на пожарах где-то в Европе, о чем однажды Егор слышал по радио, где за два года погиб один человек, а это как бы полчеловека в год.

Наступившее для Егора одиночество стало следствием вполне заурядных событий, происходивших на протяжении почти десяти лет совместной жизни, и которых оказалось слишком много, чтобы они ложились исключительно на хрупкие плечи еще молодой и очень красивой женщины…

– Егор Владимирович, что со справками? – повторил штатский, внимательно разглядывая паспорт.

– На учете не состою, – безучастно ответил Егор, высматривая в человеке напротив черты фээсбэшника, о чем был осведомлен заранее.

– Пустых слов к делу не пришить, – насупился фээсбэшник в штатском. – Как попали сюда?

– Самолетом! – удивился Егор вопросу, на который, имея в характере твердую и малообъяснимую привычку свойственную молодым людям протестовать или, правильнее сказать, искусственно разрушать симпатию по отношению к себе у собеседника, язвительно добавил. – С пересадкою на Бали. Кто-то сюда попал иначе?

Фээсбэшник оторвал глаза от страницы: семейное положение.

– Екатерина Дмитриевна знает, что ее шутник сейчас здесь?

С лица Егора мгновенно испарилась самодовольная ухмылка:

– Мы с Екатериной Дмитриевной договорились в дела друг друга не лезть.

Впрочем, о чем другом могла договориться Катя с мужем, у которого помимо уродства физического, что для мужчин в отличие от женщин во много раз хуже морального и психического нездоровья было и то, и другое. И ни слезы, ни слова тогда не возымели убедительного действия. Да и статистика подобных случаев была более чем красноречива: мужчины не умеют слушать женщин, тем более договариваться. Мужчина и женщина – два разных космоса. А «мужчина-осколок» – так будучи в хорошем настроении называл себя Егор – бумеранг во Вселенной. Но не тот, что возвращается к месту запуска, а тот, который с особой аэродинамической формой повышающей дальность броска.

– Вот бросишь меня, – шутил Егор, сидя на низеньком табурете в ванной, пока Катя мыла ему голову, – и покачусь я под откос без остановки с хорошим ускорением по причине отсутствия вихляющихся конечностей как Колобок.

На что Катя отвешивала по намыленной голове звонкий подзатыльник:

– Сиди уже спокойно! И без того скользкий от мыла, гляди, не удержу.

– Это точно, – соглашался Егор. – И схватиться-то особо не за что…

Хирург Моздокского военного госпиталя, в котором Егор оказался после подрыва, еще тогда понимая всю серьезность его положения, с меньшими раздумьями и сожалением отрезал висящую на лохмотьях кожи и мяса ногу, нежели решал как поступить с едва неотсеченным осколком фугаса пенисом, осознавая, что психологически мужику легче смириться с отсутствием ноги, чем члена, даже если тот не сможет его использовать для вожделенных удовольствий, и старательно, пусть не без изъяна, пенис подшил, за что позже Егор был весьма тому признателен. Ведь мочиться как мужик с членом в руке совсем не одно и тоже, когда без него.

Штатский захлопнул паспорт и взялся за военный билет.

– Что умеешь?

– Знаю боевой устав сухопутный войск часть третья: взвод, отделение, танк. Когда-нибудь слыхал о таком? – намеренно перешел Егор на «ты», продолжая злиться на опера за одно только упоминание Кати. – В приложении номер два Устава есть сокращение – «ПОЗ», могу расшифровать. А еще знаю способы действий незаконных вооруженных формирований и общие принципы контрпартизанской войны.

Штатский оставил в блокноте какую-то короткую заметку.

– Военно-учетная специальность? – сверил он лицо Егора со снимком в документе воинского учета.

– Сто один… два ноля один. Командир инженерно-саперного подразделения.

– Ну-ка живо руки на стол! – неожиданно и довольно грубо приказал оперативник.

Биса насторожила его враждебность, но делать было нечего. Егор взглянул на лежащие на коленях руки и осторожно перенес их на стол ладонями вниз. Это были грубые кисти рук, которые не берегли и никогда не знали отдыха, о чем свидетельствовал даже внешний вид пассивного протеза правой кисти.

