4 июля 2012 года в шесть тридцать утра один неприметный молодой человек сидел на разноцветной скамье в крохотном и уютном столичном дворике – в Печатниковом переулке, ведущем от Сретенки к Трубной площади. Хотя это и был центр растущего многомиллионного города, место это казалось необычайно милым и приятным. Вся округа ещё дремала в утреннем забытьи, извечного московского автомобильного гула почти не было, и из окон домов мягкий ветер выдувал белоснежные шторы. Нежно-голубое небо было чистым от облаков, а ночная прохлада ещё не сменилась пыльным летним зноем. Над головой юноши шумели, перешептываясь, многолетние деревья, а вокруг него, задумчивого и неподвижного, сновали проказники-воробьи, выискивая что-нибудь съестное. Они то и дело опускались рядом с ним на скамью, чувствуя, что он совершенно безобиден, и с интересом разглядывали его руки.

Михаил Родионов, так звали этого молодого человека, был невысокого роста, несколько худ, но строен и складен. Черты лица его были вежливо ровными и прямыми, а глубокие карие глаза искренними и добрыми. Чёрные, как уголь, волосы его были опрятно острижены и уложены на бок по тогдашней моде. Одет он был в серые хлопчатые брюки и белую рубашку с коротким рукавом, как и всегда по-деловому, хотя вовсе не являлся дельцом. Ему уже стукнуло двадцать лет, и то его серьёзно беспокоило: он представлял себя и свою жизнь к этому времени совершенно иначе. Он родился в Пскове в семье незначительного, но трудолюбивого предпринимателя и легкомысленной, но любящей и искренней домохозяйки. Будучи вторым ребёнком этого прочного союза, он получил от семьи не только родительскую заботу и все блага, что несёт материальный достаток, но также вполне умелое воспитание. Михаил рос славным, послушным мальчиком, в общем-то не отличаясь от других детей. Он ходил в детский сад через дорогу от дома, при том с четырёх лет самостоятельно, рано научился завязывать шнурки, читать и писать. В школе он из года в год хорошо учился и, хотя кругом было полно соблазнительных отвлекающих вещей, старательно в течение двух-трёх часов после занятий выполнял домашние задания, прежде чем шёл на улицу играть с друзьями. Михаил так же, как и все дети, посещал спортивную секцию и кружок рисования, не проявляя, впрочем, никогда большого таланта и не добившись за многие годы впечатляющих успехов. Несмотря на это, Михаил всегда был убеждён в том, что способен на нечто поразительное, что он не простой мальчик и что его ждёт ослепительное будущее, полное свершений. Это было, надо сказать, не омерзительное самолюбивое желание достичь славы, всеобщего обожания и признания ради себя одного, а взращённое материнской лаской и нежностью, с годами обдуманное и созревшее стремление помочь нуждающимся, сделать прекрасный окружающий его мир сказочным, привнеся в него доброту и справедливость.

После окончания школы Михаил отправился учиться в Москву, хотя его старший брат Геннадий, отучившись в Пскове и получив неплохую специальность инженера, в родном городе семимильными шагами поднимался по лестнице общественного успеха и благополучия. Приходя раз в неделю, обычно субботним вечером, в квартиру родителей, Геннадий после ужина усаживался с отцом в гостиной, и они, потягивая ледяное литовское пиво, с жаром обсуждали те или иные городские события, выдумывали разные прибыльные и полезные предприятия. Пока Михаил был маленьким, он всегда ходил вокруг них безучастно, появляясь в гостиной как будто в поиске потерянной игрушки, но затем резко бросался к отцу на колени, или на шею, и звонко хохотал, когда тот от неожиданности проливал на бороду пиво. Отец шлёпал его беззлобно и отправлял к матери, переглядываясь со старшим сыном. Они мудро и терпеливо ждали, пока Михаил повзрослеет и захочет принять участие в их деловых переговорах. Однако когда Михаил достиг подходящего возраста и стал перед выбором, он не смог выразить никаких особенных суждений касательно своего будущего, кроме того только, что ему необходимо ехать в Москву и там совершать то самое предначертанное ему великое дело.

