Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых

Дальше оставалось выполнить последнюю часть «задания», Юрка уже всё приготовил и двинулся вокруг церкви, наклоняясь с пакетом к земле, но в темноте невозможно было разглядеть, что там у него получалось. За ночь снег лёг на землю совсем тонким слоем, однако она стала белой, и на неё ложился красный круг.

Мы молча стояли и ждали.

И вот Юрка появился из-за угла, быстро двигаясь спиной вперёд, он дожимал на снег остатки краски в пакете, и совсем не видел, что ему осталось пять метров, три метра, метр!.. И тут кто-то из ребят схватил его и в последний момент успел выдернуть наружу, уффф!

Круг замкнулся.

Я до сих пор не знаю, что означали наши действия, но тогда эти символы наполняли каждого из нас множеством смыслов. Все участники того рождественского перформанса до сих пор живы.

Кроме нерождённого младенца.

А я свернулась в коконе одеяла и спала долго-долго в милосердной темноте, и когда проснулась, то потихоньку стала оживать.

* * *

Ещё одно событие, намекающее на мою дальнейшую судьбу, произошло летом 1990 года.

Когда я сдала просмотр, и все наши тоже как-то отстрелялись и выдохнули, то мы поехали отмечать окончание всех сессий за город в легендарное место дивной красоты. Там в широкой долине синими змеями вьются и сливаются вместе две реки, на склонах меловых гор, как пальцы в небо, торчат белые острые скалы, и все дороги и тропинки, взбегающие по зелёным холмам, тоже белые!

Издревле в этих местах селились монахи-отшельники, и за много веков они вырубили в отдельно стоящих скалах колокольни и арки, а в толще горы выкопали пещерные храмы, кельи и подземные тоннели на десятки километров. Однако, если верить многочисленным легендам, то и на сотни километров – я много раз слышала от знающих людей про тайный подземный ход, идущий от Москвы до Киева и дальше до Почаева.

Всему монастырскому комплексу сильно досталось во время войны, в тех пещерах прятались партизаны, их взрывали то немцы, то свои. А потом вдоль реки под холмами проложили железную дорогу, и теперь вибрацию от тяжелых грузовых составов можно почувствовать за сотни метров, находясь на вершине плоскогорья. После этого пещерные храмы стали разрушаться ещё быстрее, но зато туда можно запросто доехать на электричке.

Вообще-то, вся та территория считалась заповедником, и в ковыльной степи на меловом плоскогорье археологи давно вели раскопки скифских курганов, они же присвоили себе исключительное право выгонять с территории всех желающих не просто полюбоваться здешними красотами, а поставить палатки и разбить лагерь.

Позапрошлым летом мы в первый раз приехали туда с другой компанией, в которой тоже была наша Олька, тогда и археологи буквально выперли нас в степь посреди ночи чуть ли не за пару километров от монастырского комплекса!

В то время меловые пещеры и храмы ещё оставались открытыми, и за долгие годы массового туризма все доступные поверхности монастырского комплекса оказались изрезаны и исписаны тысячами автографов.

В нашу первую поездку за несколько дней мы исследовали территорию заповедника вдоль и поперёк, залезали в пещеры и забирались на скалы, всё светлое время занимались съёмкой и этюдами везде, где только могли. Но каждый вечер нам приходилось находить новое место для стоянки, и каждое утро сворачивать лагерь, перетаскивая всё снаряжение туда-сюда из-за происков злобных и неусыпно бдящих археологов.

Наученные прошлым горьким опытом и отправляясь туда же, но уже в другом составе, мы взяли с собой только одеяла и еду, приехали поздно вечером в темноте, чтобы археологи – ругательное слово! – нас не засекли. Воду в канистры мы набрали из колонки ещё на станции и тихонько поднялись по белой тропинке вверх по склону.

Храм под скалой оказался закрыт металлической дверью и заперт на огромный висячий замок, во все оконные и дверные проёмы кто-то вставил грубые решётки из железной арматуры. Облом-ссс!..

Какое счастье, что мы с Олькой в позапрошлом году имели возможность изучить местность, поэтому уверенно повели всех выше по склону. Там находился ещё один вход в трапезную и кельи, соединённые с храмом винтовой лестницей в толще мела, но и этот вход тоже успели заделать решёткой.

Однако на высоте примерно трёх метров оставался открытым незаметный снизу довольно широкий дымоход, вырубленный из кельи наружу, наверное, для печной трубы. Друг за другом мы карабкались по осыпающемуся склону и протискивались в неровное отверстие дымохода, сначала влезли ребята с фонариками, потом они снизу принимали нас, гитары и Ирку со скрипкой.

* * *

Живой огонь и живой звук будто оживили древний храм, и в ту ночь наши музыканты сыграли свой самый потрясающий концерт! Мел очень мягко и нежно отражает звуки, а своды наполняют их удивительной силой.

Уж поверьте, я знаю, о чём говорю, и позволю себе забежать вперёд – через семь лет Юрка окажется здесь настоятелем монастыря и начнёт поднимать его из руин с горсткой братьев, а мы с Алькой каждый год в праздник Успения будем петь литургию на том самом клиросе, где я позапрошлым летом обнаженная позировала для Олькиного мужа во время нашей совместной поездки на этюды и съёмки. Он тогда затеял серию фотографий со свечами, затейливо расставил их на полу и раскатал волнами широкие ленты золотой плёнки, на которых сидела я, голая и злая, стуча зубами от холода и ругаясь на всю эту творческую придурь насчёт того, что в кадре нужна блондинка, мол, на самом деле он жену пожалел, а я тут мёрзни из любви к искусству, как ненормальная!

Знала бы тогда, какой жгучий стыд потом накроет меня на исповеди, когда придётся рассказывать про наши храмовые съёмки – вмиг бы согрелась!

Эти яркие картинки при свечах под меловыми сводами наплывают в памяти одна на другую. И вот уже Юрка с седеющими волосами, заплетёнными в толстую косу, и с бородой до пояса в праздничном голубом облачении выносит чашу из пещерного алтаря:

– Со страхом Божиим и верою приступите!

А мы с Алькой, допевая, склоняем головы:

– Благословен Грядый во имя Господне, Бог Господь и явися нам!

Даааа… Умеем мы с Юркой круги замыкать!

Однако монашеские обеты Юрка и я дадим не здесь и не скоро. А пока наш с ним сладостный удел всю ночь слушать уже потерянную для него Ирку, её самую певучую в мире скрипку, Клима, Антошку, Андрея с их гитарами и флейтой!

На рассвете мы выберемся наружу через тот же дымоход, все белые от волос до обуви, и будем шумно отряхивать мел с одежды и отовсюду. А когда над горизонтом покажется нежно-розовый диск солнца, мы поднимемся на ароматное плоскогорье, в ковыльной степи расстелем наши одеяла и завалимся спать.

И никакие археологи нам не указ!

* * *

Известно, что жизнь похожа на тельняшку – светлые и тёмные полоски сменяют друг друга, вот и мне пришлось вернуться домой в рассыпающуюся семью и как-то вытерпеть остаток моего последнего супружеского лета. Следом быстро пронеслась осень моего четвёртого курса, и зимой наступившего 1991 года я написала первые иконы на продажу, взяв за образцы маленькие церковные календарики. Одновременно я увлеклась цветоведением и композицией, стала работать осознанно, программируя восприятие моих работ, экспериментируя с цветом, формой и движением, на ходу придумывая всякие спецэффекты, и это очень меня воодушевляло.

К сожалению, я не успела развиться в этом направлении, слишком быстро оказалась в церковной среде, где изначально на любое творчество наложено строжайшее табу, а от тех работ не осталось даже эскизов. Я тогда ничего не фотографировала, работы делала как учебные и после просмотра быстро их продавала.

Попутно я чем только не занималась – училась лепить декоративные скульптуры, а потом отливать их из гипса и покрывать глазурью, я освоила несложные техники мозаики и росписи в интерьере.

Нас с Юркой зазвали переоформить атриум во Дворце пионеров, и чего мы там только не придумали, а потом сами осуществили! Несколько месяцев Юрка с однокурсником Валеркой в прямом смысле лезли на стенку – они расписывали волнистую стену примерно пятиметровой высоты и длиной метров десяти-двенадцати. С нами в команде работали мои однокурсники и наши Олька с Андреем, но потом нас лихо кинули на деньги, заплатив лишь какой-то мизер в самом начале. Так для всех начались те самые лихие девяностые.