– Так это за тебя звонили? А чего молчишь? Ваньку валяешь!

– Меня предупредили, что беседа всего лишь формальность. Сказали: берут почти всех. А раз звонили, посчитал этот допрос лишним…

– Помощник начальника группы кадров, значит? – прочел фээсбэшник последнюю запись военника.

– Это было после ранения.

– Ты серьезно думаешь справиться одной рукой?

– Для того, чтобы почистить воблу или аплодировать, конечно, неплохо было бы иметь две. Для остального достаточно одной.

– Кому ж тебя предложить такого? – снова насупился фээсбэшник, раздумывая. – Сам должен понимать – согласится не каждый. И вариантов не особенно много. Если бы выбирал, предпочел бы батальон «Восток». На худой конец, к Безлеру в Горловку. Правда, с твоей рукой… точнее без нее и их выбирать не придется.

– «Восток» чеченский, что ли? – спросил Егор.

– Нет. Многие так думают, когда слышат – но, нет. Батальон наш, Донецкий, командир батальона бывший «альфовец» Саша Ходаренок. А вот Безлер… Безлер мужик безусловно простой, такой весь вроде рабоче-крестьянской породы, но местами – самодур. Других не советую. Матерых командиров мало. В среде «потешных» казачьих отрядов бардак, дисциплины нет, способность воевать низкая. Атаманы, как в известной поговорке про Льва Толстого. В общем, ладно, давай так… Тебе есть где остановиться?

Егор кивнул.

– Завтра подойдешь в это же время, а я постараюсь переговорить с Ходаренком о тебе.

Егор неспеша поднялся и, едва заметно прихрамывая, направился к двери.

– Чего захромал? – выстрелом в спину прозвучали слова.

– Ничего серьезного, – не сразу заметил за собой Егор. – Сюда спешил. Споткнулся. Боялся не успеть, – соврал он, оправившись.

Фээсбэшник в штатском проводил Егора взглядом, и едва дверь захлопнулась, достал из стола телефон.

– Слушаю! – раздался звонкий голос в трубке.

– Владимир Лукич, здравия желаю! Ховрин на линии. Звоню по интересующему вас делу.

– Да какие могут быть дела у опального отставного генерала, дорогой! Сам хотел тебе уже звонить, разузнать что да как? Добрался мой парень или нет?

– Добрался. Только вот в чем вопрос: знаете ли вы, что он без руки?

– Костя, конечно! Егора знаю лично. О руке его знал, как и обстоятельства при которых он ее лишился, потому и обратился к тебе. Извини, сейчас думаю, что стоило предупредить тебя, но я даже не подумал, что это станет для тебя проблемой, – лукавил Рябинин, помня о договоренности с Егором: отсутствие руки и так заметят, а про ногу ни слова. – Ты не смотри, что он с одной рукой. Утрет нос любому, у кого и руки на месте, и ноги целы!

– Да у него с ногами похоже тоже – не все слава богу, – с укором и нарочитой серьезностью в голосе отшутился фээсбэшник.

На что Рябинин, будучи человеком несклонным оправдываться за недосказанность, а по сути вранье, в силу своего высокого звания, все же на секунду замешкавшись настороженно произнес:

– Так ты уже знаешь?

– Чего тут знать, когда он хромает… – с абсолютной гордостью и всезнайством фээсбэшника произнес Константин. – Спешил, говорит, да так, что едва не искалечился по дороге сюда.

– Ах, вон что? – заговорил Владимир Лукич несколько иным тоном, все еще имея сомнения: не вскрылась ли тайна Егора, которую он по-прежнему хранил. Не сказал ли Егор сам необдуманно чего лишнего. – Ну, с кем не бывает? А что руки нет – ты не переживай. Жаль, не давелось тебе служить во внутренних войсках… – с особенной теплотой в голосе и сладким удовольствием выдохнул Рябинин. – С тех пор как Министр подписал положение о порядке прохождения службы в спецназе внутренних войск в нем остаются люди, которые при самых привычных для них обстоятельствах лишились глаз, рук или ног и продолжают служить. И пока между человеком и спецназом существует магическая связь он остается в строю.

