Кто я? Книга 3. Главный инженер

Глава 6

В начале 1983 года я в своем профкоме взял путевку в Нафталан – курорт в Азербайджане, где лечили радикулит уникальной нефтью. Я должен был прибыть туда 1 апреля. К тому времени у меня уже был дачный участок, весна была ранняя, и буквально перед самым отъездом я на даче высадил картофеля примерно 1 сотку.

В Нафталан я поехал со своей женой, хотя путевка была только на меня. Я надеялся, что устрою ее каким-то образом просто за деньги, и она будет проходить курс лечения вместе со мной. Я взял билеты на поезд до Тбилиси, где надо было сделать пересадку. До Тбилиси мы доехали нормально, а вот сам грузинский город меня разочаровал. Разочаровал прежде всего вокзал, в котором не было ни зала ожидания, ни комнаты отдыха, которые обычно бывают на железнодорожных вокзалах.

Когда мы приехали в Тбилиси, времени было чуть за 10 часов вечера по местному времени. Никаких поездов до Нафталана ночью не было, и требовалось где-то переночевать. А получалось, что ночевать на вокзале негде. Было уже темно, и рядом со зданием вокзала видно было неоновую вывеску «Гостиница Кахетия». Я положил свой чемодан на вокзале в автоматическую камеру хранения, которая там всё же была, и мы с Тамарой налегке пошли в эту гостиницу.

Было уже часов 11 вечера, двери в гостиницу были закрыты, никого поблизости не было видно, а также не было видно никакого дверного звонка. Вдруг дверь открылась, оттуда вышел мужчина и сказал нам, что в гостинице мест нет. Я его спросил: «А где же тогда можно переночевать?» Он сказал, что работает в гостинице кочегаром в котельной и может у себя на рабочем месте, на своем топчане нас приютить на ночь. Я согласился, и мы пошли к нему в котельную.

Я увидел топчан, на котором действительно можно было спать, но испугался другого – я подумал, что нас этот кочегар может ночью ограбить и убить, а трупы сжечь в топке котла. Однако же кошелек с деньгами находился в чемодане в камере хранения, а у меня лишь были деньги, которые попросил кочегар за ночевку. Я напрямую ему сказал: «Если захочешь нас ограбить, то знай, что у меня с женой с собой ничего нет кроме денег, чтобы рассчитаться с тобой за ночевку». Я даже вывернул свои карманы, продемонстрировав, что они пустые, и добавил: «Поэтому грабить и убивать нас тебе никакого смысла нет». Он сказал, что и не собирался нас ни грабить, ни убивать, но что он не обиделся на мои высказывания. Более того, он достал бутылку сухого вина и предложил распить ее вместе с ним. Я отдал ему деньги за ночевку, мы втроем распили предложенное вино, после чего мы с Тамарой легли спать на топчане. Перед этим я спросил его, где же будет спать он. Он ответил, что спасть ему нельзя, поскольку он дежурит и следит за работой котла. Мы легли спать, но я так и не уснул, опасаясь кочегара. А вот Тамара, улегшись на топчан, тотчас же заснула.

Кочегар поднял нас в 5 часов утра, указал на кран, из которого мы могли умыться, и попросил нас уйти, так как его будут ругать, если застанут нас здесь. Мы умылись и немедленно ушли. Перед этим я расспросил его, как нам добраться до Нафталана, на что он сказал, что не знает. Мы пошли на вокзал, я взял наш чемодан из камеры хранения, а потом в справочной вокзала узнал, что поезда в Нафталан не существует. Но все курортники направляются туда на поезде Тбилиси – Баку и сходят на станции в 10 км от Нафталана, после чего санаторий высылает на эту станцию свой автомобиль и привозит людей оттуда. Также я узнал, что поезд Тбилиси – Баку отправляется каждый день в 10 вечера. Вначале я подумал, что мы ведь могли уехать этим поездом вчера, а потом оказалось, что мы приехали в Тбилиси на 10 минут позже его отправления.