А в январе 1991 года, сдав сессию, наш курс вышел на диплом, который дался мне ой как нелегко! Наш руководитель дипломной работы, молодой преподаватель, в котором мы души не чаяли все годы учёбы, вдруг увлёкся радикальными восточными практиками.

Сначала он перестал есть животную пищу, но её в те годы и так сложно было купить, а потом в процессе дальнейшего просветления этот милый человек вышел на сорокадневное голодание – вот тогда наша группа до конца осознала, что такое энергетический вампиризм, хотя мне такого опыта сполна хватало в супружеских отношениях. Пару лет спустя я узнаю и оценю церковную пословицу, что лучше в пост есть мясо, чем людей, она как раз про это.

Не буду описывать все дикие моменты общения с когда-то дружелюбным преподом, он был ещё и нашей «классной дамой», соседом по мастерским и близким другом моих друзей. Вместе с ним мы неоднократно ездили в Питер и в Москву на выставки, и я много чем ему обязана в учёбе, но в итоге он нас буквально топил на защите дипломов, вместо того, чтобы встать горой, как положено руководителю.

Мне почему-то досталось больше всех, члены комиссии вдребезги переругались прямо в зале, наши импульсивные преподы минут пятнадцать орали друг на друга, и я получила три балла за работу, которую тут же стали таскать по многим выставкам и потом, говорят, втихаря продали, она исчезла из методического фонда училища при невыясненных обстоятельствах. А я получила свой диплом и поехала домой разводиться с мужем.

Все разводы, о которых я знаю, мероприятия, мягко говоря, очень неприятные, наш не исключение, хотя у меня была надежда на его быстрый и цивилизованный исход, но увы…

Мой почти уже не муж заявился в зал суда с огромным букетом розовых пионов, и, когда ему дали слово, он, роняя цветы к моим ногам, со слезами в голосе умолял его простить, признавал все свои ошибки, обещал исправиться, стать примерным мужем и отцом, и жить вместе со мной до глубокой старости, пока смерть не разлучит нас!

Внешне очень похожий на кумира эпохи Пола Маккартни, только почти двухметрового роста, он не зря много лет играл в народном театре – судейские тётки чуть не разрыдались от умиления, ещё бы, такая Сам-ты-Барбара живьём, а не по телевизору, и от щедрой души они присудили нам ещё шесть месяцев для примирения!

Я буквально кипела в бессильной ярости от этого театрального фарса, а мой пока ещё муж тут же пошёл и напился «с горя».

* * *

Потом, когда меня спрашивали, почему я развелась с мужем, я просто читала его стихи, посвящённые мне:

 
С годами я стал мудрее и строже,
Обил я диван человеческой кожей,
Из черепа мною убитой любимой
Я сделал светильник, огонь негасимый
Зажёг в нём навечно, и в этом огне
Любимая часто является мне.
 

Поэт! В жизни всё куда как прозаичнее – люди такого склада невыносимы в быту, и в доме никогда не будет чистоты, как ни старайся, и в отношениях тоже. Все подружки жаловались мне на его домогательства прямо у меня за спиной, а я всё винила себя и думала, что мало уделяю ему внимания. Он бедный, наверное, страдает оттого, что я после работы занимаюсь уборкой, кухней и ребёнком, поэтому пьёт.

Впрочем, кроме несомненного литературного дарования, у моего бывшего супруга имелось множество других талантов и достоинств, он ими воспользовался и быстро поднялся в девяностые годы. После нашего развода он вскоре женился во второй раз, один за другим родились дети, но, к сожалению, алкоголь разрушил и этот брак, там тоже всё сложилось жёстко.

С его второй женой Ларисой мы до сих пор дружим, наши дети очень похожи и выросли родными. Я очень благодарна ей за мудрость, которую она проявила в свои девятнадцать-двадцать лет, когда настояла, чтобы Алькин отец оставался отцом и давал для дочери нормальные деньги, а не двадцать пять процентов от липовой зарплаты предпринимателя.

В последующие годы мы часто ездили в гости друг к другу, чтобы дети общались, Алька подолгу жила у них на каникулах, и они вместе со всеми детьми ездили на море. Я счастлива, что у моей дочери есть брат и сестра, раз уж у меня не сложилось!

* * *

А ещё я признаюсь, что зимой в начале 1991 года меня всецело захватил пылкий и мистический роман, и в этих отношениях мне наконец-то удалось найти всё то, чего мучительно не хватало в браке. Я млела от трогательного ухаживания, внимания, действенной заботы, и ещё я узнала, как приятно общаться с непьющим и некурящим мужчиной! И что в творчестве вполне можно обходиться без пьянства, хотя кто же отрицает хорошее вино, но, оказывается, можно знать меру. Всё у нас обставлялось очень красиво, как и положено двум художникам.

Этот адюльтер случился отнюдь не в первый раз. Сначала я мстила мужу за оскорбления, потом хотела, чтобы количество перешло в качество, а потом два года жизни в мастерской я скорее дружила с одним милым мальчиком.

И вдруг появился он, такой прекрасный и благородный, и мне казалось – вот оно, воплощённое совершенство! Я уже упомянула, что мистика сполна присутствовала в этих отношениях, и романтика тоже, и магия чисел, и множество удивительных совпадений поражало воображение!

Чего стоил тот факт, что у моего нового избранника и у моего бывшего мужа, и у моего предыдущего молодого человека – у всех троих были одинаковые имена и отчества, вот даже во сне не перепутаешь! И то же самое отцовское имя продолжает преследовать мою дочь и в браке, и после него! Это называется «карма».

Эй, вы там на небесах, есть ещё варианты? Огласите нам весь список, пожалуйста!

Из-за этого совпадения имён и отчеств я чувствовала дикую неловкость, про себя и за глаза называя всех троих по фамилиям, так проще, и нет наложений персональных контекстов. А поскольку здесь я обещала называть только имена, то муж пусть так и зовётся мужем, второй мальчиком, а третий… третий пусть будет эстет, это его главное свойство.

Но в начале нашего романа я особенно млела от его утончённого эстетизма, и ради него была готова на многое. Я даже забросила свой хипповский прикид, фенечки, драные джинсы и с удовольствием играла в даму, подбирала себе комплекты одежды и обуви, пока не понимая, какой теперь год на дворе.

Короче, я была полна романтических надежд, планов и переживаний, и мне совершенно не хотелось ещё полгода ждать развода с мужем.

Однако целый ворох обстоятельств и событий – неудавшийся путч ГКЧП, Алькин первый класс, поиски работы и заказов, моё пошатнувшееся здоровье – всё это подолгу удерживало меня дома теперь уже в маминой квартире.

Там я выросла и туда перебралась с Алькой после развода и раздела имущества, который заключался в том, что в несколько приёмов я перенесла свою одежду в чемодане и мои собственные книги, детские вещи и игрушки, а потом на тележке мы с мамой укатили ножную швейную машинку. Всё!

Но пока развод фактически не состоялся, то я не могла почувствовать желанное освобождение, нервное напряжение никак не проходило, и первая осень после училища показалась мне суетливой и никак не свободной. Я моталась между двумя городами, пытаясь определиться, чем себя занять, чтобы за это платили.

В нашей мастерской на улице Герцена всё изменилось, там стало тихо, спокойно, и мы с моим дорогим эстетом жили и работали вместе, когда у меня получалось вырваться из дома хоть на неделю. И к нам снова прибился Юрка, он был давним другом и однокурсником моего нынешнего избранника, мы все давно друг друга знали. Ещё летом Юрку в его духовных исканиях, после йоги, хиромантии, астрологии и экстрасенсорики, закономерно занесло в Православие, он стал молиться, поститься и соблюдать всё, что там положено.

Олька и Ирка тоже разбрелись в новые отношения, и лишь иногда забегали в гости. В мастерской у нас теперь всегда царила чистота, мы навели красоту и порядок, насколько это возможно в таком старом доме. Орды гостей схлынули навсегда, и я была этому рада.

Помню, как я приехала в октябре, а комната побелена, в ней светло, свежо, и на полу вместо старого бабушкиного половика лежит толстый слой жёлтых и красных листьев, как в лесу! Больше месяца мы ходили и шуршали, как ёжики, и потом уже в декабре вымели те листья на снег. А над диваном появилось новое сооружение, подобное балдахину – навес из бамбуковых палок для сушки срезанного камыша, мы собирались плести из него всякое-разное, но руки так и не дошли. Я сильно заболела, уехала домой и сдалась врачам.