– Ну вот, Владимир Лукич, сами говорите: остается. А чего тогда парня ко мне подослали?

– Перегорел он, Костя. Спецназовец должен приносить пользу в бою, а мы своим бережным отношением к нему дали понять, что он как солдат нам не нужен. Пару лет Егор попрекал меня офицером-десантником, кажется, Лебедь его фамилия, потерявший ступню в результате подрыва на мине, но продолживший воевать. А потом ушел. А годом ранее, одной левой победил американцев в марафоне среди военнослужащих-инвалидов сил специального назначения в Нью-Йорке. Поинтересуйся как-нибудь… Хотя, что я предлагаю? Будь вы знакомы сто лет ничего не расскажет. Гордый. В общем, помоги ему, как если бы мне. Договорились?

– Постараюсь.

– Ну и ладно. Бывай!

– Владимир Лукич, обожди… А что за марафон такой?

– Ага! Все-таки взяло любопытство верх? – обрадовался Рябинин.

– Скорее профессиональный интерес, – сказал Константин. – Парень ваш – заметил – ершистый, а времени вокруг него ходить у меня нет. К тому же, кроме Ходаренка не вижу кому его рекомендовать, а тому вашего однорукого парня так просто не предложить. Чем-то надо зацепить, в конце концов характеристику дать.

– Понимаю, Костя. Характеристику, это правильно. Но случай на марафоне скорее малозаметная история о русском характере. Фейк, как сейчас говорят.

– Идете в ногу со временем, товарищ генерал?

– А как иначе? Слава богу, внуки держат в тонусе! – радостно признался Рябинин. – Значит, марафон… В общем, ежегодно в Нью–Йорке проходит международный марафон на пять миль среди инвалидов, в том числе из бывших военных на специальных велосипедах, где педали крутятся руками. Так как у Егора рука одна, чтобы ладонь не срывалась с педали – вспотела или устала – он настоял еще до старта кисть примотать к педали скотчем. Перед самым финишем Егор от усталости потерял сознание, что ассистенты заметили в последнюю секунду, когда вилосипед с креном стал валиться на бок и финишную черту пересек уже по инерции, накатом… Представь восхищение американских комментаторов силой духа русского воина, продолжившего крутить педаль велосипеда потеряв сознание, еще не зная, что рука приклеенная скотчем, попросту вращалась вместе с педалью! Каково тебе? Он сражался на минных полях, для которых не существовало инструкций. Написал универсальный алгоритм разминирования радиоуправляемых фугасов, а мы, как всегда слишком долго ждали, наблюдая за его работой, прежде чем переписать заново все методички. В случае с Егором твой комбат не окажется перед трудным выбором, как если бы выбирал между ста сомнительными добровольцами и пятью людьми с суммарным опытом боевых действий равным сорок лет! Пусть берет парня – я ручаюсь, не пожалеет! – сказал напоследок Рябинин.

Ходаренок не сопротивлялся, но и соглашаться не торопился. Привычно скрестив руки на груди и уткнувшись носом в собственные усы, он почти врос в спинку кресла и сосредоточено смотрел на работающий в режиме громкой связи телефон как на собеседника. Двое других участников беседы, кроме комбата Ходаренка и фээсбэшника Константина со стороны комбата были два ротных командира – Иса Абулайсов и Игорь Медведчук.

– Ну что? – обратился комбат к ротным, по случайному совпадению оказавшихся в кабинете. – Найдем применение однорукому солдату?

– Честно, командир: нет! – по-кавказски несдержано, словно раскрывшись настежь, возразил Абулайсов. – Своих калек хватает – спасибо Аллаху, не остаются. Так зачем нам такой?

– Согласен. Вариант этот так себе, – поддержал Медведчук, несмотря на то что испытывал личную неприязнь к Исе и его чрезмерно хвастливым пехотинцам, и как следствие, осетинам в целом за то, что уж очень старательно выдавали себя за боевиков из Чечни и не только по признаку внешней схожести. Как человек прошедший горнило первой чеченской Игорь на уровне подсознания чувствовал какой-то тяжкий грех у всех кавказских народов.