Я подумал, что ждать 10 вечера до следующего поезда мы не будем, и решил попробовать добраться до Нафталана автотранспортом. Я вышел на улицу и спросил кого-то из местных, можно ли доехать туда автобусом. Мне сказали, что это можно узнать на автобусной станции, и сказали, где она находится.

Мы с Тамарой сели на городской автобус и отправились туда. На станции я узнал, что автобусы из Тбилиси в Нафталан не ходят, но есть автобусы до Кировабада, который находится километрах в шестидесяти, и оттуда на автотранспорте можно добраться до курорта. И Кировабад, и Нафталан – это уже территория Азербайджана.

Автобус в Кировабад уходил буквально через час. Я купил билеты, мы сели и поехали. Автобус был небольшой, и пассажиров в нем было не более 10 человек. Ехали мы около 200 км, и дорога показалась мне экзотической. Оказалось, что Тбилиси находится как бы в яме, и мы минут 40 поднимались в гору. Мне казалось, что мы поднимаемся на какую-то гору, но по окончании подъема мы оказались на огромной равнине без конца и края, никаких гор нигде не было видно, и нас окружали хлопковые поля. Здесь уже начинался Азербайджан, граница Грузии с которым проходила примерно в 30 км от окраин Тбилиси.

Часа через четыре мы прибыли на автобусную станцию Кировабада, которая представляла собой маленький домик площадью не более 30 м², где располагались небольшой зал ожидания и касса. В Нафталан ходили автобусы, и буквально через полтора часа мы уже приехали в Нафталан.

Санаторий располагался в трех достаточно больших двухэтажных зданиях. Я нашел здание, где находились администрация и главный врач санатория. Главврач представился нам, взял мою путевку и сказал, что мою жену надо будет определять жить в небольшой поселок, находящийся рядом с санаторием, а мне будет предоставлено место, но не сегодня, а только послезавтра, так как на данный момент мест нет. Он временно поселил нас в своем кабинете, где мы прожили две ночи и один день. В первый же вечер мы обошли санаторий и поселок, который примыкал к нему, но находился выше.

Я обнаружил в поселке магазин, купил там бутылку шампанского, а потом устроил жить в поселок Тамару, договорившись с местной жительницей о том, что она предоставит ей комнату с постелью. Я дал ей денег за проживание на месяц, и мы с Тамарой пошли в кабинет главврача за ее вещами. Как только мы пришли, я ей предложил распить со мной бутылку шампанского и слегка закусить купленными ранее продуктами.

Когда мы выпивали, зашел главврач и сказал, что пить алкогольные напитки в санатории запрещено, так как здесь проходит лечение, а не просто отдых, а ванны с горячей нефтью очень тяжелы для сердца, поэтому употреблять алкоголь категорически запрещается. Если они кого-то ловят за распитием спиртного, то тут же выселяют. После его слов я взял недопитую бутылку шампанского и выбросил ее.

Меня поселили в отдельной палате и выписали так называемый курортный лист, в котором были отмечены дни и часы приема ванн. Ванны принимались через день, и мне нужно было принять за 24 дня пребывания в санатории 12 ванн. В курортном листе расписывалась фельдшер, которая следила за принятием ванн.

Моя жена также ходила принимать ванны в санаторий, за плату она проходила эти процедуры. Она за каждую ванну платила 3 рубля санитарке, а я также вынужден был платить 1 рубль той же санитарке как бы за то, что она готовила ванну, соскребала с тела нефть при приеме ванны и помогала в душе смыть остатки нефти. Но она получала за это официальную зарплату, так что этот 1 рубль за прием ванны был как бы чаевыми.

Процедуры действительно были тяжелыми, и день отдыха между ними был крайне необходим. Главврач говорил, что они принимают пациентов возрастом до 50 лет. Еще несколько лет назад возрастной порог было до 60 лет, но потом у них при приеме ванны умер мужчина. Может, у него была какая-то хроническая болезнь сердца, может, он выпил перед ванной. И они понизили возрастной ценз до 50 лет.

