Записки студента. Самое лучшее время

Во второй половине сентября я получил от Адиля сразу два письма. Он написал их с разницей в неделю, но мне их отдали одновременно – то ли почта так сработала, то ли первое письмо валялось у коменданта, пока не пришло второе. Оба письма были небольшие по объёму, с большим количеством ошибок и какие-то по-доброму наивные. Отрывки из них (орфографию и пунктуацию отражаю в полном соответствии с оригиналом):

«Здравствуй Лёша! Как твои дела? Я был очень огорчён, когда узнал что ты живёщь в общежитии. Но ты не падай духом, потерпи годик. А там мы с Булычем приедим, снимем комнату, а может и квартиру. …… Я себя чувствую беспантово. Рядом со школой проходить стыдно. Вдруг кто нибудь из учителей увидит, будут вопросы задавать, типа а ты еще не уехал? куда ты поступил? Мне стыдно говорить что я учусь заочно, хотя какая это учёба, сижу дома, ничего не делаю. Пробовал устроиться на работу на телевидение, там не взяли. Если честно я тебе даже чу-чуть завидую. Хотя и понимаю как тебе там тяжело. Помнишь как мы с тобой мечтали, снимем комнату вместе жить будем, в Пушкинскую библиотеку запищемся, а вышло как. Я даже планы на будущее строить боюсь….»

«Здравствуй мой лучщий, из 2х лудших друзей! Как ты поживаещь. С голода ещё не помер? Я толстею на домашних харчах. Моя жизнь в городе протекает скучно. На работу я ещё не устроился….»

Вот ведь как удивительно устроены люди: я завидовал Адилю, а он завидовал мне.

Права народная мудрость – хорошо там, где нас нет.

А отрывок из второго письма я привёл главным образом из-за строчки «С голода ещё не помер? Я толстею на домашних харчах». Когда я прочёл эти слова, мне сразу вспомнилась кошмарная первая неделя сентября, чувство голода и чудесная спасительная чашка лагмана.

Но, несмотря на всякие трудности, я понимал, что надо держаться. Местом в таком институте как АГЮИ не разбрасываются. Я вытянул счастливый билет – такая возможность порой предоставляется только раз в жизни. И было бы глупо не дорожить этим билетом. Поэтому в тяжёлые минуты я старался изживать из себя слюнтяя и нюню, хоть это было и нелегко.

Иногда я звонил домой с центрального переговорного пункта – что в высотном доме рядом с ЦУМом. Ближе к середине октября во время одного из разговоров мать сказала, что у её сотрудницы по работе родственник во время учёбы в Алма-Ате жил на квартире у некой Розы Абрамовны. И что можно съездить к ней и разузнать об условиях проживания. Конечно же, меня это воодушевило….

Часть 3. Огни большого города

В солнечный октябрьский день я отправился к неведомой и загадочной Розе Абрамовне, жившей на проспекте Достык (раньше – Ленина). Одним из ориентиров была гостиница «Алатау» – в то время там делалась реконструкция, и гостиница была обнесена забором. Для Розы мой визит был неожиданным, поэтому она долго и подробно, будто следователь, расспрашивала меня обо всём: как я её нашёл, почему хочу проживать именно у неё, и т. д. Но в итоге убедилась, что я не жулик и не проходимец. И предупредила, что у неё есть договорённость с троими курсантами из военного училища, которые периодически приходят сюда в увольнение. А также что иногда она пускает пожить на день-другой людей, которые приезжают к попавшим в госпиталь курсантам из того же училища. Но мне после общажного бедлама и беспредела всё это казалось такими пустяками, что я даже не раздумывал.

После переезда жизнь сразу изменилась, я раскрепостился, наконец-то почувствовал себя свободным. Когда в лучшую сторону меняются условия жизни, меняется и отношение к ней. И точно так же, когда условия меняются в худшую сторону, то и отношение будет дерьмовее, какими бы позитивными установками ты себя не пичкал. Конечно, предпочтительнее, когда с тобой происходит первый вариант, вот только не всегда и не во всём это зависит от твоих желаний.