В отличии от Абулайсова – добровольца из Северной Осетии и командира осетинской роты – чьи бойцы были выходцами из южной республики, Медведчук в недалеком прошлом был офицером украинской «Альфы», в подразделении которого – как и он сам – были люди служивые из той же «Альфы» и «Беркута».

Ходаренок склонился к телефону, произнеся не раздумывая:

– Костя, надеюсь ты слышал ответ? Тут с обеими руками тяжело, а однорукому точно не место… Идея твоя так себе, сомнительная.

– Сань, за него один генерал просит. Если б мог отказать – я б с тобой не разговаривал. Отказать – ну, поверь, никак. Сто раз помогу и еще обязан останусь.

Конечно, Константин врал. Ничем особенным генералу Рябинину Ховрин обязан не был. Они были шапошно знакомы и никогда не встречались лично. Все контакты по телефону. Но почему-то Ховрину хотелось выслужиться перед Рябининым. Без причины. Без выгоды. Выказать генералу таким образом уважение, ведь не показалось ему уловил он в голосе Рябинина что-то теплое, отцовское. Может быть, тембр. Может, интонации. Двумя словами, очень памятное и личное. У фээсбэшников этого мало. Все личное упрятано вместе со служебным в красную папку дела, все геройское отмечено секретными приказами и хранится в пыльных сейфах. Вспомнить нечего и рассказать некому. Все секрет. Все гостайна.

В это время Ходаренок и Абулайсов переглянулись. Медведчук пожал плечами.

– Зачем генералу просить за калеку? – произнес комбат, размышляя вслух. – В чем причина? Неужели я буду обязан за ним приглядывать?

– Конечно, нет, – как мог старался развеять сомнения Константин.

Получалось у фээсбэшника плохо, но было заметно и то, что переживания комбата не были связаны с трудностями, предстоящими бойцу без руки. Однорукий сам по себе был помехой, поэтому Ходаренок был безразличен, и тем не менее комбат попытался узреть в вынужденной просьбе фээсбэшника Константина и пока неизвестного важного генерала свой собственный возможный интерес.

– Ну согласись, – продолжал настаивать Константин, – сегодня важен каждый штык, а первоклассный сапер по любому пригодится. В конце концов, на тебе никакой ответственности. Откровенных «колхозников» набираем, а этот – элита российской армии.

– Ладно, – ничего не придумав, согласился комбат, – присылай. Решим. – Ходаренок отключил связь и вопросительно уставился на ротных, еще мгновение раздумывая над единолично принятым решением. – Какие еще есть насущные проблемы?

– Гуманитарка неделю как пришла – надо бы людей переодеть. А то ходят как бомжи – кто в джинсах, кто в чем, – пожаловался Медведчук. – И карантин пора распределить – кухня жалуется, что не справляются.

– Игорь, зампотылу задачу уже получил – «шмот» из «мосвоенторга» в первую очередь выдаем подразделениям боевого обеспечения и на «опорники». Что касается карантина – завтра еще одна партия из Ростова придет, тогда и переоденем, и распределим.

– А экип? – спросил Абулайсов. – Ну там наколенники-налокотники?

– Я же сказал: зампотылу сделает расчет по экипировке и «броне» – все получите… – начал комбат и осекся. – Блин, Иса, сиди уже! – строго сказал Ходаренок. – Какие тебе наколенники? Решил аренду с торгашей на рынке выпрашивать на коленях?

– Зачем так говоришь, командир? – запротестовал Иса с остервенением, сжав челюсти так, что губы стали как две белые нитки. – Никогда осетины не стояли на коленях! Если так, мы первые пришли воевать за братский народ, а как наколенники, так значит, нам получать не нужно? Начнется война настоящая, все понадобиться: наколенники, налокотники, разгрузки… Я точно вам говорю. Всем местным тяжело придется. Знаю, потому что еще воевать не умеют… У нас опыт! Особенно, кто из Южной Осетии. У нас война не только в августе восьмого была, кое-кто двадцать лет с Грузией воевал. Опять же, мы осетины – прирожденные воины! Надо тоже не забывать – Кавказ все-таки своя специфика у нас есть! Если я говорю: осетинской роте нужен экип, значит, нужен – и точка!

