Детективные повести

– Уже поздно. Пойду, лягу.

Мне, собственно, спать не хотелось, но и здесь я был в этот момент лишний. Я поднялся наверх, лёг в свою постель и стал читать начатую раньше книгу.

До встречи с Губатом было ещё два дня. Червь сомнения продолжал грызть меня. Их было даже два. Один вгрызался в меня, требуя свернуть мою сомнительную миссию, другой ставил мне вопрос за вопросом. И главный вопрос был, тот ли это человек, с которым я должен встретиться в ресторане. Как мне с ним говорить? Как начать разговор? Сомнения, сомнения…

Май был прекрасен. Давно не испытывал я такого тепла. Термометр в тени показывал больше тридцати градусов. После апрельских дождей отовсюду лезла зелень. Маки окрасили в красный цвет поля и обочины дорог. Цвела сирень, вызывая в груди тоску и желание любви и ласки. Вода в реке была тёплой, и горячий песок прогревал тело до последней косточки. Каникулы ещё не наступили, на берегу было тихо. Лишь иногда пролетит сорока, пробежит мимо, забыв об осторожности, степная куропатка, в лощинах, где после весеннего разлива реки стояла ещё вода, важно вышагивали цапли, вылавливая головастиков и неопытных лягушат. Ласточки, предвещая и в дальнейшем хорошую погоду, суетливо летали высоко в небе. Вдалеке, на другом берегу, виднелась чабанская юрта. Оттуда приносило ветром запах горелого кизяка и кислого молока. После весеннего паводка вода в реке упала до нормального уровня, и теперь течение было не таким быстрым, но все равно там, где берега круто обрывались вниз к реке, нет-нет, да было слышно, как вдруг с громким всплеском падал в воду кусок подмытого берега. От этого звука, как после сигнала, просыпалось всё живое вокруг. Тяжело поднимались перепёлки с земли, испуганно верещали воробьи, суслики спасались в своих норах, собаки на другом берегу начинали громко лаять в эту сторону, цапли замирали на тощих ногах, вытягивали свои длинные шеи и удивлённо смотрели в сторону всплеска. Было жарко, но терпимо. Моё тело почти не ощущало эту жару. Это, наверное, потому, что родился в этих местах и мой организм с рождения был приспособлен к такому жаркому климату. Лёжа на берегу, я наслаждался тишиной и окружающей природой и старался отключиться от мрачных мыслей. И, когда мне это удавалось, был по-настоящему счастлив.

Я пришёл в ресторан к восьми часам. Людей в нём было ещё мало. Через затемнённые шторами окна пробивались лучи заходящего солнца. В гардеробе перед входом в главный зал уже зажгли настенные плафоны. Я прошёл в зал. Здесь было тихо. Несколько пар сидели в затемнённых и огороженных барьерами углах. Два молодых официанта скучали у стойки бара. Из кухни слышен был оживлённый разговор двух женщин. Я занял место в одной из кабин и стал изучать меню. Тут же подскочил официант и в ожидании остановился напротив меня. Честно говоря, кушать мне не хотелось. Алия нажарила к обеду беляшей и я в охотку съел их с десяток. Под вечер я напился чая с баурсаками и теперь был сыт. Увидев, что в меню стоит окрошка, я решил всё же заказать себе тарелочку. От жирной еды сушило во рту, и окрошка была бы кстати.

– Порцию окрошки и бутылку пепси, пожалуйста, – заказал я официанту.

Тот быстро что-то черкнул в своем узком блокнотике и тут же исчез.

До отъезда в Германию я несколько раз бывал в этом ресторане. Он был не очень популярен. Серые стены, бедная обстановка, назойливый запах протухшего мяса из кухни, мухи, крошки на полу – так выглядел этот ресторан раньше. Типичная столовая. Теперь же из кухни пахло чем-то вкусным. Вдоль стен главного зала распологались отдельные кабины для гостей. Их деревянные перегородки были украшены резьбой на мотивы казахских сказаний. Мебель из красного дерева, стулья, обитые зелёным плюшем, хрустальные люстры, свисавшие с потолка, еле слышное жужжание кондиционера, праздничная одежда официантов и чистота создавали уют и вызывали доверие.