Как-то при мне в железнодорожную цистерну загружали нефть. Врач сказал, что эта нефть пойдет королеве Англии, так как кто-то у них в королевской семье страдает радикулитом. Я спросил у главного врача: «А почему вы не принимаете иностранцев? Ведь больше нигде нет аналогичного санатория». Он ответил: «Вот видите новый корпус? Его построили чехи для своих больных, но сейчас там находятся жители Советского Союза. Когда принимали этот корпус в эксплуатацию, была комиссия из Москвы, приехал заместитель министра, посмотрел, как живут жители в здешнем поселке рядом с санаторием, и сказал, что иностранцев привозить сюда нельзя – здесь сплошная беднота, и позориться не следует».

В санатории был клуб, где могли принимать и приезжих артистов эстрады. Я помню, как приезжал Кикабидзе. Там была танцплощадка, куда мы с Тамарой ходили танцевать под радиолу. Была также чайхана. Дело в том, что в санатории запрещалось выпивать спиртные напитки, но помимо этого живущие в поселке люди все были мусульманами и также не употребляли спиртное. И в чайхане мне очень понравилось, когда молодые люди возрастом 20—25 лет заходят, заказывают чай и разговаривают между собой в течение нескольких часов. Мне нравилось такое поведение молодых мужчин. И вообще оказалось, что можно проводить время в чайхане или на танцплощадке, при этом не употребляя спиртных напитков.

Примерно 15 апреля в свободный от процедур день мы с Тамарой поехали в Кировабад на экскурсию, которую организовал санаторий. Нас в группе набралось человек 10, с нами был экскурсовод. Он провел нас по городским улицам и сказал, что город до 1920-х годов назывался Гянджа и был в средние века столицей какого-то княжества. В конце экскурсии мы посетили мавзолей, где похоронен Низами Гянджеви – известный средневековый персидский поэт. Наша экскурсионная группа сфотографировалась возле мавзолея Низами на память.

Город Гянджа произвел на меня очень сильное впечатление, это был чисто мусульманский город. Окна во всех домах были зарешечены, многоэтажных домов практически не было, все частные владения были огорожены дувалами – каменными высокими заборами.

На территории санатория располагалась аллея, где росли фрукты, среди которых деревья хурмы, а также был небольшой базарчик – два 6-метровых стола, на которых местные жители выставляли свои овощи. Здесь я впервые увидел кресс-салат, он мне очень понравился. Еще в одном из зданий санатория был музей костылей. То есть люди, приезжавшие в Нафталан на костылях, после курса лечения оставляли их в санатории, где их собирали для своеобразного музея.

Я купил в санатории большую 5-литровую посудину с местной рыжей нефтью, чтобы привезти ее в Камышин – моя жена решила, что этой нефтью можно лечить нашу дочь Татьяну от тромбофлебита. На полноценную ванну этой нефти не хватало, но мы хотели мазать нефтью Татьяне ноги. После окончания курса лечения мы покинули санаторий. Первое мая я и моя жена отмечали в ресторане станции Тихорецкая, а через день мы были дома в Камышине. Перед отъездом главврач сказал мне, что, чтобы вылечиться от радикулита окончательно, мне надо приехать к ним на повторный курс через год. Однако, к сожалению, я так и не приехал…

Глава 7

Моя жена Тамара работала в больнице медсестрой. Работа у нее была посменная, круглосуточная, тяжелая, и я решил ей помочь. В штате кузлита было несколько врачей, и в каждом цехе был медпункт, где работал фельдшер или медсестра. Когда я приехал в Камышин, на кузлите было два медпункта – в корпусе вспомогательных цехов и в ремонтно-литейном цехе. Медпункт в корпусе вспомогательных цехов обслуживал также работников заводоуправления, там же были кабинеты врача-терапевта и врача-нарколога. Нарколог работал с алкоголиками. Там же несколько дней в неделю работал зубной врач.