А тогда в лучшую сторону изменилось многое, вплоть до того, в каком районе я теперь проживал. Общежитие, само по себе представлявшее далеко не рай небесный, вдобавок находилось в непрезентабельном районе, посреди невзрачных частных домов (хоть это была совсем не окраина города). От одного только того пейзажа на душе становилось уныло, и совсем не чувствовалось, что я живу в Алма-Ате. То ли дело проспект Достык! Нужно пояснить, что этот проспект является одной из главных улиц в Алма-Ате, вдоль него располагается несколько престижных районов. А также в южном направлении он ведёт к знаменитому высокогорному катку «Медео». Проживая в таком районе, я получил возможность ежедневно вдохновляться «огнями большого города». Ко мне вернулся интерес к жизни, стало нравиться всё, что со мной происходит. Появилось воодушевляющее чувство, что я двигаюсь к чему-то важному, большому. И на занятия в институте я стал ездить с удовольствием.

Конечно, не всё было идеально и безоблачно. Порой и грусть накатывала, и ощущение беспомощности перед равнодушно-жестоким миром время от времени возвращалось. И проживание на чьей-то территории в качестве квартиранта – это тоже не мёд. Те, кто когда-либо снимал комнату, прекрасно знают, о чём я говорю. Хотя очень многое зависит от того, к каким хозяевам попадёшь. Если хозяйка не придирается по каждой мелочи, не треплет нервы, то жизнь может быть вполне неплохой. Но к Розе Абрамовне это не относилось. Характер у неё был ещё тот! Порой было очень трудно сносить её нападки, которые иногда были абсолютно несправедливыми. Однако всякий раз мне было достаточно вспомнить общагу, чтобы признаться самому себе, что это далеко не самый худший вариант.

Периодически приходили в увольнение курсанты. Постепенно я познакомился с каждым из них. Все трое были из Шымкента – Денис Баранов, Сергей Шкапенко и Сергей Дударев. Баранов был старше меня на один год, Серёга Шкапенко на два года, а Серёга Дударев на три года – вот такая интересная лесенка получалась. Случаи, когда они приходили все втроём, были крайне редки – у каждого был свой индивидуальный график увольнений, поэтому чаще всего приходили по одному, иногда по двое. Они появлялись в форме – в шинелях с погонами, фуражках, сапогах, и мне инстинктивно хотелось вытянуться по стойке «смирно». Но затем они переодевались в гражданку и сразу становились обычными, своими в доску пацанами.

У Розы было обыкновение спать пару часов во второй половине дня. И однажды, когда она поднялась после очередной спячки, Денис Баранов, пришедший в тот день в увольнение, сказал по-английски: «О, анкл Роуз гет ап!». Он знал, что «анкл» означает «дядя», но в тот момент не мог вспомнить, как будет «тётя», и потому сказал именно так. Мне это сочетание понравилось, и я запустил прозвище «Анкл Роуз» в оборот. И оно стало частью истории.

В предыдущей части я почти ничего не рассказал об учёбе, об одногрупниках и сокурсниках. Поэтому сейчас немного вернусь назад. Впрочем, сильно назад возвращаться и не нужно, так как в первой половине сентября у нас были только лекции, без семинаров, и потому разделение на группы поначалу носило больше формальный характер. Лекции читались для всего потока, где людей было так много, что присмотреться внимательно к отдельным личностям представлялось делом непростым. Однако один из студентов выделялся в толпе сразу: под два метра ростом, с длинными волосами, весь в тёмной потёртой джинсе, с каким-то рюкзаком в чукотских узорах…. Колоритный персонаж. Когда пришло время семинаров, оказалось, что мы с этим персонажем в одной группе. И что зовут его Ильясов Арыстан. А вот на Рахимжанова Фархада даже с началом занятий в группе я обратил внимание не сразу – в отличие от Арыстана, этот добрый малый ничем таким эпатажным не выделялся.