Официант принёс окрошку в глинянном горшке и деревянную ложку. Вместо хлеба в плетёной корзиночке лежали свежие, только что из тандыра, лепёшки.

Рено задерживался. Зал постепенно наполнялся людьми. В дальнем от меня углу на маленькой сцене появились музыканты, неспеша начавшие расставлять свою аппаратуру. К двум прежним официантам добавились две новые официантки. Они обслуживали столики в зале. Одну из них я знал. Она училась со мной в одной школе. Одно время я ухаживал за ней, но ей в то время нравились другие мальчики. Я с интересом наблюдал за ней из своей кабины. Плотно прилегающая белая блузка красиво обтягивала полную упругую грудь, синяя мини-юбка подчёркивала её грациозную фигуру и приглашала любоваться стройными ногами. Она дежурно улыбалась, принимая заказы, и от улыбки вздергивался нос, а по углам губ появлялись две симпатичные складочки. Когда она, получив очередной заказ, спешила на кухню, я окликнул её.

– Тоня, привет.

Она удивлённо глянула в мою сторону и радостно улыбнулась.

– Не уходи, Эдик, будет посвободней, поговорим.

Рено пришёл на целый час позже назначенного времени. В зале уже играла музыка и несколько пар танцевали. На улице становилось темно и в зале зажглись люстры, но в кабине оставался полумрак. Я задумчиво слушал мелодию старинного танго и не заметил, как пришёл Рено. Он остановился в дверях кабины.

– Эдик, привет. Заждался? Знакомся, Губат.

Я приподнялся и пожал протянутую через стол ладонь. Она была тонкой и мягкой. Её пожатия я почти не ощутил. Молодой человек сел за стол. Ему было не больше тридцати лет. На тонком продолговатом лице сидели модные очки, через которые задумчиво смотрели карие глаза. Чёрные волосы были смазаны какой-то мазью и аккуратно уложены. Лицо гладко выбрито, только над верхней тонкой губой пробивалась двухдневная щетина. В ресторане его хорошо знали. Официант сразу объявился в нашей кабине. Губат что-то сказал ему по-казахски, тот черкнул ручкой в своём блокнотике. Рено заказал гуляш и бутылку коньяка. Я попросил принести мне бутылку пива. Губат всё время молчал. Говорил, в основном, Рено. Он спросил, как мне отдыхается, чем занимается Жора, пожаловался на жару, посмеялся над тем, что меня чуть не убил его завскладом.

Принесли заказанное. Рено разлил коньяк по рюмкам. Мы молча выпили. Они оба ели сосредоточенно, так, как-будто в этом был весь смысл нашей встречи. Я пил холодное пиво и наблюдал, как работает в зале Тоня. Мы выпили ещё по одному разу, после чего Рено встал и ушёл в сторону выхода, где был бар и туалеты. Губат отложил вилку и нож и вопросительно уставился на меня. Я подождал мгновение, вытащил из нагрудного кармана фотографию и положил её возле его рюмки.

– Я частный детектив. Этот человек живёт в городе Н. Мой заказчик попросил найти человека, кто смог бы выполнить одну опасную работу.

Слово «убить» я выговорить не мог. Губат скептически посмотрел на меня.

– Его надо убрать? – вопрос прозвучал так буднично, как будто речь шла о чём-то обыденном.

Я кивнул. Он взял двумя пальцами фотографию и долго смотрел на неё.

– Что у тебя есть о нём?

– Всё. Адрес, привычки, где он бывает ночью, какой дорогой уходит из дома и какой возвращается, время ухода, и время прихода домой.

Губат ткнул пальцем в сторону бара, где обслуживал посетителей пожилой узбек.

– Завтра отдашь ему конверт.

– Сколько это будет стоить?

– Двадцать пять тысяч долларов.

Он поймал мой недоумённый взгляд, неожиданно улыбнулся и сказал по-немецки:

– Sonderangebot.

Губат налил себе и мне по полрюмке коньяку, выпил, поднялся из-за стола, вытащил из бумажника несколько долларовых бумажек, положил их под свою тарелку и сказал:

– Оставь свой германский телефон у бармена. Через три-четыре недели тебе позвонят.

