Чёрный лама

Часть первая. Особый агент

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Наставничество¹ Португалия, Лиссабон,

главная резиденция Ордена, 2014 г.

Могучие башни Замка словно парили над Лиссабоном, вприглядку возвышая Орден, приподнимая над городом, над земной суетой.

Бухта Мар-да-Палья, чьи воды подкрашивались мутной рекой Тежу, отливала на солнце прелой соломой. По ее волнам-«балеринам», нагоняемым ветром с Атлантики, скользили, распустив паруса, изящные яхты, ползли огромные черные пароходы, а уж в бесчисленных пирсах, да молах Замка, кланявшихся кранах, да качавшихся мачтах глаз просто терялся.

Порт был огромен, а с суши его подпирал разветвленный железнодорожный узел орденской цитадели – вереницы поездов, хитросплетения путей, нагромождения приземистых складов и депо терялись в полуденной дымке.

Зато Лиссабон, «прикрытый» от напора цивилизации твердыней Замка, утешал зрение патриархальной размеренностью бытия – там, внизу, пестрели красные черепичные крыши, неспешно катились взблескивающие лаком паромобили и коляски извозчиков, и даже бой колоколов на звонницах церквей чудился разморенным.

Владимир Зенонович Голицын выдавил слабую улыбку: похоже, скорость звука в городе не намного обгоняет пешехода…

Голицын разменял по весне седьмой десяток, но близость лет, зовомых преклонными, не вгоняла его в уныние – жизнь прожита не зря.

За плечами столько явных и тайных сражений, столько событий, заставлявших дух замирать, а сердце – чаще биться, что даже возведение в ранг сенешаль-маршала² Владимир Зенонович воспринял как нечто, само собой разумеющееся. Он ли не достоин сей чести?

Постояв с минутку на террасе, Голицын коснулся рукою темени – не напекло ли? – и удалился в покои, окунаясь в прохладу и полумрак, приятный для глаз после яркого сияния дня.

Аккуратно прикрыв за собою высокие двери, сенешаль-маршал остановился, будто привыкая к темноте после света, ссутулился малость. Заведя руки за спину, глубоко вздохнул и выпрямился, словно вспомнив о высоком своем предназначении.

«Благородный потомок тамплиеров», – усмехнулся он. Не абы как…

Шагнув в ажурную кабину лифта, откованную из бронзы, Владимир Зенонович нажал кнопку «Ц», и спустился до цокольного этажа. Нижний коридор, имея мраморный пол из серых плит, был довольно широк и уходил в перспективу. По его гладким стенам тянулись стеклянные трубы пневмопочты – порою в коридор проникал мгновенный шипящий свист, и глаз едва успевал заметить промельк капсулы.

Потолок шел стрельчатыми розетками, лампы сияли за выгнутыми круглыми стеклами, отбрасывая блеск на оправу из красной меди. А прямо перед Голицыным стоял крошечный вагончик, выложенный темным орехом, с одним-единственным диванчиком, обитым тисненой кожей.

Сенешаль-маршал скупо улыбнулся: чудеса электричества заканчивались за стенами Замка. Даже в Лиссабоне горели газовые фонари, а богачи позволяли себе керосиновые лампы. Во многия знания – многия печали, а Орден не позволит человечеству грустить напрасно…

Со вздохом усевшись, Голицын нашарил на приборной доске белую костяную кнопку, утопил ее, а затем перебросил рычажок из верхнего положения в нижнее.

Вагончик бесшумно тронулся, разогнался и покатил. Мимо боковых ниш, мимо стен, полных крученых шнуров, тянувшихся по фарфоровым роликам-скрепам, мимо боковых пересекающих ходов, прямо к Хрустальному залу. Пешком по Замку не находишься.

Поднявшись в обширный, пустой и прохладный зал, Владимир Зенонович припомнил, как однажды, вот здесь, под взглядами стародавних магистров, устремленных на него с портретов, присягал на верность Ордену…

Сенешаль-маршал фыркнул недовольно: с чего бы ему, человеку действия, воспоминаниям предаваться? Возраст так влияет?

Голицын тут же рассердился на себя за хитрые, вернее, бесхитростные увертки – все-то он синонимы подбирает к слову «старость»! Старость…

Как она вкрадчиво и неприметно вторгается в твою жизнь!