Вернувшись из отпуска в Нафталане, я решил создать на заводе медпункт по лечению физиотерапевтическими средствами. Для этого я принял в штат завода свою жену, послал ее в Волгоград на курсы медсестер ФТЛ и договорился с Камышинской больницей №2, что их врач будет назначать ФТЛ-лечение непосредственно в медпункте завода.

За время учебы моей жены на первом этаже в бытовых помещениях ЧЛЦ-2 оборудовали кабинет ФТЛ, купили специальное оборудование, и в том же году моя жена начала работать там медсестрой, вернее, заведующей медпунктом ФТЛ. Я был доволен, что у нее работа стала физически намного легче, да еще и только днем. Эта работа ей была интересна, и она ее выполняла с удовольствием.

В июне 1983 года во время подготовки защиты дипломного проекта моя старшая дочь Оля и ее муж Игорь Рыбкин заехали на несколько дней в Камышин. Поженились они в январе 1982 года. Он в это время уже служил на Дальнем Востоке, в Приморском крае, в селе Песчаное. Пробыли они неделю и поехали в Волгоград на рейсовом автобусе. На фото ниже Ольга и Игорь в 1981 году.

Мой начальник, директор завода Врублевский Станислав Юрьевич, любил общаться с гаишниками и с милицией. И вот около 8 часов вечера мы сидели вдвоем в его кабинете, когда ему позвонил кто-то из работников ГАИ и сказал, что рейсовый автобус Камышин – Волгоград столкнулся со встречным автомобилем, имеются пострадавшие. Я слышал этот разговор и сразу же забеспокоился, говорю Врублевскому: «В этом автобусе поехали моя дочь и зять. Спроси у гаишника, они пострадали или нет». Врублевский спрашивает: «Тут со мной рядом сидит Стальгоров и говорит, что в этом автобусе ехала его дочь. Она пострадала или нет?». Гаишник отвечает: «Никакая Стальгорова в автобусе не ехала. Некоторые пассажиры отделались легкими ушибами, а больше всех пострадала молодая женщина по фамилии Рыбкина. Она теперь в больнице в Дубовке». Я говорю Врублевскому: «Да, теперь моя дочь не Стальгорова, а Рыбкина. Это она больше всех пострадала, и мне нужно туда ехать». Врублевский говорит: «Конечно, только я бы советовал тебе дождаться утра».

Мы с женой прибыли в больницу Дубовки в 8 часов утра и нашли там своего зятя в окровавленной одежде, с забинтованной рукой (там были порезы, и в них были осколки стекла). Зять чуть не плакал. Дочь также была в мелких порезах, но ей также диагностировали сотрясение мозга.

Врач сказал, что мужчину можно забирать, помощь ему оказана, а дочь будет лежать здесь минимум три дня, потому что сотрясение мозга – серьезный диагноз. Я спросил у дочери, можно ли забирать ее мужа домой в Камышин? Она сказала: «Можно. Все равно он мне помочь не может, да и помощь его не нужна. В больницу его не кладут, поэтому забирайте его отсюда». Мы забрали Игоря с собой в Камышин.

Игорь рассказал нам, что их автобус столкнулся со встречным грузовиком. Вернее, автобус увернулся от встречной машины, но она задела левую сторону автобуса – были разбиты стекла. Особо пострадавших кроме него и моей дочери не было. Ольга сидела возле окна, и разбитые стекла травмировали ее и Игоря. Это было километров за 80 от Волгограда, примерно в 20 километрах от районного центра Дубовка. Мою дочь и зятя какой-то попутчик на своем легковом автомобиле отвез в местную больницу Дубовки.