– Все, Иса, все! Не кипятись. Получишь свой экип, – отмахнулся комбат. – Что еще у нас из важного?

– На КПП журналисты… – листая блокнот, сказал Медведчук, пропустив мимо ушей монолог пылкого осетина. – Просят дать интервью, – закончил он, так и не найдя нужной записи.

– Никаких интервью, – не раздумывая отрезал комбат. – Их и без нас есть кому давать. От популярности на войне одни проблемы и в конце – дырка в голове.

Переброска добровольцев из Ростова на Донбасс проходила небольшими командами через пограничный переход на Успенке по уже отлаженной схеме, которую бывшие «армейцы» между собой прозвали – «пешими на машинах». Пешеходов на границе пропускали на всех погранпереходах, но не везде и не всегда этот способ был удобен. Пригородные автобусы с обеих сторон границы ходили исключительно на Успенку – нечасто, не всегда стыковались с рейсами следующие вглубь прифронтовой территории и втиснуться в них было весьма непросто. По другим существующим направлениям междугороднего сообщения ситуация обстояла и того хуже. Так что пешие переходы границы имели смысл только в тех случаях, когда на другой стороне добровольцев встречали ополченцы на транспорте. От того и прозвали – «пешими на машинах». Добираться до места назначения подобным способом для Егора было не в новинку, все равно что из Моздока в Грозный.

Из Ростова выезхали в девятом часу несмотря на то, что прибыть на сборный пункт велели к шести утра. Для личного состава подогнали едва живой ПАЗ, как показалось, Бису весьма схожего с ним состояния – искалеченного и едва уцелевшего в ходе эксплуатации с ресурсом хода в одну сторону. Егор решил, что собрали его в последний путь без болтов и гаек, но с надеждой и богом на устах.

Когда за окном закончился Ростов и в автобусе в одночасье поутихли пьяные пересуды новобранцев, стало уныло и так скверно будто автобус вез уже умерших людей в преисподнюю. Только минуту назад они храбрились и были горды собой, а спустя это самое время скрючились в сиденьях, сложив головы на грудь, и дурно пахли. Вся суть пьяной русской натуры была такова: пока пьян – смел и отважен, а протрезвел – виноват и покорен.

Бесцельно уставившись в окно, Егор провожал взглядом и Ростов, и грязный пригород, и редкие неразрушенные села с домами по пояс в земле, и овраги, и деревья, и свою прежнюю неудачно сложенную жизнь.

Что Егор знал о месте, в которое направлялся? Практически ничего. Не особенно и желал знать, имея вполне ясную и понятную цель. Чем может завлекать или беспокоить место, в котором решительно собираешься умереть? Ну, не природой же?

Почти миллионный Донецк, именуемый шахтерской столицей и с недавних пор претендовавший на звание центра паломничества для разношерстного люда, в том числе ехавшего в одном автобусе с Егором, представлялся ему теми, кто промышлял разбоями и грабежом, а в теперешней ситуации – мародерством и другими способами наживы, и лимоновскими нацболами – защитниками «русского мира» и разжигателями «русской весны», и идеологическими оппортунистами с идеями о нерушимой дружбе братских народов, и бывшими «афганцами» и «чеченцами» недовоевавшими в последних локальных войнах, и безработными люмпенами и маргиналами группирующимися в уже бывавшие в этих местах махновские отряды, но теперь под видом лжеказачества, и чего греха таить, скрывающимися от российского правосудия уголовниками и убийцами… И вот теперь – самоубийцами в лице Егора.

Ни то чтобы Егор решил во что бы то ни стало безвольно умереть в первом же бою, просто был готов к такому повороту событий и это его ничуть не пугало. Наоборот, именно такого исхода жизни он ждал. Ничего, если вдруг выйдет не совсем геройски, прежде решил он, главное не бессмысленно; все лучше, чем в петле из колготок на радиаторе.

Егор всматривался в малознакомые лица, казалось, окаменевшие ото сна, с жутковато отвисшими челюстями и бессознательно кивающими на ухабах. Вроде, как соглашающимися с его представлениями.

