Арфио. Все или ничего…

Картина десятая

Яблонский прошелся руками по волосам. Поправил галстук и объявил:

– Ну, что ж раз вы называете меня смельчаком, то нужно этому соответствовать. Быть, так сказать, смелым до конца. Пошли. Надеюсь, ваши родители меня не скушают?

– Да, что вы, – засмеялась девушка, – наоборот, накормят. У меня мировые родители! Молодые люди вошли в подъезд:

– Как поживаете, Татьяна Ивановна? – лакейским голоском поинтересовался швейцар.

– Прекрасно, Михалыч.

– Ну, и, слава Богу.

– Это со мной. – Кивнула на Яблонского Тата.

– С нашим удовольствием…

Швейцар нажал на кнопку лифта. Молодежь на быстроходном лифте взметнулась на десятый этаж.

Дверь им открыла простоватого вида женщина. Яблонский подумал, что это домохозяйка.

– Мама, познакомься, это наш сотрудник Григорий Яблонский. А это моя мама. Нина

Тимофеевна.

– Очень приятно, – улыбнулся Яблонский.

– Добрый день. Добрый день. – По-волжски округляя «О» заговорила Нина Тимофеевна – милая, словоохотная, хлопотливая женщина. – Да вы проходите. Проходите. Я как раз самовар поставила. Прошу.

Яблонский вошел в огромную гостиную и впрямь увидел на столе пузатый, сверкающий золотыми боками самовар.

– А я думал, вы шутите! Про самовар. В шутку называете так чайник.

– Что вы милый, у нас всегда только самовар. Я с детства привыкла чай из самовара пить. Это нынче из чайников пьют, а разве ж это чай. Да, вы приходите к столу, попробуйте мой чаек и булочек наших попробуйте. Я их сама делаю. Да, я вообще все сама делаю. И пеку и убираю. Другие, знаете – ли, домохозяек держат, а я сама. Я из трудовой семьи. Как же я буду заставлять других на себя трудиться? Правильно я говорю, Григорий?

– Правильно!

– А вот Таточка говорит, что я должна нанять домработницу…

– Я так говорю, – вставила реплику Тата, – потому что у тебя больное сердце, и тебе нельзя перенапрягаться.

– Пере —пере прягать.. Тьфу ты, слово какое выдумала. Я знаете, Григорий, пока за Ивана Николаевича замуж не вышла и на стройке работала, и на фабрике, да и замужем сложа руки не сидела. Теперь вот по состоянию здоровья дом веду, а у нас ведь большой дом. Да, вы садитесь к столу. Чая выпейте с пирожком. Вы, какой любите с капустой, с грибами, у меня всякие есть. Закусывайте, а как придет Иван Николаевич мы и покушаем. У меня гречневая каша с котлетами и борщ красный. Любите борщ?

– Разумеется, люблю.

Не успел гость съесть и двух пирожков, как дверь гостиной распахнулась, и в квартиру валкой походкой вошел медведь. Разумеется, не медведь в чистом виде, а плотно сбитый и какой-то весь волосатый – Иван Николаевич Альков.

«Откуда у таких простаков такая изящная дочь?» – взглянув на Ивана Николаевича, а потом на его жену, подумал Григорий.

– Здравствуй, Иван Николаевич, – обратилась к мужу по имени отчеству хозяйка дома. -А у нас гость.

– Я вижу. Вижу. Иван Николаевич. – Хозяин протянул свою крепкую ладонь

Яблонскому.

Яблонский пожал руку хозяина и представился:

– Григорий

– Наша, рука, крепкая рабочая! – Похвалил пожатие Яблонского хозяин. – Да, вы присаживайтесь. Ну, что у нас, мать, сегодня на обед? Мечи все на стол. Я голодный, как медведь после зимней спячки.

– Сейчас, несу Иван Николаевич. Несу, дорогой.

Хозяйка проворно выбежала на кухню. Вначале Нина Тимофеевна вынесла огромный поднос, заставленный различными закусками. За ними огромную фаянсовую миску с дразнящим ноздри красным борщом. За борщом последовала огромное блюдо с развалистой крупинка к крупинке гречневой кашей. Потом появилась гора, с золотистой корочкой, домашних котлет. За ними явился графинчик домашнего, как объявила хозяйка, изготовления, водочкой. За водочкой на стол взбежали: вишневый, грушевый,

клубничный компот, а уж за ними взобрался густой черничный кисель. Ко всему этому компото-кисельному раздолью были поданы. 1.Сдобные булочки. 2.Пирожки. 3. Пирожные. 4.Кремовый торт.