По пути в Камышин также выяснилось, что Игорю нужно прибыть буквально через несколько дней в свою войсковую часть, но он хотел бы дождаться выздоровления Ольги и уже здоровую отвезти ее в Днепропетровск, откуда он может улететь во Владивосток. Но к указанному ему в документе сроку он явно не успевает.

Я ему говорю: «В Камышинской больнице тебе выпишут больничный лист». Он отвечает: «Военнослужащим больничный лист не выписывают. Нужно либо ложиться в госпиталь, либо срочно лететь во Владивосток». В Камышине у меня был хороший знакомый, военком Манукян. Врублевский и я очень часто водили с ним компанию, довольно часто на природе вместе с выпивкой и закуской отдыхали. Поэтому мы сразу же поехали в военкомат и зашли к Манукяну. Он сказал, посмотрев отпускные документы Игоря: «Да, он уже не успевает к себе в часть. Мы положим его в госпиталь». А в Камышине был военный госпиталь еще со времен войны.

Манукян немедленно созвонился с начальником госпиталя, и мы с ним вместе поехали к нему. Начальник госпиталя вызвал врача-хирурга, который осмотрел моего зятя и сказал: «В принципе он здоров – у него имеется легкое ранение, с которым можно ехать в часть». Начальник госпиталя говорит ему: «Его надо положить, чтобы он лечился у нас». Я поблагодарил Манукяна с начальником госпиталя и оставил своего зятя в госпитале, моя жена забрала его окровавленную одежду к себе домой. Из Камышина я дал телеграмму в Днепропетровск в институт, чтобы перенесли защиту диплома Ольгой позже назначенного срока, так как она травмирована в ДТП.

Из больницы Дубовки я забрал Ольгу только через неделю. За время пребывания зятя в госпитале жена несколько раз его проведывала и приносила ему что-то вкусненькое поесть. Через несколько дней Ольга и Игорь уехали в Днепропетровск, Игорь оттуда улетел во Владивосток к себе в часть. После защиты дипломного проекта Ольга заехала к нам в Камышин, а потом также улетела во Владивосток, в место нахождения своего мужа – село Песчаное. Там она работала в школе учительницей и преподавала все технические предметы, так как школа была малокомплектная. Она преподавала химию, физику, биологию, зоологию и математику. Работа учительницы ей нравилась.

Глава 8

В 1983 году Врублевский решил поменять своего заместителя по капитальному строительству, и вместо Н. Н. Щёкина он принял на эту должность Рафаэля Карапетяна (отчество его я не помню), работавшего до этого начальником управления треста «Камышинпромжилстрой». С моего согласия и с согласия Щёкина его перевели на должность заместителя главного инженера по руководству службами главного механика и главного энергетика. Заместителем по технологической части у меня был Цибизов, который после разработки нового проекта кузлита попросился на должность начальника транспортного отдела завода. Так я остался без своего заместителя по технологии. До Щёкина моим заместителем по службам был Анатолий Жевак. Он был неплохим работником, но Щёкин был намного опытнее его и как заместитель, конечно, был лучше. Жевак попросил перевести его на должность начальника кислородной станции, что и было сделано.

В 1983 году необходимо было ввести в эксплуатацию 25-тонный кузнечный молот и термический цех кузнечного корпуса завода. Еще в конце 1982 года я ездил в Новокраматорск, чтобы заказать там изготовление шабота для 25-тонного молота. Этот шабот состоял из стрех частей весом более 100 тонн каждая. Новокраматорский металлургический комбинат с удовольствием принял этот заказ.

Я ознакомился с технологией производства шаботов. Мне было интересно, поскольку я никогда раньше не видел, как изготавливаются такие крупные и тяжелые конструкции. Каждая шаботная плита отливается отдельно, после чего ее завозят в термическую печь, где она проходит процесс нормализации около 2—3 недель. Я видел эти огромные печи. После термической обработки шаботы везут на огромные карусельные станки для механической обработки двух плоскостей. Вначале обрабатывается одна сторона шабота, затем его переворачивают и обрабатывают вторую сторону. Эти плоскости обрабатываются как минимум дважды, так как требования к плоскостности очень велики. Я посомневался, что завод справится с изготовлением наших шаботов к 1 сентября, но они справились.

