Мимо Жмуркина прошли два зачуханных типа в тёмных бейсболках и почти одинаковой одежде, больше напоминающей ему обычную строительную робу. Один из них вёз за собой двухколёсную тележку, а другой семенил за ним и, приплясывая, дурашливо потрясывал головёнкой, напевая какие-то слова, что явно выдавало в нём придурка.

У своего подъезда Жмуркин, в недалёком прошлом кандидат в мастера спорта по боксу, задержался, беседуя со знакомыми парнями с их двора. Они посторонились, когда мимо них проехал автобус с широкой чёрной полосой на всю длину белого и уже замызганного кузова.

– «Афганец», из крайнего подъезда, – сказал один парень, оценив вопросительное выражение на лице Жмуркина.

– Тёща с женой задолбали мужика – он и удавился! – бодро пояснил другой.

– Безработный, давно уж… прозябал, – добавил третий сокрушённо. – Жалко… пацанчик у него остался – и о чём эти бабы думают?!

Жмуркин, как и эти парни, толком «афганца» не знал и даже не мог припомнить его физиономию, но сочувственно кивал головой, сожалея о смерти бывшего воина-интернационалиста. Разговор у них дальше не клеился, и он попрощался с парнями, услышав вдогонку чей-то уважительный голос:

– Держись, Жмур… удачи тебе!

Жмуркин тоже был безработным, жил с женой в квартире тёщи, папашей ещё не стал, но и его, как и «афганца», регулярно и очень часто беспричинно пилили проживающие с ним женщины. Напутствие дворовых приятелей оказалось кстати. Вечером, после очередного женского натиска, который он выдержал вполне достойно, не позволив ему перейти в семейную ссору, Жмуркин надумал искать жизненную удачу в другом городе.

Утром, прихватив документы, с одной лишь спортивной сумкой через плечо, он налегке отправился в те места, где когда-то появился на божий свет…

Зябликов был холост, но к своим двадцати шести годам уже пережил три несчастные любви. От второй и не самой болезненной у него осталась особая примета – татуировка «Наташа» на левом запястье.

Школу Зябликов не закончил и после девятого класса поступил в местный лесотехникум, в котором доучился до конца и с грехом пополам получил диплом техника-лесовода. Из своего провинциального городка он впервые отправился в столицу в конце восьмидесятых.

Впечатлений было много и очень разных, но самым ярким оказалось то, как Зябликов спустил две сотни рублей в толкучке у «напёрсточников», недалеко от Ленинского проспекта, где находилась скульптурная композиция с фигурой первооткрывателя космоса Юрия Гагарина, устремлённой ввысь.

Однако крепче всего Зябликов почему-то запомнил синеватые тату на пальцах снующих рук у ловкого «напёрсточника» да ещё в придачу импортные сапожки с точёными ножками одной зрительницы, соблазнительно уходящие вверх под её короткую клетчатую юбку.

Тогда ему едва хватило денег на один день проживания в белокаменной и обратный билет домой. Во второй свой визит Зябликов был уже умнее и подготовился к нему основательно. В столице он купил подходящий себе вузовский диплом и в настоящее время работал в областном министерстве. Зябликов числился перспективным чиновником и не без оснований рассчитывал в скором будущем на должность заместителя начальника одного департамента.

После приобретения фальшивого диплома и особенно после последней и наиболее злосчастной любви, Зябликова почему-то больше тянуло к уединению на природе, и на это его новое увлечение, наверное, повлияли годы учёбы в лесотехникуме. И в самом начале календарной зимы, в то время ещё совсем не лютой, он отправился в малоснежный, но сказочно заиндевелый лес…

Жмуркин доехал на рейсовом автобусе до первого поворота на автотрассу. Ещё раньше он решил, что будет добираться до намеченной цели автостопом, но две машины проскочили мимо, не обратив на него никакого внимания. Жмуркин задумался, поглядывая на пустующую и враждебную дорогу, которую окружал молчаливый лес, сверкающий своим зимним нарядом. Лес притягивал и манил к себе, и Жмуркин, приметив в придорожном мелколесье тропку, ведущую в глубины лесного царства, направился не спеша по едва заметной узкой дорожке.