Рено он не стал ждать, а сразу ушёл. Когда он проходил мимо столиков в зале, мужчины, сидевшие за ними, приподнимались, уважительно здороваясь с ним. Он слегка кивал в ответ и, нигде не задерживаясь, вышел из ресторана. Когда Рено вернулся из туалета, он даже не удивился отсутствию Губата. Мы выпили ещё по полной рюмке и стали вспоминать времена, когда существовал ещё наш трест, когда мы были заняты, казалось, настоящей работой, когда мы ещё верили в полезность того, что мы делали. Сейчас, с высоты прошедших лет, мы стали понимать, до какой степени наивны мы были раньше.

В этот раз я снова напился. Может быть, во мне всё больше просыпалась совесть, сопротивлявшаяся тому, что я делал. Чем ближе я был к своей цели, тем сильнее рос во мне внутренний протест. Единственным способом уйти от этого был алкоголь. Я никогда не был пьяницей, но теперь вливал в себя пиво, коньяк или водку без счёта, не думая о завтрашней головной боле, о приступах язвы в желудке и об удивлённых и осуждающих взглядах жены Жандарбека.

К двум часам ночи Рено уже был не в состоянии что-то говорить. Бармен с помощью официанта вывели его на улицу, и кто-то знакомый увёз его домой. Я сидел в своей затемнённой кабине и пьяно наблюдал, как Тоня рассчитывалась с последними посетителями ресторана. Она выглядела устало. Белая блузка местами плотно прилегала к потному телу и когда она, подпрыгивая на своих голенастых ногах, шла к буфету, соски её грудей мелко подрагивали. Во мне просыпалось желание. Мне хотелось потрогать эти упругие соски, целовать их, гладить её бёдра и обнимать узкую талию. Мне казалось, я снова в девятом классе стою у стены в коридоре и завистливо смотрю, как десятиклассник Петя, лучший футболист школы, обнимает в укромном месте, за гардеробом, первую красавицу школы.

Она пришла ко мне, когда музыканты собрали уже свои инструменты. В зале никого не было. Бармен у стойки буфета подсчитывал выручку. Из кухни слышался стук посуды. Я выглядел, наверное, смешно, потому что Тоня с улыбкой смотрела на меня. С трудом ворачая языком, я спросил:

– Закончила работу?

– Да. Ты всегда так пьёшь, Эдик?

Я не ответил, а попытался встать из-за стола. У меня это плохо получалось. Она, продолжая улыбаться, подхватила меня под локоть и, с трудом удерживая, повела к выходу.

– Вызвать тебе такси?

– Нет. Пойдем к тебе.

Самым трезвым во мне было желание, и оно было сильнее алкоголя, головной боли и усталости. Я готов был раздеть Тоню здесь, прямо на крыльце ресторана. Мои руки шарили по её телу. Она молча терпела моё хамство. Иногда только, когда я доходил до слишком интимных мест, перехватывала и убирала мою руку. Я не задумывался почему-то над тем, что она может быть замужем, что дома ждёт её семья, и что у меня могут быть неприятности. Желание заполняло меня всего, так, как будто у меня не было других чувств, других понятий, и в мозгу была только одна извилина, как у животного во время гона.

Я не помнил, как очутился в доме Тони. Запомнились только какие-то отрывки. Включившийся и выключившийся свет в прихожей, стук двери, одежда, оказавшаяся на полу и слова Тони: «Ну ты и идиот, ну ты и идиот!». Она говорила их почему-то совсем тихо, еле слышно, но в моей голове они отдавались громкоголосым эхом. И потом наступила тяжёлая, давящая тишина.

Проснулся я под утро. Где-то за окном, радуясь наступающему рассвету, пел соловей. Какие-то другие птицы пытались с ним соревноваться, но их пение было блеклым и невыразительным. В голове пульсировала боль, и язык присох к нёбу. Рядом спокойно дышала женщина. Её левая нога до самого бедра была открыта, короткие волосы были взлохмачены, и левая рука упиралась мне в плечо. Ночью я, кажется, эту женщину изнасиловал, но было ли это в действительности, сомневался. Я сомневался, – был ли я вообще в эту ночь на что-то способен. Осторожно встав с постели, я стал собирать разбросанную по комнате одежду. Женщина проснулась. Стыдясь, она прикрыла голую ногу и бедро.