В Новокраматорске я пробыл неделю. Я походил по городу, и он мне очень понравился. Город этот небольшой и, несмотря на наличие металлургического завода, экологически чистый и весь утопающий в зелени.

К началу сентября 1983 года все три части шабота прибыли в Камышин. Доставка к месту монтажа теперь не представляла никаких трудностей – необходимый транспорт для тяжеловесных грузов у нас был.

Была еще одна не очень большая проблема. Все шаботы устанавливались на мощный бетонный фундамент, а между фундаментом и шаботом должны стоять многочисленные пружинные опоры как амортизаторы, а между ними – многочисленные стопорные опоры. Но пружины такой конструкции с Советском Союзе не изготавливались. У нашего Министерства где-то в Башкирии был завод, изготавливающий пружины для ходовой части трактора, но настолько крупных пружин этот завод никогда не делал. Тем не менее, Министерство заставило его изготавливать для нас такие пружины. Сами пружины устанавливались в каркасы, нижние части которых опирались на фундамент, а на верхние их части устанавливался шабот. Эти каркасы изготавливались в нашем цехе нестандартного оборудования.

Без всяких чрезвычайных происшествий 25-тонный молот был нами смонтирован, кроме этого монтировалась также газонагревательная круглая вращающаяся печь для нагрева заготовок под штамповку молотами. В конце 1983 года весь молотовой участок без каких-либо проблем был принят в эксплуатацию.

Одновременно вводился в эксплуатацию термический цех кузнечного производства, в его составе были газовые печи для нормализации штамповок, для закалки и отпуска небольших штамповок. Это были печи новейшей конструкции, а по газовому оборудованию была новинка – имелся датчик контроля пламени. Это оборудование к печам мы заказывали у Энгельсского завода газового оборудования. Две печи для закалки и отпуска коленчатых валов были с электрическим нагревом, для упрощения их обслуживания они были утоплены в землю.

А вот с закалочной средой вышла заминка. По проекту закалочной средой являлось масло. Но масло – это огнеопасный материал, а никакого толкового противопожарного проекта даже не было. Дело в том, что по раскладу Госплана такой проект должна была составлять специализированная организация, которой в нашем Министерстве не было, и ГТСХМ оставил это по сути «белое пятно» в проекте завода. А мощности принимать было нужно, но без обеспечения противопожарной безопасности это сделать было невозможно.

На помощь мне пришел один из инженеров ВНИИТМАШа. Он сказал, что им разработана синтетическая, как он сказал, закалочная среда – раствор полиакриламида. Эта закалочная среда совершенно пожаробезопасна, однако его разработка пока нигде не применялись, что настораживало. Да и руководство самого института как-то с подозрением отнеслось этой разработке – директор ВНИИТМАШа сказал мне, что никакой ответственности за применение этой закалочной среды на кузлите они нести не хотят, и если я всё же захочу взять эту разработку, то только неофициально. А мне деваться было некуда. Сам полиакриламид в желеобразном виде я нашел на Камышинской ТЭЦ. Директор ТЭЦ был мне знаком, отношения с ним у меня были очень хорошие. Он сказал мне, что они применяют раствор полиакриламида при промывке котлов и магистральных трубопроводов, добавляя это щелочное химическое вещество в действующий теплоноситель. Я купил у ТЭЦ около тонны желеобразного полиакриламида в крафт-мешках и поручил своему технологу разработать техпроцесс закалки поковок в этот новой для нас закалочной среде. Я включил этот законченный процесс изготовления горячих штамповок в пусковой комплекс.