* * *

Но прежде, чем лечь в больницу, я вняла Юркиным уговорам, и буквально согнутая пополам, еле доплелась до Никольской церкви в ста метрах от мастерской. Никогда не забуду то тёмное раннее утро конца декабря: до Нового 1992 года оставалось чуть больше недели, меня мучили боли в желудке, я уже давно почти ничего не могла есть, и сейчас думала только о том, как бы мне выжить натощак целых два часа до причастия. Юрка всё объяснил, что надо сделать в церкви, я вошла в ароматную полутьму и встала в очередь у малого алтаря на свою первую исповедь.

Сложно описать мои переживания во время той исповеди у моего будущего духовника отца Георгия, я до сих пор помню её почти словом слово, а когда всё закончилась, то с пылающими от стыда щеками, с гудящей от ужаса головой, вся в смятении и с дикой болью в животе, я еле-еле дождалась причастия, как во сне причастилась, ничего ещё не понимая, на ватных ногах дошла до запивки, глотнула тёплой сладкой жидкости и рухнула рядом на лавку у выхода, согнувшись пополам.

Отец Георгий сам подошёл ко мне и подал стакан святой воды, я выпила, мне стало легче, он сел рядом и ещё долго объяснял, как неправильно я жила, каким чудом уцелела, и так сильно сейчас страдаю, потому что Господь не хочет, чтобы я погибла, и через болезнь призывает меня к покаянию.

И оно меня проняло, знаете ли, зашло куда надо! Отец Георгий обладал особым даром убеждения и несомненным талантом проповедника, хоть и стал священником всего три дня назад здесь же в Никольском храме в праздник святителя Николая. Это тоже была его первая исповедь.

И в тот же день отец Георгий невольно стал моим духовником, у него просто не было выбора, а у меня началась совсем другая жизнь. Он содрогнулся, увидев блики адского пламени в моих глазах, и протянул мне руку в ту ужасающую бездну погибели, за краешек которой я каким-то чудом зацепилась. Он объяснил, почему так страждет моё грешное тело, и кинулся спасать мою бессмертную душу, изо всех сил выполняя свой долг.

Он вызвал доверие ещё и тем, что оказался внешне очень похож на людей моего круга – худой, в тёмных очках, с хвостом отрастающих каштановых волос, бородатый, как все творческие личности вокруг, хоть и бывший юрист, и старше на десять лет, как некоторые другие значимые для меня люди. Отец Георгий сразу встал с ними вровень, а потом быстро заслонил собой их всех. И всё.

Я взяла у него благословение лечиться, купила тоненький молитвослов, как-то доехала до дома, разыскала спрятанный алюминиевый крестик на верёвочке, надела его, и на следующий же день легла в больницу, где и состоялось моё боевое христианское крещение.

* * *

Дальше я расскажу, как и почему крестилась пять лет назад, но сначала про мученичество, которое наступило сразу же, когда на обследовании меня заставили проглотить зонд. Мои предыдущие боли можно назвать цветочками, а тут настали ягодки!

Я сидела на стуле, выпучив глаза, задыхаясь, обливаясь слезами, соплями и закусив пластмассовые удила. Я даже мычать не могла, лишь мысленно вопила: «Господи, помилуй!», так меня научил отец Георгий, и я вкладывала всю себя в эту молитву, кроме неё в тот момент мне не за что было держаться.

Через мою глотку прокручивалась адская резиновая змеюка, болезненно жалящая всё, на что натыкалась во мне её металлическая головка, а врачи толпой сбежались смотреть в мою утробу, охать и возмущаться, до какого состояния я себя довела.

– Там кровавое месиво, язва на язве, классический деревенский синдром!

– Только из самых глухих деревень привозят вот таких запущенных!

– Только русская баба может такое терпеть, ещё чуть-чуть и прободная! Тебе что, жить надоело?!!!

«Русская баба» в тот момент представляла из себя тощее и бледное создание, как говорится, краше в гроб кладут. Врачи ещё долго крутили меня и вертели, потом вернули в палату, засунули под капельницу, укололи обезболивающее и снотворное, и я с облегчением уплыла из этой реальности.

На этом, видимо, завершается первый виток спирали моей истории. Перехожу на второй.