– Ну, Григорий, за знакомство. Употребляете? – Указав на графин, поинтересовался

Иван Николаевич.

– Да.

– И правильно! – Обрадовано воскликнул хозяин дома. – Рабочий человек может и должен выпить!

– Папа, но Григорий Ильич не рабочий человек, а научный сотрудник. – Возразила

Тата. – Он работает в моем НИИ.

– Какая разница, где он работает. Главное – работает. Значит человек рабочий. Правильно я говорю, Григорий?

– Правильно!

– Тогда поехали!

Иван Николаевич опрокинул маленькую рюмку в свой огромный рот и принялся за

еду.

Такого зверского аппетита гость никогда прежде не встречал. Иван Николаевич,

комментируя блюда, что походило на урчания голодного зверя, с молниеносной скоростью поглощал в себя и закуски, и борщ, и кашу. Пока Яблонский ковырял еще первую котлету, Иван Николаевич проглотил их уже добрый десяток. Пока гость все еще посматривал на свою невыпитую рюмку, хозяин дома выдул уже весь графин.

– Ну, кажется, что и ничего! – Похлопывая себя по животу, объявил Иван

Николаевич. – Спасибо, мать. Подойди, а то мне трудно встать, я тебе поцелую.

Хозяйка подошла к Ивану Николаевичу, и тот смачно чмокнул ее в красную от беготни щеку.

– Ну, что, Григорий, пока тут женщины буду убираться, пойдем-ка ко мне, брат, в кабинет. Выкурим по сигаре. Наш сотрудник привез мне с Кубы отличные сигары. Ты куришь – то?

Григорий, хотя и не курил, ответил:

– Так, балуюсь.

– Вот тебе на! И я тоже балуюсь – засмеялся хозяин, тяжело поднимаясь со стула. —

Ну, значит пойдем, побалуемся вместе!

Они прошли в рабочий кабинет Ивана Николаевича. Своей простотой он скорее напоминал артель, чем кабинет: на полу валялись лыко и ивовые прутья, стояли плетеные корзины, в тазах лежали куски глины. У одной стены Яблонский увидел гончарный круг, и столярный верстак, а у другой небольшой токарный станок.

– Не удивляйся, Гриша, люблю в свободное время поработать руками. Руки-то зачем человеку нужны? Не онанизмом же заниматься, правильно? – грубовато пошутил

замминистра. – Вот я и работаю, то сплету, то состругаю, то смастерю чего из металла. Ты, так как насчет руками поработать? Можешь чего?

– Могу, почему не мочь. Мы с матерью вдвоем жили, отец от нас ушел, когда я маленький был. Поэтому приходилось все делать самому, и починять, и поправлять. Многое могу…

– Молодец, брат, хвалю! – Воскликнул обрадованный таким ответом хозяин. —

Садись. Отдыхай!

Иван Николаевич указал на деревянный резной стул.

– Сейчас мы с тобой закурим. Посмотрим, что это за сигары такие. Альков раскурил сигару. Сделал затяжку и закашлялся.

– Вот зараза, крепкие! Крепче нашего самосада.

– А сигары и впрямь ничего, а то я слышал, что Кастро их уже загубил. – Выдыхая дым, сказал Яблонский. – Как впрочем, и ром…

– И где ж ты это слышал? – С веселым прищуром глянул на Яблонского Иван Николаевич. – По вражьим голосам, небось! Да ты не тушуйся, Гриш, не тушуйся, я и сам их слушаю. Специально для этого японский приемник купил. Вон видишь, на полке стоит.

Яблонский взглянул на полку. Там и в самом деле стояла «мечта меломана» —

новенький японский музыкальный центр.

– Когда нибудь вместе послушаем. У тебя как с Татой? Жениться, когда думаешь? Гость с недоумением взглянул на Ивана Николаевича и, захлопав ресницами,

ответил:

– Да мы только сегодня с Татьяной познакомились. Иван Николаевич…

– Ну и что! Ты парень хороший, я это сразу подметил. Татьяне именно такой как ты, и нужен.

– Да, вы шутите, Иван Николаевич!? То ли спросил, то ли констатировал Яблонский.

– Я вас не понимаю?

– Альков, брат, такими серьезными вещами не шутит. Раз сказал, женись – значит это капитально!

Иван Николаевич затянулся и замолчал. Выдохнув замысловатый клуб дыма, продолжил:

– Татьяна девушка хорошая. Я ее очень люблю! Да, ты не смотри на меня с таким изумлением.

«Надо же, – думал Яблонский, – там меня в первый же день сватали, и горы золотые обещали, и здесь хомутают. Как будто я сын высокопоставленного папаши или сам ответственный работник. А я же никто – ноль. Так чего же они так на меня западают, точно пчелы на нектар?»

Иван Николаевич меж тем продолжал:

– Она ведь нам не дочь. Точнее не родная дочь. Родители Танюшкины, наши с женой приятели, погибли во время переворота в африканской стране. Ну, мы и взяли, так как детей у нас своих не было, ее к себе. Вырастил я ее, выучил и она мне как дочь, только я

не могу тебе это словами объяснить почему, она мне даже больше чем дочь!

«Ах, вот отчего она на них не похожа. – Подумал Яблонский, и тут в его голове родилась дикая мысль. – А может – он с ней спал, а теперь хочет пристроить ее замуж? Ведь сам сказал она мне больше, чем дочь. А что так раньше делали генералы – выдавали надоевших любовниц за адъютантов и помогали деньгами. А он ведь у нас производственный генерал»…

– Так, что женись, Гриша.

– Да, что вы Иван Николаевич. – Недоуменно глядя на собеседника, сказал

Яблонский. – Я вас не понимаю. Вы шутите.

– Да, что ты все заладил с этими шутками. Альков, брат, человек серьезный. Гость тоже принял серьезный вид и торжественным голосом заговорил.

– Ну, а если серьезно, то я вам скажу так. Допустим, я за. Допустим, но мы с вами, не знаем, хочет ли этого Татьяна, это раз…

Иван Николаевич не дал закончить Яблонскому.

– Танюшка тебя в первый день знакомства привела домой, такого никогда не было. Значит, я делаю вывод, что ты ей понравился. Вот так, брат, понравился, а ты мне ту понимаешь, считалочки устраиваешь. Раз, два, три, четыре, пять я иду искать!

– Может быть вы и правы, Иван Николаевич, может быть я и симпатичен Татьяне, но все одно у меня ощущение неестественности происходящего. Как-то всё очень лихо у нас получается. Вы не находите?

Альков сильно хлопнул себя ноге и ответил:

– А я бывший танкист, Гриша, привык действовать быстро и решительно! Я когда в армии служил, так мы нашей танковой бригадой, в Венгрии быстро порядок навели! А нынче, понимаешь ты, возятся, возятся. Я тебе объясню почему. Потому что у нашего

правительства утеряна решимость и лихость. Ну, так ты ж посмотри на них. Дряхлые старики.

– И все-таки, Иван Николаевич, простите но, по-моему, весь наш разговор смахивает на какой-то сюр, абсурд, если хотите.

– Сюр, абсурд, нахватались, понимаешь, слов. Да никакого тут абсурда нет, а есть обычное сватовство. Я тебя сватаю за свою дочь. Понимаешь, сватаю, а не предлагаю, задрав штаны в ЗАГС бежать.

– Иван Николаевичи все-таки я продолжу свою, как вы выразились, считалочку. – Быстро заговорил Яблонский. – Первое, мы, вроде бы, выяснили, теперь второе.

Второе же заключается в том, что, я молодой специалист, зарплата соответственно сами понимаете, не позволит обеспечить вашей дочери достойную жизнь. Третье еще хуже – живу я в общежитии. Кроме меня в комнате проживают еще два таких же, как я, молодых специалиста. Куда прикажите мне привести свою будущую жену и вашу любимую дочь?

Яблонский закончил перечисление, перевел дыхание и уже более спокойно, продолжил. – Так что я вначале займусь улучшением своего материального положения, а уж потом женюсь.

Иван Николаевич громко засмеялся:

– Да, пока ты, брат, будешь улучшать свое материальное положение, то все твои потенциальные невесты превратятся в старух. А кашу, как у нас в народе говорят, нужно есть, пока она горяча. То есть жениться нужно молодым! Так – то, Гришаня! А насчет этих твоих беспокойств, так ты на них наплюй и разотри. Мы и квартиру сделаем, и должность денежную для тебя подберем.

Иван Николаевич сжал пальцы во внушительные кулаки и произнес.

– Все, голубь ты мой, в моих трудовых, мозолистых руках. Я этими руками для дочери все сделаю. Только уж и ты ее не обижай.

Иван Николаевич вдруг сделал злое, зверское лицо и изменившимся до неузнаваемости голосом произнес:

– Потому как, если обидишь, Танюшку, то я на одну твою ногу наступлю, а другую вырву. Понял?

И не дождавшись ответа, дружески хлопнул Яблонского по плечу. Весело засмеялся и сказал:

– Пойдем-ка, Гриша, еще по Чайковскому!

Они вышли из кабинета, и Иван Николаевич заговорил о себе.

…Я, Григорий, всего своими руками и своей кумекалкой, – он постучал себя по голове, – до всего дошел. И до положения, и до уважения в обществе. А как я трудился, чтобы всего этого добиться! Иван Николаевич обвел рукой свои воистину царские покои.

– Ого-го-го! Я ведь, когда в техникуме учился, еще на стройке сторожем подрабатывал и уже тогда грамоты от начальства имел…

Ты спроси в министерстве, да, да, пойди и спроси, кто такой Иван Николаевич Альков, и любая тамошняя собака ответит тебе, что Альков это голова. И оно, брат, так и есть…

– Ну, вот пошел языком молоть. Больше беленькой не получишь. – Ударила мужа полотенцем Нина Тимофеевна. – Не слушайте его, Григорий…

И, правда, выпивший Иван Николаевич сильно привирал. Будучи студентом техникума, он и впрямь работал сторожем. Рабочий график дежурств был расписан странным, но очень удобным для И. Алькова, образом. В одну ночь дежурил Ваня Альков, а во – вторую никакого! В свое дежурство, сегодняшний замминистра, складывал ровным штабелями доски, кирпичи, плитку, цемент и арматуру, а следующей ночью грузил все

это в начальственные грузовики. Начальство не оставило без внимания сообразительного и исполнительного сторожа.

Так началась карьера Ивана Николаевича Алькова.

– А я и не собираюсь больше беленькую пить, – Иван Николаевич обнял жену за плечи, – мы с Гришей лучше по Чайковскому…

Татьяна, изумленно взглянув на отца, сказал:

– Как ты уже называешь нашего гостя Гришей. Быстро ты…

– А он у нас не только Гриша, он у нас теперь и твой жених. Я тебя за Григория посватал!

– Папа! – Воскликнула Тата. – Ты сошел с ума!

– Ну, ты и впрямь, отец, перегнул палку. – Ударила все тем же полотенцем супруга

Нина Тимофеевна. – Совсем сдурел, ей-Богу!

Иван Николаевич рассмеялся, обнял своих дам:

– Да не волнуйтесь вы так, мамочки мои! Никого я не сватал. Я просто сказал, что Тата и Гриша подходят друг – другу, а там уж ваше дело. Как сладите, так оно и будет. Правда, мать?

Картина одиннадцатая

С того домашнего разговора прошло три месяца. Григорий уже работал на руководящей должности в министерстве Ивана Николаевича. Жил в отдельной комнате в ведомственной министерской гостинице. Как-то Григорий с Татой были в одной молодежной компании, зашла речь об университете. Кто-то вспомнил преподавателя научного атеизма Татьяну Алексеевну.

– А знаете. – Сказала, обращаясь (хотя он видел ее впервые) непосредственно к Григорию, эксцентрично одетая, похожая на колдунью из иллюстрации к детской сказке, девушка со странным именем Магда. – А Катя-то ведь умерла.

Яблонский вздрогнул:

– Какая Катя? – спросил он девушку. – Я вас не понимаю.

– Катя – это дочь Татьяны Алексеевны. – Ответил за девушку молодой человек. – Я даже ее немного знал. Неужели умерла!? Вот беда. Так беда! Она ведь у Татьяны Алексеевны одна-единственная дочь. Это ее убьет! Определенно убьет!

– Да бросьте вы о грустном. – Потребовал хозяин вечеринки. – Давайте-ка, лучше к столу. Прошу садиться.

Весь вечер Яблонский сидел за столом, и вяло, ковыряясь вилкой в закусках, думал о

Кате.

– Да, что это с тобой сегодня, Гоша, какой-то ты не живой. Что случилось? Тебя что

так расстроила смерть этой девушки. Ты, что ее знал?

