Озорнуха. Роман о воспитанниках детдома

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

И подходило время, когда Диане хотелось испытать настоящие любовные чувства, так как имела о них пока смутное представление. Иногда одним своим присутствием Поль вызывал у неё всё новые, ещё неизведанные ощущения. Но как только переходил на свои обычные грубые манеры обращения с девушками, этим самым он вызывал у неё протест и недовольство. Она пыталась ему объяснить его просчёты, однако продолжать дальше не давало стеснение, да и Поль мог истолковать её желание любви, как желание интимных отношений.

Когда в палаточном лагере, расположенном вблизи моря, мальчишки показывали девушкам фотографии обнажённых женщин и мужчин, Диана воспринимала это уже вполне терпимо. Она не поддавалась на такие провокации и даже обзывала пацанов пошляками. Но и Луиза и Шура тоже смотрели на безобразные фотки так, будто для них это уже не представляло никакого интереса. Разве что повергал в смятение младших, которые ещё не переступили рамки приличия, но и они озорно посмеивались и переводили глаза то на Луизу, то на Шуру, будто эти девушки и были изображены на этих снимках…

Однако среди девочек детдома к Диане почему-то поддерживался особенный интерес, который за последнее время даже приумножился. Её считали сведущей во всём, и даже в том, что касалось любви, точно она воплощала образец девушки, созданной исключительно для этого. И её вообще стали относить к самым распущенным, считали, что она стоит, чуть ли ни на грани полного растления. Во многом этому способствовали и россказни Луизы, которая первая позаботилась набросить на Диану тень гулящей девицы. И в той же мере на неё одинаково падала и тень её пьющей и гулящей матери, дурная слава которой отравляла ей жизнь. И она никого не хотела видеть, в том числе и Поля, которому очень манилось её совратить. Но если бы она узнала, какого были мнения о ней старшеклассницы, Диана не шутку бы рассердилась. Ведь ей думалось, что они смотрели на неё не больше, чем на невинную первоклассницу, для которой запретный плод только в стадии завязи… Но и о своих сверстниках, они были не в восхищении, отзываясь о них, как о слабо подготовленных для любви юношах. Поэтому в поле зрения этих девушек чаше всего попадали молодые мужчины с достаточным опытом…

Нет, запретного к шестому классу у неё ни с кем не произошло. Однажды она случайно подслушала разговор больших девочек, которые, выходило, уже больше чем дружили с большими мальчиками. Это её так поразила, что отказывалась это понимать, зачем они это делали. А спустя день или два она услышала, как одна девчонка высмеивала какого-то пацана за то, что тот не умел целоваться. Девочки увидели Диану и прогнали её, пригрозив, чтобы держала язык за зубами.

Но юная девушка не представляла, как это можно было очутиться совершенно голой в объятиях человека другого пола? И хоть она выглядела старше своих лет года на три, ей было неприятно слышать, когда её насмешливо называли «скороспелкой», так как всё у неё уже обрело почти законченные формы.

«Пусть завидуют», думала не без смеха Диана. Она даже ростом превосходила девушек-старшеклассниц. Ведь у неё были налитые груди, стройная при походке манерно раскачивающаяся изящная фигура. И сама она в первые месяцы своего созревания с удивлением, моясь в душе, себя рассматривала. И её охватывала оторопь при мысли, что всё это должен когда-то увидеть мужчина?

И только Полю в последнее лето перед выпуском из детдома она уже кое-что позволяла. В тот день незаметно ото всех они углубились в горный лес, взобрались по зигзагам тенистых лесных тропок к почти голубому поднебесью, зависшему над ними прозрачным воздухом, ароматами свежих трав и цветов, влажным дыханием моря и водорослей. Они облюбовали уединённую, освещённую ярким солнцем зелёную поляну, расстелили на прохладной зелёной траве байковое одеяло. А потом Поль разделся до синих плавок, изрядно покрытый южным загаром. Диана живо сняла платье, под которым её налитые формы тела обтягивал цветной купальник.

