Это сказки про Выхухоль, которая, может быть, и не выхухоль вовсе, и не птица, и не зверь, и большая к тому же – повыше даже своего приятеля, Бориса Дубова.

Она поселилась в скворечнике величиной с дом, который построил в лесной деревне Борис Дубов, немного не рассчитав размер.

В компанию Выхухоли и Бориса постепенно вливаются и становятся друзьями: Мотылек Сяо-цань, с весьма туманной биографией, неунывающая Барашка, с биографией совсем коротенькой, но нисколько от этого не страдающая, Гремучая змейка со своей неудачной любовью, черный Ворон по имени Канарей – винный дегустатор и эстет, а также другие персонажи, вроде Рыбки или Щенка по кличке, конечно же – Пограничный пес Алый.

Героев становится все больше, истории про них разрастаются. Приключения происходят в деревне, в лесу и на реке, по которой друзья как-то отправились в свой Великий поход.

Рисунки – автора.

О, и Выхухоль просто моя героиня. По определению. Прямо хоть футболки про нее выпускай!!! Ой, сейчас посмотрела картинки на гугле. Это же не птица!!! Сейчас еще википедию читаю! Это шок! :))))))))))) Надо срочно перечитать все сказки. Так даже ржачнее получится. Это же вообще потрясающе!!!! :)))

(Из письма
первой читательницы,
моей дочки Лиды)

Выхухоль и скворечник

Борис Дубов построил в саду скворечник.

Скворечник был огромный, почти как дом.

Он стоял на земле.

Такой получился.

В скворечнике поселилась Выхухоль.

Она утром выходила из скворечника, оглядывала красным глазом окрестные виды, говорила: «Засрали всё, гады!» – и опять уходила спать. Она очень много спала, в этом скворечнике, потому что на улице было жарко. Лето же.

Выхухоль и Борис Дубов

Борис Дубов долго не знал, какого пола его Выхухоль, мальчик или девочка.

Ну, собственно, не его, а просто Выхухоль, которая поселилась в скворечнике.

Спросить он стеснялся, и только иногда косился глазом вниз, в направлении Выхухоли.

Выхухоль смотрела на него красным глазом и говорила: «Ну, Борис, не надо!»

И Борису становилось стыдно. Тем более под шерстью или перьями, что там было у Выхухоли, все равно было не видно. А вот стыдно становилось.

Выхухоль и внешний вид Выхухоли

Борису было непонятно, чем покрыта Выхухоль.

То ли шерстью, то ли перьями.

Вообще было не понятно, к чему это всё.

То ли это птица вроде курицы, то ли это животное вроде выдры или песца, к примеру, а может, навроде кота породы мэйнкун.

Хотя не похожа ни на тех, ни на других, ни на третьих.

С другой стороны – рост.

Выше Бориса. И крупнее.

И была ли вообще Выхухоль выхухолью – большой вопрос.

С виду не разберешь, а пощупать шкуру было невозможно, из этических соображений.

– Ходячая шуба! – сказал Печник про Выхухоль, но что с него взять, с Печника?

Хотя вообще-то внешний вид Выхухоли производил приятное впечатление, даже на детей, если бы не некоторая загрязненность временами и не красный глаз, особенно с просыпу.

Выхухоль и прогулки
с Борисом Дубовым

Иногда Борис Дубов ходил с Выхухолью гулять.

Они шли бок о бок по пыльной дачной дороге в сторону города.

Оттуда иногда приносило ветром заводские дожди.

Тогда Выхухоль покрывалась синеватым, а то и зеленоватым кислотным налетом.

В сочетании с красным глазом это выглядело красочно, хотя и пугало особо нервных и чувствительных.

К тому же Выхухоль начинала кашлять, с отчетливым выхухолевым акцентом.

Но прогулкам это не мешало.

Только иногда кто-то шуршал в кустах ивняка вдоль дороги.

То ли соседские дети следили за прогулкой Бориса и Выхухоли.

То ли это змеи расползались с нагретых пригорков: уж очень они боялись Выхухоли. Хотя она их не трогала.

Выхухоль и иностранные языки

Выхухоль пыталась учить иностранные языки.

Пела она хорошо, со способностями, а вот языки никак не давались.

Она сидела в своем скворечнике, упершись красным глазом в учебник, и мучалась.

– Борис, – спрашивала она внезапно, – а можно сказать «маньди» или «саньди» вместо «маньдей» и «саньдей»?

Борис не отвечал.

Всем было ее жалко.

Борис Дубов иногда говорил: «Брось мучаться, давай лучше траву покосим!»

Но Выхухоль знала, что очень важно заниматься языком хотя бы полчаса в день, зато каждый день.

Все равно толку не было.

Грубо ругаться матом по-английски, как другие, она не хотела, а другие слова ей как-то не подчинялись.

Выхухоль и пение

Зато пение Выхухоли давалось.

Ей нравились «Подмосковные вечера».

Элтон Джон нравился, Лепс нравился.

Ей не нравились негритянские всякие песни-речитативы, кроме одной, из фильма, где актриса Пфайфер, американская, играет морскую пехотинку, которая теперь преподает в школе для трудных детей в бедном районе Америки.

Так вот там была песня, рэп, очень ритмичная, с припевом красивым, и она пришлась Выхухоли по душе.

Со временем она узнала вдруг, что это вообще-то бандитский рэп, но поделать уже ничего нельзя было, раз нравится. «Любовь зла», – сказал про это Борис Дубов. Со знанием дела сказал.

Когда Выхухоль, прищурив красный глаз, начинала напевать эту песню, мелодию, конечно, не слова, всё вокруг затихало.