Донецк в мае две тысячи четырнадцатого года для большинства весьма сомнительных туристов был интересен исключительно по причине развернувшегося военного противостояния именуемого с одной стороны как борьба за государственную самостоятельность и последующее присоединение к России, с другой – как АТО, причинами которой явилось вторжение российских вооруженных группировок на восток Украины.

Трудно было не понять, как понимал Егор, что с обеих сторон усматривается политика двойных стандартов в вопросе украино–российского конфликта, где действия российских войск в Крыму, а следом и на востоке Украины расценивались не иначе как вторжение на чужую территорию, а не террористическими актами. Но на законодательном уровне Украина не была готова к признанию российской агрессии как войны. Иначе в этом случае ей, как независимому государству, требовалось прибегнуть либо к полномасштабному континентальному вооруженному столкновению, либо – к капитуляции. Ни первое, ни второе – не гарантировано Украине сохранение ее целостности и государственности, не говоря уже о независимости. Для объявления России войны было мало иметь небоеспособную, но патриотически настроенную армию, сомнительное дипломатическое превосходство и международную поддержку. Так что такой политический маневр, как АТО – вынужденный механизм противодействия, тактику и стратегию которого тяжело донести до собственного народа, который почему–то всегда готов умереть ради священной цели. И с той стороны, и с этой – российской. При том, что Россия в подобных войнах не была заинтересована куда больше – мало что ли их уже было. Но кому из сидящих сейчас в ПАЗике это было важно?

Таким как Егор, здесь, в Донецке, были рады, ибо пришлые из российских глубинок вставали под знамена Новороссии, а значит, становились ее защитникам. Защитниками города по границе которого проходила линия фронта и который пока никого не шокировал видом руин и воронок от снарядов, следами бомбежек и обстрелов, для созерцания которых пришлось бы ехать на трамвае куда–нибудь на окраину, но имевшего в обозримом будущем все шансы стать похожим на Грозный времен чеченской войны.

Этим же вечером в батальоне все тайное стало явным – скрыть отсутствие ноги при отсутствующей руке было делом невыполнимым, и Егор знал, что это неизбежно вскроется. Да и ни к чему было подобное лукавство – пытаться сохранить в тайне подобные обстоятельства; поставленную перед собой задачу Егор решил – он оказался там, куда так стремился и пока что находился под протекцией, пусть и бывшего, но генерала. А генерал – есть генерал, для людей военных – что–то да значит…

В казарме Егор в одночасье был окружен неожиданным и искренним вниманием ополченцев; в штабе тоже – рассыпались украшающими эпитетами.

– Блядь! Как полчеловека?! – выплюнул из себя Ходаренок, на лице которого даже усы воспротивились услышанному. – Полчеловека приехало на войну?! – он размашисто подвесил ладонь в воздухе и, не найдя на что обрушить возмущение, смахнул в пустоту за спиной. – Какому долбоебу в голову такое пришло?

– Это за кого от генерала звонили… – уточнил Иса.

– Какая к черту разница от кого звонили! Надо было додуматься – калеку прислать! – басовито произнес комбат и набросился на Абулайсова со словами. – По–твоему, генерал – долбаеб?

– Я же так не сказал! – возмутился Иса. – Я вообще умных генералов никогда не встречал!

– Только долбаебов! – пробурчал кто–то из присутствующих, так, что все услышали.

Кабинет по самый потолок залило раскатистым смехом.

– Вообще в глаза не видел! – не понял Иса всеобщего восторга.

– Где он мог их увидеть в горах Осетии?

– Э?! Ты – нормальный? Я из Беслана – там нет гор!

– Ты про Абхазию так не скажи! – предупредил Абга Цагурия с позывным «Абхаз».

Высмеивание подобного толка в этой среде было делом привычным, но не для всех и уж точно не в характере абхаза Цагурия, ни по этическим соображениям, ни в силу этнической солидарности с Абулайсовым. Он вообще не имел такую склонность и всячески презирал подобные выходки в отношении любой национальности.