Какого-то предчувствия, что именно с этими двумя согрупниками жизнь меня свяжет приятельскими, а затем и дружескими отношениями, у меня не было. Я вообще почему-то был уверен, что в институте друзей у меня не будет – не в силу каких-то принципов или комплексов, а просто думал именно так, и всё. И на протяжении всего первого курса так оно и было. С Арыстаном и Фархадом я общался так же, как и с другими согрупниками – только в пределах института.

Вообще, на потоке было немало интересных личностей, заслуживающих отдельного внимания. Однако если рассказать хотя бы о некоторых из них, то это растянется надолго и выйдет далеко за рамки главной линии повествования. Поэтому о каждом персонально говорить не буду. Но в целом о нашей группе сказать необходимо. Постепенно осваиваясь в новом коллективе, я заметил, что образуется достаточно дружелюбная и сплочённая атмосфера, где все равны, где нет обособленных подгрупп, ставящих себя выше других. Для меня это стало приятным открытием, потому что сознательно или подсознательно я проводил сравнения с классом, в котором учился в школе, и там всё обстояло несколько по-иному. В Жанатасе, по крайней мере в подростковой среде, невозможно было добиться уважения за счёт положительных качеств. Там уважали только тех, кого боялись – то есть тех, кто был сильнее, наглее, за кем стояла сила «толпы»…. Соответственно, на подобных правилах строились отношения практически во всех коллективах. Наш класс, хотя и являлся самым образцовым, был далёк от единства и сплочённости, в нём тоже чувствовалось расслоение. До откровенного беспредела и унижений не доходило, однако порой имели место случаи проявления неуважения через всякие мелкие подлянки, высмеивания, высокомерное отношение, и др. Оказавшись в Алма-Ате в институте, я инстинктивно, по устоявшимся за школьные годы рефлексам ожидал чего-то похожего и здесь. Но по ходу дела обнаружил, что люди-то вокруг другие! Ко мне, как и к каждому, относились с уважением и принимали как равного – я был поражён этим, казалось бы, простым фактом. Я оказался на новом, более высоком уровне отношений между людьми. И это стало ещё одним воодушевляющим моментом в моей новой жизни – как идеалист по натуре, я всегда мечтал о том, чтобы люди жили в мире и согласии. Понятно, что подобные мечты являются утопией. Но обстановку, которая имела место в нашей студенческой группе, можно смело считать приближенной к воплощению этого идеала в реальность.

Я упоминал, как по приезду в Алма-Ату был рад увидеть воочию Центральный стадион. Кто мог подумать, что судьба уготовила мне ещё больший сюрприз – наши институтские занятия по физвоспитанию проводились сначала на территории прилегающего к стадиону спортивного городка, а затем и на самом стадионе! Это была фантастика. И запомнился один забавный эпизод во время одного из занятий. Когда выпал снег, одна из согрупниц, Асель, слепила большой снежный ком, который остался лежать на краю беговой дорожки. Согрупник Даурен сидел на трибуне, на одном из первых рядов, поставив ноги на сиденья в предстоящем ряду, и склонив голову вниз – видимо, о чём-то таком размышляя (философ!). Ещё одна согрупница, Светка, взяла этот снежный ком и подбросила его вверх и в то же время в сторону Даурена. Ком, будто выпущенный из миномёта снаряд, описал в воздухе параболическую дугу и с поражающей точностью опустился прямо на кудрявую голову Даурена! Мысли философа о бренности бытия были прерваны. Отныне в нём жил только беспощадный мститель – Даурен слез с трибуны и, не спуская горящих глаз со Светки, убежавшей от возмездия вдаль, стал медленно лепить ответный снаряд. Потом под всеобщий хохот он гонялся за Светкой по всему стадиону, но отомстить ей таким же удивительным образом у него, естественно, возможности уже не было….

Между тем, наша с Адилем почтовая переписка набирала обороты. Правильней даже будет сказать – зарождалось отдельное явление, целая культура обмена письмами, которая просуществует на протяжении всех четырёх лет моего студенчества. Пока я проживал в общаге, писал нечасто – поначалу в новом ритме жизни было просто некогда. Да и настроение чаще всего было хреновое, что никак не способствовало написанию писем. Адилю это было понять трудно, и он со своей стороны вполне справедливо ждал от меня ответов, даже обижался немного. Но я наверстал упущенное после переезда на проспект Достык, когда более-менее освоился, вошёл в новый ритм, появилось желание делиться новыми впечатлениями. Адиль не скрывал радости, когда письма от меня стали приходить регулярно.