Михаил в тот день был одновременно печален и радостен, взволнован и спокоен. Прежде неделю он провёл словно в забытьи, как человек, предчувствующий значительные перемены в жизни. Накануне вечером он аккуратно уложил свои вещи, совершил все умывальные приготовления и перед сном напоследок оглядел небольшую комнату в студенческом общежитии – почти всё, что составляло его жизнь последние три года. После этого он лёг на свою койку наверху двухэтажной кровати, но ещё долго не засыпал, глядя в потолок, размышляя о прошлом и представляя будущее.

На следующее утро Михаил проснулся бодрым и полным решимости следовать своим планам. «Наконец этот день настал, когда томительное ожидание окончится», – с облегчением думал он, приступая к сборам. В этот день в Москве, да и во всей стране множество молодых людей просыпались с такими же мыслями, хотя кто-то и с более печальными. Тем не менее, с самого утра все они были заняты насыщенной деятельностью, а после выдвигались каждый к намеченному месту. Сюда, в Печатников переулок, в утро того знаменательного дня, приехало около сотни молодых людей – кто-то уже заранее остриженный в парикмахерской, кто-то с ночи ещё сильно пьяный, а кто-то серьёзный и угрюмый. Двери Останкинского военкомата распахнулись без десяти семь, к ожидающим вышел пузатый подполковник с папкой в руке. С его появлением толпа оживилась, товарищи и подруги молодых призывников, их отцы и матери стали спешно обниматься и прощаться с отъезжающими, поучая их наставлениями. Следом за подполковником из дверей вышел старый капитан и стал называть по списку фамилии, приглашая названных внутрь. Михаил ещё ожидал несколько минут с нетерпением, но вскоре его вызвали, и он твёрдо и ходко прошагал в прохладный тёмный коридор военкомата.

В дальнейшем в тот день последовали все типовые и рядовые процедуры, которые обязательно проходят в призывные дни повсюду и, в общем-то, имеют мало значения, хотя подавляющее большинство военных считает иначе. То были всяческие медицинские осмотры, взвешивания, заполнение тестов и психологические беседы. После всего новобранцев отвезли на пункт распределения, где остригли под насадку в три миллиметра и переодели в военную форму. В таком виде, с обритой головой, в висящей мешком огромной форме без знаков различия и нашивок, каждый из них выглядел смешно и нелепо, однако никто этого не замечал. Военная форма всегда несёт с собой некоторую дисциплину и подтянутость, и это заставило многих почувствовать себя уже военнослужащими и даже ненадолго задуматься о долге, чести, ответственности и прочих понятиях, прежде им почти не встречавшихся в жизни.

Здесь, на пункте распределения, новобранцы содержались до самого вечера, ожидая то в душных коридорах, то на улице под палящим солнцем, сталкиваясь с другими группами призывников, уже распределённых, наблюдая за томящимися в ожидании офицерами, тихо переговаривающимися по углам. Все время туда-сюда сновали посланцы, старшины, прапорщики со списками, перекрикивали друг друга, увещевали врачей и должностных служащих, могущих повлиять на отбор солдат. Они вступали в перепалки между собой, уходили в стороны и сговаривались. Если им что-либо не удавалось, они взывали к своему офицеру, прибывшему с ними за старшего, и тогда какой-нибудь уставший лейтенант с кипой списков, бумаг и личных дел стучался в один из кабинетов. Через некоторое время глухим полушёпотом собеседники приходили к согласию, и лейтенант выходил, помечая что-то в своих списках. Именно этот этап отбора и распределения был тем моментом, когда совершаются звонки с просьбами, читаются рекомендательные письма и открываются блокноты с пометками, личные дела передаются из рук в руки и солдаты переходят от одного офицера к другому. За исключением подобных случаев, когда всё заранее решено, вся эта военная чехарда, попытка организовать и распределить невероятное количество людей по местам службы, выполнив все планы, никого не обидев и поспев вовремя, являла собой ярчайший пример одной из бесчисленных армейских деятельностей, которые тянутся долго, отнимают много сил, но дают ужасный результат.