– Уже уходишь?

– Да. Прости меня, Тоня, я был пьян.

– Ничего. Свои же. Приходи сегодня, я работаю только до десяти часов вечера.

Собрав одежду, я оделся.

– Ты хочешь, чтобы я пришёл?

– Да.

– Ты не замужем?

– Была. Два раза. Вон, в соседней комнате ребёнок спит.

– Ты знаешь, я через неделю уеду.

– Ну и что? Ты мне всегда нравился. Только раньше слишком несмелый был.

Она засмеялась.

– Хорошо. Я приду к десяти в ресторан.

– Захлопни дверь за собой.

Тоня повернулась ко мне спиной и ровно задышала. Я вышел, стараясь не шуметь. Во дворе у колонки стояло ведро с водой. Я жадно припал к ведру и, когда почувствовал, как изнутри уходит жар, окунул всю голову в ведро. До дома Жоры надо было пройти почти полгорода. Я был рад этому. Прохладное утро, тишина и размеренная ходьба распологали к размышлениям. А подумать было о чём. Например, о том, что я впервые в жизни изменял жене. Дело даже не в том, было ли у меня что-то в эту ночь с Тоней или нет. Дело в том, что я по-настоящему хочу её. И сегодня я пойду к ней. Я уже теперь с нетерпением ждал вечера и встречи с Тоней. Совесть моя в данном случае не сопротивлялась и была спокойной. Другое дело – мой заказ, который был почти выполнен. Мне оставалось только всё, что касается Косинского, вложить в конверт и отнести бармену в ресторан. И тут моя совесть по-настоящему засопротивлялась. Хотелось бросить всё, уехать в аэропорт и улететь домой. Я знал, что если доведу дело до конца, то в будущем меня будут постоянно преследовать холодные глаза Косинского. Но бросить всё и уехать я не мог. Однажды в юности я случайно оказался у мясокомбината в Караганде. С той стороны, где принимают скот на убой. Стадо двухгодовалых бычков входило в огороженный досками проход. Он сначала был широким, потом всё больше сужался, и в конце хватало места для прохода только одного бычка. Скотина чувствовала, наверное, что её ждёт впереди. Бычки искали с двух сторон выход, пытались повернуть назад, но сзади напирали другие, справа и слева был забор, и идти можно было только вперёд, где их ждал неизбежный конец. Я чувствовал себя одним из этих бычков. Назад и в сторону уйти я не мог, и путь для меня был только вперёд.

В доме Жоры все, кроме него, ещё спали. Он сидел на кухне и ел булочку с маслом, запивая чаем. Мы поздоровались. Он налил мне свежего чая и подвинул ко мне тарелочку с булочками. Внимательно всмотревшись в меня, он поднялся со стула и ушёл в зал. Оттуда он вернулся с пачкой аспирина.

– Выпей аспирин, а то на тебя страшно смотреть. Хочешь похмелиться?

– Нет, нет, – поспешил я ответить.

Одно напоминание о выпивке вызывало во мне тошноту.

– Я приеду сегодня поздно. Тебе машина нужна?

– Нет.

– Тогда я поеду на «Жигулях». Если что, звони. Может быть, пойдёшь с Алией на базар. Ей надо кое-что купить.

– Я останусь дома. Отдохну.

– Да, отдых тебе нужен, – засмеялся Жора и вышел.

Проснулся я уже перед обедом. Голова больше не болела, но во рту было по-прежнему сухо и противно. Я спустился вниз. Дома никого не было. Видимо, Алия ушла на базар, а дети были ещё в школе. Я заварил себе крепкий чай, подсластил его малиновым вареньем, и выпил подряд три стакана. Мне хотелось на речку, в прохладную воду. Жаль, что Жора уехал на машине, придётся ехать километра четыре на велосипеде, а педали крутить не было никакой охоты. Я стал бесцельно бродить по дому. С того момента, как приехал, у меня, в сущности, не было времени его по-настоящему осмотреть. В зале я внимательно рассмотрел уздечку, седло и саблю, висевшие на стене. Кожа уздечки и седла была старой, потемнела от времени и от многолетнего трения местами лоснилась. Бронзовые чеканки покрылись зеленоватым налётом. Вещи были сделаны рукой мастера, и им было, по всей видимости, больше ста лет. Настоящей редкостью была сабля. На ней самой и на ножнах была нанесена тончайшая резьба по восточным мотивам. Костяная ручка заканчивалась разинутой пастью змеи. Я вытащил саблю из ножен. Ручка удобно легла в ладонь, приятная тяжесть напрягала мышцы, металл сабли тускло поблескивал своим угрожающим остриём. Не одна голова, наверное, слетела с плеч, прежде чем люди придумали новые способы уничтожения себе подобных. Теперь и сабля, и седло, и уздечка одиноко висели на непривычной для них кирпичной стене, окруженные современной мебелью и слабыми людьми.

На втором этаже я заглянул в спальню Жоры и Алии. Мебель была новая и откуда-то из Европы. Постель была аккуратно заправлена и накрыта атласным покрывалом. На комоде под зеркалом было расставлено всё то, без чего современная женщина в наше время не может обойтись. Набор этот одинаков – что в Берлине, что в Лондоне, что в Сиднее, в Москве или в дальнем среднеазиатском городке. Разница только в этикетках, количестве, качестве и цене.

В детской комнате всё было просто. Две односпальные кровати, шкаф, два стола для занятий, фотографии Шварцнегера и какой-то фотомодели в мини-юбочке на стене и забытые игрушки в углу в коробке.

В коридоре была ещё одна дверь. Она была всё время заперта, но сегодня оказалась приоткрытой, как бы приглашая войти в неё. Мне давно было интересно, что за этой дверью, но спрашивать об этом хозяев было неудобно. Я открыл дверь и вошёл в маленькую и узкую комнату без окон. Через открытую дверь поступало достаточно света, и я мог её хорошо рассмотреть. Справа, у двери, находился продолговатый сейф, в котором обычно хранят охотничьи ружья. Он был замкнут. Слева стоял двухтумбовый стол и рядом стул. На столе лежали: пачка бумаг, русско-английский и русско-французский словари и квадратная деревяная коробка. Я открыл её. В ней лежал аппарат, который я видел только в кино. Это был оптический прибор для ночной стрельбы. В своё время мы с Жорой начали заниматься в секции каратэ. Очень быстро у него интерес к каратэ пропал, а я все пять лет учёбы в университете продолжал заниматься и был однажды призёром городских соревнований. Жора же увлёкся стрельбой. Он далеко пошёл бы, если бы случайно не сломал себе правую руку. После этого он только тренировался стрелять, но в соревнованиях больше не участвовал. Разглядывая прибор, я думал, что он нужен Жоре для ночной охоты. Я выдвинул верхний ящик стола и обнаружил там ещё одну коробку. В ней в специальных ячейках лежали: пистолет неизвестной мне конструкции, две обоймы с пулями и продолговатый глушитель к пистолету. Этот оружейный набор и оптический прибор стоили, насколько я знал, кучу денег и простому человеку они недоступны.

Внизу послышались голоса. Пришли дети. Я закрыл коробку с пистолетом, задвинул ящик и вышел из комнаты. Спустившись по лестнице вниз, я сказал мальчишкам, что поеду на велосипеде на речку и вышел из дома. Велосипед стоял прислонённый к воротам гаража. Я заглянул в щель гаражных ворот. Лучи солнца пробивались через редкие щели внутрь и отражались ярким блеском на чёрном лаке машины, марку которой я определить не мог.

Я крутил неторопливо педали и размышлял о том, что я видел в маленькой комнатке и в гараже. «Что всё это значит? Почему Жора ничего не говорит о машине? Для чего ему ночной оптический прибор и пистолет с глушителем?» Одновременно всплывал вопрос, что это за командировки в Европу, о которых Жора не хочет говорить. Загадка на загадке. Я находился в состоянии того любителя кроссвордов, который знал почти все буквы, но правильное слово не складывалось.

Вернулся с речки, когда жара спала. В доме вкусно пахло пловом. Дети уже покушали и смотрели телевизор. Алия предложила мне выпить, но я отказался. Она поставила поднос с пловом на маленький столик в зале, подсунула мне под бок две мягкие подушки, сама устроилась напротив, и мы неторопливо начали есть, обмениваясь короткими репликами. Мне хотелось её о многом спросить, и я ждал только удобного момента. Как-то незаметно мы перешли к разговору о службе её мужа.

– Жора скоро получит звание майора? Я слышал, что его, возможно, переведут в областное управление.

– Он не очень хочет уезжать отсюда.

– Почему?

– Здесь дом, который он сам построил. Здесь друзья и большие связи. Здесь он всех знает.

– Зато в областном управлении больше возможности сделать карьеру.

– Он не хочет долго в милиции работать.

– Как? Он же на хорошем счету. Даже за границу посылают.

– За границу он ездит по частным делам. Не от милиции

Вот те на! Странно: или Алия ошибается, или Жора мне врал насчет Интерпола.

– Почему ты с ним не ездишь за границу?

– Жора сказал, что если он поедет в Англию или Францию, как турист, то обязательно возьмёт с собой и меня и детей. А в прочем, Эдик, он меня просил насчёт поездок за границу ни с кем не говорить.

– Почему со мной говоришь об этом?

– Ты же, Эдик, можно сказать, член нашей семьи, – она засмеялась и ушла на кухню за чайником.

Я выпил с нею пару пиалок чая и стал собираться в ресторан на встречу с Тоней.

В ресторане, как и вчера, было много народа. Снова играла музыка. Я прошёл к стойке бара и протянул приготовленный ещё днём конверт стоявшему за стойкой узбеку. Тот, ничего не спрашивая, взял толстый конверт и положил в какое-то отделение под баром. Всё произошло так буднично. Только что, можно сказать, я подписал смертный приговор человеку. Все дни перед этим меня мучила совесть, а сейчас, отдав конверт, я как будто избавился от чего-то, и совесть вдруг успокоилась. Теперь я больше был обеспокоен чувством вины перед Тоней за вчерашнее, чем тем, что произошло несколько минут назад.

Я вышел на крыльцо ресторана и стал ждать Тоню. Она вышла красивая и уверенная в себе. На ней были светлые брюки и легкая голубая кофточка в мелкую клетку. Волосы были ещё влажными после душа, выглядела она не такой замученной, как вчера, и пахла дорогой шампунью и какими-то приятными духами.

– Пойдём пешком или поедем на такси? – спросила Тоня.

– Пойдём пешком.

Куда пойдём, я не понял, но послушно стал спускаться за ней с крыльца. Когда мы вышли на тротуар, сзади остановилась легковая машина. Хлопнула дверца. Инстинкт надвигающейся опасности заставил меня обернуться. У открытой двери старенького «Форда» стоял верзила и смотрел нам вслед. Свет, падающий из окон ресторана, освещал его угрюмое лицо. За рулём сидел ещё один мужчина. Верзила нагнулся и что-то сказал тому, кто был за рулём. На мгновение фары автомобиля зажглись, высветив нас в ночи. Чувство беспокойства вдруг овладело мною. Оно прошло, когда мы зашли за угол и машина исчезла из вида. Тоне я ничего не сказал. Наступила уже ночь. Луна тускло светила, окружённая загадочной хмарью. В тени деревьев было темно, но фонари на улице не включались. Они не включались, наверное, с того времени, когда развалился Союз. Тротуар был заасфальтирован только местами, мы больше шли по выбоинам и камням. Раньше это была самая благоустроенная улица в городе. Здесь стояло здание Горкома. Теперь громоздкое здание горкома исчезло и на его месте был пустырь. Оттуда несло залежалым мусором. Залаяла собака. Низко над головой пролетела летучая мышь. Тоня испуганно прижалась ко мне.

– Боюсь летучих мышей. Всю жизнь их боялась. Хотя они мне ничего плохого ещё не сделали, – засмеялась она.

Улица была мне знакома. Вчера, наверное, я тоже шёл по ней, но вчерашнюю ночь я не помнил. Я не помнил, как долго мы шли вчера, как выглядит её дом, и была ли это отдельная усадьба или многоквартирный дом. Только когда во дворе увидел колонку и рядом цинковое ведро с водой, вспомнил, где я был вчера.