– Нет, я ее не знал, но мне ее жалко. Такая молодая. Вся жизнь впереди, а тут вдруг хлоп и нет тебя такой молодой, нежной, красивой. Заколотили все, что от нее осталось в черный ящик и сбросили в землю. И будет она теперь там лежать до скончания веков. Разве это не печально? Мне всегда жаль умерших, особенно молодых.

– Ой, какой ты, – Тата нежно поцеловала Яблонского в щеку, – у меня жалостливый. Может, пойдем домой?

– Какая ты у меня понимающая, Тата. – Обняв Тату, сказал Яблонский. – Я тебя обожаю!

В комнате Яблонского затрещал телефон. Звонила Тата.

– Гоша, ты не забыл, что в десять у нас встреча с работницей ЗАГСа.

– Тата, дорогая, за кого ты меня принимаешь, как же я могу об этом забыть. Забыть о таком событии! Не ожидал, дорогая. Не ожидал…

– Ну, прости, Гошик, прости. Я жду.

– В десять буду как штык.

– Тогда до встречи. Чмок моего Гошика. – Тата оборвала связь. Яблонский взглянул на часы. Восемь тридцать.

– Позавтракаю где-нибудь по дороге. – Решил Григорий.

Он побрился, натер докрасна щеки одеколоном. Надел чистую рубашку, галстук, новенькие туфли.

Похлопал по карманам пиджака:

– Так расческа на месте, паспорт на месте. Деньги.

«Жених» достал из кармана портмоне. Пересчитал деньги. Ровно сто пятьдесят рублей.

Жалование за последний месяц.

«Возьму рублей тридцать. – Яблонский отсчитал десятки, потом решил. – А нет, возьму лучше все. Вдруг кольца придется покупать, Тата платье захочет или вдруг в

ресторан пойдем. Пусть лежат. Они карман не тянут» Григорий причесался, взглянул на прощание в зеркало.

– Хорош, хорош, – произнес он, стряхивая с пиджака пылинки. – Красавец! Молод, красив, здоров и счастлив чрез это безмерно. – Пропел он сочиненный некогда мотив.

Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела. – Вспомнил Григорий слова проректора. – Дудки, нет такой кошечки, чтобы съесть такого орла как я!

Яблонский улыбнулся отражению и сказал:

– Ну, тронем, брат? Разумеется, тронем!

Он вышел из номера. Спустился на лифте в лобби гостиницы.

– Григорий Ильич, можно вас минуточку, – лакейским голоском позвал Яблонского швейцар, – тут вам, если так можно выразиться, пакетик. Извольте получить.

Яблонский взял в руки серый, как арестантская роба, конверт. Вскрыл его, и прочел содержание письма.

«… Вам необходимо явиться в 15 отделение милиции к 9:30 в кабинет №9. При себе нужно иметь документы, удостоверяющие личность. Старший следователь И. Л. Кривовой…»

Григорий вышел из гостиницы день был хоть и пасмурный, но теплый. Он пошел по проспекту, соображая, что ему делать.

«Вариантов у меня не густо, а точнее всего два. Идти в ЗАГС и не идти в милицию или наоборот. Начнем с милиции. Туда меня вызывают, с какой целью? Ясное дело, допросить по делу о пропаже книги из личной библиотеки Татьяны Алексеевны Вышнепольской. То есть где находится украденная вами книга? И что я на это отвечу? Промолчу. Сделаю вид, что я ничего не знаю, но у них уже, наверняка, есть показания ректора, а то откуда бы они узнали обо мне? Может Катина мама, в заявлении написал, что я приходил к ним в квартиру. Нет, – отмел это Яблонский, – она не знает мое

настоящее имя. Значит ректор! И, как я должен буду отреагировать на показания Дмитрий Алексеевича? Прикидываться дурачком и молчать? Но в управе молчать не дадут! Что-что, а выбивать нужную им информацию они умеют! Они и мертвого, если понадобится, разговорят. Они все из меня выбьют… Подключить к этому делу «медведя»? Так Яблонский называл Ивана Николаевича. Но там такое всплывет: и ограбление, и сговор,

и даже Катину смерть мне пришьют. И правильно, ведь это я убил Катю! «Медведь», когда это все узнает, то, как и обещал – на одну мою ногу станет, а другую вырвет. Думай, Гоша. Думай, нужно, что-то придумать, без этого никак…»

Григорий остановился возле незнакомого ему скверика. В нем, несмотря на бойкое время, не было ни души. Не успел, Яблонский присесть на сучковатую поверхность скамьи, как на аллее появилась пестро одетая цыганка:

– Давай, погадаю, соколик, всю правду расскажу. Позолоти мою ручку и сам весь в золоте будешь! Уж ты поверь Ляле. Лялей меня зовут! Ляля зря говорить не будет. Давай ручку, голубь. Все расскажу!

– Да отстань ты от меня. Не морочь мне голову. У меня сейчас такое настроение, что я могу и… – Оттолкнул цыганку Яблонский. – Отстань, слышишь, тетка, не до тебя мне сейчас.

Цыганка присела рядом с Яблонским, достала колоду карт и, тасуя ее, сказала:

– Это, соколик, тебе только так кажется, что не до меня, а на самом деле я может твоей судьбой тебе посланная!

Цыганка подвинула ему колоду:

– Сними, милый…

– Да пошла ты! – Яблонский оттолкнул руку цыганки. Карты рассыпались по аллее.

– Ну, не хочешь на картах. – Поднимая карты с земли, сказала Ляля. – Я тебе и без них твое скорое будущее расскажу.

Ляля спрятала колоду и поинтересовалась, указав на скамью:

– Можно сесть рядом, не прибьешь?

– Не прибью, – усмехнулся Яблонский, – садись.

– А ручку позолотишь?

Григорий порылся в кармане. Вытащил рубль и протянул цыганке.

– Хватит?

– Хватит, соколик, хватит.

– Ну, тогда говори, я тебе слушаю. Тебе, какую руку правую – левую? – Григорий протянул цыганке руки. – Выбирай, короче, сама.

– Да не нужны мне твои руки. Я тебе о твоем будущем и без руки, и карт расскажу. Слушай сюда, соколик, слушай и запоминай. Для начала скажу я, что у тебя в голове и на сердце. В голове твоей дума живет, отчего это на меня девки западают и их папки с мамками. Правду Ляля говорит, соколик?

– Есть такое дело… Лиля продолжила.

– А оттого это, милый, что ангел за тобой стоит, который одним крылом благословляет, а другим в пучину опускает. Вот тебе с девками вроде везет, а с другой стороны, и не везет…. Теперь скажу, что на сердце у тебя. На сердце у тебя дама бубновая и через нее дорога в казенный дом, а с другой стороны, бумага у тебя в кармане. Ведет тебя эта бумага тоже в казенный дом к червовому королю. И ты, сокол мой, думаешь в

какой из этих домов тебе идти. Правильно? Только Ляля тебе, так скажет, ты ни в какой из них не ходи, потому как ни в одном из них счастья ты своего не найдешь, а найдешь

печаль и уныние.

Лиля замолчала, а ошарашенный ее словами Яблонский моргал ресницами, не зная как объяснить такую проницательность. Наконец, успокоившись, он поинтересовался:

– И что же мне делать? Цыганка хитро улыбнулась:

– Позолоти еще ручку. Только не скупись, и Ляля тебе все скажет, сокол ты, ясноглазый.

Яблонский, заинтригованный прогнозами Ляли, вытащил из кармана портмоне и протянул цыганки новенькую хрустящую «трешку».

– Держи.

Ляля покрутила купюру и, спрятав в широкой юбке, сказала:

– Вот спасибо, сокол, не пожалел бумаги бедной цыганке. Ну, так слушай сюда. Ты, сокол, как я уже сказала, в казенные дома не ходи, не ходи, а езжай сейчас на вокзал.

– Зач…

– Ты не перебивай, когда я говорю, потому, как ты мне информацию сбиваешь, а слушай, когда же я скажу, что можешь вопросы задавать, тогда и спросишь. Так вот, соколик, езжай сейчас на вокзал и садись в поезд, который идет в город, в названии которого первая буква «М» Ты всегда выбирай и друзей и города на букву «М», потому как хранительница и наказательница твоя носит имя, в которой первая буква «М».

Яблонский вспомнил рассказ ректора.

– Не Магдалена ли?

– Может и она. – Обтекаемо ответила Ляля.

– Так ее же на костре сожгли.

– Так то тело сожгли, – многозначительно улыбнулась Лиля, – а душу не спалишь, соколик, потому как она не горит, не тонет, а мучается. Хочешь знать, что с ней стало с Магдаленой – то?

– Хочу.

– Тогда слушай сюда.