Для противопожарной защиты я применил стандартные противопожарные мероприятия и оборудования для всех производственных цехов любого завода, этот проект по моей просьбе по-быстрому разработал ГТСХМ, чтобы его можно было финансировать. Согласно проекту через определенное расстояние во всех цехах кузнечного комплекса были расположены стационарные пенотушители большой емкости, а также была смонтирована противопожарная система водоснабжения.

Участником госкомиссии по приемке производственных мощностей должен быть пожарный инспектор. Почему-то камышинский пожарный инспектор в ходе приемки термического и молотового цехов заартачился и потребовал выполнить противопожарную защиту, предусмотренную проектом для масла как закалочной среды. Как я писал выше, сделать это было невозможно. Тогда член госкомиссии, заместитель министра по капитальному строительству (не помню его фамилию) сказал: «Обойдемся и без участия в госкомиссии пожарного инспектора – по закону его участие совсем необязательно». Так пожарного инспектора не включили в акт госкомиссии, и в конце 1983 года термический цех вместе с молотовой кузницей был принят в эксплуатацию.

К концу года все оставшиеся проектные мощности кузнечного производства были приняты, необходимо было только улучшать организацию и повышать производительность труда на каждом рабочем месте. Необходимо было сформировать кадры командного состава кузнечного производства. В организационном плане у нас сформировался кузнечный корпус, в его состав входили следующие цеха: кузнечно-заготовительный, молотовой, прессовый и термический. К этому производству примыкал также цех кузнечных штампов, который находился, правда, в корпусе вспомогательных цехов. В самом здании кузнечного корпуса была сформирована ремонтно-механическая база с различными станками для механической обработки деталей оборудования. В кузнечном корпусе были механик и энергетик с обслуживающим, соответственно, персоналом. Фактически это был отдельный кузнечный завод.

Кузнечные проектные мощности были сформированы, однако рабочие изготавливали горячих штамповок намного меньше, чем позволяли эти мощности, по самым различным причинам.

Во-первых, у нас не было загрузки. Мы строились для потребностей Чебоксарского завода промышленных тракторов, однако заказов на всю введенную мощность от него мы не получили. Я сейчас не могу сказать, по каким причинам это произошло. По одной детали могу сказать – две наши линии горячей штамповки (это около 10 тысяч тонн в год) должны были штамповать звено гусениц чебоксарского трактора. Но нам эту штамповку тракторный завод не отдал, для них эту деталь изготавливал Чебоксарский завод запасных частей. Я был на этом заводе и видел, как изготавливалась эта деталь. На 10-тонном молоте они отштамповывали всю потребность Чебоксарского тракторного завода, и никто не хотел передавать эту деталь нам – она у нас обходилась немного дороже.

Во-вторых, работа на молотах чрезвычайно тяжелая для кузнеца и его подручного. Работа оператора по обслуживанию прессовых линий горячей штамповки соответствовала мнению рабочего о современных условиях труда, так как физически была нетяжелой. А работа кузнецов на молотах – тяжелый физический труд при той механизации работы на молотах, которая была заложена в проекте. По проекту труд кузнеца, казалось бы, был полностью механизирован. Для этого применялись механические манипуляторы, представляющие собой тележку, на которой сидел оператор и управлял работой манипулятора. Захватом манипулятора брались из печи нагретые заготовки, переносились к молоту и укладывались на неподвижную часть штампа. После того как кузнец, управляя молотом, отштамповывал в одном ручье заготовку, манипулятор перекладывал эту заготовку в другой ручей штампа. Потом манипулятором убирались готовая заготовка и облой. Однако манипулятор работал крайне медленно, и эта система себя не оправдывала, поэтому кузнецы вынуждены были часть операций производить вручную. Всё дело в том, что этот манипулятор был сконструирован и изготовлен конструкторским бюро кузлита. На мой взгляд, все сотрудники этого бюро были исключительно некомпетентными и безграмотными конструкторами, потому и получилось у них такое неработоспособное изделие. Они даже не искали аналогов и не интересовались, какие манипуляторы используются в других странах, потому они с самого начала и не могли разработать годную конструкцию.