– Я снимаю в этом доме две комнаты. Хозяйка живёт через стенку. Хорошая женщина. Одна живёт, дети давно разъехались. За жильё недорого берет. Правда, немного глуховатая, но это иногда даже хорошо.

Из-под камня, лежащего у крыльца, Тоня достала ключ и открыла дверь. Широкий коридор делил дом на две части. Правая дверь вела на кухню. Мы вошли в дверь налево. Тоня показала мне на маленький диванчик:

– Садись, я посмотрю, спит ли дочь. Она сгорела сегодня на солнце. Когда уходила на работу, у неё температура была.

Она ушла в смежную комнату. Оттуда послышалось хныканье ребёнка. Я сидел один на диванчике минут пятнадцать. Когда ребёнок затих, Тоня вышла ко мне. Она успела переодеться. На ней был короткий и тесный халат. Её ноги вызывающе голо торчали из под него, и вся её фигура снова вызывала во мне бешеное желание. Я встал и обнял её. Упругие соски через тонкий материал халата упирались в мою грудь и доводили меня до исступления. Мои руки беспорядочно гладили её тело. Она тоже хотела меня. Я это чувствовал и расстегнул халат. Под ним ничего не было. Нам не нужны были ни стоящая у стены односпальняя кровать, ни диван: мы опустились на покрытый дешевым паласом пол и предались на нём любви.

Около двенадцати снова заплакал ребёнок. Тоня накинула халат и ушла к девочке. Её опять не было минут десять. Ребёнок продолжал плакать, когда она вышла ко мне.

– Прости, Эдик, у Леночки снова жар. Я лягу с ней рядом. Если хочешь, ложись на кровать.

– Да нет, я пойду. Полчаса и буду у Жоры дома. Может быть, зайти на телеграф и скорую вызвать?

– Не надо. Это пройдёт. Телефон есть у бабки в комнате. Если что, могу сама позвонить.

– Хочешь, я тебе номер телефона моих друзей, у кого я остановился, оставлю?

– Оставь на всякий пожарный. Буду знать, где тебя найти.

Она положила на стол листочек бумаги и цветной карандаш и снова ушла к ребёнку. Когда я уже оделся, она вышла ко мне. Мы обнялись.

– Иди, – сказала она, – я здесь, у окна, постою.

Я вышел из дома, спустился по крыльцу во двор и посмотрел на окно. Её силуэт чётко вырисовывался в оконном проёме. Выходя из калитки, я обратил внимание на стоявшую напротив дома машину. Это был тот же старенький «Форд». Из-за дерева вышел верзила. Я приготовился к драке и пошёл ему навстречу. Удар по голове свалил меня с ног. Я забыл про второго человека. «Как неосторожно», – успел я подумать и потерял сознание.

Очнулся в машине. Через открытые окна слышен был плеск воды. Справа мерцали редкие огни города. Слева был маленький обрыв, и за ним виднелась река. Под светом луны вода в реке то искрилась серебристыми блесками, то становилась зловеще-чёрной. На фоне кустов, метров в пятнадцати от машины, были видны два человеческих силуэта, и оттуда слышался громкий разговор. Они курили, и жёлтые точечки сигарет то поднимались на уровень рта, то опускались вниз или же делали замысловатые зигзаги. «Чёрт, неужели этот идиот действительно хочет выполнить свою угрозу» – подумал я.

От удара в голове пульсировала боль. За эти несколько дней я столько получил по голове, сколько не получал за всю предыдущую жизнь. Во мне начал расти страх. Я попытался приподняться с сиденья, но не смог. Руки сзади были связаны верёвкой и ремнём безопасности привязаны к сиденью. «Неужели это всё?! Неужели так бессмысленно должна закончиться моя жизнь?!». Я начал думать о том, что моя смерть может быть наказанием за задуманное мною убийство человека. «Господи, ты же знаешь, что я вынужден это делать. Я и Косинский – мы же разные люди. Он заслуживает смерти, я же еще нет. Ведь это же несправедливо!».