Магдалена потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела, что стоит она не на площади, привязанной к столбу, а в мрачном коридоре. Она посмотрела по сторонам. На темных от времени стенах пылали яркие факелы. Взглянула вверх – потолок был так высоко, что скорей угадывался, чем виделся. Вокруг не было ни души.

– Эй, есть ту кто-нибудь? – Негромко позвал Магдалена. – Есть тут кто…

– Кто, кто.– Пронеслось раскатистое эхо – Есть. Есть.

И вновь гнетущая тишина. Нужно идти, подумала Магдалена, – не стоять же здесь до скончания веков.

И Магдалена, осторожно ступая, пошла по коридору. Над головой чуть слышно потрескивали факелы, а ее осторожные шаги, стократно усиливая, разносило по коридору вездесущее эхо. Долго шла Магдалена и казалось, что не будет конца этом скучном пути, но так не бывает, если есть начало, значит есть…

Наконец, Магдалена увидела, что коридор кончается узкими дверями. Она прошла их, и оказалась в залитой неземным светом огромной, без конца и без края зале. От этого яркого непривычного освещения Магдалена зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела перед собой сидящих в высоких креслах седобородых старцев. Их было трое, но все они как бы копировали друг друга, настолько были похожи друг на друга. Может быть, это и есть святая троица, о которой говорят людям долгорясники», подумала Магдалена.

– Проходи Магдалена, – Позвал женщину старец, сидящий в середине. – Проходи, мы ждем тебя.

Магдалина удивленно спросила:

– Меня?

– Тебя, тебя, проходи.

– А где я. – Поинтересовалась испуганным голосом Магдалена. – А я, наверное, умерла и предстала перед высшим судом?

– Разве ты не знаешь женщина, – грозно прикрикнул на Магдалену старец справа, —

что смерти нет!?

– Разумеется, знаю, почтенный, разумеется, знаю, – извиняющимся голосом пролепетала женщина, – я хотела сказать, что я поднялась на другой уровень.

– Вот это более соответствует действительности. Сказал то, что сидел посередине.

Но за то, – заговорил старец, что сидел по правую от Магдалены руку. – что ты дрогнула перед долгорясником и вымаливала себе пощаду. За то, что из-за тебя священная Винилина книга попала к ним руки, ты не перейдешь на другой уровень. Ты останешься между этим и тем миром и станешь вечной хранительницей книги. Но за то, что ты вытерпела огненные мучения, мы даруем тебе право миловать и наказывать тех, в

чьих руках окажется Винилина книга. Свет погас, комната и кресла пропали. И Магдалена оказалась в сероватом эфире. Справа от нее сиял небесный огонь. Слева сияло неяркое земное солнце

– Вот так, драгоценный мой. – Закончила цыганка свой рассказ. Яблонский поднялся с лавки и возмущенно заговорил:

– Ты, что тоже меня, как ректор, попугать решила?! Так ничего… – Яблонский прервал свою речь и воскликнул. – А я понял, ты с ним заодно! Это он тебя подослал мне сказочки – страшилки рассказывать. Чтобы я испугался из города уехал, а он на меня стрелки переведет!? Езжай на

«М»! Э. М. Н. Екелэ – мэне! – Передразнил цыганку Яблонский. – Я что, по-твоему, идиот!? Я знаешь, как рисковал, чтобы остаться в столице…

– Да эта твоя столица, – перебила его Ляля, – она скоро сгорит и под землю, под землю уйдет, а на месте ее море будет разливное с островом Буяном посередине.

– Сгорит. Уйдет. Это еще бабушка надвое сказала. Я такие усилия приложил, а теперь возьму вот так все брошу и уеду, Бог знает куда? В какой – то город «М» и что я в том «М» буду делать? В карманный бильярд играть! – Пошло сострил Яблонский. – Ха-ха. Дудки. Я вот возьму и не послушаю тебя дуру! Никуда не поеду. Здесь останусь.

– Я может и дура, но только если ты меня не послушаешься, а пойдешь сегодня в казенный дом, то уедешь ты сокол, в дальние края за Кудыкину гору на свою погибель.

– Да, врешь ты все! Врешь…

– Вру? Но за вранье, – Ляля вытащила купюры, – я денег не беру. Возьми их обратно.

– Ну ладно, ладно. Оставь. Ты же работала.

Яблонский задумался, но все варианты, рождавшиеся в его голове, только подтверждали Лялин совет бежать, бежать.