Рассмотрим штамповку одной детали, которая производилась на 10-тонном молоте – коленчатой оси ведомого колеса (ленивца) трактора. Заказ на эту деталь у нас был большой, изготовление этой штамповки нам заказал Саратовский завод тракторных запасных частей «Серп и молот». Эта штамповка изготавливалась также в цехе Волгоградского тракторного завода для комплектации своих тракторов и в запасные части. Я знал, что эту штамповку изготавливал на 10-тонном молоте в Волгограде кузнец по фамилии Аркатов, Герой социалистического труда. В Волгограде я иногда встречал его на различных мероприятиях. Я знал, что он за семь с половиной часов отштамповывает 400 коленчатых осей, тогда как наши камышинские кузнецы не могли отштамповать за это же время даже установленную для них норму выработки в 40 штук. Я попросил директора Волгоградского тракторного завода Хватова, очень хорошо мне знакомого, чтобы он прислал к нам Аркатова на день или два для штамповки этой оси.

Приехал Аркатов. Он посмотрел на молотовой участок штамповки и сказал: «Все здесь надо переделать. Молот нормальный, но подача заготовок к нему не годится. Ваши манипуляторы – дерьмо, их надо просто выбросить. Давайте, сделайте, пожалуйста, так, как сделано в кузнечном цехе Волгограда! Сделайте такую же нагревательную печь, как у меня Волгограде, и поставьте ее буквально рядом с молотом. Повесьте монорельс для подачи заготовок к молоту, и на него повесьте электротельфер, потому что в данных условиях штамповки 400 осей и быть не может. Как только сделаете, приглашайте меня».

Я распорядился выполнить все его просьбы. Печное бюро отдела главного металлурга быстро выдало чертежи на нагревательную печь, а конструкторское бюро механизации выдало чертежи на монорельс. В течение месяца вся работа была сделана: выброшены манипуляторы, изготовлена газовая нагревательная печь, механизирован процесс подачи заготовок в печь и подачи нагретых заготовок к молоту, удаления готовой штамповки и облоя. Приехал Аркатов, посмотрел и сказал, что все хорошо сделано, и он станет штамповать. Он попросил дать ему подручного, которым мы поставили кузнеца, работавшего на этом 10-тонном молоте. Следующим утром Аркатов пришел и стал штамповать коленчатую ось вместе с подручным. За 7,5 часов при 30-минутном перерыве на обед они отштамповали 400 «с хвостиком» коленчатых осей.

Вместе с начальником цеха я собрал три смены кузнецов, работающих на этом молоте, и их подручных, и спросил: «Убедились, что можно штамповать 400 штук коленчатых осей за смену?». Кузнец, который штамповал вместе с Аркатовым как подручный, сказал: «Юрий Михайлович, так работать, как работает Герой социалистического труда Аркатов, мы не сможем и не будем. Так интенсивно работать обыкновенному человеку невозможно». Я сказал: «Но ведь Аркатов со своим подручным уже много лет работает в таком темпе». На это кузнец ответил: «Ну и пусть работают, а мы не будем. Такая работа выматывает человека полностью. Это хуже, чем работают какой-либо ишак или лошадь. Нам это не под силу».

Я понял, что такая механизация работы кузнеца на молоте не годится. Та механизация, которая была в проекте и предполагала использование самодельных манипуляторов, не позволяла выходить на возможности самого молота, а схема, предложенная Аркатовым – это лишь частичная механизация работы кузнецов на молотах на уровне американской механизации кузнечного производства 20-х годов. Она всё равно была несовершенной, поскольку не исключала полностью тяжелый физический труд. И, конечно, современные кузнецы не хотели работать с использованием такой допотопной технологии. Таким образом, мой эксперимент с Аркатовым мало что дал. Конечно, 40 штамповок за смену мои кузнецы теперь будут делать, но вряд ли доберутся хотя бы до 200.