Когда Жмуркин углубился в дубовую рощу, за которой протекала река, то он, чтоб отвлечься от грустных мыслей, включил карманный радиоприёмник. Покручивая диск настройки, Жмуркин продолжал думать, пока не наткнулся в радиоэфире на весёлые голоса ведущих какого-то канала. Они дурачились и шутили по поводу древнего крокодила, который жил в гордом одиночестве в большом пруду на землях одного поселения в далёкой и загадочной Индии.

Крокодил был удивительно мирным и даже ласковым существом, и никогда не нападал на людей. Радиошуты смеялись над миролюбивым крокодилом, называя его самым странным вегетарианцем из всех рептилий, предположив, что именно он послужил писателю Эдуарду Успенскому прообразом обаятельного крокодила Гены.

Сквозь пошловатый юмор болтливых и шумных ведущих Жмуркину вроде бы послышался короткий человеческий крик. Он выключил радиоприёмник и стал прислушиваться, но в лесу стояла тишина, зато Жмуркин впервые почувствовал запах дыма. Он продвинулся ещё немного и вскоре заприметил костёр, недалеко от лесной тропки, а впереди, за деревьями, уже виднелся крутой спуск к реке. Через несколько минут он находился на берегу и осматривал окрестности. Жмуркин обратил внимание на довольно большую полынью с обломанными краями льда. Она находилась поблизости от берега, и у него сразу же возникло подозрение, что кто-то совсем недавно мог здесь провалиться под лёд. Река покрылась им недавно, лёд был не совсем прочный и местами ещё зияли тёмные промоины и полыньи.

Жмуркин прошёлся по берегу вдоль русла реки, но ничего подозрительного не увидел и вернулся к тому месту, где догорал костёр. Там, около старого дуба, он обнаружил небольшой, разборный мангал, несколько коротких шампуров из нержавейки и рюкзак. В нём Жмуркин нашёл литровую банку с мясом в рассоле, видимо, для шашлыка, краюху хлеба, несколько луковиц и четвертушку водки. Когда он увидел в эмалированной кружке маленькую пачку индийского чая в полиэтиленовом пакете, то уже не сомневался, что на берегу реки произошла трагедия.

«Направился за водой на речку… и провалился у ближней полыньи, приняв её за прорубь, – тоскливо размышлял Жмуркин. – Течение на этой стороне приличное… Несчастного затянуло под лёд и теперь, и теперь он будет кормить раков…»

За дубом, среди валежника, приготовленного, похоже, ещё осенью, Жмуркин увидел маленький туристский топорик и захотел прихватить его с собой, но в последний момент передумал. Он притушил остатки костра, с минуту постоял под раскидистым дубом, а потом отправился в обратный путь.

Настроение у Жмуркина было паршивым, когда он снова оказался рядом с автотрассой. «Если сейчас никто не посадит, то вернусь домой!» – решил он и поднял руку, увидев на дороге белую фуру, которая притормозив, остановилась на небольшой площадке, в метрах пятидесяти от него.

Жмуркин успел лишь разглядеть на фуре нарисованного пингвина и прочитать самую крупную надпись на ней, как из кабины вывалился водитель и тут же начал мочиться под колёса. Когда он закончил, то обернулся к Жмуркину и заорал:

– А ты, чего стоишь?!.. Хочешь ехать – полезай!

– Считай, что тебе повезло! – уже в кабине заговорил молодой водитель. – Если б не нужда, то мимо проскочил!

По авторадио те же ведущие продолжали хохмить, но уже по поводу российской приватизации.

– Этот… рыжий чёрт! – слушая их, рассуждал водитель. – Две «волги» на ваучер обещает… Если надует – народ его удавит!

– Не удавит… – зло усмехнулся Жмуркин. – Народ сам давится… от житухи такой!