– Хорошо, я тебе верю. И сделаю, как ты говоришь. Ляля торжествующе взмахнула руками:

– Вот это правильно, милый, Ляля дурных советов не даст. Ты сейчас, драгоценный мой, прямо сейчас лети, сокол, на вокзал! Паспорт, деньги есть?

– Есть! Ты знаешь, я их как нарочно сегодня утром с собой взял. Денег, правда, немного, впрочем, у меня дома еще есть. Можно съездить. – Яблонский поднялся со скамейки. – Я съезжу…

Ляля сильно дернула его за рукав пиджака:

– Ну-ка сядь, соколик, и слушай. Так вот, драгоценный мой, нарочно в жизни ничего не бывает. Все свой умысел имеет. А домой ты, яхонтовый, не ходи. Тебе теперь назад дороги нет – только вперед.

– Но денег же мало…

– Найдешь ты там деньги. Ты там все найдешь. – Пообещала Ляля. – Не сразу, но найдешь. Да ты там долго жить не будешь, и года не пройдет, как ты из этого города уедешь…

– Куда? – Поспешил с вопросом Григорий.

– Ты, сокол мой, а) старших не перебивай б) уедешь далеко-далеко, и будешь там богатым и успешным. Только одно плохо: мать ты свою больше не увидишь.

– Почему не увижу, я, что…

– Все, милый мой, больше я тебе ничего не скажу.

Прощай, сокол, хотя нет, вот возьми-ка вот это, – Цыганка, протянула Григорию, болтающуюся на суровой нитке, старинную монетку. – Она тебя защитит и охранит.

– А…

Хотел еще что-то спросить Григорий. Но цыганка неожиданно быстро, оставив после себя быстро вращающуюся в воздухе воронку, исчезла.

Григорий недоуменно пожал плечами.

«Почудилось что – ли? Или правда она была, эта Ляля? Вроде не почудилось. Вот и монетка у меня осталась. Так ехать в «М» или не ехать? А сделаем, как карта ляжет. Если ляжет орлом – поеду. Григорий подбросил монетку в воздух. Вышло – ехать.

Яблонский повесил монетку на шею и вышел из скверика. Спустился в метро и вскоре вышел из не него на огромную площадь. Перед ним стояло три вокзала.

«Налево пойдешь, смерть найдешь. Направо пойдешь горя хлебнешь. – Вспомнил

Яблонский отрывок из детской сказки. – А пойду-ка я в центр»

Он вошел в шумный вокзальный зал. В нем царила присущая вокзалам суета и многоголосица. Из репродукторов женский голос ежеминутно объявлял: прибывающие и отбывающие поезда. Яблонский с детства любил железнодорожную суету. Будучи еще школьником он часто приезжал на вокзал, смотрел если дождь из окна, а если было тепло то с перрона, как уходят поезда. Как скрываются они, унося своих пассажиров в

неведомые дали. Он все мечтал, что когда-то и его унесет скоростной экспресс, что стоял на их станции не больше минуты, в далекие счастливые дали.

Яблонский подошел к расписанию поездов. Нажал на кнопку «М». Залопотали металлические пластинки, наконец, утомленные бегом, остановились, и Григорий стал читать информацию. Закончив, он посмотрел на часы. Поезд уходил через полчаса. Григорий задумался, потом безнадежно махнул и пошел к кассам. Очередь по счастью оказалась короткой. Вскоре он уже протягивал в окошко две десятирублевых купюры.

– Один билет. – Попросил он у миловидной хорошенькой кассирши. – Плацкарт.

– Но это очень много. – Улыбнулся ему из, окошка девушка. – Хватит вот только одной бумажки.

«Улыбается – хороший знак, – Подумал Яблонский. – Обычно они только лаются…» Девушка протянула ему билет и еще раз мило улыбнувшись, пожелала:

– Счастливого вам пути, молодой человек…

«Пассажир» зашел в буфет. Взял липкую (загрязнившую пальцы) бутылку пива. Сделал глоток и болезненно сморщился:

– Как же можно торговать таким пивом? – Спросил он продавщицу. – Оно же несвежее!

– Как это несвежее, – возмутилась буфетчица, – только сегодня утром завезли!

– Не знаю, когда его завезли, но пить его невозможно.

– Мы денег назад не возвращаем! – Категорично заявила продавщица.

– Да, я и не прошу.

После этих слов возле стола, заискивающе глядя Яблонскому в глаза, появился бомжеватого вида человек: