Жажда

Глава 12
Пленение гостя

Прошло два года. Два года смут, походов, междоусобных битв, неуверенности и непокоя… Наступила весна 6943 года от сотворения мира, а от воплощения Бога Слова – 1436-го…

На широких пролетах Постельного крыльца палат великого князя стоял гул встревоженных голосов. Здесь собрались в это утро все, кто только мог. Придворные беспокойно толпились, то и дело поглядывая наверх, где за кованой золотой решеткой крыльца, у самых верхних сеней, виднелись статные фигуры бояр. Там тоже явно еще ничего не знали.

Бунко остался внизу, у подножия лестницы, и прислушался к тому, что говорили вокруг. Все как один ругали Косого за казни в сдавшемся на его милость устюжском Гледене.

– Девять недель под стенами он сидел, на всякий день приступал, а крепости все ж не взял! И не взял бы! Не надо было Бледен сдавать!

– Так поверили же ему! Обещал всех помиловать! Крест целовал!

– Крест целовал! А как в крепость вошел – первым делом воеводу убил! Эх, князя Оболенского жаль! Как жаль! Упокой, Господи, душу его!..

– …И пошел казнить, вешать, сечь… Ровно нехристь какой!

– Смерть собаке! Отомстим!

– А Шемяка-то почто прискакал в Москву? Али он с братом не заодно?

– И давно он у государя?

– Давно! Кабы знать, с чем приехал? Что задумал? Лукавство опять какое? Нешто можно верить ему?!

Тревога трепетала, металась вокруг, проникала острым ознобом в кровь. Бунко, не в силах стоять на месте, прошелся по Боярской площадке, потом, оглянувшись на крыльцо, где все было без изменений, спустился на Сытный двор, прошел вдоль него, все убыстряя шаги, словно что-то гнало его, обошел церковь Спаса на Бору и оказался в заснеженном безлюдном саду. Здесь было тихо. Бунко, весь как натянутая тетива, упругим, летящим шагом пронесся по снежным тропкам – и вплотную приблизился к Набережным теремам. Это за их узкими окнами в Малой Набережной палате сейчас князь Василий Васильевич принимал Шемяку. Зачем последний так неожиданно и не вовремя явился в Москву? Чьи судьбы решались за этими окнами?..

Вдруг дверь на высоком крыльце рывком распахнулась, из нее выбежал боярин Иван Старков и с высоты крыльца порывисто огляделся. Заметив Бунка, он резко взмахнул рукой и сбежал по ступеням вниз. Бунко оторопел: боярин вел себя неприлично резво.

– Вот хорошо! – воскликнул Старков, совершенно презрев достоинство собственного чина. – Ты кстати! Слушай: нужен каптан^[4]. Быстро. Сюда. Ты поедешь со мной. Давай! – и, так ничего и не объяснив, повернулся, подхватил спереди шубу, взбежал обратно, словно мальчишка, и громко захлопнул за собою дверь.

Бунко перевел дух. Происходило что-то невероятное. Теряясь в догадках, он поспешил, однако, исполнить приказ, благо колымажные ворота были в двух шагах. Через несколько минут он уже подъехал в каптане к сеням, велел конюху ждать, поднялся наверх, чтобы доложить, что поручение выполнено, распахнул тяжелую дверь… и застыл на пороге.

В сенях на простой скамье сидел князь Димитрий Шемяка, багровый от ярости, и два дюжих тюремщика, склоняясь над ним, забивали клинья в оковы на его руках и ногах.

Над ними с видом распорядителя возвышался Старков. Он обернулся на звук раскрывшейся двери.

– Каптан внизу, – выдохнул Бунко.

Боярин кивнул и значительно посмотрел на Бунка:

– Государь велел мне с князем Димитрием Юрьевичем ехать в Коломну. – Шемяка зарычал, как зверь, но Старков даже не взглянул на него. – Ты поедешь со мной. Для охраны.

Цепи звякнули, угрюмые бугаи выпрямились и стали по обе стороны узника.

– Готово, – пробасил один из них.

Все взгляды обратились на князя Димитрия. Тот, страшный в своем молчании, смотрел в одну точку, и желваки ходили на его багровых скулах. Наконец он поднял тяжелый взгляд на своих оскорбителей.

– Прости, Димитрий Юрьевич, – поклонился ему Старков, – мы – люди подневольные. Пожалуй в каптан.

Князь молча, медленно, тяжело поднялся и двинулся к выходу. Цепи его загремели. Старков из-за его спины махнул рукой Бунку. Тот распахнул и почтительно придержал перед князем дверь и затем стал спускаться возле него. По другую руку Шемяки двигался Старков.

По-прежнему ни единой души не было в тихом, укрытом снегом саду. Некого было позвать на помощь плененному князю, невозможно, некуда было ему бежать.

Бунко распахнул дверцу каптана, помог забраться в него Шемяке и сел возле него. Через минуту с другой стороны поместился Старков, успев что-то тихо сказать онемевшему от изумления кучеру. Сейчас же лошади тронулись, и каптан легко заскользил по наезженной колее.

Никто ничего не видел, не слышал и не заметил… Тревожный улей Золотого крыльца, людные проезды Кремля, суетливо-оживленный посад – все удалялось, мелькая мимо, чуждое и бесполезное пленнику, скрытому за плотной тканью узких окон повозки…

Глава 13
«Предосторожность» великого князя

В каптане было темно и тесно. Бунко осторожно, искоса взглянул на Шемяку. Тот сидел неподвижно, упираясь окованными руками в колени, мрачно уставясь в пол. От него исходило ощущение разъяренной силы. Даже в чертах его лица, в покатом, откинутом лбе, в резко изогнутой, как ястребиный клюв, линии носа, в остром надломе черных бровей – чувствовалось что-то гордое, непокорное, хищное…

Бунко всегда восхищали в других эти бесценные для властителей качества: сила, мужество и решительность – и именно их он искал, но не нашел в великом князе Василии. Он так мечтал служить великому князю, как истинному государю, преклоняясь и почитая, – и не мог. Князь Василий был мягок, нерешителен, слабоволен! А этот!.. Бунко снова взглянул на Шемяку. Немое, тяжелое негодование пленника даже пугало… и восхищало. Если бы знать, что случилось там, во дворце? За что Шемяка так тайно, внезапно, жестоко схвачен, окован и сослан?! Что такое ужасное, непростительное он натворил? Кинулся на великого князя? Угрожал ему? Но не безумен же он?! Бунко терялся в догадках.

А Шемяка молчал. Молчал и Старков.

Так, в безмолвии, полутьме и холоде, они доехали до Коломны. Здесь князя Димитрия не заключили в темнице, как ожидал Бунко, а поместили в уединенной горнице великокняжеского дворца. Правда, окна ее были очень малы, а единственная дверь крепко-накрепко запиралась снаружи, из небольших сеней. В этих сенях и обосновались Бунко и Старков.

Боярин сам отнес Шемяке поднос с пирогами и полный ковш вишневого меда, запер дверь на засов, перекрестился и, потирая руки, сел во главе стола, уже накрытого к ужину. Бунко опустился на лавку у дальней части стола. Старков молча принялся есть, и Бунко не решился заговорить. Наконец прислужник принес большую братину^[5]сбитня, водрузил ее посреди стола и, пожелав им мирного сна, с поклоном исчез за дверью. Старков прислушался к его удаляющимся шагам и только теперь обратил на Бунка прищуренные глаза. В глубине их темнела, словно бы усмехаясь, некая мысль, неясная для Бунка.

Он нахмурился, взял из братины ковш, зачерпнул себе сбитня и склонился над ним, неторопливо отхлебывая терпкое, обжигающее питье.

– Хвалю, хвалю! – услышал он над собой глуховатый довольный голос боярина. – Молодец! Молод, а умен, да и сдержан! Хвалю. Коли так и дале держаться будешь, всегда во мне защитника и опору найдешь.

Бунко как только мог спокойно, молча посмотрел на боярина. Тот в ответ покровительственно усмехнулся:

– А ведь, верно, умираешь от любопытства?! Гадаешь, что за преступника тебя нарядили стеречь? А знаешь, что он учинил? Я тебе скажу. Он приехал звать князя Василья Васильевича на свою свадьбу с княжной Заозерской. В Углич. Но глубокий ум великого князя, – выразительно протянул Старков, – узрел в этом ловушку, сговор братьев Юрьевичей, – и не дался в обман! Покамест Василий Васильевич расправится там с Косым, мы здесь Шемяку придержим. Вот так!

Бунко пытливо всмотрелся в лицо вельможи. На самом ли деле крылась в его словах злая, убийственная ирония или ему, Бунку, это почудилось? Но темные, узкие глаза Ивана Старкова были непроницаемо спокойны.

– А свадьба как же? – осторожно спросил Бунко. – И день назначен уже?

– А как же! То бишь… был назначен. Но теперь… – И боярин развел руками, все с тем же безмятежным выражением широкого лица.

Бунко почувствовал растущее раздражение от двусмысленности разговора. Он замолчал, делая вид, что более не нуждается в объяснениях. А Старков неожиданно кивнул ему с одобрением:

– Вижу, ты золото на серебро не меняешь?.. – и вдруг сдержанно, притворно зевнул. – Да и то сказать: давно пора почивать. Тяжелый выдался день… – Он поднялся из-за стола, давая возможность Бунку сделать то же.

Глава 14
Тюремщик и узник

Бунко долго не мог заснуть в эту ночь. Невольно он оказался пособником и исполнителем в деле явно бесчестном. Хуже того, он вынужден был продолжать участвовать в нем. Ибо это была теперь его служба: служба тюремщика при неправедно и безжалостно заключенном.

Наутро, войдя к князю Димитрию с завтраком, Бунко едва посмел поднять на него глаза.

Шемяка сидел на скамье в глубокой задумчивости. Бунко поставил еду перед ним на стол и поклонился низко, низко. Князь не шелохнулся, как будто и не видел его. Тяжелый сумрачный взгляд его остался неподвижен. Бунко тихо вышел…

И потянулись дни – однообразные, бесконечные и тоскливые. Неотлучно сидя в своих уютных, теплых, постылых сенях, Бунко с состраданием прислушивался к тому, что происходило за дверью. Шемяка то часами сидел неподвижно, то принимался метаться по тесной своей темнице, и тогда несмолкаемый звон оков, отсчитывая каждый шаг, каждое движение узника, терзал сердце Бунка. Даже Старков хмурился и мрачнел, несмотря на свою придворную выдержку.

И поэтому не прошло и недели, как странные отношения установились между заключенным и приставами. Словно не было больше здесь ни узника, ни тюремщиков. А были – князь и двое дворян его свиты. И Старков, и Бунко служили теперь князю Шемяке с почтением и преданностью.

Однажды вечером Бунко вошел к нему с зажженной свечой и с высокой стопкой блинов в объемистой миске.

– Сметану, икру и мед сейчас принесу, – объяснил он, ставя подсвечник и миску на стол.

– А боярин где? – удивился Шемяка.

Бунко смутился:

– В гостях…

Шемяка горестно усмехнулся:

– Масленица! Так и не женился я в нынешний мясоед!

Бунко застыл, не смея пошевелиться. Тогда Шемяка сказал:

– Ну что ты так виновато глядишь? Ты-то вообще ни при чем!.. Давай-ко лучше раздели ужин со мной, неси все сюда, – и повторил печально: – Масленица ведь!

Бунко поклонился, благодаря за честь, и почти выбежал вон, выполняя наказ. Он принес все, что только нашлось в поварне, наполнил медом ковши и – остался стоять.

– Садись, – кивнул Шемяка на скамью напротив себя. – Ты нынче мой гость!

Звякнув цепями, он поднял свой ковш и значительно произнес:

– Выпьем за верных слуг… и справедливых господ, – и глаза его сверкнули.

Бунко молча выпил свой, показавшийся горьким, мед.

Но Шемяка как ни в чем не бывало уже сворачивал блин, и Бунко, следом за ним, тоже принялся за еду. После второго ковша Шемяка повеселел.

– Сам-то откуда, – спросил он Бунка, – не московский ведь?

– Рязанец, – согласно кивнул Бунко.

– И нашел ты кому служить! – потряс головой Шемяка, отчего черная прядь упала ему на лоб. – На всей Руси нет никчемнее князя!

Бунко забыл про еду, опустил глаза. Давно уже и ему приходили такие мысли, но он их гнал от себя. Как с ними жить?!

А Шемяка, неотступно глядя прямо в лицо Бунку своими черными, пронзительными глазами, ярко блестевшими из-под излома бровей, продолжал, все более горячась:

– Такой ли государь должен быть на престоле великокняжеском?! Нешто так управляют, как он? Где разум, где справедливость, где доблесть в делах его?! Скольких людей, ему преданных, он обидел, бросил, оскорбил, обманул?! Брат мой, Василий, в гости к нему приехал на свадьбу, – а его изругали вором, опозорили, оболгали! Слыхал?! – Его взгляд обжигал Бунка, и тот кивнул, задохнувшись.

Шемяка тяжело, словно ворочая неподъемную глыбу, повторил:

– Слыхал. Все слыхали. Вот так-то на Москве гостей принимают. Как же нам было отца против него не поддержать?! Душа в нас горела! А с тестем братним что сделали?! С Всеволожем?! Мало дочь его опозорили отказом венчаться после честного сговора – самому-то ему выжег глаза!

Бунко судорожно вдохнул.

– Вижу, не знал?

– Не верил… – выдавил из себя Бунко.

– Верь. Я его видел, он у Косого жил. Покуда брата не лишили удела… И я не дивлюсь, что брат Ваське не верит, что договоры рушит, что мечется по Руси с горсткой верных людей, места не находя. Кроме разбойной отчаянной воли – что осталось ему?! Знаю, он думает: Ваське только поверь, только в руки ему попадись – и пропадешь! – Шемяка взмахнул рукой, словно показывая движение рубящего меча.

Цепь загремела. Окованная рука упала. Бунко затравленно посмотрел на железную цепь на руке невинного князя…

Помолчав, Шемяка продолжил спокойнее, но с глубокой, застарелой горечью в голосе:

– А ведь Косой ко мне по пути на Устюг заходил, звал с собою в поход. Серчал и смеялся, что я слово свое порушить не захотел, верен был договору с великим князем… Я ведь сам его после смерти отца и на престол позвал. А Косой сердился. Ты, говорил, поплатишься еще за глупость свою!.. – Шемяка поднял перед собою руки в оковах и закончил жестко: – Я и плачу.

Бунко молчал, как зачарованный глядя на цепь.

– Но больше платить не буду! – вдруг, ударив оковами по столу, воскликнул князь. – Довольно! Вижу: и впрямь не судьба нам ужиться с князем Васильем! Или он – или мы. Выбора нет! Да и не нужен Руси такой государь, не его это место!

Бунко заставил себя подняться и произнес безжизненно, словно и не он говорил:

– Прости меня, княже, но я на службе у великого князя, и негоже мне слушать такие речи. Прикажешь убирать со стола?

– Убирай, – бросил Шемяка, смерив Бунка пронзительным взглядом: – И знай, когда буду на великом княжении, тебя не забуду.

– Прости меня, княже, – кланяясь, тихо сказал Бунко.

Сердце его разрывалось.

Глава 15
Загадки вельможи

Тем временем князь Василий Васильевич собрал полки и отправился во главе их против Косого. Покидая Москву, он послал в Коломну гонца с приказанием расковать князя Шемяку. Но – и только. Князь Димитрий не был освобожден.

Полки двоюродных братьев и смертельных врагов сошлись под Ростовом. Василий Косой, недавно хитростью взявший Гледен, решил к ней прибегнуть вновь. Он попросил перемирия. Великий князь согласился, готовый снова простить Косого за ложь и разбой. Москвичи воспользовались передышкой и разъехались по окрестным селениям, чтобы пополнить запасы снеди. Этого только и ждал Косой. Немедленно он велел напасть на опустевший стан и захватить беззащитного, беззаботно спавшего великого князя.

Что пробудило его в этот самый момент? Почему он поднялся от полуденного привычного сна, вышел из шатра, осмотрелся? Истинное чудо спасло его. «Ненароком» оглядев горизонт, он увидел галопом скачущие прямо к нему ряды вражеских ратников. Они были еще далеко, но приближались с каждой секундой. А московский стан словно вымер. Пустые палатки окружали великого князя! Но он не растерялся.

Призывный, яростный звук боевого рога полетел над полями, селами и лесами. Великий князь созывал своих. Это спасло его.

Москвичи подоспели вовремя и спасли великого князя от позорного плена. Возмущенные бесчестным обманом, они наголову разбили полки неприятеля. Василий Косой был захвачен в плен.

Но ничего этого: ни великодушия великого князя, не хотевшего кровопролития и готового было снова простить Косого, ни смелости и решительности его в момент неотвратимой опасности – ничего этого не увидел и не узнал Бунко. По-прежнему он томился в Коломне на постылой службе тюремщика.

Лишь на исходе мая, когда и самые разговоры о мужестве великого князя успели иссякнуть, Бунко и Старков повезли Шемяку в Москву. Здесь ему предстояло новой грамотой подтвердить свою преданность великому князю.

«Преданность тому, – думал Бунко, – кто платил за верность неслыханным оскорблением, и за доверие – заточением». Ему казалось, что свет меркнет в его глазах. Старые раны его души раскрылись все.

А между тем его служба устраивалась прекрасно. Иван Федорович Старков, едва они вернулись в Москву, взял его под свое открытое покровительство.

– Такие-то, как ты, нам и нужны, – в минуту откровенности сказал он как-то Бунку. – Решительные, сильные… и не болтуны, – многозначительно добавил он, медленно несколько раз покачав перед собой крепким указательным пальцем.

Бунко озадаченно посмотрел на это, как будто что-то не разрешающее, движение руки, но не решился спросить, кому это – «нам»?

– Покамест я тебя определю в жильцы, – продолжил боярин. – Ну, а там бы-ыстренько дальше пойдешь. Чем выше верные люди, тем лучше, – и он похлопал Бунка по плечу.

Бунко поклонился. Нет, он не чувствовал себя сейчас верным слугой великого князя. Но даже думать об этом было горько и стыдно. Однако надо же было что-то и отвечать. И он произнес, выпрямляясь:

– Я сделаю все, что смогу, Иван Федорович.

Боярин довольно улыбнулся:

– Не сомневаюсь.

И ни тот, ни другой – ни хитрый вельможа, ни простодушный молодой дворянин – так и не догадались, что ни один из них не понял другого.

Глава 16
Последняя капля

Так Бунко получил должность жильца и вместе с нею право входить в теплые сени палат великого князя. Именно здесь спустя недолгое время он увидел княгиню Анну Андреевну – молодую жену Косого. Она приехала на поклон к великому князю.

Дворяне, дежурившие в сенях, поднялись как один, как только она вошла. Смиренно облаченная в темное, она прошла, опустив глаза, в приемную великого князя. Ее неровная, неуверенная походка, бледное полуобморочное лицо, опущенное под гнетом горя и унижения, пробудили в Бунке острую жалость.

Княгиня скрылась за дверью, так и не подняв головы, покрытой черным убрусом^[6]. Бунко медленно сел.

«Что происходит там, за закрытой дверью?» – пытался представить он. Как видно, в последнем отчаянии решилась молодая княгиня искать пощады и милости у своего врага, смертельного врага. Он опозорил отказом жениться ее несчастную тетку, он, поправ долг благодарности, обманул, оскорбил, ослепил ее деда – Ивана Всеволожа, он надругался над честью Косого, принародно отобрав у него драгоценный пояс – ее подарок на свадьбу, он всюду преследовал, гнал его, он пленил его, словно вора… Какими словами будет она просить его о милосердии?

Но вот дверь распахнулась – и появившийся на пороге дьяк быстрым взглядом окинул сени. Бунко был здесь самым младшим. Дьяк кивнул ему:

– Проводи княгиню к мужу. Знаешь куда? В Набережную палату, в подклет. Князь Василий Васильевич велит освободить его.

Он посторонился, пропуская княгиню Анну. Она словно не верила той надежде, что уже возвращала краски ее лицу. Бунко, понимая, какое оскорбление наносится ей сейчас таким провожатым, как он, в глубоком поклоне коснулся рукой ковра. В уголках ее губ дрогнула тень улыбки.

– Пожалуйте, – с почтением пригласил Бунко и распахнул перед нею дверь.

Как бы то ни было, а великий князь освобождал ее мужа, – и, указывая ей путь в запутанных переходах дворца, Бунко тихо радовался за нее, за Косого, за великого князя…

Хмурый тюремный страж выслушал приказ великого князя, бросил мрачный, короткий и странный взгляд на княгиню, сказал, угрюмо уставясь в землю:

– Извольте здесь подождать… – и быстро ушел.

«Странный человек», – подумал Бунко.

Княгиня стояла, стиснув в волнении руки.

Но вот тяжелая дверь открылась опять – и в темном проеме показался тюремщик, ведущий за руку князя.

«Почему за руку?» – удивился Бунко – и оцепенел.

Князь Василий Юрьевич шел, беспомощно-высоко подняв землистое худое лицо, на котором кровавыми воспаленными ранами зияли пустые глазницы.

Придушенный всхлип раздался возле Бунка. Он обернулся. Анна ладонями зажимала рот, и в наполнившихся слезами ее глазах кричал и метался ужас.

– Аня! Аннушка! – больным, неуверенным голосом позвал ее муж и жестом слепца протянул вперед свободную руку.

Анна не двигалась, не издала ни звука. Бунко увидел, как слезы двумя потоками полились из ее распахнутых, переполненных болью глаз.

– Аннушка! Где же ты?! – снова позвал слепец.

– Я здесь, – тихо отозвалась она, и в ее голосе не было слышно слез. Она приблизилась к мужу. – Я здесь, родной мой. Я с тобой. Сейчас поедем домой – сей же час. Все будет хорошо…

Василий протянул было руку, чтобы коснуться ее лица, но она, быстро перехватив ее и стиснув в ладонях, приникла к мужу, склонила голову ему на плечо. Он послушно обнял ее.

– Вот… видишь… – тихо сказал он и осекся.

– Ничего, – тем же ровным, ласковым голосом отозвалась она. – Самое страшное уже позади… Поедем домой… Дома так хорошо… Пойдем…

И она повела его за собой. И снова Бунко увидел, как неиссякающими ручьями струятся по щекам ее слезы. Князь крепко, двумя руками, держал ее руку. Взглянув на его пустые глазницы, на напряженное, детски-беспомощное лицо потерявшего себя человека, Бунко вдруг понял, что что-то в его собственной жизни рухнуло, оборвалось, словно разверзлась пропасть, увлекая его во тьму…

Он помог им разместиться в каптане, осторожно закрыл занавешенную дверцу, долго смотрел им вслед. Потом повернулся и зашагал, сам не зная куда. Что ему было делать с собой – таким, с надорвавшимся сердцем? Он не знал, как с этим жить. У него не было сил с этим жить. Не было сил ни на что.

– Эй! Бунко! Ты пьян, что ли? – словно сквозь плотный туман донеслось до него.

Бунко поднял глаза. Перед ним стоял Шемяка.

– Да что с тобой?! Болен? Так иди домой!

Бунко молчал. Он не мог говорить об этом сейчас. Князь Димитрий сам все скоро узнает.

Но Шемяка вовсе не ждал ответа. Он был чем-то очень доволен.

– А я новую грамоту подписал, – он ухмыльнулся. – Все! Теперь – вольный сокол! Уезжаю в Галич, домой. Еще поживем! Ну, прощай! Твоей службы я не забуду, знай.

Точно свет вспыхнул перед Бунком.

– Димитрий Юрьевич, возьми меня на службу к себе, – будто падая в пропасть, выдохнул он. – Возьми меня с собой!

– А что ж! – усмехнулся Шемяка. – Поедем. Никто нам не запретит: мы с великим князем отныне в мире. Собирайся: завтра на рассвете отправимся в путь.

И весело ушел. Бунко посмотрел ему вслед. Да, он не мог иначе. Это был выход. Как служить такому великому князю?! Он – больше не мог.

Он отвернулся от княжеского дворца и быстро, решительно зашагал домой. Собраться и проститься со всеми.

Возврата не было.