Тем не менее, большая часть призывников была распределена к вечеру, среди них и Михаил Родионов. К десяти часам их группу – всего около тридцати человек – привезли на автобусе к Ярославскому вокзалу. Что их ждало дальше, кроме этого направления пути, никому не было известно, но на воротниках безмолвного и строгого капитана и долговязого сержанта, сопровождавших новобранцев, красовались танковые петлицы. При виде этих петлиц Михаил смутился: он, оценивая своё рвение и желание, рисуя в юношеском воображении своё будущее, никак не предполагал оказаться на службе где-либо, кроме спецназа, разведки или морской пехоты. Все остальные войска он по какому-то неизвестному убеждению считал вторым сортом, а службу в них – пустой тратой времени. Как и многие другие люди, Михаил предполагал, что любая иная служба, кроме элитной, вероятно может пройти за постройкой дачи для какого-нибудь генерала. Однако все же он решил повременить с расспросами.

Через пару часов группа разместилась в поезде, следующем во Владимир, в одном вагоне с гражданскими. Наконец от них стало известно, что место прибытия для новобранцев – Ковров, и, по всей видимости, это танковая учебная часть. Дорога туда должна была занять всего около четырех часов, поэтому прибытие ожидалось уже к середине ночи. Вскоре солдаты, не выведав более ничего для себя полезного, переговариваясь под ровный стук колёс, постелили на полки бушлаты, сложили под головы вещмешки и улеглись спать.

О чем думал в ту мимолетную ночь Михаил? Трудно сказать, потому что всегда в его голове носился круговорот мыслей и ощущений, а нынче в новой обстановке он ещё усилился. Его необычайно волновало всё то, что происходит и что ещё ожидается, а всё прошлое уже сейчас выглядело далёким и незначительным, может быть даже бессмысленным. Тем не менее, он лежал и думал, а потом засыпал и видел во сне события своей недавней, но совсем иной жизни. Он видел в мчащейся карусели сновидений однокурсников, коллег, друзей, с которыми проводил весёлые вечера и ночи, родителей и брата, любящих и любимых, но не во всём понимающих его. Он вспоминал всё то, что привело его сюда, к этому решению оставить спустя три года учёбы университет и отправиться служить. Он вспоминал свои былые спортивные успехи и неудачи, скучную учёбу, весёлые досуги, нелюбимую работу в столичном ресторане, неудавшиеся начинания в создании своего дела и с особенной болью огромную по его представлениям проигранную на тотализаторе сумму денег. Горечь и разочарование от несбывшихся расчётов и пережитых неудач, принятых юношей слишком всерьёз, внезапный интерес к военному делу и любопытство привели его сюда, а также вечное и благородное стремление мужчины проверить свои силы в сложных обстоятельствах. Черты характера, смирного и спокойного, но в особых случаях фатально решающегося на крайность, сделали своё дело, и, перечеркнув всё, что было прежде, он принял решение пока что изменить свою жизнь и отправиться служить, решение, для многих его близких ставшее неожиданным и неясным.

