Мужской процесс

Не предавать, не лгать, не унижаться.

Часть 1

Если у тебя нет проблем, твоя радость будет недолгой. Говорю это сам себе, потому как говорить больше некому, вокруг никого нет, кроме меня и моей непутевой головы.

Представляете, я вызвал молодого парня на дуэль. А теперь голова ни о чем другом думать не может, кроме как о том, что сделал большую глупость.

Душа под этими мыслями подписалась без колебания. Хотя бы на секундочку заколебалась, произвела какие-нибудь сомнения, вступила с мозгом в диалог, развила диалектический дискурс по теме. Ни хрена подобного.

– Хозяин, а ты – дурак, хозяин! – слышу ее уверенный и громкий голос где-то у самого горла. У меня, когда душа говорит, она говорит внутри груди у самого горла.

Два часа назад в моем подъезде тусовались парни с девчонками. Я через дверь слышу: гогочут и гогочут. Можно было потерпеть, включить телик громче, но я же – герой, вышел из квартиры, ребята, говорю, даю вам 15 минут, если через 15 минут не затихнете, я помогу вам успокоиться.

Задрал голову и прислушиваюсь к эффекту, как, мол, достаточно или чего-нибудь добавить. Ответил мне голосок девочки с площадки четвертого этажа: «Хорошо, мы больше не будем».

Ну, хорошо, так хорошо, я довольный собой закрываю дверь. И слышу в коридоре своей квартиры, что наверху не просто загоготали, а загоготали после того, как кто-то из парней громко спросил: «Что еще за пидорас нарисовался?».

Вылетаю обратно на площадку, скачу по лестнице наверх, вижу паренька и, не доходя до него пару ступенек, зло так шиплю: «Ты что ли пидорасами интересуешься?».

По его лицу вижу, струхнул паренек. Одет модненько, на светленьких брючках стрелочки, жилеточка из кожи молочно-кофейного оттенка, стрижечка хрен знает, как называется, впереди коротко, а сзади хвостик из волос вниз по шее.

Девчонки тут же стояли, но я даже разглядеть их не успел. Обратил внимание на голые ноги у одной, когда еще поднимался, на ней только майка была сиреневая и все, ни юбки, ни штанов.

Вот ведь память как работает, голые ноги от ногтей, блестящих в сланцах, до бедер в сиреневой окантовке, помню, что майка была на уровне трусиков помню, грудки ее даже помню, они будто двумя карандашами майку вперед выпирали, а второго парня даже и не заметил. Вернее, отметил, что есть второй, но как он выглядел, какого роста – ничего не запомнил. И девушка вторая, не помню даже, где стояла.

На испуганном лице модненького да на девичьих белых ножках и погорел. Сделался радостный такой, гордый – навел страха на молодняк. Типа, гляди девочка в сиреневом, как твой друг обтрухался, когда настоящий мужик на горизонте появился.

В этот момент – бам, и вся голова моя зазвенела, а в глазах понеслись стены зеленые с облупившейся краской и коричневые ящики дверей квартирных. Бам – еще раз, я, вроде, руки к голове подтянул, но еще не осознал, что это меня по морде кулаком бьют.

К моему лицу летит рука, я закрываюсь, летит с другой стороны, опять закрываюсь и начинаю отходить по ступенькам вниз. Когда оказался около своей квартиры, встал в стойку и приготовился, даже мысль тогдашняя запомнилась: в дверном проеме этот гад хрен меня возьмет, отобьюсь.

Парень остановился в нескольких ступеньках от меня. У него было лицо сосредоточенное, а глаза как бы кружились вокруг меня. «Может он прыгнуть сверху хочет? – я уже начал четко соображать и приготовился встречать его, если он решит пнуть меня ногой.

Парень будто наткнулся на что-то. Он замер и потух, обмяк. «Все, – почувствовал я, – не прыгнет».

Он опустил руки и выпрямился. Вот теперь я разглядел его. Парень был в спортивных черных брюках, похожих на шаровары, но сами понимаете, не из сатина, в черных кроссовках с каким-то резиновым низом, пыльным матерчатым верхом и шнурками, что свисали к ступеньке лестницы.

На нем была курточка с капюшоном, который повис на одном плече.

Лицо мне показалось очень скуластым, потому, что я на него смотрел снизу, а глаза были где-то далеко и маленькие, но они ярко блеснули, когда парень глянул наверх: оттуда послышался стук каблучков по бетону.

Он накинул капюшон на голову и пошел наверх, держа его края руками на уровне щек.

Нос мой оказался разбит, но не сильно. Кровь дотекла до губы и остановилась. Я потрогал пальцами там, где боль чувствовалась сильнее – у виска. Боковая часть лба рядом с виском уже опухла. «Чуть промахнулся, – определил я, – если бы попал точно в висок, я бы отрубился».

Когда я глупость спорол? Да в эту минуту и спорол. Вместо того, чтобы уйти и радоваться немногочисленности легких ранений, я поймал волну, ощутил приход сил, расхрабрился не по-детски, бесстрашно поднялся на один лестничный пролет и закричал наверх:

– Эй, паренек, если хочешь подраться, давай все сделаем правильно!

Сначала в ответ услышал девичий голос:

– Почему вы к нам пристаете? Идите домой, вы же сильно пьяный.

То, как ответила девушка, мне понравилось. Я действительно маненечко с утра поддавал, и это обстоятельство мне хотелось подчеркнуть в разговоре с парнем, а коли он молчит, и за него говорит девушка, значит парень не забияка, и с ним можно что-то обсуждать.

– Что надо сделать по правилам? – спросил парень, поглядев в мою сторону, и не отпуская руки своей девушки, которая была очень маленького ростика. А модного парня и девицы с голыми ногами на площадке почему-то уже не было.

– Не херачить без предупреждения человека по голове, а нормально подраться, честно, один на один.

– Зачем? – спросил парень.

– Я вызываю тебя на такой поединок.

– Пожалуйста, хоть сейчас, – он ответил равнодушно, поэтому я понял, что он не боится меня. Это меня обидело, я бы точно продолжил сейчас драку, но был под хмельком и уже понял, что хмельного он меня отдубасит, – выноси готовенького.

– Сейчас не могу, надо протрезветь. Давай через месяц.

Парень усмехнулся, а его девушка улыбнулась. Когда мы разговаривали, она стояла позади парня и смотрела на меня из-за его спины.

– Хорошо, через месяц.

– Точно?

– Точно.

– При девушке говоришь.

– Помню.

– Вот теперь я спокойно пойду домой, – я повернулся и подчеркнуто медленно зашагал вниз по ступенькам к своей квартире.

– До свидания! – крикнула не очень громко маленькая девчушка. Я стал ждать, что скажет парень.

– До свидания! – парень сказал слова, по сути означающие его желание свидеться со мной еще раз. Тут я и понял, что сегодня по пьянке сморозил глупость.

Молодежь из подъезда вышла минут через пять. Я видел в окно, что девочка, соседка с верхнего этажа, переоделась и теперь почти как взрослая дама степенно вышагивала вдоль нашего дома в туфельках на высоком каблуке и красивом белом платье, перевязанном черным пояском чуть выше ее талии, который очертил границу возвышенности ее груди.

За ней шел модненький кавалер, который, видимо, отсиживался у нее дома, когда она одевалась. Кавалер опять гоготал, обсуждая произошедшее в подъезде.

Мой соперник по дуэли шел под руку со своей маленькой спутницей и не слушал шумного модного паренька. Девушка что-то говорила ему и все время смотрела на его лицо, а он, похоже, отмалчивался и лица к ней не поворачивал.

В это время я рассмотрел фигуру парня, и, надо сказать, фигура у него была весьма спортивная: плечи раза в два шире задницы.

Хотя он шел, опустив голову, видно было, что парень – не сутулый, крепкий, высокий, мускулистый. Не знаю, что ему говорила его девушка, которая даже рукой жестикулировала, что-то доказывая, но мне захотелось, чтобы она шла и отговаривала парня от драк вообще и со мной, в частности.

Чтобы она осудила его за поведение в подъезде, сделала ему жесткий выговор и чтобы попросила его быть умнее пьяных старичков, научиться уважать старших в любом их состоянии и даже призвала его любить мир во всем мире и, особенно, в подъезде нашего дома.

Что-то мне совсем расхотелось драться, тем более с молодым и сильным. Я смотрел в окно и размышлял, растирая рукой синяк с левой стороны лба.

Мне уже пятьдесят лет, ему – около семнадцати. Если я сделаю вид, что забыл о своем вызове, он же не будет ходить и напоминать? Он тоже забудет. Возможно, охотнее, чем я. Нафига ему заморочки со старикашкой?

Он будет рад отделаться от меня, подумал я. Но тут же вздохнул глубоко, как бывает, когда подумаешь о чем-то огорчительном. Как-то не по себе от мысли – взять и забыть. Противно как-то, очень похоже на то, что струсил и жидко обделался. Жиденько-жиденько обделался кашицей такой неприятной, которая липкая и теплая из трусов потекла.

Представил себе, как я озираюсь, не увидел ли кто кашицу, текущую по моей ноге. И надо же, действительно повернул голову и даже рукой провел по ноге. Не, сухо. Будто заснул на секунду, а теперь проснулся и очень обрадовался, что не обкакался.

Неужели придется с ним драться? Ой, я дурак, ох и дурак же я!

Вечером в мою двухкомнатную квартирку постучали. Сначала позвонили, но звонок у меня почти что издох от старости и вместо былых трелей издает какой-то слабый и жалобный скрип, поэтому я его никогда не слышу, а тот, кто звонит, не может понять, что за попискивание раздается, когда он на кнопку нажимает. Поэтому начинает стучать в дермантиновую дверь.

У меня, единственного на площадке, дверь осталась в том же самом виде, какой была в далекие времена всеобщего равенства и братства, то есть деревянно-дермантиновая с узором из проволоки и шляпок гвоздей в виде лучей, разлетающихся от «ромашки» в центре.

На этот раз я слышал писк звонка, потому что не включал еще ни радио, ни телевизор. Но пока ходил к зеркалу глянуть на свой посиневший глаз, в дверь уже начали стучать.

Открываю, дядька стоит, которого я видел раньше всего пару раз. Знаю, что он у нашего подъезда ненадолго паркует свой джип «BMV» и через полчаса уезжает.

– Здравствуйте! – сказал дядька и посмотрел не на меня, а на левую половину моего лица.

– Здравствуйте.

– Я хотел бы поговорить с вами.

– Заходите.

Он зашел ко мне в коридор и прикрыл входную дверь.

– Я ваш сосед из 71 квартиры, с четвертого этажа. Мне сказали, что у вас инцидент днем произошел.

– Какой инцидент? – я догадался, о чем он говорит, но меня удивило слово инцидент, которое не сразу связалось в мозгу с дневной стычкой.

– Мне сказали, что вы пытались утихомирить молодежь, и они вас сильно избили. Кто участвовал, запомнили?

– Запомнил, конечно, но по именам никого не знаю. Новые какие-то.

Смотрю на дядьку и соображаю, что ему надо? Судя по интонации его голоса, он явно не посочувствовать мне пришел. А не отец ли это той девчушки с голыми ногами?

– Что они тут вытворяли, пили? – спросил мужчина и глянул в зеркало на стене моего коридора, а затем быстро поправил галстук на своей рубашке.

– По-моему, нет, не пили, я банок и бутылок не видел.

– Кололись, что ли? – дядька произнес вопрос громко и грубовато, но было видно, что он с нетерпением ждет ответа и боится, что я назову именно эту причину стычки.

У меня неожиданно вспыхнуло желание соврать, что, мол, не знаю, кто именно кололся, но после них я будто бы подобрал два шприца. И соврал бы, ведь борцом с наркоманами выглядеть куда приятней, чем обыкновенным подвыпившим придурком. Не соврал, потому что дядька, скорее всего, отец, и его такое известие расстроило бы страшнейшим образом.

– Нет, не кололись. Смеялись, хохотали, гоготали как сумасшедшие – шумели сильно на площадке. Больше ничего не делали. Вы – отец кого-то из них?

– Виолетта – моя дочь.

– Девочек было двое, Виолетта какая из них?

– Она светлая, волосы у нее длинные и светлые, – мужчина показал рукой длину ее волос, но не спине, как обычно показывают, а на своем животе. Правой рукой он провел по линии ремня на брюках. Я мельком взглянул на пряжку его ремня, потому что мне показался странным ее желтоватый блеск.

– Золотая? – спросил я и кивнул в направлении изящной вещицы, блестящей в его брюках.

– Дочь? – не понял вопроса папаша, думающий о чем-то своем.

– Пряжка, – сказал я и улыбнулся, потому что мужчина выглядел забавно в состоянии не то сильного смущения, не то глубокой задумчивости.

– Какая пряжка?

– В штанах у вас.

– Вы извините, но я хотел бы поговорить серьезно.

– Ну, так проходите, что мы стоим в коридоре, как чужие. О чем серьезном можно говорить в коридоре?

Я пошлепал на кухню и в этом время слышал, что гость вздохнул и засопел, снимая туфли.

Когда он появился на кухне, я уже сидел на деревянной лавке у стола, на котором стояла початая бутылка водки, а рядом лежали кусочки хлеба. Соленые огурцы он видеть не мог, потому что трехлитровая банка с ними стояла под столом. Гость посмотрел на мою скудную «продовольственную корзину» и спросил:

– Вы один живете?

– Один.

Мужик глянул в сторону кухонной плиты, потом в открытую дверь комнаты, где у меня стояла кровать. Плита была без кастрюлек и сковородок, но вычищена и протерта, а кровать заправлена аккуратнейшим образом: у меня всегда был порядок, как в солдатской казарме перед проверкой.

– Садитесь, – предложил я, – налить?

– Нет, не надо, не сейчас, за рулем, мне скоро ехать.

– Это ваш «бумер» сейчас у подъезда припаркован?

– Мой.

– А я думаю, кто это такой важный к нам наведываться стал, а это вы, оказывается, важный. Как вас зовут?

– Сергей Иванович.

– Купили, что ли, квартиру на четвертом этаже?

– Да, зимой. Мы решили в этот город переехать, будем дом строить, а пока вот взяли трехкомнатную, отремонтировали. Жена с дочерью уже полгода тут, дочь здесь школу заканчивает, поступать будет, а у меня переехать все никак не получается, дела не отпускают. Я когда в командировке, тогда заезжаю посмотреть, как они обживаются.

– До сегодняшнего дня я вашей дочери ни разу не видел и супругу вашу тоже не знаю.

– Мы снимали другую квартиру, пока ремонт шел.

– А, так это у вас бригада полгода стены ломала? Потом два грузовика мешков с мусором вывезли. Вы что там, даже пол сменили?

– Если делать, то сразу все, чтобы уже лет двадцать не переделывать.

– Вы, поди-ка, генерал какой-нибудь газовый на севере?

– Генерал, но не газовый.

– Военный?

– Нет, руковожу таможней в Ханты-Мансийском округе.

– Ого! – я вспомнил о своем опухшем лбе и подбитом глазе, и мне стало немного не по себе. И футболка на мне была надета не самая новая, и домашние брючки, прямо скажем, с дыркой на колене, и лапы без носок в старых шлепанцах.

– Надо выпить, – сказал я и полез рукой под стол в банку с огурцами. Налил полстакана, выдохнул и залил водку в горло, после чего зажмурился и откусил большой кусок огурца. Гость наблюдал за моими действиями, не отвернув для приличия голову. Кажется, он даже был доволен моей реакцией на его последние слова.

– Вы обращались в больницу? – спросил он, заметив, что я морщусь, жуя огурец.

– Нет, конечно, – ответил я, – челюсть целая, нос на месте, глаз видит. Опухоль и все, больше ничего.

– А в милицию?

– В милицию, тем более.

– Соседи вызывали милицию.

– Да? Никого не было. А какие соседи, ваши?

– Из квартиры напротив, которые над вами живут.

– Я их не знаю, я тут уже никого не знаю, все новые. Теперь не принято знакомиться. Купят, переедут, ходят каждый день и ни с кем не здороваются.

– У меня к вам есть просьба, – таможенный генерал присел на табуретку с другой стороны стола, – мужская просьба.

– Давайте, – я отодвинул бутылку, чтобы она не мешала смотреть на него.

– Сначала хочу попросить за дочь. У Виолетты не сложились отношения с одноклассниками, вернее с одноклассницами. Они ее часто оскорбляли, угрожали ей. Мы перевели ее в другую школу. Эти парни, которые тут днем были, они из ее нового класса. Я их тоже не знаю, но я уже звонил директору, завтра она мне их приведет.

– Куда? – я слушал внимательно, но тут что-то не вытерпел и перебил его.

– В кабинет директора, я с ней договорился. Мы обсудим, что произошло, и, я думаю, ребята попросят у вас прощения.

– Один из них не попросит, – сказал я ему уверенно.

– Почему не попросит? – мужчина посмотрел на меня очень внимательно, он, наверное, заподозрил, что я про этого парня знаю гораздо больше, чем говорю.

– Он из разряда молчунов, а у молчунов характер твердый, их не заставишь лепетать: простите, виноват, исправлюсь.

– Ну, тогда второй будет просить, а этот пусть стоит со своим характером рядом и молчит. Не это главное, хочу обратиться к вам с просьбой, не сообщать милиции об инциденте, – генерал замолчал, но тут же добавил, – если они придут и начнут выспрашивать.

– Понял: шел, запнулся, ударился об косяк, – мне не очень нравилось предложение отца Виолетты, поэтому я перешел на смешливый тон разговора, – а может рассказать милиционерам классическую сказку: упал, очнулся – закрытый перелом черепа?

– У нас ведь с вами мужской разговор, правда? – генерал зачем-то опять напомнил мне об особой значимости его прихода и о его желании говорить о важном для него деле без дурацких шуточек.

– Мужской наполовину, – сказал я ему, так как опять захотел выпить, но наливать в стакан одному себе и видеть человека, который тебя разглядывает при этом, было уже неприятно.

– Почему наполовину?

– Потому, – я все же взял стакан, налил и опять выпил, но без огурца, чтобы не затягивать процесс. Гость подождал и начал говорить только после того, как я угнездился на своем месте и вновь приготовился его слушать.

– У дочери такой возраст сейчас опасный. Сначала переезд, потом конфликты в школе. Мы снимали квартиру в новом доме, кругом деревяшки, частный сектор, вечерами пьянь, ругань на улице. Супруга вынуждена была Виолетту из школы каждый день на машине привозить. Девочка видная выросла, к ней все лезут. Сюда переехали, думали – центр города, спокойнее будет, а тут – бандитский двор, тут еще хуже. Виолетта один раз в школу отказалась идти, хотя школа в ста метрах от этого дома. И учиться перестала, и поступать уже никуда не хочет, ей ничего не интересно и ничего не надо.

– Она мне не показалась пугливой, – вспомнил я, как уверенно девушка вышагивала по двору в каблучках и белом платье.

– Да не в пугливости проблема. Она под местных девок стала свое поведение выстраивать. Манеры перенимает, словечки. Наверное, матом ругаться учится у них. Мы когда с севера приехали, она в школу вашу первый раз сходила и матери рассказывала, что полкласса – дебилы настоящие. Пиво пьют прямо в школе, девчонки со всеми парнями переспали уже, колются, деньги воруют. Мать пошла к классному руководителю, спросила, неужели это правда? Та – кто вам мог такое сказать? Дочь сказала, а ей девочки в классе. Это неправда, пусть им не верит, у нас хорошая школа. А на следующий день Виолетта в разорванном платье из школы пришла: девки специально разорвали за то, что настучала на них учителю.

– А в Ханты-Мансийске другие ученики в школе? – приостановил я речь отца, который разволновался и готов был говорить долго.

– Да вы что! Да там, где мы жили, хоть круглую ночь ходи, никакая шваль не подойдет. Там она в школьный совет входила, ее рисунки – на школьной выставке до сих пор, волейболом занималась, музыкой. Сейчас – как отрезало. Ничего не хочу, отстаньте, ничего не надо. Нам только милиции и допросов не хватает. И будет точно такая же, как все девки во дворе.

– Теперь понял, – сказал я ему, – а вторая, какая просьба?

– Милиции не говорите ничего обо мне.

– Да я и не могу ничего сказать. Знаю, что зовут Сергей Иванович и – все. Ездит на «бумере», еще. Кстати, на вашем «бумере» номера тюменские, а не ханты-мансийские.

– Потому и прошу вообще ничего не говорить. Лучше всего, вы меня здесь не видели и ничего не слышали обо мне.

– Вы что, скрываетесь, вы же генерал?

– Ситуация так сложилась. У меня судебный иск к моему московскому руководству, они на меня пытаются сейчас компромат насобирать, где у меня какая собственность, какие связи, какие с кем дела. Уволить хотят. Вы должны понимать такие вещи. Вы же занимаетесь политикой, вам не надо объяснять.

– Про политику вам тоже соседи рассказали?

– Они видели ваши фотографии в газетах, в интернете о вас всякого полно. Я заходил на сайт «Голоса», вы, как я понял, борец с коррупцией, поэтому мне с вами обязательно надо было поговорить.

– Так вы за дочь или за себя беспокоитесь, генерал? – спросил я его грубовато, потому что в душе зашевелились росточки появившейся антипатии к человеку, который просит меня соврать, если кто-то начнет интересоваться его квартирами и машинами.

– Вы не знаете сути, если бы знали, не спрашивали бы в таком тоне, – Сергей Иванович произнес эти слова уверенно, как говорят те, кто чувствует свою правоту.

– Ну, так скажите суть, и я не буду спрашивать.

– Суть в том, что меня выдавливают, создают обстановку, чтобы я не выдержал и сдался. Пока я был в отпуске, в мой кабинет посадили моего зама. Издали приказ, что он исполняет обязанности начальника, и заставили его пересесть за мой стол на мое кресло. Он мне отзвонился, мол, такие дела, ждем тебя. Я из отпуска выхожу, а он мне говорит, не могу освободить кабинет, Москва, вроде как, ему приказывает – сиди там, где сидишь, то есть в моем кабинете. Я звоню туда, они мне: все, уважаемый, пиши заявление на увольнение из нашей системы, расстанемся по-доброму. Я отказался писать. Сейчас каждый день прихожу на работу и сижу с девяти утра до шести вечера в приемной на стуле рядом с моей секретаршей.

– На стуле в приемной? – я не поверил и подумал, что не совсем правильно понял слова Сергея Ивановича.

– Да, взял из дома стул, принес его в приемную, сел и просидел весь день. Потом второй и третий.

– Стул то зачем из дома тащили, на таможне стульев что ли нет?

– Эта сволочь, мой бывший зам, распорядился, чтобы мне никто мебель не давал. Я же ему сообщил, что буду продолжать ходить на работу и находиться на службе положенные часы. В приемной у нас кресла, меня охрана сразу предупредила, в кресла садиться нельзя, кресла для посетителей.

– Ну, у вас и нравы в вашем райском Ханты-Мансийске, – я засмеялся, – начальника таможни его же охрана гоняет по этажу как бомжа безродного. Вы голодовку не объявили во время своего флэш-моба?

– Флэш чего? – спросил гость.

– Пикет так неожиданный называется, акция, которую никто не ждал.

– Нет, не объявлял. Меня вызвали в Москву, сегодня ночным рейсом улетаю.

– Чего хотят?

– Думаю, предложат два варианта, хороший и плохой. Хороший – уволиться переводом в другое министерство. Они уже поняли, что суд проиграют, и меня придется восстановить на прежней должности.

– А плохой?

– Не хочется думать. Все, что угодно. Возбудят уголовное дело за превышение должностных полномочий, а их все превышают, без проблем любого скрутить, криминал попробуют выявить в моих делах, к собственности прицепятся – да все, что угодно.

– А пристрелить могут?

– Нет, на госслужбе это не принято, мы не банкиры. По работе я все приказы выполнял, никого не подставлял.

– Если не секрет, за что же тогда Москва взъелась?

– Им другой нужен. Приказы приказами, но есть еще и просто маленькие просьбы. Я позволил себе с ними не соглашаться, и, как сейчас понимаю, был для них чрезмерно упертым. Через нас проходят товары и оборудование на миллиарды долларов, если оформить документы и сборы хотя бы на чуть-чуть меньше, кому-то экономия получится миллионы. Я за своих старался, они за своих, это обычная практика. На моем месте никто больше года не работал. Воевать воюем, но никто никогда не обращался в суд, я – первый.

– Молодец! – обрадовался я, меня всегда приводят в восхищение люди, способные постоять за себя, – дайте вашу руку, Сергей Иванович!

Мы пожали друг другу руки над столом рядом с горлышком бутылки. Сергей Иванович застеснялся всплеска моих эмоций и отвел глаза в сторону от стола.

– Меня прокурор округа поддержал, и еще есть люди, которые мне реально помогают, – посчитал он нужным добавить к вышесказанному, чтобы я не сомневался, он человек серьезный, а не клоун со стулом в цирке.

– Жаль, что вы за рулем. – искренне сожалел я.

– Вернусь из Москвы, обязательно к вам зайду, – сказал он.

– Буду рад. Может, помочь чем-нибудь надо? По Интернету сообщим, пикет на площади организуем…

– В Ханты-Мансийске? – заинтересовался генерал.

– И там можно, если будет на что туда доехать.

– А сколько стоит рассказать, например, в Интернете о предстоящем суде или пикет организовать?

– Информацию бросить в Инет – могу бесплатно, ну а что посерьезней – тысяч двадцать-тридцать.

– Долларов?

– Если в Москве, то долларов, а в нашей глуши счета рублевые. Перелет, жратва, ночевка, заморочки с попугаями в фуражках – на это деньги надо.

– Ясно, буду иметь в виду, спасибо. Навряд ли это понадобится, но кто его знает, как там повернется, и что мне предложат. Хорошо, что вы понимаете меня.

Сергей Иванович встал и посмотрел в окно кухни вниз, где у подъезда стоял новенький BMV – Х5. Он наклонился, его синий галстук повис над столом, и на внутренней стороне тряпичного «клинка», удивительно похожего своими формами на обоюдоострый меч, мелькнула загадочная лейблочка «Renato Balestra».

Рубашка этого мужчины оказалась так близко к моим глазам, что я разглядел узор на ее ткани: тисненые светло-синие завитушки, точь-в-точь как водяные знаки на тысячной купюре. Это поди-ка одна из батистовых сорочек, в которых фланировали перед дамами графы и князья, подумал я.

Гость уже был в коридоре и надевал туфли, а я все еще размышлял о батисте – ткани, которую никогда не видел и не трогал. У князей, кажется, были не рубашки из батиста, а носовые платки. Или портянки, забыл, что именно.

Дверь закрылась, и я опять остался один. Знакомство с соседом меня искренне порадовало: наконец-то я знаю хотя бы одного человека, живущего в моем подъезде. А что этому способствовало? То, что я утром получил в дыню.

Познание мира у меня традиционно связано с мордобоем. Мир вращается в одной плоскости и по одному кругу, пока кто-нибудь не даст мне по морде. Тогда включается ускоритель, мысли срываются со своих орбит, чувства теряют ориентиры, материя бытия меняет полюса, и в хаосе мироздания я начинаю вновь нащупывать гармонию равновесия.

А потом обязательно осознаю, что перешел на новый уровень, и вся моя жизнь круто изменилась: белое перестало казаться белым, черное вдруг оказалось не таким уж и черным, каким представлялось до большого взрыва в бесконечном пространстве моей пострадавшей черепушки. Пространство в черепушке вдруг искривилось от пронесшихся на безумных скоростях потоков горестных сомнений.

Получить по морде – невероятно полезно с точки зрения эволюции души. Причем, желательно схлопотать по своему любимому личику ширококостным мозолистым кулаком. Это так поучительно! У кого как, а у меня внутренний мир реагирует на кулачную атаку с гораздо большим резонансом, чем на словесные оскорбления и символические плевки в лицо. Виртуальное «мордобитие» меня раздражает и вынуждает делать в состоянии нервного срыва новые ошибки, а кулак – он намного быстрее успокаивает и погружает в нирвану неспешных размышлений о судьбе и жизненном пути.