Где-то внизу плавно и призывно шипело море, в густом лесном орешнике напевали птички, а в траве потрескивали кузнечики, над головой раскинулась чистейшая небесная лазурь, которая уходила в сторону необъятного моря, и сливалась с ним далеко-далеко за горизонтом с иссиня-зеленоватым маревом…

Вот Ипполит целовал её в горячие губы, вот втягивал их в себя, словно два лепестка розы. И сначала осторожно прикасался к её телу, затем сильно прижался к её ногам, и она ощущала его мужское накаченное тело. И девушку охватывал страх. Поль же так завёлся, что с трудом управлял собой, от его дерзкого поступка она чуть было не утратила присутствие духа. В тот момент девушка почувствовала, как его рука шарила там, где не полагалось. И вместо готового сорваться возмущения, она испытала сладкую истому. И она чуть было не потеряла бдительность, когда Поль нашёптывал прямо в ухо признание в любви. Диана испытывала несказанное блаженство. Но в ответ на его смелые действия, она отчаянно замотала головой, чуть ли не плача, умоляла Поля оставить её в покое, став его отталкивать от себя, поскольку страх вновь, как молния, пронзил всё её существо.

– Извини, Поль, но мы так не договаривались! – переведя дыхание, чуть придя в себя, проговорила Диана, быстро натягивая, спущенные им до щиколоток плавки. Когда она случайно глянула на него, её лицо мгновенно зарделось краской стыда. Она опустила глаза, почувствовав как в стеснённой от пережитого волнения, груди отдавались частые удары сердца, которые затрудняли дыхание. И она тоскливо закрыла глаза, потом легла ничком, обхватив руками голову, с распущенными по плечам светло-русыми волосами.

Ипполит чувствовал себя обиженным её упрямством, а ведь был близок к заветному желанию. Но Диана быстро усмирила его страсть. А ему только оставалось бросить:

– А чего ты строишь из себя?..

– Как ты смеешь так говорить! Учти, я не твои подружки… Спасибо скажи, что я провожу с тобой время.

Ипполит любил всегда добиваться желаемого, она же напрочь лишила его удовольствия, чем он сейчас втайне мучился.

– Что ты испугалась? А может, ты меня не любишь? – спросил Поль развязным тоном, затягиваясь сигаретой.

– А ты только и ждёшь, чтобы я тебе это доказала! Но тебе безразлично, что обо мне будут думать?

– Ошибаешься, о тебе уже ходят дурные толки…

Диана приподняла от руки голову, коротко взглянула на Поля, который щурил глаза от яркого солнца.

– Я знаю, это старается Луиза! – нервно усмехнулась Диана, болтая головой, отчего заколыхались густые длинные волосы. – А ты я вижу, даже доволен, что ходит этот слух?

– Да ладно, что она, что ты такие умницы! – уклонился он от прямого ответа и быстро привёл себя в порядок: – А ты ещё об этом дне пожалеешь…

– Может, пожалею, а может, и нет. Зато не буду жалеть, когда выйду замуж и ни за что не повторю судьбу матери…

– Тогда в чём дело, иди ко мне, больше не буду наглеть… А то бы стали законными супругами.

– Не выдумывай. Тебе легко говорить! Что ты потом обо мне скажешь? Я же тебе не Шура и не Луиза. Конечно, ты можешь хвалиться опытом, но меня он не интересует…

– А хорошо, если тебя ни за что склоняют? Впрочем, наверно, есть за что, только я один не знаю? – сдвинул он брови к глазам.

– Тогда мне сказать больше нечего, а ещё хвастаешься, что ты обо всех знаешь буквально всё? – напомнила она. – Если хочешь, я тоже скажу… что о себе распускаю только любовные были книжных героинь. Особенно мне нравится подразнить Кротову нарочно развязным поведением.

– А не лучше ли перейти к практике? – настаивал он.

– С тобой я готова хоть сейчас. Но для меня всё может кончится хуже, чем есть теперь. Ведь мне только тринадцать лет, тогда как тебя скоро выпустят на волю…

– Понятно, ты мечтаешь сохраниться для сказочного принца? – злобно процедил Ипполит, обжигая девушку презрительным взором.

– А ты не смотри, как зверь выпущенный из клетки. Ни о каком принце я не мечтаю. Но если ты такой олух, тогда мне с тобой не о чем говорить! – с обидой и болью сорвалось с её губ.

– Ну, в чём тогда объясни? – потребовал он несколько виноватым тоном, не спуская с неё дерзкого взгляда.

– В моей судьбе, Поль! Моя мать любила отца, он взял её до свадьбы. А после свадьбы, вернее, спустя пять лет, когда он ездил в командировки, он спутался с другой бабой, а потом нас бросил…

– Ты хочешь, чтобы я взял тебя с собой, когда выйду из детдома?

– Просто всему, наверно, есть своё время? – несколько уклончиво пояснила она.

…Когда уходила от Ипполита в свою палатку, Диана только всего миг испытывала некоторое чувство сожаления, что побоялась ему уступить. И тогда бы о ней не зря ходили слухи, что так немыслимо рано потеряла невинность, и тогда бы не испытывала обиду. Но она так и не познала с любимым парнем таинственный миг любви. Хотя в глубине души она скоро уже об этом не жалела и даже гордилась, что устояла перед искусителем…

А ведь Полю она была благодарна за то, что он столько лет её оберегал. И потому ещё не в силах была разобраться в своих к нему чувствах, любила ли она его только как брата, или как своего парня? Но как бы там ни было, после этого дня, она значительно повзрослела, поскольку для неё запретное чуть-чуть не стало явью. По сути, оно может войти в её юную жизнь в любой момент и наполнит всё её существо реальным ожиданием любви как праздника. На миг она даже представила, как должно это случиться. Вот в сознании мелькнул образ Поля, готового покорить её душу. И от одной этой мысли в груди сладостным восторгом забилось сердце. Но тут же ей опять стало стыдно…

В тот вечер перед соседками по палатке она вела себя несколько загадочно, точно обладала некими тайнами сокровищ, которые превратят её юную натуру в счастливую сказку. Словом, странное поведение Дианы, искристость и лучезарность нарочито величавого взгляда, неестественная и необъяснимая приподнятость тона в разговорах, повышенная суетливость и безудержная болтливость невольно приковали к девушке пристальное внимание воспитателей.

– Натэлла Ивановна, объясните, что происходит с Крестовой? – спросила Кротова на следующее утро за завтраком.

– Похоже, как попробовала наркотик, – не то шутливо, не то серьёзно ответила Петухова, которая была сама ещё молода.

– Да вы что, только нам не хватало этой заразы! – неподдельно возмутилась Роза Викторовна. – Какая разнузданность в её поведении, для неё не существует приличия. Чем взрослеет, тем новые сюрпризы. Я не думаю, что это влияние морского воздуха. В этом есть что-то нечистое. Надо за Крестовой установить надзор, а то уже к нам зачастили местные лоботрясы; вчера двоих сама выпроводила, они беседовали с Луизой…

– Вы правы, Роза Викторовна, но Ивашечкин стал наоборот— подозрительно тихим, всё больше времени проводит в море. Вы заметили, он сторонится Крестовой. Неужели так море подействовало, со дна он достал много поющих ракушек! – сказала с восхищением Петухова.

Когда Луиза Дубинина прохаживалась по лагерю с книгой в руках, она случайно услышала в открытое окно доносившийся разговор воспитательниц. Одно то, что они упоминали Поля и Диану, тотчас насторожило её слух, она осторожно подошла к окну, стала спиной к стене административного домика. Ей удалось подслушать, как между воспитателями снова зашла речь о проказах Дианы. Значит, кроме Ивашечкина, она также липнет и к местным парням? Но каким образом Крестовой удаётся так ловко всех обставить?

С возрастом Луиза перестала увлекаться Ивашечкиным. Причём теперь ей даже было стыдно вспоминать, как несколько лет назад Ипполит, со своим городским дружком Белым, совратили её и Шуру Брыкину, тогда как Диана на уловки соблазнителей якобы не поддалась. Но поняв, чем девочки занимались с ребятами, Диана почти открыто их высмеивала. Тогда Луиза пожаловалась Ипполиту, чтобы он расквитался за них с Крестовой. Однако вместо этого Ивашечкин не на шутку увлёкся Жирафой, а её, Луизу, оставил с носом. Это предательство Луиза не вытерпела, стала разносить по детдому слухи о Диане, как о самой грязной развратнице. Поль, конечно, догадался о её происках, и скоро последовало его резкое предупреждение, а если ей и Шуре не терпится забавляться, он даёт им вольную…

Естественно, с возрастом, превращаясь в девушку, Луиза тоже умнела. В своих увлечениях парнями она делалась степенней и на кого попало теперь не вешалась. Но к Диане Луиза по-прежнему испытывала враждебные чувства непримиримой соперницы. Даже со временем они не проходили, что недавно, при подслушанном разговоре воспитателей, незамедлительно подтвердилось.

Выследить Диану и Поля для пронырливой и гибкой на ум Луизы не составляло большого труда. С пляжа они уходили по очереди. Первой исчезала Диана, правда, перед тем как покинуть пляж, под видом головной боли она отпрашивалась у Кротовой, что пойдёт в палатку и там укроется от нестерпимой жары.

Шуре Брыкиной ею была дана команда – проверить местонахождение Дианы. И та довольная, удалилась. А этим временем Луиза с деревянного лежака наблюдала за передвижениями по берегу Поля. Вот он не спеша вошёл в воду, колыхнувшуюся могучими перекатами зеленоватых волн. Вот он уже поплыл резкими взмахами рук от волнореза к разбитому молу. Вот Поль для подводного плавания с головы опустил на лицо резиновую маску, став раз за разом нырять на глубину в поисках рапанов и крабов…

Вскоре Шура вернулась с известием, что Диана уединилась в палатке и лежит на кровати.

– Неужели у Жирафы есть, кроме Поля, кто-то ещё? – рассуждала вслух Луизa, и поглядывала за Ивашечкиным, чья голова то появлялась, то пропадала под водой.

– А ты посмотри, сколько на пляже чужих пацанов! – возбуждённо протарахтела Шура.

– Ну и что, это местные чуваки, будто ты ни к одному не убегала ночью! Многие наши девочки уже во всю крутят… Учти, подражают тебе. Но Жирафу ещё ни с одним не видела.

– А может, тебе? – обиделась та.

– Я ребят как перчатки не меняю.

– Ой, ой, у Дианы учишься?

– Она под надзором у Кротихи. У меня своя голова, поняла? Это тебе надо ума набираться…

– Успею поумнеть, а пока не хочу… А Диана сегодня ко мне подходила. Кстати, вчера после обеда на пляже её почему-то не было. Я только сейчас об этом вспомнила.

В это время, где только что на воде нырял Ивашечкин, Луиза больше его не увидела, отчего даже привстала с лежака. А потом легко вскочила, став быстро оглядывать всё заполненное детворой сияющее на солнце побережье.

– Боже, он может, утонул? – в испуге разинула рот Шура, вертя головой вслед за движениями подруги.

– Только нам этого не хватало! Но пока шум не подымай, смотри в оба, а я побежала. Если спросят, я в туалете, – с этими словами Луиза проворно накинула на загорелые плечи пёстрый халат и в шлёпанцах побежала по раскалённому солнцем гравию…

В палатке, как того и следовало ожидать, Дианы уже не было. Луиза растерялась, её мучила досада из-за того что не удалось до конца выследить Крестову. И она спустилась в низину широкогорного, покрытого лесом, распадка, который почти сплошным диким лесным массивом расползался во все стороны то крутыми, то плавными подъёмами и уходил до высокогорной выси, которая перешла в горную гряду и она громоздилась одна на другую. И вот тут, у самого подъёма на гору, Луиза услышала резкий шорох листвы, то явно бежал человек. Она спряталась за кустом орешника, мимо неё быстро прошелестел по траве, задевая корпусом тела ветки кустарников и деревьев, Ипполит, который был в одних плавках. Вскоре он скрылся в лесной чаще, а Луиза со страхом в душе пошла, осторожно ступая по его следу примятой травы…

Перед ней скоро открылась хорошо нахоженная тропинка, которая наискось поднималась в гору под густыми кущами сплошного леса, как бы разделяя его собой надвое. Пройдя более сотни шагов по горному подъёму, среди редких деревьев она увидела зелёную шелковистую поляну, которая пестрела цветами, и её обрамляли деревья и кусты орешника и оттуда доносились голоса любовников, и скоро увидела и саму парочку. Луиза надеялась лицезреть захватывающую картинку пылкой любви. Однако её ожидания были напрасны, так как, кроме обмена поцелуями, пока более ничего не последовало. Она злорадно улыбнулась, и, стараясь не шуметь ветками, попятилась осторожно назад.

И той же тропинкой спустилась к подножию лагеря. Она быстро нашла Кротову, и, воодушевлённая своим поступком «честной девушки», повела её к стану любовников, нисколько не испытывая гадких чувств оттого, что стала доносчицей. Впрочем, как мы помним, она это делала уже не впервые.

Опустим сцену поимки парочки и постараемся представить, как Луиза покинула Кротову, чтобы поделиться с Шурой об успешно законченной операции по разоблачению ненавистной парочки.

– Я забыла у тебя спросить, – начала Луиза. – Зачем к тебе подходила Диана?

– Она меня учила как вести себя с пацанами. Но я ей сказала, чтобы смотрела на себя…

– Вот как, может, она и меня станет учить? – злобно усмехнулась Луиза.

– Да ну её… Представляю, как ей сейчас приходится выкручиваться.

– Тебя это волнует, лучше молчи. Я тут ни при чём, Кротова сама их выследила.

Однако Шура была права в том, что началось секретное разбирательство всех обстоятельств тайного отлучения из лагеря юноши и девушки. Для Ипполита и Дианы в разной степени это дознание об их отношениях, явилось унизительным и оскорбительным. Воспитатели посягнули на их лучшие чувства. В их глазах Ипполит предстал совратителем малолетки, за что мог поплатиться. Но ни Кротова, ни Марусьев эту связь вряд ли разглашат. И вообще, если их послушать, в детдоме никогда не воровали, никогда не играли в карты, а девочки были примерного поведения. Даже Диана, которая стала в их глазах сорвиголовой, и та теперь только для них, воспитателей, навсегда осталась девочкой без стыда и чести.

– Как вы посмели, негодники, скрыться от своих товарищей в лесной глухомани? – вещала свирепо Кротова. – Вы понимаете, что грубейшим образом нарушили распорядок труда и отдыха! От тебя, Ивашечкин, мы ждали совсем других действий. Не знаю, что мне теперь говорить директору. Ты подорвал его доверие, мы должны к тебе принять надлежащие меры…

– А он тут ни при чём! – с вызовом ответила Диана.

– А кто же? Выходит, это ты его за собой увела? – вытаращила глаза Кротова.

– Да, вы на себя поглядите, что вы делаете с директором? – почти выкрикнула она.

– Ах, негодница, ты знаешь, о чём говоришь? Мы с Александром Александровичем о тебе беспокоимся: что из тебя выйдет? И больше не смей так говорить! – покраснев, выпалила Кротова.

Она была так взволнована словами Крестовой, что теперь боялась не на шутку её дерзких выходок. И поручила помощнице придумать для неё и парня такое наказание, чтобы оно было поучительное для всех. А той для употребления своей власти только того и надо. Кротова посмотрела на Ивашечкина и увидела, как тот криво усмехался.

– Поль, если бы не директор, я бы давно тебя отправила куда следует…

– За что? Мы ничего плохого не сделали. И вообще, почему вы запрещаете дружить с девочкой?

– Вот с этой – не позволим! Я не буду объяснять…

С этого дня на всю неделю им было строго-настрого запрещено появляться на пляже. Диану отправили на кухню мыть посуду и чистить картошку. Ипполита после общественных работ на полях колхоза, запирали на несколько часов в складском помещении, они также опасались, как бы он не спутался с местной шпаной…

И Диане, и Полю, наконец, поставили весьма жёсткие условия. Если за эти дни они нарушат вынесенную им меру наказания, их незамедлительно переведут из детдома в исправительные учреждения…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Но и после приезда с тёплого прелестного юга – парочка, которой возбранялось бывать вместе, продолжала встречаться тайком. Поль и Диана мечтали о хорошей в будущем жизни, когда детдомовская реальность останется для них позади. И даже о том, как станут жить вместе, хотя до этого ещё было так далеко, что казалось, заветный миг желанной свободы никогда не наступит…

Ипполит по-прежнему убегал в город, о чём Диана узнавала позже. И при удобном случае она высказывала ему свои претензии: если уходит куда, то чтобы её предупреждал хотя бы о том, где будет находиться на тот случай, если все его кинутся искать. Однако на её замечания он лишь придурковато улыбался и любезно чмокал девушку в щёку, и тут же куда-то уходил…

А с какого-то времени при ней он вообще стал вести себя почему-то замкнуто, что было ему совсем несвойственно. Диана интересовалась: что случилось; но он не отвечал, и только неопределённо пожимал плечами. Диана видела, что он скрывал что-то и опять спрашивала.

– Да отстань ты, в натуре, что у меня не может быть плохое настроение?

– Поль, ты как-то говорил, что тебя направят учиться на строителя.

– Ну, да, говорил… И что из того?

– А тебе нравится эта профессия?

– Думаешь, я знаю, чего хочу?

– Вот и плохо, а надо точно знать…

– Не все, как ты, хотят стать врачихой, и будь довольна…

– А что в этом плохого, не понимаю?

– Да всё в ажуре, чего ты пристала… В мою душу лучше не суйся…

– А я думала, что мы должны всё знать друг о друге.

– Много хочешь, думаешь, все любят честных?

– А кого тогда должны любить: воров и пьяниц?

– Да ладно, не строй из себя паиньку…

– Я не строю, я такая, какая есть. Только все почему-то меня видят наоборот.

– Как это «наоборот»? Для всех ты озорнуха, а для меня… Ладно, не скажу, а то совсем зазнаешься. Да ты и сама на себя наговариваешь…

– И не говори, всё равно не узнаешь. Я просто весело играю во взрослую.

Диана больше уже никогда у Поля не спрашивала о том, где он берёт дорогие сигареты, за какие шиши покупает ей шоколадки, мороженое. Однажды принёс цепочку с медальоном, естественно, не золотую, а серебряную…

В начале сентября, учась в седьмом классе, печальное событие заставило Диану выключиться из привычного хода детдомовского существования. Брат Ванятка уже учился в четвёртом классе, и уже нахватался дурных привычек и повадок уличной шпаны. Впрочем, речь пока не об этом, а о том, как мальчика всколыхнуло известие о смерти матери, которая наступила от белой горячки…

Детей покойной Таисии Крестовой, разумеется, отпустили на похороны под присмотром воспитательницы Петуховой. Однако Диана плакала не столько от потери матери, а сколько за свою дальнейшую судьбу. Ещё при жизни мать для неё считалась как бы умершей; в гробу она казалась значительно моложе, чем в жизни. Это преображение Диану очень удивило. Смерть, как будто очистила её лицо, вечно обрюзгшее, от беспробудного пьянства, от всей скверны разврата, затянувшего мать, как в трясину. «Вот какая она настоящая, – думала печально, прозревая она. – Значит, правда, до скотского состояния её довела любовь к отцу?! Ну почему я этого раньше не понимала. А ведь я от неё не раз об этом слышала, но не придавала значения. Ах, какая я жестокая была!» – и Диане как никогда захотелось зарыдать. Но слёзы только увлажнили глаза, просто она себя сдерживала перед Петуховой, отцом, соседями и её знакомыми, с которыми покойница пила. Они стояли такие жалкие, смирные, потерянные и Диана их молчаливо жалела, правда, не допуская мысли, что их тоже похожие обстоятельства причастили к пьянству. Но об этом было так противно думать, что Диана убеждённо верила – с ней такое не произойдёт. «Ах, зачем ко мне приходят такие гнусные мысли! Я совсем не такая, у меня есть гордость, а у матери и её собутыльников – не было, вот они и скатились…».

Именно на похоронах родительницы Диана впервые через много лет увидела отца, на которого ей указала всё такая же свежая, румяная, полнотелая тётка Фаня. Отец был высокий, с густой тёмно-русой копной волос, в строгом чёрном костюме при галстуке, как важный, случайно попавший сюда господин. Его образ почему-то напоминал девушке авантюриста Дюруа из романа Мопассана «Милый друг», который она недавно прочитала…

Альберт Крестов мало чем изменился; он выглядел здоровым, ещё молодым преуспевающим мужчиной. Однако в его взгляде улавливалась затаённая грусть, видно, по дороге сюда он о многом передумал. И теперь с внутренним покаянием, с чувством своей вины поочерёдно смотрел то на дочь, то на сына. Во взгляде Дианы мужчина читал холодную непримиримую ненависть, отчего у него душа заныла, сердце защемило, как старая при плохой погоде рана. В душе дочери он оставался врагом, который отнял у матери право на семейное счастье, что бросило её в пучину пьянства, следствием которого стала её ранняя смерть. А самым несмываемым грехом было то, что при живых родителях сделал своих детей сиротами.

Он подошёл к детям и пытался заговорить:

– Диана, ты прости меня за всё, если бы я знал, я бы вас не оставил…

– Да всё вы знали, уйдите, я не хочу вас видеть! – твёрдо сказала дочь и сама ушла от него, позвав брата Ваню, который жалостно-колючим взглядом смотрел то на отца, то на сестру.

Она и со стороны улавливала скорбь в его печальном искательном взгляде. Но для Дианы никакого разговора о жалости к отцу-предателю быть уже не могло. Альберт задумчиво склонил голову, его плечи несколько поникли, видно, он принял своё поражение заслуженно. И вообще, она и слышать не хотела ни о каком благополучии отца, которое, видимо, он как бы пытался передать ей всем своим щегольским видом…

…И всё-таки Альберт превозмог гордыню дочери, после похорон он снова заговорил с ней в присутствии брата Вани, который рассматривал отца с каким-то тайным восхищением. И Диана видела, как родитель волновался, сбивчиво оправдывался, что он только недавно узнал о нахождении детей в приюте. Конечно, Альберт врал и только из того побуждения, чтобы дочь немного смягчила жёсткое отношение к нему и приняла бы его раскаяния. И воспитательнице Петуховой он говорил несколько виноватым и сдержанным тоном о том, что у него новая семья, хорошая работа. И с этого дня он твёрдо обещал больше не забывать своих детей. Когда во время разговора с Петуховой, он мельком глянул на Диану, которая стояла чуть поодаль, он вдруг запнулся и покраснел…

Диане было горько выслушивать его бахвальство о том, как он всего добился сам. И он говорил об этом так возбуждённо, будто она должна была радоваться и гордиться за его достижения. А надо ли ей всё это выслушивать, когда по его вине она находилась в детдоме?! Но до него это вряд ли доходило, впрочем, как и то, что он сгубил жизнь матери, и ради своего благополучия пожертвовал своими детьми. Хотя было видно, что он не признавал своей вины…

И впрямь Альберт был далёк от понимания этого. Но тут воспитательницу Петухову кто-то позвал, и отец обратился к сыну. А Ваня, видя, что тот заговорил с ним и смотрит только на него, избегая осудительного взгляда сестры, был весьма доволен этим и охотно отвечал на его вопросы о том, всё ли необходимое для своего развития они получают в детдоме, и как к ним относятся воспитатели? Но простодушие брата, его словоохотливость, Диану выводили из себя, и она без конца дёргала его за руку. Ваня же, полный недоумения, робко смотрел на сестру.

Альберт стоял ближе к сыну, поглаживал его по русоволосой головке так, словно успокаивал и поощрял быть с ним и впредь таким же откровенным. Конечно, отец не мог не чувствовать клокотавшую в душе дочери ненависть, но за это не имел права на неё обижаться. И в то же время на его холёном лице читалось недовольство за то, что Диана старалась внушить брату отвращение к нему, какое она сейчас испытывала к виновнику смерти матери и беглецу. Ведь дочь была старшая и ещё хорошо помнила ту далёкую пору, когда он уходил из семьи с чемоданом.

Поговорив с детьми после похорон бывшей жены, Альберт также побеседовал со старшей воспитательницей Кротовой.

Диане казалось, эта беседа длилась невыносимо долго. Но о чём там между ними шёл разговор, она могла только догадываться. Прежде всего, ей думалось, что Роза Викторовна описала отцу все её порочные наклонности, которыми, по их представлениям, зашла уже далеко. Да и о Ване отец тоже ничего хорошего не мог услышать. И не потому, что детдомовские вожаки, вроде Поля, приучали его к куреву и воровству, готовя из него наследника дурных традиций, которые сложились за годы существования детдома, поскольку в практике воспитателей, кроме как отругать, наказать провинившегося воспитанника, другого подхода к нему почему-то не было…

Через несколько дней после похорон матери Диана снова увидела отца в детдоме. А поскольку она с ним общаться отказывалась, он передавал гостинцы детям через воспитательницу.

Потом от младших девочек она узнала, что отец побывал в кабинете Марусьева и скоро уехал.

Но оказалось, не навсегда, так как его визиты в детдом стали повторяться. И, как позже выяснилось, с помощью директора, отец оформлял усыновление брата, которое им вскоре было исполнено. Диане это стало известно, разумеется, не сразу. Однажды Ваня прибежал к сестре с радостной вестью:

– Дианка, а меня отец скоро увезёт! Он мне так сказал. А потом мы обязательно приедем за тобой…

– Я так и знала, и ты ему поверил? – обречённо обронила Диана. – Пойми, мы давно им выброшены из памяти, и как тебе этого не понять!

– Но это было давно, а теперь он стал хорошим, не надо на него долго злиться.

– Конечно, он тебя возьмёт, а меня – нет! Но я бы всё равно не поехала, лучше умереть, а к нему ногой не ступлю. Я поняла, что наша мать погибла только из-за него, а тебе не говорила. Как ты легко перед ним развесил уши!

– Да нет, тебе это только так кажется…

– Ваня, отец давно мать разлюбил, а теперь и ты идёшь по его пути. Я тебе тоже не нужна? – грустно проговорила она.

– Что ты, что ты! Забыла, как с Полем бывала где угодно, и в это время я для тебя не существовал. И все говорили, что он твой жених…

– Мало ли что языками мелят, но ты всё равно обо мне плохо не думай, ясно? – прервала сестра, слегка покраснев.

– Да я просто так. А чего ты шарахаешься от отца? Он сказал, что ты у него проведёшь всё лето. Ведь это здорово!

– Из его затеи ничего не выйдет. Меня там никто не ждёт…

– Почему ты так думаешь? – удивился Ваня.

Желаемого согласия брат и сестра так и не достигли.

Через две недели отец приехал за Ваней. Стояла уже вторая половина осени. Для Дианы отъезд брата обернулся настоящим горем. Они прощались на виду у всего детдома: воспитанники и воспитатели высыпали во двор, а в окна выглядывали повара и нянечки. И какое-то время брат и сестра, не стыдясь посторонних глаз, стояли в обнимку. Ваня умолял сестру разрешить отцу слать ей весточки, и чтобы она обязательно на них откликалась. Но Диана отрицательно качала головой, и это только лишь усиливало с обеих сторон поток слёз…