Поскольку от планов поступить в АГЮИ Адиль не отказался, ему, помимо собственно дружеского общения, переписка давала возможность перенимать мой опыт, касающийся учёбы, проживания в Алма-Ате, и многих других житейских вопросов – всего того, что могло пригодиться ему в будущем. Отрывок из его письма от 28 октября 1996 года:

«Ты – молодец. По твоему письму я вижу, что у тебя с однокласниками всё ОК. И готовишся чётко, по конспекту. На следующий год я тоже так буду делать, а не сидеть часами в читальном зале….»

Для меня, в свою очередь, помимо собственно общения, письма Адиля являлись чем-то вроде моста в ту прежнюю привычную жизнь. Конечно, со временем я всё больше влюблялся в Алма-Ату, но и чувства к родному городу тоже были очень сильны. Вообще, это было удивительное сочетание чувств – я жил параллельно в двух реальностях: первая – Алма-Ата, где я постоянно открывал что-то новое и интересное, вторая – Жанатас, где всё было родным и знакомым до последней мелочи. При этом мне одинаково нравилось и то, и другое. Вот, например, в плане погоды и климата – раньше южнее Жанатаса я не бывал нигде, поэтому алма-атинское тепло было мне в радость. Но вместе с тем, когда за семнадцать лет привыкаешь к сильным тургайским ветрам, без них уже как-то не по себе, будто не хватает чего-то. Я так и написал Адилю где-то в середине осени: мол, хочу почувствовать наш колючий ветер. И попросил, чтобы он в каждом письме хотя бы пару строчек писал про жанатасскую погоду на текущий момент. Адиль откликнулся уже в следующем послании:

«… А теперь по твоей просьбе, сообщаю тебе о погоде в г. Жанатасе.

Сегодня до обеда погода была плохая, шёл дождь и к тому же прибавился сильный ветер. Я пошёл в магазин за хлебом и молоком. Это было ужасно, я шёл в аляске и в ботинках. Когда дул ветер, меня несло словно соломку. При этом я вспоминал, как ты хотел почувствовать наш колючий ветер….»

Точно так же мне было интересно всё, что происходит в Жанатасе, и я узнавал об этом благодаря переписке с Адилем: что творится в городе, новости про наших общих знакомых, как он сам проводит своё время, куда ходит, что покупает, и т. д. Всё это кажется такими мелкими, наивными вещами, но от них на душе становилось светлей. Я знал, что после сессии в конце января у меня будут каникулы, и ждал этого времени с нетерпением, чтобы съездить домой.

Одна примечательная деталь: все годы, что я жил в Алма-Ате, письма отправлял с одного и того же отделения связи – что чуть ниже Арбата, через дорогу от центрального переговорного пункта. Собственно, благодаря переговорке я о той почте и узнал – ещё в самом начале сентября, когда в первый раз ехал звонить домой, мне подсказали, что рядом можно заодно и письмо отправить. Так что первые месяца два я ездил на ту почту в основном из-за того, что других отделений ещё не знал. Но почему же я продолжал это делать и в дальнейшем, когда хорошо изучил город, и найти почту в любом его районе не составляло труда? А просто для меня так было интересней. Да, это было не совсем рационально, особенно в последующие годы, когда я проживал в каком-нибудь из окраинных микрорайонов, но зато так было гораздо интереснее. Мне всегда нравилось бывать в историческом центре Алма-Аты – на улицах Аблай-хана, Фурманова, Панфилова, на Арбате, эта особая атмосфера – там я неизменно испытывал душевный и эмоциональный подъём, даже внутренний восторг. И любому поводу посетить тот район я был рад. А если вдобавок учесть, что переписка сама по себе была для меня явлением важным и захватывающим, то каждая поездка именно в то отделение связи приобретала совершенно иную, особую значимость. Самая обычная отправка самого обычного письма превращалась в ритуал, в миссию огромной важности.