К высказываниям того же Исы, вроде тех, что вовремя осетино-ингушского конфликта осетины были настолько сильны, что сдерживали себя, дабы атакуя не смести ингушей с их земли в Туркменистан, почему-то упуская из вида, что их разделяли Чечня, Дагестан и Каспийское море, Абга также относился негативно и натужно. И мог при иных обстоятельствах выбить подобную блажь из головы любого своими рукам, имевшими поразительное сходство с десятилетними деревьями, вывернутыми из земли с корнями.

– Глеб! Кулемин! Ты чему радуешься? – влез в перепалку Ходаренок.

– Василич, а чего сразу я? – исхитрился Кулемин. – Я что, один радуюсь, что ли?

– Погромче любого будет! – перекрикивая гвалт, улыбнулся комбат.

Уткнувшись лицами в широкие ладони, Котов и Жорин, казалось, уминали остатки смеха прямо из них. Комбат и сам едва сдерживался.

– Ладно, шутки в сторону. С утра жду калеку у себя: Жорин – представишь.

Жорин выдернул голову из ладоней с совершенно круглыми глазами на красном лице и распрямился.

– Я? – прокашлялся он. – Почему я?

Смеха стало еще больше.

– Никого не задерживаю. Все свободны, – скомандовал комбат.

Казарма батальона, включая карантинную роту, где новобранцы ожидали своего распределения по подразделениям, располагалась в четырехэтажном административном здании. Чтобы не бросаться в глаза, Егор занял свободную койку в дальнем углу. Светильников здесь не хватало, но зато было окно. Правда Егор засомневался, что оно выручит днем, когда две трети его было заложено мешками с песком и подготовлено для ведения обороны. Успокаивало одно – это перевалочное место, карантин, а значит пробудут они здесь не долго.

Проснулся Егор рано. Достал из ручной клади бионический протез руки, а активный тяговый, что висел на спинке кровати, запихнул в рюкзак. Предстоящее знакомство с командиром батальона волновало, хотя еще с вечера Егор решил – не возьмут, найдет другой отряд. Приладив протез на место, проверил питание, проверил настройки, проверил хват – вдруг придется здороваться за руку. Стоило сразу показать – он не беспомощный человек, хотя, снаряжайся он на глазах окружающих – именно так бы и приняли. Прилаживая протез из углеродного волокна на место правой ноги, Егор опрокинул рюкзак, из которого торчал сменный беговой протез с длинной карбоновой дугой на конце, нечаянно разбудив соседа. Завороженный зрелищем, тот вопросительно наблюдал за происходящим, потирая хмурых ото сна глаза.

Егор не помнил его имени – слишком много было с вечера ротозеев.

Он размял культю, проверил синтетическую манжету, вдруг услышав:

– Мы вчера познакомились, – Виктор. Песков. Можно просто, – Песок, – протянул он из-под одеяла руку. – Может, помощь нужна?

Егор протянул в ответ – проверить рукопожатие.

Песков, с настороженностью собаки, которую кормят чужие руки, пожал стальную кисть протеза.

– Я помню, – соврал Егор. – Меня зовут Егор. Спасибо, помощь не требуется.

– Прям, как у Терминатора! – не мог промолчать Виктор. – Круто! А ты чего так рано? – посыпалось из его прокисшего рта. – А это, что за клюшка? – кивнул он на беговой протез.

– Сменная нога. Для другого случая, – пояснил Егор, осознав, что не расположен к беседе, не потому что собеседник ему чем-то неприятен или незнаком, а потому что день из-за предстоящей встречи с комбатом, обещал быть трудным, совсем не то, чем вчера. К тому же зверски хотелось есть, но ничего съестного у Егора не осталось, а голод разговорами не унять.

Виктор разглядывал ногу-протез, смущаясь своего вида куда больше, нежели Егор, всякий раз встречаясь с ним взглядом. Егор к стальной ноге давно привык; а Виктор, очевидно, видел протез впервые.

– Удобный? – снова спросил Песков.

– Родная нога была куда удобней.

– Протез – огонь! Никогда таких не встречал, – признался Песков. – Сто пудов импортный?

– Да. Протез американский.

Подперев голову рукой, Песков многозначительно замолк стараясь припомнить, но так и не вспомнил, где на воображаемом глобусе находилась Америка. С любопытством следя за манипуляциями Егора и его железной руки, наконец, сказал: