Жажда

Глава 7
Завет отца

Бунко стоял на коленях возле скамьи, на которой лежал отец.

Отец умирал.

Еще утром истаяла трепетная надежда, что он одолеет ранение своей упрямою силой, которая прежде не подводила его. Но сила его таяла на глазах. Тогда явился в низенькой горнице позванный хозяином дома протопоп и совершил последнее печальное таинство, и удалился, скорбно благословив Буйка. С тех пор за окном прошел и угас сумрачный день, и тьма спустилась на мир, и заполнила горницу, и пала смертною тенью на родное опрокинутое на подушку лицо.

Как изменилось оно! Выступили бугры высоких скул, запали щеки, в темные тени ввалились глаза. Глаза, смотрящие за черту бытия, на нечто, недоступное для Бунка.

Отец уходил. Молча, мужественно переносил он боль, молча приближался к страшному рубежу, и вся сила его, упрямая, ничем не сгибаемая, несокрушимая сила, что составляла самую суть его существа, ушла в глубину, на этот последний, самый тяжелый бой. И на пороге смерти он не изменил себе…

Но вот запавшие веки медленно поднялись, и отец взглянул на Бунка. Юноша подался вперед. Тогда умирающий с трудом разомкнул иссохшие губы и тихо заговорил:

– Прощай… Благословляю тебя… – Рука его, протянутая вдоль тела, чуть шевельнулась, благословляя. – Уезжай… в Москву… Оттуда защищать надо Русь… Наша сила – там… Благословляю Московскому князю служить… Это – не измена… – Он хотел еще что-то добавить, договорить, но воздух не мог больше входить в искалеченную татарской стрелою грудь…

И застыли обращенные на Бунка глаза. И сила, непреклонная сила, перед которой благоговел Бунко, ушла из них…

Бунко дрожащей ладонью закрыл невидящие родные глаза. Наклонился, прижался лбом к холодеющей безответной руке. Отец ушел.

Одиночество…

Глава 8
Исход москвичей

Бунко скакал лесами на север, в Москву.

За его спиной остались родная рязанская деревушка, просторный господский дом, до отчаяния пустой без матери и отца, две могилы на старом погосте под сенью любимой церкви. Он не стал хоронить отца в Переяславле Рязанском, на защите которого тот погиб, – отвез его в вотчину, где вот уже год, как покоилась мать. Теперь они рядом – навсегда.

Впереди была неизвестность, но так завещал отец… Бунко во всем доверял ему.

К вечеру он подъехал к Коломне. Долгий путь утомил его, притупил усталостью боль. Он собирался провести в городе ночь, а на рассвете опять отправиться в путь и больше не останавливаться нигде до самой Москвы. Он жаждал усталости как утешения.

А между тем в Коломне происходило что-то диковинное. Бунко с недоумением огляделся. Уже вечерело, а на улицах было людно и шумно, кругом виднелись доверху нагруженные подводы: одни пристроились во дворах, другие вереницами тянулись по улицам. Словно целый город стронулся со своего вековечного места и собрался куда-то переезжать! Вокруг плакали и смеялись дети, тревожно, озабоченно и устало переговаривались женщины, то и дело взметались крики возниц… И странно: всех этих, таких разных, людей как будто объединяло что-то – нечто общее, важное и волнующее…

– Что, соколик, ночлега ищешь? – раздался возле Бунка старческий голос.

Юноша оглянулся. Рядом за невысоким плетнем стоял сухонький седой старичок в сером зипуне и, ласково улыбаясь, кивал головой.

– Нонеча у нас это вельми дело трудное. Ты один али с тобою еще кто будет? – задал он не совсем понятный вопрос.

– Один, – растерянно ответил Бунко.

– Коли так, заезжай: на сеновале устроишься, – просто сказал старик и засеменил к воротам.

Бунко вежливо спешился на улице и ввел коня за собой во двор, тесно заставленный нагруженными возами.

– Что здесь случилось, дедушко? – спросил он хозяина, озираясь. – Что это за подводы?

Старичок удивленно посмотрел на Бунка:

– Что случилось?! Али ты сам не с Москвы?

– Нет, из Рязани.

– И далеко ли едешь? – со странным сомнением осведомился старик.

– В Москву и еду, служить великому князю всея Руси Василию Васильевичу, – выпрямляясь, задиристо ответил Бунко, почувствовав непонятное подозрение в словах старика.

Но сейчас же и забыл про обиду, увидев, как радостное удовольствие разлилось по морщинистому лицу.

– Ныне не надобно ехать в Москву, чтобы служить великому князю! – весело объявил старичок. – Ныне, соколик, у нас – стольный град, и ты приехал куда тебе надобно! Великий князь здесь, в Коломне, и все верные слуги его – наши гости! Пойдем, пойдем… – Он повернул к конюшне. – Я все тебе расскажу!

Пока Бунко расседлывал коня и задавал ему корм, хозяин, присев на мешок с овсом, рассказал ему о событиях последних недель. Для начала он объявил, что князь Юрий Димитриевич отважился-таки на мятеж против великого князя и пошел со своими войсками на Москву «аки тать». Великий князь послал дяде навстречу своих бояр с предложением мира. Но Юрий не хотел и слышать о мире. Его бояре встретили послов великого князя «бранью великою и словами неподобными». Войско, которое второпях сумел собрать юный великий князь, едва ли заслуживало такого названия – и потерпело сокрушительное поражение всего в двадцати верстах от Москвы. Василий в испуге и ужасе бежал с молодой женой и матерью в Тверь, потом в Кострому, но пленения не избежал. Заточив племянника, князь Юрий всенародно объявил себя великим князем Московским и обосновался в столице со своими боярами и сыновьями.

– Но Господь нас уберег, не попустил совершиться злодейству, – стянув мурмолку^[2] с седой головы, перекрестился старик. – Ведомо, что разные – и лихие – советы недобрые люди давали Юрию: извести хотели князя Василья, – да только Юрий послушался слов иных. И отпустил племянника с миром, дав ему Коломну в удел. Ну а уж как сюда Василий Васильич приехал, так и стали все верные люди стекаться к нему, к законному государю собираться, ровно пчелки к матке. Вся Москва ныне здесь! – с гордостью заключил старик. – Ну, управился? Пойдем, хозяйка моя накормит тебя…

Наутро Бунко, волнуясь и радуясь, пошел ко двору великого князя.

«Как прав был отец!» – восторгался он. Князь, за которым преданно пошла вся Москва, не может не быть оплотом Руси! Верно, в нем есть нечто особенное! И он, Бунко, будет служить ему, лучшему князю Руси! Он нашел его!

Бунка переполняла гордость. Ее дурман очаровывал, запуская цепкие корешки в самое сердце. Могли он знать, что из них прорастут потом тернии бесчисленных бед…

Так началась служба Бунка у великого князя Василия.

Глава 9
Оставленная Москва

Шемяка словно увяз в каком-то ужасном, нескончаемом сне… Брошенная всеми Москва казалась призрачной, нереальной. Всюду, куда ни глянь, были пустынные улицы, безлюдные площади, закрытые ставни, забитые окна… Тишина, как безмолвие смерти, охватывала тоской. Даже мелкий осенний дождь моросил беззвучно, будто тихо оплакивал умирающий город…

Шемяка остановил коня, затравленно огляделся. Совсем недавно на этой маленькой площади Загородья шумел суетливый рынок, а теперь и здесь пустота… Все брошено – большой, изобильный город, богатый посад, все брошено этими проклятыми москвичами! И ради чего?!

То ли стон, то ли рык вырвался у него. О, как ненавидел он этот город, этих людей! Чего, чего недоставало им?! Не ради же этого слюнтяя-мальчишки они оставили дома и добро и потащились в Коломну?! Оставили все!

Вдруг где-то рядом отчаянно и тоскливо завыла собака. Шемяка вздрогнул, хлестнул коня и во весь опор, точно спасаясь от гибели, помчался к Кремлю.

Словно вихрь, размахнув занавески, он влетел в палату отца. Тот сидел, ссутулясь, возле окна и тускло глядел прямо перед собой.

– Сидишь! – воскликнул Шемяка со всею силой мгновенно закипевшего гнева.

Князь Юрий молча, невыразительно, без укора, без раздражения, без вопроса посмотрел на него.

– Али ты и руки уже сложил?! – задохнулся Шемяка. – Делать же надо что-то!!!

– Уймись, – бесцветным усталым голосом ответил князь. – Ничего не исправить теперь.

– «Уймись»?! – только и смог, что повторить, Шемяка и в ярости указал на окно: – А ты в окно-то смотрел?! На улицу выходил?! Видел позор-то свой?!

Князь Юрий устало закрыл глаза. Но Шемяка не унимался, в исступлении не щадя отца:

– Город— пустой! Все, все, все отъехали, все! Я тебе говорил: накличешь беду! Говорил: с Васькой нам вместе не жить, либо он, либо мы! Говорил?! Нет! Блаженный нашелся! Пир закатил, вотчину выделил, целовался! Отпустил!!! А он тебе кукиш! А ты думал, он такая нюня, будет слезами весь век в Коломне своей умываться, как у тебя в плену?! А он-то не прост – с оборотом! И обернулся! Я тебе говорил али нет?! Косой говорил?! Всеволож говорил?!

Великий князь закрыл руками лицо, и Шемяка не выдержал, отвернулся, зашагал, заметался по тесной опочивальне.

– Прельстился на лживые Морозовские слова! Почто послушал его?! – не в силах сдержать себя, с укором воскликнул он.

На это Юрий Димитриевич, вздохнув, монотонно повторил не раз уже сказанное:

– Семен и сам заблуждался, чаял как лучше. Испокон веку старший сын Московского князя в удел получал Коломну. Я – великий князь Московский по исконному праву, а Ваське сидеть в Коломне по праву же: от веку так было. И должно так быть.

– От веку! – раздался от двери визгливый голос Косого.

Оба – и Шемяка, и Юрий – вздрогнули и обернулись. Косой, подбоченясь, стоял на пороге, рыжая бороденка его взъерошенно торчала вперед, глаза косили более, чем всегда: он был, как и брат, вне себя. Худое лицо его перекосилось от злобы, когда он повторил:

– От веку! Что от веку бывало, то пропало! Всё, обычай дедов порушили! Ты, отец, здесь государь по праву, а на улицу глянь: кто это право твое признал?!

– Пуста Москва! Над кем княжить?! Кем управлять?! – подхватил Шемяка.

– На нашу пагубу не послушал ты нас, а послушал сквернавца Морозова! – вскричал Косой и затряс рукой, указывая на дверь. – Вот по ком плаха плачет!

– Бога побойся! – впервые за весь разговор возмутился Юрий. – Он один из немногих, кто не бросил меня! Так и сидит в сенях, который уж день! Верный, верный… – И снова голос его угас, и он бессильно склонился в немом безысходном отчаянии.

Братья молча переглянулись, Шемяка махнул рукой – и оба вышли.

Семен Морозов один-одинешенек сидел в Набережных сенях. Он не помнил уже, сколько дней просидел он так, неподвижно глядя перед собой в непостижимое. Он искал и не мог найти ответ на один-единственный, самый важный, неразрешимый, неотступный вопрос. В чем его вина? Он поступил по совести, честно и прямо. Он не мог поступить иначе. Он советовал верно. Так почему же не оставляло его чувство вины? Что случилось в Москве, что изменилось, чего он не понял? По обычаю дедов великий престол принадлежал старшему в роде: дяде, а не племяннику, князю Юрию, а не князю Василию. Отчего же опустела Москва?! В чем его вина?

Громкие шаги братьев Юрьевичей он услышал издалека и встал, как положено. Братья быстро вошли, разгоряченные, с пылающими щеками, – и вдруг остановились против него, словно натолкнулись на стену.

Он забыл о поклоне, так страшны были их глаза, обращенные на него.

– Вишь! – лицо Шемяки исказилось дикой усмешкой. – Чует, что винен! Что пялишься так?!

– Нет, не чую ся перед вами виновным, – тихо, но твердо выговорил Морозов. – Ведает Бог, что верен я государю Юрию Димитриевичу.

– Стало, совесть твоя не вопиет?! – взвизгнул Косой, шагнув вперед.

Морозов невольно от него отшатнулся, забыв о лавке за своею спиной, ударился о сиденье ногой, чуть не упал… Но тут же выпрямился и прямо взглянул в глаза обоих князей. Это были глаза людей, готовых убить.

– А не ты нас всех погубил?! Злодей! Лютый змей! Не мни от ответа уйти! – кричали братья, подступая все ближе к боярину.

Морозов больше не отвечал: это было бессмысленно. Стены и пол шатались, кружились вокруг него, дикий крик оглушал, он видел лишь орущие рты да круглые, обезумевшие глаза, в которых не было ничего человеческого. И когда сверкнули вскинутые кинжалы, он не успел даже поднять в защиту руки и сразу осел на скамью, и удивление застыло на мертвом лице… А Юрьевичи все вонзали и вонзали окровавленные клинки в беззащитное неподвижное тело…

– Стой! – прохрипел Косой, опуская руку и с изумлением выпрямляясь. – Всё…

Шемяка, точно пробудившись от сна, посмотрел на окровавленное мертвое тело, на обагренный кинжал в собственной, закинутой для удара, руке. Рука его медленно опустилась.

– Бежим! – сдавленным шепотом воскликнул Косой. – Отец не простит! В Кострому!

Братья, даже не обтерев, кинули в ножны кинжалы и бросились вон.

В тот же вечер князь Юрий Димитриевич послал к племяннику в Коломну гонца, призывая Василия обратно на великое княжение. А на следующий день, похоронив и оплакав Морозова, он покинул Москву.

Только пять человек сопровождало его.

Глава 10
Разочарование

Москвичи ликовали, в радостном необозримом шествии возвращаясь вслед за великим князем в Москву.

Бунко ехал в свите Василия и с восторгом всматривался вперед – туда, где в окружении сановных бояр сидел на белоснежном коне стройный всадник в парчовом терлике^[3]. Великий князь всея Руси Василий Васильевич, надежда и упование всей русской земли, государь, которому он, Бунко, отныне служил! Вот он повернул голову в атласной алой мурмолке и говорит что-то боярину, смиренно склонившемуся перед ним на своем седле, вот милостиво кивает крестьянам, толпящимся вдоль дороги. Они кланяются истово, радостно, и вслед великому князю летят заздравные, благословляющие, благодарные крики. Не это ли счастье?! И Бунко ликовал…

Но рано праздновали москвичи. Братья Юрьевичи не смирились, а вскоре и сам князь Юрий, нарушив данное Василию слово, послал отряды в помощь своим сыновьям. И возобновилась усобица, и зыбкая, неверная, кривая тропа ее, обманно маня, повела тех, кто безрассудно доверился ей, все дальше и дальше в безнадежную топь, из которой не было выхода…

Миновал год, тревожный и страшный. И вот уже снова наступала весна, и снова Бунко в Москву. Но теперь нерадостно было у него на душе, хотя и скакал с ним рядом верный, в боях испытанный друг – московский дворянин Кирилл.

Даже поддержка товарища не могла развеять ту тень, что медленно надвигалась на жизнь Бунка. Все было не так, как он ожидал. Надежды на великого князя рушились одна за другой. Василий оказался совсем не таким, как он его представлял.

Однако мысль, что он служит недостойному человеку, была невыносима. Она разрушала весь его мир, лишала смысла самую службу. И Бунко старался оправдывать неприглядные поступки Василия, упорно защищая его и от других, и от себя. Но сумрак сгущался над ним…

Бунко не понимал, что источник его кручины кроется в нем самом. Думая, что он ищет правду, он искал для себя кумира. Ему нужен был безупречный вождь, которому бы он мог служить безупречно. И сам он старался быть безупречным.

Бунко был ранен, но, несмотря на слабость и боль, старался не показать, чего ему стоило прямо держаться в седле. Но друга было не обмануть.

– Ты только посмотри на себя! – горячась, говорил Кирилл. – Посмотри!!! Нешто ты с этакой раной воин?! Почто торопиться так?!

– Полно тебе, Кирилл, – хмурясь, глухо ответил Бунко. – Авось и я на что-то сгожусь, не такая уж и страшная рана…

Кирилл возмущенно пожал плечами. Несколько дней назад, после ужасной битвы, разметавшей все московское войско по полям и весям, он нашел Бунка на мерзлом снегу. Тот лежал без памяти, истекая кровью. Но спустя всего лишь два дня Бунко, не слушая уговоров, потянул его за собой в Москву. И вот – они уже третий день в седле, и даже кони устали месить эту мерзлую рассыпчатую крупу, когда-то бывшую снегом, и Бунко становится все бледнее, но упрямо не соглашается остановиться.

– Хотел бы я знать, на какую службу ты хочешь сгодиться! – не выдержал Кирилл. – Нешто ты мнишь, князь Василий торопится Москву защищать?! Небось, утек подальше куда! Ему не впервой. Разве что за княгинями в Москву завернул, как в минувшем году. А ты убиваешься!

В ответ на оскорбительные слова о князе Бунко резко повернулся было в седле, но задохнулся от боли и стиснул зубы, чтобы не застонать. Помолчали. Потом он ответил, тихо и ровно, стараясь голосом не выдать растущую слабость:

– Али ты не князю Василию служишь, что так говоришь? В прошлый раз не успели полки к сроку собрать, вот и некому было встать за Москву. Тем паче теперь все должны торопиться. Великий князь уже, верно, в Москве! – Его темные, с воспаленным блеском глаза снова с упрямой жаждой обратились вперед, туда, где за лесами на расстоянии дня пути их ожидала Москва.

Кирилл искоса поглядел на складку усилия меж его бровей, на впавшие щеки, на упрямо стиснутый рот и вздохнул, качнув головой:

– Огня много в тебе… Смотри, самому бы в нем не сгореть… А подумаешь – и не мудрено, что Бог нам удачи не дал: почто Василий Галич пожег?

– Так ведь Юрьевичи на волю его не сдавались, засели в кремле, ровно он им и не государь! – возразил Бунко.

– А сколько ни в чем не повинного люда пострадало в огне?! А церкви Божии, монастыри? Так-то одни басурмане бесчинствуют на христианской земле! Не мудрено, что Бог от Василия отвернулся. А что боярина своего, Всеволожа, ослепил? Грех-то какой!

– Слухи это, не верю! Не могло того быть! – забыв о ране, вскричал Бунко. – Поклеп его недругов! А Галич он, я уверен, сгоряча велел запалить! С кем не бывает! Подумай, как ему от Юрьевичей досталось, так мудрено ли поддаться гневу! Почему ты знаешь, может статься, он сейчас же о том и пожалел, да огонь-то не остановишь! – забывшись, он резко взмахнул рукой – и вскрикнул от пронзительной боли.

– Что, что ты?! – испугался Кирилл. – Плохо тебе? Давай остановимся! – Он с тревогой глядел на исказившееся лицо Бунка.

К счастью, в этот момент впереди показалась деревня, низенькие избушки, крытые дерном.

– Ну, слава Богу! – воскликнул Кирилл. – Здесь и заночуем!

Бунко промолчал, только крепче стиснул узду. Предстояло сойти с коня и добраться до лавки, не застонав, не потеряв сознания…

Но напрасно спешили они в Москву. Князь Василий бежал с поля сражения в Новгород, оттуда, как будто не в силах остановиться, – на Мологу, в Кострому, в Нижний Новгород… Даже за матерью и женой, оставшимися в Москве, он не решился вернуться. Князь Юрий со своими полками подошел к Москве и после недельной осады вошел в нее, и пленил великих княгинь, и снова нарек себя великим князем всея Руси.

Бунко с горьким, мучительным недоумением пытался смириться с этим, понять или просто принять, но ни понять, ни принять не смог. Рана его воспалилась, он слег в беспамятстве и жару на много недель и вернулся к жизни только благодаря ласковому уходу домочадцев Кирилла…

В столице тем временем все снова переменилось. Юрий не просидел на Московском престоле и полутора месяцев. Правление его прекратила смерть – неожиданная и оттого особенно страшная, поразившая всех. Старший сын его Василий Косой объявил было себя великим князем Московским, но даже родные братья не поддержали его. Потрясенные кончиной отца, они поспешили помириться с князем Василием Васильевичем. Косой бежал из Москвы.

А великий князь Василий Васильевич вновь без всяких усилий со своей стороны возвратился на Московский престол.

Рассказывая все это Бунку, Кирилл с тревогой всматривался в его лицо. Как примет он то, что иным казалось цепью вопиющих несправедливостей? Сам он так не считал и поторопился это сказать:

– Многие думают, что в этом видно Божию волю. Да и то сказать: лучше, если престол переходит от отца напрямую к сыну. Чем меньше смен княжьих дворов возле престола, тем лучше для всей земли! Ну, а для нас он государь, мы крест целовали на верность ему: будем служить там, где нас поставил Господь. Служа ему, мы служим Богу. Все просто.

Бунко промолчал. Он не был с этим согласен. Он хотел служить только достойному князю. Он жаждал видеть в правителе правду. И не видел ее…

Глава 11
Услада

Ирина сидела на вершине холма, на согретой полуденным солнцем траве. Медовые ароматы трав волнами струились вокруг, и только короткие трели кузнечиков изредка нарушали знойную, зачарованную тишину.

Все здесь было родное, знакомое с детства. Леса, пологие склоны холмов, разнотравье… Как любила она все это! Девушка ласково провела рукой по траве. Прячась в волнах пурпурных метелочек трав, покачивались на теплом ветру веселые головки ромашек, розовые гвоздики на тоненьких стебельках тянулись навстречу солнцу, лиловые колокольчики смиренно грелись в его лучах…

И все это оставить!

Она с тоской посмотрела вдаль. Внизу, у подножья холма, голубело озеро, окруженное ивами, за ним высились стены и храмы монастыря, где все полно было памяти таинственной радости праздников, где дорог был каждый камень… А дальше среди рощ и полей струилась в солнечном блеске река. Вдали она убегала в дремучий лес, загадочный, таинственный и бескрайний, что темной стеной охватывал горизонт, встречаясь с высоким небом…

И все это оставить!..

Но отец говорит, что устал от бесчисленных набегов татар, от вечного страха за нее и за мать. Он хочет покоя хотя бы на старости лет, а в рязанских краях покоя и мира нет. Поэтому грядущей зимой, лишь установится санный путь, они поедут в Москву, а может быть, и куда-то дальше, там будет видно. И сюда уже никогда не вернутся… Ирина вздохнула.

Но недолго горюет юность. Наверное, подумалось ей, и там, где они обоснуются, так же прекрасен мир, и там расцветают весной поля, и благоухает лес, и от бескрайних просторов захватывает дух…

И, кроме того – Ирина задумалась, и окружающий мир исчез для нее, – этот сегодняшний сон, как голос судьбы… О том, что ждало ее там, вдали…

Она встала и медленно пошла по тропинке, вьющейся по откосу холма. Воспоминание овладело ею.

Ночью, в удивительном сне, ей что-то говорил незнакомец, говорил нежно и ласково и восхищенно смотрел на нее… Ей было так хорошо возле него!.. Сон был недолог, но сладкая власть его все еще окутывала ее…

Да, решила она, ей снилась любовь. Какая услада!.. И в этом ведь нет греха, нет ничего плохого? Это просто земное счастье, кто не мечтает о нем! Там, вдали, куда они уезжают, наверное, живет человек, обещанный ей во сне!

Ясными, сияющими глазами Ирина посмотрела вперед. В будущее.

Как могла она знать, что, приняв эту мечту, она посеяла в сердце семя будущего искушения, семя страдания…