Водитель скосил взгляд на кисть попутчика с татуировкой «Юра» и спросил:

– Как звать?

– Юрий, – ответил Жмуркин.

Водитель закурил и протянул ему пачку сигарет: – Кури, Юрок!

– Не курю…

– И то правильно… Как говорят, кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт! – шутил водитель, улыбаясь Жмуркину. А тот даже не подозревал, что слова ещё молодого, но уже тёртого жизнью мужика, не пустая болтовня, а настоящее пророчество.

Жмуркин не доехал до намеченной им цели – до того места, где появился на божий свет, и не вернулся обратно домой, где его ждали жена с тёщей, которым оставил на кухонном столе лишь записку и свои последние деньги…

В общем, пропал Юра Жмуркин, канул с тех пор, как в воду… Зябликов тоже канул в воду, вернее, в речку, но через полгода всплыл – отдала речка утопшего любителя уединённого отдыха на природе, а опознали молодого и перспективного чиновника, в том числе по татуировке «Наташа» на левом запястье.

Это сейчас, в эпоху всемирного информационного потопа, люди могут узнать, что в Мордовии грозой убило четырёх молодых быков, а в канадском зоопарке семь пингвинов утонули от страха… А что с пацанчиком от «афганца»?

Пацанчику от «афганца» повезло. Его мать быстро вышла замуж второй раз, и у него появился отчим – очень хороший человек. Пацанчик ни стал пьяницей, ни наркоманом, ни уголовником… ни стал он экономистом, ни юристом и ни чиновником. Пацанчик превратился в рослого, интересного мужчину и работал сейчас автомехаником, как и его отчим.

Ещё пацанчик женился и жил с женой в квартире тёщи, которая вскоре умерла. Говорили, что от неизлечимой болезни, а, может, от недофинасирования бесплатной системы здравоохранения – поди, теперь разберись… И ныне пацанчик от «афганца» уже не следил за курсами иностранных валют и процентной ставкой кредита на ипотеку – им с женой и младенцем вполне хватало тёщиной квартиры.

Малыш рос и первым словом изрёк:

– Мамя… мамя…

Отца он стал почему-то называть то «татя», то «тятя», радостно хлопая в ладоши.

Пацанчик от «афганца» на это ничуть не обижался, но как-то поинтересовался у жены, почему малыш так говорит.

Жена мило улыбалась, а её ангельские голубые глаза светились любовью.

– Это что-то генетическое, на уровне подсознания… Ведь папа, что по-русски, что по-украински – это тато, тату, тятя, – говорила она молодому мужу и отцу, – или батько, батя – понятно?

– Понятно, – отвечал он и верил любимой жене: по образованию она была филологом, но в настоящее время работала продавцом-консультантом в мебельном салоне.

Сегодня у пацанчика от «афганца» был выходной, и уже с утра его развеселило радио. Оказывается, в Индии умер крокодил, которому было сто тридцать лет. Он жил в гордом одиночестве в местном пруду, был очень миролюбивым и таким добрым, что дети играли и плавали вместе с ним в этом водоёме. Благодарные жители поселения, рядом с которым прожил свою долгую жизнь этот уникальный крокодил, решили воздвигнуть около пруда памятник в его честь.

Весёлое настроение пацанчику не испортили даже истошные голоса каких-то отчаянных девок, которые орали на балконе в соседнем подъезде:

– Нас не догонят!.. Нас не догонят!

«И кому да на какой хрен вы нужны?» – подумал он с усмешкой.

Мимо него прошли два зачуханных типа в изрядно полинявших бейсболках и незатейливой, почти одинаковой одежде, больше напоминающей ему строительную робу. Один из них вёз за собой двухколёсную тележку, а другой семенил за ним и, приплясывая, дурашливо потрясывал головёнкой и напевал:

– Прошла зима, настало лето – спасибо Путину за это!.. Прошла зима, настало лето…

«Шизик, что ли?» – удивился пацанчик от «афганца» вслед напевающему мужичку, который был похож на вертлявого дятла, особенно общительного в период размножения, а затем негромко произнёс с нескрываемой горечью:

– Прошла зима, настало лето – спасибо маменьке… и тятеньке за это!