И, надо сказать, подобный подход в то время касался не только посещений почты. При новых, захватывающих впечатлениях, которые я испытывал от познания большого столичного города, даже самые простые дела и действия обретали ауру романтизма, казались куда более значимыми, чем были по сути. Порой я ощущал себя на месте героя какого-то увлекательного романа. Способность легко вдохновляться какими-то вещами, видеть в обычном необычное, вера в чудеса – конечно, всё это было присуще мне и раньше. Но Алма-Ата способствовала раскрытию этих качеств с новых сторон и с большей силой. И в этом плане воспоминания о первом курсе наиболее ценны. В последующие годы такого уникального сплава чувств, ощущений и эмоций уже не будет. Будет что-то другое хорошее – да, но такого же – нет.

Вернёмся всё же к делам насущным. У Анкл Роуз, как оказалось, была дача в одном из горных районов, и там было много грушевых деревьев. Однажды Анкл Роуз предложила мне сделку – я должен был помочь ей на даче собрать и привезти груши, и за это получал право на грушевый куш. Конечно, я помог бы ей в любом случае, но поскольку груши – это один из моих самых любимых десертов, то согласился с радостью. Тогда я впервые побывал в горных окрестностях Алма-Аты. Мы приехали, нагруженные грушами как верблюды. Получив свою долю, я затем неделю или даже две объедался грушами. Жизнь была хороша!

В начале ноября наш институт переименовали в университет, и теперь он стал называться АГЮУ. Конечно, это добавило понтов самому заведению, а мне, как студенту этого заведения, добавило гордости – ведь «университет» звучит куда круче, чем «институт»!

Однако, несмотря на понты, первые три месяца нам не платили стипендию. Зато в декабре выдали всё сразу! Правда, в тот день нас изрядно помурыжили – ждать мы начали с середины дня, час проходил за часом, но денег всё не несли…. И только к вечеру, когда уже начало темнеть, наконец-то под торжествующие вопли внесли заветный пакет с баблом. Каждый получил на руки чуть больше трёх тысяч тенге – вполне нехилая сумма. Получать деньги всегда приятно, а мне было приятно вдвойне. Ведь я жил на родительские деньги, а тут получалось, что это пусть и не очень большой, но всё же мой личный вклад в семейный бюджет.

Но и незадолго до этого у меня случился разовый приработок. Анкл Роуз подрабатывала уборщицей в магазине посуды, который находился через дорогу от дома и чуть выше по Достык. Однажды вечером она сказала, что приехала машина с большой партией товара – его нужно разгрузить, а грузчиков не хватает. И вот она не то чтобы предложила, а скорее отправила меня туда своим типичным командорским тоном: иди, мол, подработай, бабки лишними не будут. Потрудиться, конечно, пришлось немало – там был целый «КамАЗ» этой посуды. Нас было человек пять, если не больше, и в основном это были местные алкаши, калымившие ради выпивки (потом один из этих алкашей тут же взял в ларьке две бутылки «Таласа» – была такая марка сравнительно дешёвого казахстанского вина). Я получил семьсот тенге – очень даже неплохо, если учесть, что стипендия тогда была тысяча тенге в месяц. А тут сразу семьсот тенге всего за пару-тройку часов работы.

Ну а в студенческой жизни приближалась пора сессии – очередного неизведанного мною прежде явления, но которое я неминуемо должен был познать. И мы заранее знали, что первым испытанием для нас будет зачёт по римскому праву….

Часть 4. Первая сессия. Первые каникулы.

Никто не ожидал, что зачёт по римскому праву обернётся таким оглушительным конфузом. Молодая и добродушная преподша совсем не походила на тех стервозных злюк, которые «валят» студентов пачками. Однако из почти тридцати человек с первой попытки смогли сдать только двое! На следующий день из-за этой новости гудел весь поток (дело в том, что по очерёдности наша группа была первой, кому предстояло сдавать этот зачёт, и к тому, как мы его сдадим, было приковано внимание всех групп с потока). Не исключено, что такой строгий подход был спланирован специально, в воспитательно-превентивных целях – чтобы дать всем студентам понять, что легко не будет никому.

Вторая попытка сдачи зачёта прошла уже в ином ключе. Нашлись и такие, кто не смог сдать и на этот раз, но я сдал благополучно. Предстояли другие зачёты, одного из которых боялись как огня – по общей теории государства и права (ОТГП), где «заправлял» знаменитый Мухамедьяров. Но я писал по ОТГП курсовую, и в случае её сдачи зачёт мне был бы поставлен автоматом. Из-за своей хронической лени я написал курсовую лишь по одной книге – по учебнику под редакцией Манова. Однако Мухамедьяров меня не раскусил, даже наоборот – во время защиты сказал: «Хорошая курсовая» (а услышать такое от Мухамедьярова дорогого стоило!). Но вот к защите я подготовился слабо, и мне светил трояк. Мухамедьяров предложил: «Может, сдашь зачёт на общих основаниях, а во втором семестре другую курсовую напишешь? Жалко за такую курсовую трояк ставить». Я думал пару секунд и махнул рукой – три так три. Мухамедьяров поставил мне зачёт, поздравив при этом с почином (потому что я стал первым из группы, кто получил зачёт по ОТГП). Я показывал зачётку каждому из согрупников и наслаждался эффектом – на меня смотрели как на героя, восхищались и завидовали!

По правилам Мухамедьяров должен был также поставить мне на отдельной странице оценку за курсовую. А он не поставил! От неожиданности я не спросил его сразу, почему так. Позже мне дали совет: а ты не говори ничего, зачем тебе трояк, лучше потом перепиши курсовик и сдай как бы заново. И я так и сделал (но это будет во втором семестре).

К Новому году я успешно сдал все зачёты, и в январе мне предстояло три экзамена. День сдачи первого из них – по истории государства и права Казахстана – запомнился мне как один из лучших в жизни. Я получил пятёрку, причём очень уверенно, и в хорошем настроении отправился на хату. Это была первая неделя января, но погода вдруг установилась весенняя – яркое солнце, далеко за плюс, снег таял, с крыш звонкая капель…. Мне даже не хотелось заходить в квартиру сразу; возле дома я сел на скамейку напротив подъезда, чтоб побыть ещё среди этого великолепия. Для меня это была первая зима в Алма-Ате, и такая картина в январе казалась мне фантастикой – в Жанатасе подобное могло быть не раньше апреля. И ещё было приятно от свежих впечатлений от успешной сдачи экзамена; пару раз я доставал из кармана зачётку, чтобы снова посмотреть на историческую первую пятёрку. А ещё грела мысль о том, что с каждым днём всё ближе каникулы. Какие-то полторы недели – и я поеду домой!!! Но прежде нужно было сдать ещё два экзамена….

Второй экзамен был по истории Казахстана. Да экзамен не простой, а государственный, с комиссией! Его я тоже сдал на пять, более того – мой ответ был отмечен как один из лучших. Оставался ещё один экзамен, но билет на поезд нужно было взять заранее. В составе кустанайского поезда было всего два вагона до Жанатаса, и билеты были наперечёт. Вот и я тогда, хоть и поехал покупать билет за несколько дней, всё равно не успел. Ничего не оставалось, кроме как брать билет до Акмолы, а там нужно было ждать акмолинского поезда на Жанатас. Сейчас думаю: ну подумаешь, какая ерунда – доехать с одной пересадкой. Но тогда мне предстояло впервые ехать на поезде одному, и мысль о пересадке вызывала пусть и не панику, но что-то вроде беспокойства. Да к тому же не хотелось терять драгоценное время – зимние каникулы сами-то по себе короткие, плюс из них почти четыре дня уходило на дорогу туда-обратно, а пересадка отняла бы ещё целый день. Впрочем, ещё оставалась маленькая надежда на дерзкий незаконный вариант – перебежать из кустанайского вагона в жанатасский незадолго до прибытия поезда в Акмолу.