Ранним утром следующего дня молодые солдаты сошли с поезда в славном городе Коврове и в предрассветном сумраке погрузились в кузов одиноко стоящего рядом с вокзалом КАМАЗа. Через полчаса плотной тряски они оказались в расположении 422 учебного зенитного артиллерийского полка. За всем этим последовал еще один продолжительный и нудный этап отбора и распределения новобранцев по войсковым частям. Хотя сопровождающий капитан и дал понять, что это ещё не конечное место службы для них, многие уже разочаровано глядели в окна на небольшой неровный плац, одинокий реющий флаг и на заросшую травой грунтовую дорогу позади казармы. Расположение восьмой роты, в котором они находились, как и вся территория полка, целый день было безлюдно, и вокруг стояла совершенная тишина. Родионов и остальные всматривались в чистые белые бордюры, неприметные серые здания штаба, казарм, столовой, красные таблички на них, и радовались редкому появлению где-нибудь военнослужащих. Родионов, впервые оказавшийся в настоящей армейской обстановке, обращал внимание на все детали окружения, но ничего, кроме тоски и уныния, увиденное в нем не порождало. Всюду в расположении были двухъярусные прилежно заправленные кровати, белые полотенца с печатями, тумбы, квадратные подушки и всё прочее такое же типовое, армейское, строгое и скучное. Не было нигде ни оружия, ни технических средств, ни хотя медицинского инвентаря – ничего, пусть в малой степени интересного ему теперь, ступившему на военную стезю.

Строгий капитан с самого утра куда-то исчез, а Панда (так прозвали новобранцы сопровождавшего их сержанта за его круглое пухлое лицо) спокойно дремал, свесив ноги в ботинках с кровати. Он представлял образец старослужащего, которому ни на грамм ничего не нужно от военной службы, кроме того только, чтобы она шла скоро и как можно более спокойно. Даже по нему спавшему можно было угадать, что он думает только о «гражданке», что попал сюда он от безвыходности, по обстоятельствам, но никогда по собственному желанию. И тогда, пожалуй, в сладком сне Панда видел родной городок, гуляющих красоток по улицам и себя в щегольской одежде и в окружении друзей-бездельников.

После обеда, однако, настроение новобранцев несколько улучшилось, поскольку в казарме началось помалу оживление. Появились несколько офицеров в парадной форме, в их числе и уже знакомый капитан. Какой-то серьёзного вида майор приказал дневальным вытащить на центральный проход несколько столов, куда вскоре уселись пришедшие, разложив перед собой множество папок и личных дел. Спустя полчаса все они переместились в один из кабинетов и стали вызывать по одному прибывших солдат. Это была последняя распределительная комиссия, которая, в общем-то, уже ничего не решала и больше походила на свидание старых знакомых. Только двое из присутствующих офицеров задавали вопросы, ещё один ставил галочки у себя в записях и методично кивал головой, а остальные лишь весело и отстранённо шептались.

Вновь организационные и распределительные процедуры заняли весь день, и только поздним вечером, после ужина, прошла команда Родионову и ещё нескольким оставшимся новобранцам следовать за Пандой и капитаном. Больше двадцати солдат уже отправились ранее в разные части с другими офицерами, но неизвестно было куда именно. Оставшиеся терялись в догадках, а Родионов больше всех, всё ещё надеясь, что танковые петлицы капитана значат не так уж много. Около десяти вечера маленький отряд вновь погрузился в кузов «Камаза» вместе с Пандой, и грузовик в этот раз понесся по прекрасной дороге, пересекая кварталы с крохотными деревянными домиками, затем широкие поля и густые перелески. Вечер стоял благоуханный. Тёплый ветерок приятно обдувал молодые лица призывников. Прямо над их головами, совсем низко раскинулся великолепный купол блестящих звёзд, утопающих в мягком лунном свете. Новобранцы то и дело выглядывали через щели в брезенте и любовались ночным небом, наслаждались сладостью летнего остывающего воздуха. Они смотрели по сторонам, слушая стрекотание сверчков, ощущая каждое движение природы вокруг, её дыхание и жизнь. Они созерцали простую, но бесподобную красоту, и тогда им казалось, что всё в окружающем мире так же прекрасно, легко и радостно.

Через полчаса пути машина остановилась, прозвучали голоса, затем звук открывающихся металлических ворот. После этого грузовик прошёл ещё сто метров, повернул и затормозил. Раздалась команда, и молодые солдаты выскочили из кузова со своими небольшими вещмешками. Вокруг была типичная воинская часть с множеством однообразных строений, белыми бордюрами и хорошо освещенными дорогами. Ближайшим зданием оказалось четырехэтажное строение из серого кирпича, с двумя широкими подъездами и стройными рядами огромных незанавешенных окон. Капитан пошёл впереди, и все последовали за ним. Первая же дверь казармы с табличкой «1 рота» распахнулась после его команды. Когда все вошли и построились в шеренгу, из глубины тускло освещённой казармы вышел высокий молодой лейтенант в безукоризненно отглаженных рубашке и брюках, отрапортовал по форме капитану и стал пристально рассматривать прибывших.

522-й гвардейский учебный танковый рижский полк, куда они прибыли, находился в посёлке Пакино Ковровского района Владимирской области. Полк занимал территорию воинской части 47866 вместе с 523 гвардейским учебным мотострелковым Краснознаменным полком. Это была одна из трёх в России танковых «учебок», единственная в западной части и, как считалось, ведущая. Здесь располагались два учебных танковых батальона по четыре роты каждый, всего восемьсот танкистов, три пехотных батальона, по восемьсот человек каждый, всего две тысячи четыреста курсантов. Все они размещались в четырех больших казармах, по отдельным этажам, как правило, но пехота зачастую по две роты на этаже. Казарма первого танкового учебного батальона располагалась тут же за КПП справа от дороги, с левой стороны располагался штаб обоих полков, за ним клуб, учебно-тренажерный корпус, стадион и спортзал. С другой стороны дороги лежали три пехотных казармы, учебный корпус, столовая, склады, баня, котельная и прочие строения. Парк боевых машин находился за территорией полка, но всего лишь в пятистах метрах от него. Следом за полком вдоль дороги, ведущей из города, находилась исправительная колония, и крыши её бараков, а также купола тамошней церкви были видны из любого места в полку. Вся прочая окрестная местность была покрыта густыми сосновыми лесами с редкими просеками и высохшими ручьями, и только участки стрельбищ в некотором удалении от полка были вырублены и как-то подготовлены для занятий. В целом это была обыкновенная воинская часть, коих сотни по всей стране, хотя и с давней историей, но неприметная, ничем не выделяющаяся, а значит никак не вызывающая увлечённость у молодых бойцов.

Что предстало в дальнейшем перед новоиспеченными солдатами? Российская армия в одном из своих многочисленных проявлений. Не то, разумеется, что они ожидали увидеть, совсем иное. Каждый из молодых людей, задумывающийся о том, что его ждет в военной службе, невольно начинает строить догадки, представления, основываясь на прежде услышанном, увиденном. Не стоит и говорить о впечатлительности людей вообще, а тем более юных и неокрепших умов; они легко поддаются влиянию, перенимают чужое мнение, суждения сильных личностей, или обыкновенного большинства. В то время об армии у многих сложилось представление как о некоем диковинном месте, отличающимся идиотизмом порядков, образцовой тупостью командиров и бесконечным беспределом старослужащих, из-за которого новоприбывшим нет нормальной жизни. По многочисленным кинофильмам, выдержкам из не весьма честных газетных статей, слухам у многих создался образ псевдоармии, в которой не служат Родине, а единственно только обогащают генералов, не учатся боевой подготовке, а выполняют глупейшие и ненужные работы, не защищают конституцию и государственность, а только отправляются бессмысленно на убой. Военная служба, наконец, в сознании большинства перестала быть необходимым признаком мужественности, в какой-то момент мужчина, вовсе никогда не державший оружия, не знающий невзгод и лишений военной службы, благодаря снисходительному изменению понятий тоже стал защитником Отечества. Новейшее время также привнесло многое. Развитие гуманистических концепций, международная интеграция, технический прогресс и улучшение уровня жизни значительно повлияли на формирование сознания молодых поколений, на их восприятие и ценности. Отсутствие единой идеологии, достойной и действенной, а также серьёзных внешних угроз сказались на патриотических настроениях россиян, а скверная мода думать в основном о собственном успехе, в особенности финансовом, способствовала лишь большему нравственному разложению. По этим и прочим обстоятельствам военная служба потеряла многое, как престиж, почёт, и стала зачастую считаться какой-то второсортной деятельностью, даже подчас чем-то низким, что уготовано неудавшимся ученикам и студентам, молодым людям без покровительства и не сумевшим найти лазейку.

Не были исключением и большинство нынешних призывников. С несуразным багажом слухов и догадок они ступали на военную дорожку. Молодые люди оказались в Ковровском полку не только с самыми расплывчатыми представлениями о военном ремесле и службе. Они пришли с ярким и чётким представлением о невероятно грубой и тупой силе в армии – дедовщине, всепоглощающей, не знающей здравого смысла, силе, что сминает под собой, словно чудовищных размеров каток, все попытки навести порядок. Размышляя ещё там, «на гражданке», о своём будущем, многие готовились к самому худшему, что могли представить – постоянным побоям и поборам, отвратительным унижениям личности и достоинства такой силы, которой невозможно дать физический отпор. Многие предчувствовали встречу с этим монстром – циничной и жестокой машиной безнаказанного армейского произвола, и не знали, как смогут себя повести при этой встрече. Она, думалось им, перемалывала всё без разбора на своём пути, не оставляя никаких шансов остаться уважаемым человеком. Смутно маячили перед глазами системные понятия «дух», «карась», «черпак» и прочие. Беспокойно мелькали в воспоминаниях кадры документальных фильмов, где старослужащие ломают табуреты о головы молодых, пробивают «фанеру», даже раздевают догола и насилуют. Несмотря на всё это, слезные переживания матерей, неумелые наставления отцов, многие молодые солдаты по своей воле отправились служить, предрекая себе тем самым нелёгкий путь и неведомый финал.

Каким невероятным было удивление молодых ребят, когда они не встретили ничего подобного здесь. Длительное время ещё каждый из них ожидал в любую минуту столкнуться с тем, к чему готовился, но ничего похожего решительно не происходило. Прошёл день, затем другой, третий и ещё один, однако к новобранцам никак не подходили стаей злые дембеля, вымогая деньги, требуя выполнить какие-либо задачи под угрозой расправы. Огромная густая масса вопросов и догадок, снежный ком беспокойств и тревог в одно мгновение рассеялись, как только новобранцы окончательно поняли, что всё, прежде им навязанное общественным мнением об армии – глупый и отнюдь не необоснованный вымысел. Не оказалось никаких наводящих ужас дембелей с безумными глазами, желающих пролить как можно больше молодецкой крови, не оказалось унизительных издевательств, имеющих целью единственно позабавить извращённое воображение скучающих «старых». Вместо этого новобранцы встретили здесь, в первой учебной танковой роте, восемь таких же юных и, в общем-то, безобидных младших сержантов, оставшихся с зимнего призыва. Они в своё время отучились в полку четыре месяца, как предстояло теперь Родионову и прочим, а затем ещё пробыли здесь два месяца межпериода, когда большая часть курсантов уезжает в войска, а другие остаются, чтобы стать наставниками для следующего поколения. Эта кажется благородная и ответственная их роль, однако, воспринималась совсем не так самими старослужащими, как очень скоро стало ясно. Всё происходящее казалось им наказанием, проклятием за нежелание когда-то ехать в войска, хотя всё же кое-кто из них был доволен и службой в учебной части. Как бы там ни было, все они были слишком юны и незрелы, чтобы хотя осознать огромную важность возложенной на них задачи, а тем более выполнить её – воспитать и наставить следующее поколение военнослужащих, которым предстоит стоять на страже безопасности страны.