2018г.

Приятели

Рассказ

Протасов был чуть старше Самодурова… Когда-то они учились в одной школе, только в разных классах, жили в соседних домах и гоняли мяч в общем дворе. Их белесые дома из силикатного кирпича стояли на окраине города, быстро обрастая вокруг себя такими же типовыми пятиэтажными коробками эпохи социализма. Потом, может, по генплану развития города или, может, по неведомому зигзагу судьбы, приятели вновь оказались рядышком, но уже на другой окраине областного центра. Теперь они проживали в многоэтажках серого цвета, построенные индустриальным методом панельного домостроения незадолго до последних реформ, окончательно похоронивших этот самый социализм в огромной многонациональной стране.

В последующие годы их девятиэтажки затерялись среди множества новых высотных домов-скворечников, отделанных качественным лицевым кирпичом разных оттенков коричневого цвета, радующим глаз многим горожанам, несмотря на многочисленные банкротства строительных компаний и мучительные страдания обманутых дольщиков жилья.

Современные постройки почти не затрагивали довольно безотрадную жизнь Протасова и Самодурова, не могли особо украсить её или чем-то утешить их, как городских обывателей, обременённых множеством насущных забот и проблем. Новые дома, как раковины гигантских каракатиц, расползались и зримо росли вокруг, оберегая покой их обитателей, радуя владельцев жилья не только комфортом, но и своей престижностью, а приятели лишь неумолимо старели в своих последних жилищах ещё тоталитарного и уже немодного покроя…

Протасов выключил телевизор и мгновенно отсёк, будто жестокий палач на эшафоте, торчащие на экране говорящие головы ученых философов и, отправив их в виртуальное небытие, тяжело вздохнул. «Если, как писал Фазиль, политика – вино для дураков, – подумал он с усмешкой, – то философия – десерт для сытых бездельников…»

Эта мысль ничуть его не обрадовала, да и Фазиль Искандер никогда не был его другом и даже знакомым – он просто считал писателя мудрым человеком. Себя же Протасов к мудрецам не относил, но назвать себя полным идиотом или круглым дураком вряд ли бы решился. Он получил высшее образование технического профиля, имел солидный трудовой стаж, владел многими специальностями, однако в настоящее время работал простым водителем мусоровоза. Правда, Протасов, как и многие его сограждане, был не против смены места работы, желательно, на более денежное и менее напряжённое по трудовым затратам.

Сегодня ему позвонил Самодуров и пообещал зайти. Недавно они беседовали насчет работы на новом и, видимо, самом большом в перспективе городском кладбище, где приятель трудился главным механиком, и тот, похоже, хотел что-то сообщить Протасову. Он же никаких иллюзий по поводу трудоустройства в прибыльном кладбищенском бизнесе не питал, а когда встретил Самодурова в прихожей, то без всяких слов догадался, что приятных сюрпризов от него ожидать не следует.

Разговорились давние приятели на кухне, где Самодуров поставил на стол поллитровку отменной водки.

– Ты же знаешь, Серёга, что проблема не в тебе и не во мне, – начал Самодуров, глядя прямо в глаза Протасову. – Я бы взял тебя, даже не задумываясь, но… но я не хозяин – всё решает Дуров!

Протасов лишь усмехнулся, но без всякой обиды и тем более какой-то злобы. Самодуров быстро оценил великодушие приятеля и продолжал с простецкой улыбкой:

– Да-да… у нас подобралась, можно сказать, компания… дураков… Кроме меня и хозяина, есть ещё Дуриманов, Дурнев и даже Дурасов…

– А бабы есть? – неожиданно прервал его Протасов, услышав фамилию созвучную своей.

– А как же без них?!.. Конечно, есть! – в бухгалтерии… в магазине, – отвечал простодушно Самодуров, всё ещё улыбаясь. – Ядрёные, как на подбор… умные, чертовки, и замужние!

– А фамилии такие же, что ль? – поинтересовался приятель, взглянув с хитрецой на Самодурова.

– Бабы-то? – переспросил Самодуров и, увидев утвердительный кивок Протасова, добавил:

– Они у нас свои, по большей части родственные…

– Да у вас там мафия, Колян, – ёрничал Протасов, ухмыляясь.

– Да, мафия, а как же без неё… мафия – это семья, а семья – ячейка общества, – с серьёзным видом отвечал Самодуров. – Это у них… там, – вытаращив глаза, он потянул свою лысоватую голову куда-то вверх, – эта самая… коррупция, а у нас… у нас ячейки общества.

Протасов молчал, а Самодуров желал высказаться приятелю до конца.

– Ты вспомни, какие ещё недавно были погосты – один стыд, почти как мусорки! – слегка горячась, заговорил он. – А пришли братки, создали семьи, подмяли и легализовали этот бизнес, и вот тебе полный порядок – красота, как в европах!

Возражать приятелю Протасову не хотелось, да и нечего ему было сказать что-то от себя, своими словами, поэтому он лишь сосредоточенно думал, пока не вспомнил фразу, где-то им прочитанную, и произнёс тоскливым голосом:

– Похоронная служба прибывает к людям быстрее, чем скорая медицинская помощь… Интересно, не правда ли?

Сметливый Самодуров понял, что проигрывает приятелю некий подспудный и давний спор, поэтому поспешил сменить тему разговора. Раньше, в подобной ситуации, он ответил бы Протасову своей уже привычной глубокомысленной фразой: «Диогеном ты родился, Диогеном и умрёшь!» Но сейчас сдержался, опасаясь обидеть приятеля.

– А насчет тебя – одна невезуха!.. Кто-то до меня предложил хозяину своего экскаваторщика, – делился Самодуров, виновато улыбаясь. – Я, Серёга, просто… просто опоздал!.. Ты уж прости, коллегу!

Самодуров иногда шутил, называя себя коллегой в разговорах со старинным приятелем – водителем мусоровоза, поскольку считал и говорил Протасову, не без доли чёрного юмора, что ритуальные дела и вывоз мусора есть одно общее дело в вопросах экологической утилизации жизненных отходов.

Вообще-то, Самодуров не казался Протасову чудаком или большим оригиналом, когда утверждал, что без разумного решения таких насущных проблем, как общественные туалеты, погосты, коммунальные и промышленные отходы от жизнедеятельности людей, настоящего прогресса в стране не будет.

Когда Самодуров иногда высказывался ему, что человек всё-таки скотина, то Протасов поправлял приятеля: «…не просто скотина, а животное… только мыслящее!» Самодуров вроде бы соглашался с ним, добавляя при этом: «…хотя это животное очень часто неправильно мыслит!»

Сейчас Самодуров сидел в гостиной и читал вслух из какой-то газетёнки наиболее забавные отрывки для себя и, несомненно, для своего приятеля, который жарил отбивные на кухне.

– На родине легендарного героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева… на мемориальной стене музея его имени… злоумышленники срезали с медного барельефа… у бойцов «Конницы Чапаева» сабли… – неспешно читал Самодуров и тут же громко возмущался. – Вот, суки, что делают!

Самодуров замолкал на время, роясь в стопке лежащих газет, что-то там находил и опять читал вслух, комментирую.

– Кафедральный собор в сквере имени… будут строить на месте общественного туалета… знак вопроса… Сообщается, что этот туалет неподалёку от школы был продан без каких-либо аукционов вместе с прилегающей территорией… Вот, суки, что делают!.. Общественные слушания, посвященные строительству храма в сквере имени… состоялись недавно, сообщает информационно-аналитический центр «Зоркий филин»… В результате голосования сорок четыре человека высказались в защиту строительства, сорок семь – против… В настоящее время нет ни проекта храма, ни разрешения властей на строительство… Всё правильно, – резюмировал довольный Самодуров, – сперва толчки европейского класса, а уж потом храмы!.. Культуру – в массы, как говорили раньше!

– Всё готово – прошу к столу! – послышался голос Протасова из кухни, и Самодуров отправился туда, где его ждал старый приятель, выпивка и нехитрая домашняя закуска.

Потом они пили водку, закусывая свиными отбивными, разными соленьями жены Протасова и вели неторопливую беседу вперемешку с анекдотами. Протасов и Самодуров, как и все провинциалы, недолюбливали центр, считая, что многие беды и проблемы именно оттуда, поскольку власти на местах и народ копируют всё из белокаменной столицы, где есть хорошее, но много и дурного.

– Кстати, – произнёс Протасов, – вспомнил свежий анекдот про Петьку и Чапая…

Протасов изобразил слегка туповатое выражение на своей физиономии и стал пародировать диалог самых популярных героев из анекдотов их молодости: «У америкосов, Василь Иваныч, демократы с республиканцами за власть борются». – «А у англичан, Петька, энти… кон-стер-вато́ры… Тудыть их!» – «Тори…» – «Точно!.. И энти… либерасты!» – «Лейбористы». – «Одна хрень, Петруха!.. А у нас, как всегда… Новое говно со старым тягается». – «Это, Василь Иваныч, пост… постмодерном нынче называется… А потом всё сызнова повторяется». – «Вот поэтому, Петька, мы денно и нощно… в энтой… жопе!» – «Ни все же там, Василь Иваныч?!» – «Да, ни все… Кто в большой, а кто в глубинке!» – «Москва, Василь Иваныч… она ноне не просто большая деревня!» – «Да, Петька!.. Она нынче – большая жопа!.. Только жрёт и серит… жрёт и серит!»

Они негромко посмеялись и притихли, словно о чём-то призадумались.

Протасов, вспомнив, как в прошлом его приятель жаловался на мужские проблемы в постельных делах с женой, спросил у Самодурова, выразительно на него посмотрев:

– Как там у тебя, Колян, с этим… поправился?

Самодуров сообразил не сразу.

– А-а-а… ты про Марчелу Нестояни… – заулыбался он, а потом заговорил чуть приглушённым, но радостным голосом, наклонившись к приятелю ближе. – Всё нормалёк, Серёга… Недавно протестировал себя с одной молодой тёлочкой – полный порядок!.. Дело, Серёга, ведь не только в нас – важно с кем это делается!

– Ну, а с этим как… с удовольствием? – поинтересовался Протасов с недоверчивым видом. – Я имею ввиду это самое… настоящее.

– Да о чём ты, Серёга?.. Какое удовольствие?! – скривил лицо Самодуров. – Всё это – сплошное фэнтези… Я настоящее удовольствие получаю, когда судака в несколько кило на удочку ловлю… Вот это удовольствие!

– Понятно… – уныло протянул Протасов и, помолчав некоторое время, добавил уже уверенным голосом:

– Значит, Колян, мы с тобой просто… просто животные – медицинский факт!

– Причем здесь животные, а? – слегка возмутился Самодуров, глядя на приятеля чуть захмелевшими глазами.

– А потому, Колян, что только люди могут испытывать удовольствие от секса, а животные – никогда! – негромко и почти торжествующе произнёс Протасов, а затем добил приятеля безжалостным голосом: – Приговор окончательный, гражданин Самодуров, и обжалованию не подлежит!

Они одновременно умолкли и уставились на пустую бутылку из-под водки с яркой и нарядной наклейкой. Она гордо возвышалась в центре скромного убранства кухонного стола и всем своим видом что-то напоминала приятелям, а, может, к чему-то их призывала.

«Наш кремль…» – без удивления, почти равнодушно подумал Протасов и решил, что пришла пора доставать другую бутылку с водкой, которая хранилась у него в шкафу на всякий случай. А загрустивший Самодуров вдруг вспомнил покойного батю, который под старость лет любил смотреть по телевизору лишь одну передачу «В мире животных» и радовался ей, как ребёнок…