Ждешь от тела прилива сил, как обычно, как привык… да договаривай уже – как в молодости! А чувствуешь отлив…

Упадок. Немощь.

Сенешаль-маршал вздохнул. Он очень любил осень. Не здесь, гораздо севернее. В береговых окрестностях Балтийска или под Петербургом. Шуршащие жёлтые листья, замедленно кружа, падают на пустынные аллеи, а небо такое чистое, пронзительно синее и дышит холодком. Всего тебя охватывает светлая печаль и умиротворение…

Но до чего ж несносна «унылая пора» жизни! Хотя – стоп. Чего это он? Рановато «брату Володимеру» на покой – плоть его крепка, дух тверд, а ум ясен! Голицын нетерпеливо посмотрел на часы – брат Парциваль опаздывать изволит…

Обойдя длинный монастырский стол, вдоль которого выстроились в два ряда тяжелые стулья с точеными ножками и прямыми спинками, Владимир Зенонович занял место во главе.

В то же мгновенье отворились створки высоченных дверей, отделанных черепаховой костью с угловатыми виларскими узорами. Лакей в белых чулках, синем фраке и открытом жилете поклонился и возгласил:

– Командор-консул³ Китайской империи, Парциваль де Краон!

В Хрустальный зал тут же вкатился небольшого росточку, кругленький, толстенький человечек с лицом румяным, брыластым и строгим. Строгость ему не шла.

Зато костюмчик сидел – брат Парциваль щеголял в белом френче с воротником-стойкой, на левом рукаве которого выделялся шеврон – щиток с красным «тамплиерским» крестом, а на груди слева – нашивка. Белые форменные брюки были заправлены в высокие сапоги из светло-коричневой кожи, под цвет портупеи. Фуражку-кепи де Краон держал на отлете.

– Брат мой! – воскликнул он, прикладывая ладонь к сердцу. – Прошу великодушно меня простить, задержали дела!

– Ходоки? – неприязненно спросил Голицын.

– Ходоки! – энергично кивнул командор-консул, из-за чего брыли колыхнулись.

Сенешаль-маршал сделал гостеприимный жест: присаживайся.

Рухнув на жалобно скрипнувшее сиденье, де Краон возложил полные, короткопалые руки на стол.

– Тревожные вести, брат мой, – заговорил он озабоченно. – Контрабанда в Китай резко усилилась.

– Мальвара?

– Армаферрит!

Владимир Зенонович крякнул. Если бы речь шла о мальварине, то можно было бы «провентилировать» сей щекотливый вопрос у тех же сирен, через цепкие ручки которых проходит каждый баллон с «супержижей».

Вполне возможно, что в каком-то из подводных поселков нашлись предприимчивые «пучеглазики», сообразившие, как им торговать напрямую, без посредничества сирен и командора-консула Акватии. А вот армаферрит…

Тут некому пенять: все производство суперстали, от выплавки до опта, сосредоточенно в руках Ордена. Выходит, кто-то из своих «шалит»?..

– А сенешаль-визитатор…⁴ – затянул Голицын. – Он, случайно, никому не повышал квоты, брат мой?

Парциваль прижал к груди обе пухлые ручки.

– Нет, нет! – с жаром воскликнул он. – Без общего решения, без подписи Великого магистра… Что ты, что ты!

Квоты строго ограничены – и России, и Франции, и… и всем! Правда, англичане второй год канючат, требуя добавки…

– Обойдутся! – отрезал сенешаль-маршал.

– И я того же мнения, – поспешно согласился де Краон.

Владимир Зенонович встал, и сделал нетерпеливый жест поднимавшемуся из-за стола Парцивалю – сиди, мол.

Командор-консул упал обратно на стул.

Голицын приблизился к окну, и сгорбился. Неужели случилось то, что виделось ему в самых страшных снах? Неужто зря он молился Господу, дабы Он, в неизреченной силе своей, отвел от Ордена погибель сию, имя которой – утрата единения? Если жажда наживы и преуспеяния овладеет братией, сплоченные ряды Ордена утратят строй – и мир погрязнет в дрязгах…

Владимир Зенонович зябко передернул плечами, поднимая лицо и представляя, как сейчас на щеки и лоб ложатся разноцветные отсветы витражей… Господи, до чего ж несвоевременные мысли!

Он отер лицо ладонями, словно магометанин, совершавший намаз, и мрачно задумался. Китай… Ох, уж этот Китай…

Чертова Поднебесная! Политику Пекина можно озвучить через испанскую пословицу: «Пускай кислое вино, но свое!» Китайцы даже ходоков игнорировали, не взирая на то, обладали ли «попаданцы» опасными знаниями Сопределья, или являлись обычными обывателями – всех «гостей с той стороны» равно высылали в лагеря, раскиданные по самым глухим уголкам Синьцзяна.

С Китаем у Ордена нет договоров, в эту закрытую империю не поставляется ни суперсталь, ни «супержижа» – тамошние паровозы пыхтят на угле. Вот косоглазые и нашли лазейку… С чего бы вдруг?

– А что говорит наш почетный консул⁵ в Пекине? – разлепил Голицын плотно сжатые губы. – Сунь Си-тао, кажется?

Парциваль поежился.

– Наш почетный консул… – замямлил он. – Его… выслали.

– Что-о?!

– Да, брат мой, – вздохнул командор-консул, огорченно разводя руками. – Этот «Сын Неба»,⁶ император Цзайфэн приказал Сунь Си-тао покинуть пределы империи в семьдесят два часа.

– Немыслимо… – пробормотал Владимир Зенонович, зажмуриваясь.

– Брат мой… – робко подал голос де Краон.

– Выкладывай все, – устало вздохнул Голицын.

Парциваль поерзал.

– Как я уже докладывал, – начал он официальным тоном, – российские Приморье и Приамурье постоянно наводняются китайскими шпионами… Нигде в России их не сыщешь, главное, разведка из-за Великой стены не показывается даже…

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – пробурчал Голицын, чувствуя, как портится настроение. – Что ты мнешься, брат?

Парциваль решился.

– Эти «шпиёны»… – сказал он, криво усмехаясь. – В отрогах Сихотэ-Алиня они ищут обломок Большого астероида…

Сенешаль-маршал помертвел. Если китайцам повезет, они смогут черпать астероидное вещество – и выплавлять армаферрит… Сотнями, тысячами пудов! С ума сойти…

Воображению Владимира Зеноновича предстал миллион солдат Поднебесной, закованных в кирасы из суперстали, с дальнобойными паропушками и броневозами… Крестообразные тени от сотен паротурбинных бомбардировщиков⁷ лягут на земли Сибири, Индии, Туркестана… И грянет гром.

– Бож-же мой… – проговорил он дребезжащим голосом.

Де Краон, словно чуя настроение Голицына, продолжил тихо и глухо, словно извиняясь за недобрую весть:

– Брат мой, я уже отрядил верного человека разобраться на месте с этим делом – срочным, важным и тайным.

– Что за человек? – спросил сенешаль-маршал, малость успокоясь.

– Инженер-командор Корнелиус Грей, рыцарь 1-го класса. Умнейший специалист и опытнейший боец.

– Где служил?

– Отряд «Белые ангелы».⁸

– Хм. Ну, это само по себе неплохая рекомендация… – пробурчал Голицын.

– Именно, брат мой! – с воодушевлением произнес Парциваль, и прижал к груди обе ладони. – Поверь, мы делаем все, и даже больше, чтобы на Дальнем Востоке не затлела… как это ходоки говаривают… «горячая точка»! И Орден не один в этом своём стремлении! Лично я возлагаю большие надежды на русских – Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии работает очень… отчетливо, я бы сказал.

– Я бы тоже, – вздохнул Владимир Зенонович, грустно размышляя о том, что крепкого сна в эту ночь не предвидится. Тогда, быть может, крепкого вина?..

– А давай-ка, брат мой, выпьем! – бодро сказал Голицын.

– С удовольствием! – засуетился де Краон.

– Наливай! – махнул рукой сенешаль-маршал, вспоминая себя, послушника сорока годами моложе, любившего женщин, вино и ха-арошую компанию.

– Сию минуту, брат мой!

Рубиновое вино плеснулось в бокал, сверкнув на свету кровяными каплями…

БЛОК-СИТУАЦИЯ

1.Российская империя, Санкт-Петербург

– Барин, – пробился сквозь сон негромкий, но настойчивый голос ординарца, – вставайте! Пора уж.

Уваров тяжко вздохнул, протёр глаза, и с горчайшим укором посмотрел на «будильника».

– Ну, сегодня-то зачем, Ерема? Мне ж не на службу!

– Порядок должон быть, ваше сиятельство, – сказал Еремей Потапович назидательно, – а то переспите еще, замаетесь.

– Переспишь тут! – пробурчал Антон Иванович, поднимаясь, да потягиваясь.

Вскорости граф уже умывался во дворе, обливаясь холодной водою по пояс, кряхтя, да ухая, а верный Ерёма держал большой белый кувшин.

– Ух! – выдохнул Уваров, с легким поклоном принимая полотенце, поданное Марией Спиридоновной, кухаркой в статусе домоправительницы. – Хорошо!

И впрямь, утро занималось чудесное, истинно майское.

Птички щебетали, петух голосил, глухо поскрипывал ворот колодца. Буколика. Пастораль.

Усадьба графов Уваровых триста лет стояла близ Финского залива, на полдороги между Ревелем и Санкт-Петербургом.

Девки дворовые, да холопы, «под горшок» стриженные, давно уж вывелись, но сам дух «великолепного века» никуда не делся, витал между колонн.

– Барин… – заговорил Еремей. – Переезжаем, стало быть?

Антон принял у сердобольной Спиридоновны ломоть теплого хлеба, взял кружку с парным молоком. Откусил, отпил, и дал ответ с набитым ртом:

– Переезжаем!

– К манзам⁹ этим, косоглазым? – насупился ординарец.

Уваров рассмеялся.

– Ну тебя, подавлюсь еще… Потапыч, честное слово, во Владивостоке не одни китайцы проживают, наших там куда больше!

– Ишь ты их… – с сомнением протянул Еремей. Поглядим, мол.

– Паровик починили?

– В наилучшем виде, барин. Карлы всё, как есть, поправили.

– Карлы? – поднял бровь граф, немного удивляясь множественному числу.

– Да с нашим Тумуром еще соседский Цэрэн крутился.

– Ясненько… Вели тогда, чтоб подавал. Раз уж не дал ты мне поспать, съезжу в Питер, попрощаюсь хоть.

– Будьте благонадежны, барин, все устрою!

Тумур, всегда улыбавшийся карлик в синем халате с парой накладных карманов, покинул место водителя, шустро отворяя заднюю дверцу «Руссо-балта».

– Спасибо, Тумур, – сказал Уваров, оправляя на себе парадный китель, касаясь рукою то аксельбантов, то орденских планок, словно проверяя, на месте ли они. – Я, пожалуй, займу переднее.

– Как изволите, хозяин! – еще шире улыбнулся карлик.

Паромобиль,¹⁰ блестевший хромом и лаком, выпущен был в стиле «разухабистых 90-х», когда в моду вошли большие и мощные машины, но Антону он нравился именно таким.

– Поехали!

Тумур повернул ключ зажигания, и из-под капота донесся мощный вздох, тут же сменившийся приглушенным горловым рычанием. Полминуты спустя звук стих, и «Руссо-балт» тронулся совершенно бесшумно, словно под горку покатился.

Антон Иванович Уваров, следователь Шестой (Особой) Экспедиции III отделения СЕИВ канцелярии, штабс-капитан тридцати восьми лет от роду, был холост, а посему его непосредственное начальство в лице капитана лейб-гвардии Брюммера, заведовавшего Оперативным сектором, бессовестно использовало Антона Ивановича, раз за разом посылая его в служебные командировки.

Прошлый свой день рождения Уваров «отметил» в джунглях Лимпопо, на окраине Аксумского царства,¹¹ где выслеживал ходоков, сбежавших с корабля, потерпевшего крушение, а новый 2014 год он встретил в гондоле дирижабля «Селигер», где-то над Средиземным морем, израненный и потерявший много крови.

Но Антон нисколько не обижался, и даже не думал расстраиваться – ему нравилась такая жизнь.

Он повидал мир, проникая даже на земли Халифата. Он охотился на ходоков, этих растленных пришельцев из сопредельного пространства, подчас выкрадывая их у англичан из бомбейской тюрьмы, или выкупая у бухарского эмира, лишь бы доставить в Россию – и передать Ордену.

Уваров относился к орденским магистрам, да консулам без особой приязни (да и кто их любил особо?), но уж лучше пусть они занимаются «нечистой силой» из Сопределья, чем британцы или арабы, ибо сколько смрадных, зловещих тайн скрывают ходоки, какой заряд безнравственности несут, уже одним своим соседством разлагая народ!

Антон до сих пор вспоминал с гадливостью, как выезжал прошлой весной на перехват в Черноморскую губернию – туда проник некий Бехоев, называвший себя то «полевым командиром», то «моджахедом».

Весь в черном, в маске с прорезями для глаз и рта, он походил на шкодливого беса. Положив при захвате шестерых казаков, «моджахед» сдался, не испытывая даже малейшего потрясения от содеянного.

Бывалых жандармов тошнило при виде окровавленных тел, барышни рыдали и падали в обморок при одном известии о ЧП, а Бехоев даже аппетита не утратил, в охотку хлебая тюремный борщ…

Уваров усмехнулся. Зато он тогда лишний раз убедился, что служба его – необходимейшая. Они в Шестой экспедиции, как те витязи в старину, охраняют рубежи земли русской от нелюдей из Сопределья, берегут мир и покой.

Войдя в курительную комнату, отделанную зеркалами, Антон достал папиросу, и щелкнул зажигалкой. Затянулся, щуря серые глаза, поглядел на свое отражение, на узкое, костистое лицо, посечённое шрамами, и выпустил дым, туманя образ в зеркале.

Скоро начнётся нечто новое в его жизни, в его службе, хотя оба этих понятия сливаются. Сам Леонтий Васильевич Дубельт, Свиты Его Величества генерал-майор, утвердил Уварова начальником региональной канцелярии III отделения в Приморской области.¹²

Несколько лет Антон прожил в Гонконге, Макао, Шанхае. Сносно говорил на китайском, а «преподавала» язык голытьба из Коулун-Сити, да монахи из Шаолиня. И кем, как не им, «укреплять регионалку»? Почет и слава, так сказать. За заслуги перед Отечеством. Но и скучно же будет, господа! Ох, и скучно…

«Регионалу» не подобает самому гоняться за врагами народа и престола, его задача – узреть проблему. Оценить ее, взвесить – и доложить в столицу. И лишь в чрезвычайных случаях позволительно хвататься за револьвер.

Вздохнув, Антон присел на один из кожаных диванов, обивку которых не мог прожечь пепел, и задумался. Ароматный дымок «Дуката» вился перед ним, вгоняя в молитвенный транс, как фимиам – монаха.

Тут в «курилку» ворвались двое – барон Дольет и Семен Леванда, оперативники, народ очень шумный, так что о медитации пришлось забыть.

– Здравствуйте, граф, – расплылся в улыбке Семен, – шоб вы были здоровы! Таки вы куда?

– На Дальний Восток, Сема.

– Капитан! – вскричал барон, по армейскому обычаю отбрасывая приставку «штабс», хотя звания не имел вовсе. – Мы вас поздравляем!

– С чем? – прищурился Уваров.

– С синекурой, дражайший Антон Иваныч! Уверяю вас, канцелярия во Владивостоке – настоящее хлебное место! И жалованье приличное, весьма приличное, и респект. Так что примите мои искренние поздравления!

– Присоединяюсь, граф! – сказал Леванда, падая на диван, жалобно взвизгнувший пружинами. – Клянусь своей жуткой красотой, таки желаю счастья в работе и успехов в личной жизни!

Антон вздохнул, терзаемый сомнениями, но неугомонный барон

по-своему разумел его душевные муки.

– Понимаю, – сказал он, прикладывая пятерню к сердцу. – Эта ваша последняя пассия – чудо, как хороша! Молодые молдаваночки кого угодно способны соблазнить, даже благонамеренного отца семейства, вроде нашего фон Бока, но Иляна – прелесть в превосходной степени!

Тут дверь в курительную отворилась, пропуская самого Николая Христиановича, начальника канцелярии.

На фон Боке, высоком и тощем, с вечно растрёпанной седой шевелюрой, отлично сидел длинный черный сюртук, а стоячий воротник белой рубашки, накрахмаленной до хруста, подпирал идеально выбритый подбородок. Стоило бы, пожалуй, и подраспустить галстук с родовым вензелем, но для Николая Христиановича это равнялось кощунству. Сложив обе руки на костяном набалдашнике трости, он ласково прожурчал:

– Душа моя, Дмитрий Иванович, потрудитесь-ка объяснить, для чего вы склоняете мою фамилию?

Барон, красный как рак, вскочил, начал неуклюже объясняться, но фон Бок, получив моральное удовлетворение, усадил его обратно мановением руки. Заняв свободный диванчик, начальник канцелярии достал из футляра дорогую сигару, аккуратно обрезал её и раскурил по всем правилам.

– Душа моя, Антон Иванович, – сказал он, обретая величественность патриарха, – вы нас покидаете?

– Увы, ваше высокородие, – завздыхал Уваров. – И хочу, и страшусь, и переживаю. Новое дело, новые люди…

Фон Бок покивал понятливо.

– Я начинал службу в Четвёртой экспедиции, – проговорил он, – занимался разведкой и контрразведкой. Господи, я даже представить себе не мог тогда, что перейду в Особую. Право, ходоки меня пугали! Однако втянулся. А какие там места, в Уссурийском крае! Море какое, сопки… А люди каковы? Крепкий народ!

Уваров незаметно глянул на часы, и Николай Христианович спросил участливо:

– Пора?

– Пора, – вздохнул «регионал», невесть в какой раз. – Честь имею, господа!

У выхода граф чуть не столкнулся с молодой темноволосой женщиной в очках, которая поздоровалась с ним коротким кивком. Машинально ответив, Антон проводил ее взглядом, самую малость удивленный – Анастасию Егоровну Агафьеву, сыщицу из Туркестанского отделения, повстречать в штабе было делом почти что немыслимым, ибо за границей она проводила больше времени, чем в России.

Тумур завёл мотор, ожидая с минутку, пока тот «раскочегарится».

– В Пулково, мастер, – велел Уваров, усаживаясь.

Лучше всего было лететь на рейсовом дирижабле до Хабаровска, а там пересесть на поезд, и – здравствуй, Владивосток! «Дикий Восток»…

Ерёма должен был уже ожидать в воздушном порту, со всем багажом. Уваров улыбнулся: небось, еще и выговор учинит «барину» за опоздание.

Еремей Потапович Гора – из солдат. Повоевать ему не пришлось, как дедам и прадедам, а вот сына потерял-таки. Гора-младший погиб при задержании ходока под Киевом – и безутешный отец мало-помалу перенес всю свою заботу и попечение на «его сиятельство», хоть и будучи всего-то на пяток лет старше…

…В воздушном порту Хабаровска, на бескрайнем зеленом поле, над которым висели, вытягиваясь по ветру, гигантские сигары дирижаблей, цепляясь носами за причальные мачты, Антона Ивановича уже ждали – двое офицеров вышли ему навстречу, покидая черный обтекаемый «Лесснер».

Молоденький поручик четко отдал честь, и протянул Уварову медный цилиндр пневмопочты.¹³

– Ваше благородие, – звонко доложил он, – срочное донесение из Владивостока! Мы задержали его отсылку в Питер, поскольку… – подпоручик замялся.

– Поскольку я плыл в небесах, – кивнул Антон, и отвернул крышку контейнера.

Послание было кратким, изложено грамотно, а выписано и вовсе каллиграфическим почерком – учитель словесности поставил бы пятёрку, не задумываясь.

В письме «младший оперативный сотрудник М.В.Облонская» докладывала о «…резком оживлении китайских агентурных сетей в Приморской области. Беспримерно усилились вербовка манз и подкуп русских чиновников, в том числе среди жандармерии. Неоднократно в соседствующей с нами области Маньчжурии, особенно в районе Гродеково, замечались по ночам странные вспышки, сопровождавшиеся глухим ревом. Часто наблюдались огни в небе, пролетавшие с большой скоростью и воем. Природа данных световых явлений пока невыяснена.

Особенно сложная обстановка сложилась в поселке Тетюхе, Ольгинского уезда. Именно отсюда начинается тайная тропа, по которой в Китай поступает контрабандный армаферрит (с Поста Св. Ольги и Тетюхе-Пристани, куда прибывают английские и немецкие суда).

В этих же местах неоднократно отмечались явления класса «портал». С весны полиция задержала в Тетюхинской волости семерых ходоков.

Объединёнными усилиями жандармов и казаков были схвачены пятеро – четыре охранника (бойцы осназа китайской Имперской Безопасности) и «несун» с грузом метеоритного вещества (около пуда весом, хотя места занимает совсем немного).

Владивостокская комтурия Ордена приняла груз, «убедительно попросив» строго засекретить все, что касается данной находки…»¹⁴

Дочитав донесение, Уваров медленно и аккуратно сложил его, коротко велев:

– На вокзал!

2. Российская империя, Приморская область, Тетюхе

Марине Облонской очень не повезло в жизни – она родилась красавицей. В свои двадцать пять Марина выглядела настолько вызывающе и женственно, что ей приходилось прятаться под «безразмерными» свитерами, носить уродливые кофты, натягивать длинные, балахонистые юбки. Не помогало!

Да и куда денешь юный овал прехорошенького личика? Чадру носить прикажете?

Нет, Марина была не против женских прелестей – сыскного агента¹⁵ Облонскую бесило, что мужчины, которым принадлежал мир, обращали внимание лишь на ее внешность, совершенно не замечая ума, не ценя способностей.

Всё в ней восставало против такого отношения, Марина жаждала признания своих заслуг, своего вклада в общее дело, а не восхищения, да ещё не самого платонического рода.

Вот тут-то и начинались терзания – девушка корила себя за недостаток интеллекта и убогий набор знаний, завидуя мужчинам, от природы «быстрых разумом». Натурально, не все особи мужеска полу обладали умственными способностями, но не равняться же на тупиц и неучей!

Иногда, в минуту слабости, Облонская раскаивалась в том, что выбрала службу в Третьем отделении, прибежище мужчин и умных женщин. Ей бы в театре блистать, в кино сниматься!

Там красота была бы к месту. Вот только не интересна ей сцена. Зато в региональной канцелярии она готова дни и ночи просиживать.

Марина шмыгнула носом. Вот именно, что просиживать. Ума-то нет…

– Ты чего? – спросил с заднего сиденья делопроизводитель Илья Паратов. Человек семейный и степенный, обожавший жену и детишек, к «сыскному агенту» он относился со снисхождением.

– Простыла, наверное, – пробурчала девушка.

– Включи «печку».

– Да отстань ты!

Облонская газанула, отчего к шелесту шин добавилось мерное сипение. «Руссо-балт», приписанный к региональной канцелярии, приближался к цели своего путешествия. За рулём, естественно, сидела Облонская. Хоть здесь она не ведомая…

Паромобиль следовал новым шоссе, сокращавшим путь. Старая-то дорога вилась серпантинами, взбираясь на перевалы, а эта, открытая прошлой осенью, шла напрямую, перекидываясь высоченными мостами через распадки, пробиваясь сквозь сопки туннелями.

Миновав последний – и самый высокий – перевал Сандагоу, машина покатилась неширокой долиной, зажатой сопками, высокими, и ершистыми от зарослей ели.

– Подъезжа-аем… – раззевался Илья.

– А то я не вижу…

Тетюхе вытягивался в одну улицу по левому берегу одноимённой речки, иногда расширяясь до двух, а то и до трех «городских артерий», хотя как раз на звание города не тянул – это был обычный поселок, возникший в романтичные годы покорения «Дикого Востока».

Стараниями Юлия Бринера, купца 1-й гильдии, в глухой тайге возник рудник. Даже два рудника – Верхний и Нижний. Первыми домами будущего Тетюхе стали каменные бараки для карликов, добывавших серебро, свинец и цинк. Богатую руду на подводах доставляли к морю, перегружая на пароходы.

На обживаемое место потянулись охотники, бродяги, торговцы, туземцы-гольды. Открывались трактиры – и церковь.

Городовые пытались сладить с криминалом, а когда наведывались шайки хунхузов, бывало, что блюстители закона отстреливались плечом к плечу со вчерашними арестантами – какие-никакие, а свои.

О тех весёлых временах снято множество фильмов-«истернов», один из которых – «Великолепная семерка» – прославил внука Бринера, тоже Юлия.

Оглядывая приземистые здания из темного кирпича, добротные «теремки», рубленные из брёвен, старинную деревянную церквушку, Марина подумала, что Тетюхе – готовая декорация. Приходи, и снимай.

Посёлок словно выпал из течения лет, задержался между прошлым и вечностью. Вон, около пивнушки чокаются бокалами карлики в серых и синих халатах, лущат креветки, смеются, кланяются городовому. Тот, кивая в ответ, промокает лоб огромным платком – жарко. Лавочник тут же суёт запотевший бокал. Полицейский и ему кивает – благодарствуем, мол.

Тонко свистя и распуская белые «усы», Главную улицу пересёк крошечный чёрный паровозик, таща по узкоколейке вереницу вагонеток. А вон чернеет полукруглая штольня в склоне сопки, похожая на пещеру – это Нижний рудник.

Лениво подымливает фабрика, задирая кирпичную трубу, сложенную восьмигранником. Пыхтит полупустой паробус – его водитель величав и строг, как генерал на параде. Редкие прохожие не шагают, а выступают, совершенно никуда не торопясь. Глубинка!

Высокая наблюдательная башня полицейской части уже маячила над крышами, и Марина остановила «Руссо-балт», не доезжая до места пару кварталов.

– «Светиться» не хочешь? – сказал Паратов понятливо.

Облонская только плечами пожала. Выйдя из машины, она прихватила с собою куртку: с конца мая по июнь в Приморье часто шли дожди, а летом и не пахло – муссон, однако. Обстоятельный Илья своего длиннополого пиджака и не снимал.

– Оделась бы, – проявил он заботу, – холодно.

Марина только отмахнулась – ее высокие ботинки со шнуровкой сохраняли ноги в тепле, а это главное.

Городская полиция расположилась на Центральной площади, в двухэтажном каменном строении, имевшем тяготение к модерну. Неподалеку, выходя фасадами на площадь, выстроились основные конторы Тетюхе.

Кирпичное здание с высокими стрельчатыми окнами заняла почта – с заднего двора доносились сдержанный гул и шипение станции подкачки; связки пневмопроводов разбегались в стороны, удерживаемые ажурными решетчатыми опорами.

Рядом сверкала зеркальными окнами гимназия: ученицы в длинных коричневых платьях и кокетливых белых фартучках чинно прохаживались в тени раскидистых деревьев, увертываясь от шкодливых мальчишек. Переменка!

Облонская с Паратовым шагали мимо земской управы к торговым рядам, сдерживая прыть, чтобы не выделяться. Навстречу двигался молодой мужчина приметной наружности: высокий, атлетически сложенный блондин с чеканным лицом римского принцепса, так и просившегося на монету.

Его чёрное кашемировое пальто было расстегнуто, выказывая дорогой синий костюм из альпаки – и простенькую фланелевую рубашку из тех, что любят покупать работяги-карлики, уж больно дёшевы.

Подметила Марина и другое несоответствие – обувь. Высокие сапоги с крагами выбивались из образа прожигателя жизни, скучающе фланировавшего по улицам провинциального городишки.

Рассеянный взгляд «прожигателя» упал на Марину, на короткое мгновенье стал цепким, настороженным… и скользнул в сторону.

Занятный тип…

Приметив, как Облонская проводила задумчивым взглядом мужчину в пальто, Илья хихикнул.

– Вы, барышня, с этим молодчиком в чем-то схожи. Вам обоим нельзя заниматься слежкой, уж больно выделяетесь из толпы!

Бросив на Паратова уничтожающий взгляд, Марина сухо промолвила:

– Будем считать это неудачным комплиментом.

– Будем, – покладисто сказал Илья.

Показав свой железный жетон, Облонская поднялась на второй этаж полицейского управления, где ее принял сам пристав – кряжистый широкоплечий дядька с пышными седыми усами, свисавшими по уголкам рта, словно моржовые клыки.

– Милости просим в наши пенаты, госпожа агент, – проговорил он сочным басом, мельком глянув на жетон. – Не закрывайте дверь, пусть открыто будет… Это я вам тогда, так сказать, доклад отсылал? По ходокам?

– Мне, – кивнула Марина. – Нового начальника назначили на днях, он ещё не прилетел из Питера.

– Ага, – удовлетворился пристав.

– Владимир Кириллович? Правильно?