На следующий день после прибытия группы Родионова в расположение первой учебной танковой роты прибыли другие двадцать человек, в основном из Москвы, а позже вечером ещё около тридцати человек, но уже из регионов. 7 июля утром прибыла последняя часть новобранцев, и всё из центральных областей – Ярославской, Курской, Тульской, Калужской. Так рота укомплектовалась, составив почти девяносто солдат. Вскоре роту начали делить на три учебных взвода по тридцать человек, расселять по кубрикам, составлять списки и штатные книги. Михаил Родионов оказался в первом взводе и шестым номером в первом отделении. В эти дни он ходил угрюмый и опечаленный несбывшимися надеждами на свою службу, наивно воображая, что сейчас вот распахнётся входная дверь, спешно войдёт какой-нибудь майор с петлицами десантных войск и вызовет его к себе. С этим высоким и гордым офицером Михаил бы прошагал сколько угодно, только бы сгинуть подальше от этого танкового кошмара, который пугал и словом «танк», и всем громоздким и неуклюжим, что приходило с ним на ум. «Что же скажут родственники и друзья, подруги, когда я им расскажу, что год в танке сидел, чумазый? Посмеются надо мной!» – оставаясь наедине с собой, размышлял Михаил и всё поглядывал на входные двери казармы, где младший сержант Толстов в роли дневального устало покачивался на тумбочке. Однако дни шли, никто не появлялся, невоспитанный и всегда серьёзный старшина роты Долинин сновал по батальону и раздавал указания, дневальный периодически выкрикивал команды, и точно так, медленно и размеренно угасала надежда Родионова провести службу с интересом.

Спустя три дня после прибытия первой группы, когда большая часть перемещений солдат внутри роты прекратилась, бойцы в плотном строю впервые оглядели друг друга. Первым взводом, выстроившимся на центральном проходе, занимающим три первых кубрика расположения, руководил тогда один совсем юный младший сержант Дубовиков. Ему было девятнадцать лет, но выглядел он, худой и небольшого роста, вместо щетины с едва различимым пушком на щеках, почти школьником. Округлое лицо, покрытое сплошь веснушками, а также ясные изумрудные глаза придавали ему как будто всегда доброжелательный вид. Он, однако, не был добрым, хотя и улыбался, смеялся постоянно, а был скорее чудовищем в ребячем обличии. Его неизвестную новобранцам сущность поначалу выдавал только его хриплый голос, ещё нотками мальчишеский, но всё же изрядно изломанный частым курением и подступающим взрослением. Дубовиков был родом из Нижнего Новгорода, крайне удобно жил на гражданке без забот и хлопот, любил развлечения и удовольствия и совсем не знал ответственности. В период своей курсовки он по разным причинам изрядно помотался, и теперь, получив в подчинение тридцать неумелых новобранцев, ещё сам юный и неопытный, был зол на весь мир.

Михаил Родионов на своём месте в первом ряду строя едва ли мог хорошо рассмотреть кого-либо, кроме стоящих слева и справа, однако он глянул по сторонам, пока Дубовиков увлечённо разъяснял какие-то армейские истины. Будучи от природы наблюдательным, в той степени разумеется, в какой это возможно для молодого человека, далёкого от всех серьёзных вещей, Михаил с радостью подметил, что большей частью его сослуживцы – такие же безобидные добродушные пройдохи, как и он сам. Многие из них растерянно плутали взглядом, только лишь стараясь делать это незаметно для сержанта, вовсе не слушали, а кто-то даже шептался с товарищем. Один человек тогда обратил на себя сразу внимание Михаила – то был смуглый крепкий юноша двадцати трёх лет, такой же черноволосый и черноглазый, как сам Родионов. Невысокий, плотный, сутулый, с большим уродливым шрамом на виске и грубыми, резкими скулами, неподвижный в строю, он походил на статую какого-нибудь сказочного очеловеченного хищного зверя. Родионов осторожно заглянул ему в глаза и встретил, к своему великому удивлению, самый добродушный и отзывчивый взгляд. Звали незнакомца Кирилл Масленников, и он оказался недавно отучившимся аспирантом из Москвы, уже успевшим поработать какое-то время в университете на кафедре и добровольно отправившимся служить. Чуть позже в этот день, когда у них выдалась свободная минута, Родионов появился рядом и уверенно протянул ему руку.

– Привет, я Миша, будем знакомы, – невнятно процедил он и внимательно прислушался, ожидая ответа.

Масленников крепко пожал ему руку, представился, и спросил сначала одно, потом другое, потом что-то ещё. Разговор пошёл непринуждённо, сам собой, а через каких-то полчаса молодые люди общались уже как старые приятели, подшучивали друг над другом и делились секретами из былой гражданской жизни.

Родионов не думал тогда и, должно, не смог бы понять, что так расположило его к Масленникову, а было это не что иное, как выдающиеся личностные качества этого человека. Большой трезвый ум и зрелость, рассудительность отличали его от крикливой гурьбы молодёжи, с которой он попал в призыв, и даже от немногих старших новобранцев, к примеру, от бывшего следователя Журавлёва, которому стукнуло двадцать пять. Масленников был смел, справедлив и честен. Он не боялся говорить правду или высказывать своё мнение сержантам или офицерам, пусть оно и шло вразрез с их точкой зрения, не чинил зла и обиды никому, пусть даже тот этого заслуживал, не укрывался в толпе, если был в чём-либо виноват. В нём развились и соединились те качества человека и отношения мужчины к службе, Родине, семье, людям, жизни, которые Родионов считал наиболее правильными, ценил и жаждал когда-нибудь развить в себе.

– Ты зачем служить пошёл? – спрашивал позже Масленников в одной из бесед.

– Надоело мне всё там, не понимаю ничего. Всё шло у меня не так, как нужно. Товарищ один рассказал, что армия это отличная возможность подумать, разобраться в себе… – откровенно отвечал ему Родионов.

– И чего ж, ты пришёл сюда подумать, и только?

– Нет, конечно. Интересно было военное дело тоже, научиться чему-нибудь, это ведь может однажды оказаться важным? Да и потом проверить себя, всё думал – смогу ли?

– Сможешь, тут все смогут. Годами у всех получалось, значит и у нас получится, – спокойно проговаривал Масленников истины, открывшиеся ему, вероятно, уже давно.

Были и ещё люди, с которыми Родионов вскоре завёл знакомство и подружился. То были многие из его отделения, как Порсев, невероятной силы, но не слишком крепкого духа атлет, Кирсанов, безобидный и остроумный весельчак, Гуреев, вечно жаловавшийся на судьбу, но хороший и надёжный товарищ, Белов, который по неопытности своей согласился стать компьютерщиком роты, Башмаков, глуповатый неумеха, считающийся наказанием всего взвода, а также Прокофьев, вот-вот окончивший школу перед службой, циничный и хитрый юноша, но, тем не менее, ставший приятелем Родионову. В других отделениях Родионов подружился с Сименченко, горбатым черноволосым молодым человеком, который на гражданке, будучи ещё школьником, работал на кладбище, за что здесь получил от сержантов прозвище Гробовщик, Сотниковым, славным малым, что все невзгоды встречал терпеливо, с улыбкой, Кудряшовым, насколько невысоким, настолько же добродушным, лишь изредка ругающимся на выходки сержантов, Кормилицыным, поразительно спокойным, получившим прозвища Каспер, Прозрачный за свой тихий нрав и совершенную незаметность для окружающих. Были и другие новобранцы, такие как Журавлёв, Скачков, Кириллов, Шариков, Метельков, Вишняченко, Скорев, Нефёдов, Назаров и ещё некоторые, с которыми Родионов тоже был знаком. Все во взводе прекрасно знали друг друга, потому что ежеминутно они подразделением, как одно целое, ходили, ели, спали, познавали военную службу. Вскоре они так привыкли друг к другу, что отсутствие одного в строю товарищи тут же замечали. Через определённое время, когда пришла нелёгкая пора, многие подружились, разделяя большие трудности и маленькие радости, а ещё позже, когда оказались пройденными значительные испытания, ребята стали относиться друг к другу по-братски и называться семьёй.

12 3 4 5 6 След.

Три миллиметра

Часть первая

С этой книгой читают