Экзамен по экономической теории проводился в форме тестирования – такой случай был единственным за всю нашу учёбу. Возможно, это было сделано в качестве пробного эксперимента. Я получил четвёрку, что немного расстроило, ведь в случае пятёрки я получал бы во втором семестре повышенную стипендию. А с другой стороны, так тоже было неплохо – если б схватил трояк, то вообще никакой стипендии бы не увидел.

Ура!!! Я сдал свою первую сессию! Причём сдал успешно! Радовались все наши одногрупники. Те, кто учился хорошо, радовались, что сдали на хорошие оценки. Те, кто учился не очень хорошо, радовались, что вообще сдали. Все поздравляли друг друга, шутили, смеялись – настроение было праздничное. Арыстан и Фархад тоже «отстрелялись» успешно. Помню, как мы втроём, а также ещё несколько согрупников вместе вышли из универа и спустились вниз до проспекта Абая (тогда там был ряд торговых ларьков). На перекрёстке Жандосова и Абая мы все попрощались друг с другом до окончания каникул и разошлись в разные стороны. Я пошёл на остановку около стадиона.

Не помню, во сколько у меня был поезд, но из дому я вышел, когда начало темнеть (наверное, было что-то около пяти часов). Конечно, удобнее было бы уезжать с вокзала Алматы-2, однако в тот день рейс был с Алматы-1. Кустанайский поезд по чётным числам уходил с Алматы-2, по нечётным с Алматы-1, а тогда было 17-е января. И я пошёл на проспект Фурманова, чтобы сесть на автобус №2. Хотя по этому маршруту ходили в основном «Мерседесы», мне попался старый ЛиАЗ. Но разве это могло испортить мне настроение? Фиг!!! Я был самым счастливым человеком на планете! Ну, насчёт «самого» я чуть преувеличиваю. Но одним из самых счастливых – абсолютно точно. В автобусе я ехал стоя на задней площадке, на большой скорости меня немного подбрасывало, и это было очень кстати – будто я подпрыгиваю от радости! Особенно ярко это радостное состояние чувствовалось, когда по радио играла песня Маликова:

«Где-то сейчас весел и свеж

Брачный летит кортеж!

Где-то сейчас праздник идёт

Свадьба вовсю поёт!

Брачный кортеж, брачный кортеж,

А на душе мятеж!

А для тебя, а для тебя

Праздник идёт!…»

Конечно, к моей ситуации брачный кортеж никакого отношения не имел, но зато на душе был самый настоящий мятеж (в хорошем смысле этого слова), и для меня действительно шёл самый настоящий праздник! Вот эти несколько минут под торжественно звучащую песню Маликова врезались мне в память. Правда, совершенно не помню, как приехал на вокзал, как сел в вагон, кто был в попутчиках – почему-то не сохранилось даже смутных воспоминаний, даже каких-либо отрывков. Помню только, что время поездки тянулось долго, нестерпимо долго. И ещё очень хотелось есть, потому что я вообще ничего не взял из еды в дорогу. Как-то легкомысленно к этому отнёсся – подумал, что полтора суток как-нибудь выдержу, ничего страшного, а там ведь домой приеду, сразу за накрытый стол…. Вот что значит необстрелянная юность! Казалось бы, ну что стоило взять с собой хотя бы пару бутербродов и чай? Но откуда мозги в семнадцать лет? Точнее, мозги-то были, а вот опыта не было. Так опыт и нарабатывал – путём проб и ошибок.

Спустя сутки, вечером поезд приближался к Акмоле. Здесь я уже кое-что помню, так как мне предстояло пойти на авантюрный шаг – попытаться перебежать из кустанайского вагона в жанатасский, чтобы не сходить в Акмоле. Состояние было стрессовое, а такие вещи обычно запоминаются. Первая попытка не удалась – меня заметили и остановили проводники в этом же, кустанайском вагоне. Через несколько минут я попытался снова, и в этот раз получилось! Правда, я так думаю, они просто не стали за мной гнаться, закрыв на это глаза. Но ещё нужно было преодолеть второе препятствие в лице проводников жанатасского вагона. Они, конечно, тоже сразу меня засекли. К счастью, у них в вагоне оказалось свободное место, и весь вопрос упирался только в деньги. Я, опять же по неопытности, не продумал этот момент заранее – можно было навести справки, сколько стоит билет от Акмолы до Жанатаса, чтобы приготовить нужные суммы заранее и торговаться. А тут времени на соображения уже не было, в итоге я «отстегнул» проводникам шестьсот тенге (потом узнал, что билет стоит что-то около пятисот тенге, не больше). Ну да ладно, от добра добра не ищут – кто знает, может, проводники на меньшую сумму и не согласились бы. Зато теперь я спокойно ехал до Жанатаса напрямую, без всяких ненужных пересадок.