В зеркале заднего вида вдруг коротко мелькнул луч света. Он блеснул на мгновение и исчез. Где-то далеко послышался еле слышный звук мотора. Тонкий лучик света снова мелькнул в зеркале. Неужели, кто-то едет в эту сторону. Эти двое не станут меня убивать при свидетелях. Я схватился за этот кусочек надежды, как утопающий за спасательный круг. С напряжением всматривался я в узкое зеркало впереди меня, вслушивался в ночную тишину, но зеркало было темным и слышен был только звук струящейся воды и разговор двоих под кустарником. Редкая тучка закрыла луну, и всё вокруг погрузилось в черноту. Светящийся окурок сигареты полетел в сторону воды. Из меня уходила надежда, и я опять наполнялся страхом. Я всматривался в стоявших впереди двух людей и пытался уловить, о чём они говорят. Их разговор стал громче. Вдруг один силуэт исчез. Что-то закричал второй. Он стал нагинаться вперёд и неожиданно тоже исчез с моих глаз. Всё это происходило в течении каких-то секунд и сопровождалось глухим хлюпающим звуком, напоминавшем мне звук входящей в землю пули, когда на военных сборах во время учебной стрельбы я не попадал в цель. Стало угрожающе тихо. Я испуганно, чуть ли не в трансе, сидел на сиденье и всматривался в ту сторону, где только что стояли два человека. Прошло минут пять. Никто не поднимался с земли. Луна по-прежнему была закрыта тучей, и поднялся порывистый ветер. Дверь машины с моей стороны резко открылась. Я хотел повернуться в ту сторону, но чья-то ладонь больно упёрлась мне в лицо. Я почувствовал, как что-то холодное и острое прошлось по моим рукам. Завязанные на руках верёвки ослабли. Ладонь с силой толкнула меня на сиденье. Я упал на бок. От машины быстро удалялся кто-то, но увидеть, кто это был, у меня возможности не было. Прошло ещё минут пять, пока я освободился от верёвок. Из левой ладони сочилась кровь. Вдали снова послышался шум мотора и тут же пропал. Я вытер кровь на ладоне о сиденье машины и вышел из неё. Голова кружилась, и мне пришлось опереться на дверь, чтобы не упасть. Когда головокружение прошло, я пошёл в сторону кустарников. Верзила и его друг лежали на земле без движения. Там, где их головы чуть ли не прикасались друг к другу, расплылось тёмное пятно. Я уже знал точно, что это кровь. Опустившись на одно колено, я попытался нащупать пульс сначала у верзилы, потом у его друга. Они были мертвы. Я быстро встал и пошёл в сторону города. В моей голове продолжала пульсировать боль, болела порезанная ладонь, но я не обращал на это никакого внимания. Мне хотелось как можно быстрее исчезнусть с этого места. При этом, я совершенно не задумывался над тем, кто мог стрелять, кто разрезал мне верёвки на руках и откуда этот человек мог знать, что происходит на берегу реки. Через полчаса быстрой ходьбы я был на окраине города. Здесь, выбирая наиболее тёмные стороны улиц, я шёл ещё минут сорок к дому Жоры. Дом был тёмен. Не видно было ни одного огонька. «Жигулей» во дворе тоже не было. Я осторожно открыл дверь и вошёл в дом. В ванной снял с себя замаранные кровью брюки и рубаху и смыл под краном не совсем ещё засохшие пятна крови. Все органы внутри меня продолжали мелко дрожать. Не стало легче под душем. Минут десять я мучил себя холодной водой, и когда совсем замёрз, вылез из под крана и вытерся насухо полотенцем. На голове, в том месте, по которому я получил удар, выросла шишка, и из рассечённой кожи сочилась жидкость. На кухне я достал из холодильника бутылку водки, смочил прихваченную из ванны вату и приложил её к ране. Налив в стакан грамм сто пятьдесят водки, выпил. Она обожгла всё внутри. Через пару минут внутренняя дрожь прекратилась. Прижимая вату к голове, я поднялся на второй этаж. В комнате Алии зажёгся свет. Она вышла из спальни, одетая в халат.

– Что с тобой случилось? – спросила она обеспокоенно.

Я стоял перед нею в трусах, с мокрой головой после душа, прижимал к ране кусок ваты и выглядел или смешно, или трагично.