Прошла ночь, и, наконец, наступил день прибытия. Теперь дорога уже не утомляла, не казалась тягостной, а совсем наоборот – на душе снова стало радостно и легко, счёт пошёл на часы. Оставшиеся полдня я почти не заходил в купе – почти всё время стоял в коридоре, глядя в окно. Было пасмурно, а бескрайние тургайские степные просторы были сплошь покрыты огромными снежными массами – типичная картина для этого региона зимой, в отличие от Алма-Аты, где снега не бывает много. Когда до прибытия осталось что-то около получаса, всякий раз, когда на горизонте появлялись какие-нибудь постройки и домишки, я нетерпеливо вглядывался вдаль, надеясь, что это уже начинаются жанатасские окрестности. Однако всё это были лишь мелкие посёлки и полустанки. Но вот настал момент, когда в пейзаже за окном уже невозможно было ошибиться – мы въехали в окрестности Жанатаса. За окном побежали знакомые дома частного сектора, а вдали виднелись многоэтажки центральных районов. Даже не верилось, что я вновь вижу эти привычные с детства картины. Сколько я провёл в Алма-Ате за время первого семестра? Всего какие-то пять неполных месяцев. А ощущения были такие, словно прошёл миллион лет!

Поскольку заранее не было точно известно, удастся ли мне авантюра с перебежкой в жанатасский вагон, я был уверен, что меня никто встречать не будет. Потом выяснилось, что там, на вокзале, всё-таки были и мать, и Адиль с Болатом. Но мы умудрились не встретиться, и я пошёл до дома (а они решили, что я не приехал и сейчас нахожусь в Акмоле, ожидая поезда на Жанатас). Жрать хотелось так сильно, что я тут же, рядом с вокзалом купил в ларьке «сникерс» и ел его на ходу. Домой шёл пешком, практически через весь город. Примерно в середине пути понял, что за время проживания в тёплой Алма-Ате совсем забыл, что такое зима в Жанатасе. Я даже не надел подштанники! Был уверен, что за какие-то полчаса пути не замёрзну. Вот дебилоид! Хорошо хоть штаны были тёплые, с начёсом, а то совсем бы задубел. Шёл и думал: «Блин, как они вообще живут в таких условиях?». И сам себе поразился: всего-то пять месяцев прожил в Алма-Ате, а уже думаю о жанатасцах в третьем лице – «как ОНИ здесь живут» – будто сам к ним никаким боком не отношусь!

Но, даже дрожа от холода, я не переставал радоваться каждой улице, каждому знакомому зданию. Вот за городским парком замёрзший водоём, вот я уже иду по нему, и уже хорошо виден родной девятый микрорайон…. И вот он, дом! После того, как мне никто не открыл дверь, я понял, что мать всё-таки поехала на вокзал, надеясь меня встретить. Хорошо, что у меня был с собой ключ (я не расставался с ним даже в Алма-Ате!), и я смог попасть в квартиру. Уррра, я дома!!! Минут через десять пришла мать. Конечно, на вокзале она расстроилась, подумав, что мне не удалось приехать сегодня. А с другой стороны, получился своего рода сюрприз – она возвращается, а я уже здесь! Я позвонил Адилю и Болату, и вскоре они уже сидели у нас дома. Эмоции били через край, я всё рассказывал про сессию, про дорогу, особенно про момент, как я перебегал в другой вагон, и про многое другое, чего они ещё не знали (с момента начала сессии писем я не писал, чтобы не отвлекаться от подготовки).