Сворачивали свой треск кузнечики в полях, кроты пробкой застревали в своих ходах, плотва переставала выпрыгивать, резвясь, из воды, а застывала, шевеля хвостом, в той же воде, невесомые водомерки замирали на месте, прижимаясь на всякий случай к кувшинным листьям.

Даже бесстрашная и вечно невозмутимая сова в ближнем лесу нервно ежилась в своем дневном дупле, ерзала, стараясь покрепче сомкнуть свои круглые желтые глаза. Ей казалось, что надвигается страшная гроза.

Но, конечно, всё кончалось хорошо, как только Выхухоль прекращала петь.

Особенно ей удавалось верхнее «ля» второй октавы.

Выхухоль и Печник

Вот с кем Выхухоль не ладила, так это с Печником.

Со всеми – «Вась, Вась», ну, в меру, конечно, а с этим – ну ни в какую.

Не совпадали они в отношении к жизни, ни по коренным вопросам бытия, ни по житейским подробностям.

А еще – Печник всё подбирался и подбирался к скворечнику, в котором жила Выхухоль.

Печник хотел во что бы то ни стало сложить там печь, иначе он мог без практики потерять квалификацию.

Другие его давно уже к себе не пускали на предмет печкостроения, а здесь, думал он, может и прокатит. На новенькую.

Он полагал, что Выхухоль его не заметит, потому что у нее глаз красный и можно тихо подобраться.

Но Выхухоль его замечала своим красным глазом и шугала, махала на него то ли своим крылом, то ли лапой.

И так жарко, солнцепек, куда еще печь-то?

От испуга Печник падал навзничь и покрывался потом.

Так и лежал не шевелясь в траве возле скворечника, притворялся, чтобы не тронули.

Замирал, как будто Выхухоль – это какой-нибудь злой медведь-шатун, который падаль понюхает, понюхает, да и не тронет. Про запас оставит.

Даже было неприятно смотреть на такую вот картину с лежащим неподвижно телом – хоть мелом по контуру обводи, – а ведь внешне это был благообразный седой старичок с бородкой, в полотняной рубахе с пояском и просторных штанах а-ля Лев Толстой и, конечно, в широкополой соломенной шляпе.

Покачав головой, Выхухоль уходила грустная в свой скворечник, закрывалась и не показывалась, пока Печник не уходил, отряхнув свою шляпу от пыли.

Как будто она кому нужна была.

Выхухоль и Гремучая змейка

– Ты глазки-то на меня не таращь! – сказала Выхухоль.

Гремучая змейка смотрела на нее снизу и пыталась поднять хвост, чтобы погреметь.

Но хвост отсырел в русском лесу, погремушка скукожилась и греметь не хотела, хоть плачь.

Выхухоль смотрела на Гремучую змейку не без сочувствия.

А вот Гремучая змейка наоборот: подняла голову, открыла пасть и попыталась плюнуть своим ядом в Выхухоль.

Яда было мало, да и был ли это яд? Может, слюна? Или желчь? Откуда ему, этому яду, собственно, взяться на тощем и незнакомом питании?

– Зря ты так, – сказала Выхухоль. – Клюв у тебя не вырос на меня плеваться.

Она подошла к Гремучей змейке поближе, наклонилась, разглядела погремушку.

– О, гремучая? А что это у тебя цвет зеленый вместо коричневого? Да еще с красными полосками?

– Сама не знаю! Уйди от меня! Не загораживай мне солнце! – сказала Змейка, нервно водя хвостом по земле.

– Ты не на солнце, ты на себя посмотри получше, – ответила Выхухоль. – Одни ребра остались. А зеленой, наверное, от нервов стала. Все болезни от нервов. – Она вздохнула.

Гремучая змейка длинным сдутым шариком опустилась на травку в тени дикого шиповника.

– Как тебя к нам занесло-то? – спросила Выхухоль.

– Я выпала из самолета. Пошла в туалет и выпала.

– Обычное дело у нас. А по-русски ты ничего разговариваешь, навострилась. Родители не лингвисты случаем? – спросила Выхухоль. – Есть хочешь?

Она достала из своей любимой синей сумочки бутылку с молоком, побулькала, отпила глоток.

– Хочешь?

Гремучая змейка сглотнула. Сглатывать было нечего, все пересохло окончательно от бескормицы.

«Как дальше жить?» – подумала она.

– Ты не переживай, – сказала Выхухоль. – У нас тут грибов много, ягод. Земляники хоть отбавляй, черники.

– Я грибы и ягоды не ем, – сказала Змейка.

– Ничего, привыкнешь. Мы здесь все на подножном корму. Остальные привыкли, и ты привыкнешь. Вытянешься, в тело войдешь. Здесь у нас все быстро растут. Химзавод военный, что уж они там химичат, не знаю… Насадкинская аномалия, слыхала?

Она налила молока в свернутый лист лопуха и протянула Гремучей змейке.

Змейка отпила глоток и зажмурилась. Потом снова открыла глаза. Глаза у нее оказались синие-синие.

– А грибы я все равно есть не буду, – сказала она.

– Ну-ну, – ответила Выхухоль, – все так сначала говорят. А потом лопают всё подряд за обе щеки, за шкирку не оттащишь.

– А я вот не буду, – сказала Змейка.

Выхухоль и Рыбка

Выхухоль сидела на берегу речки и болтала в воде ногами.

Или лапами?

Из воды высунулась Рыбка и стала смотреть на Выхухоль.

– Ну, что вылупилась, Выхухоли не видела? – спросила Выхухоль.

– А вы Выхухоль? – спросила Рыбка. – Какая-то вы… Э-э-э…

Ротик у нее был удивленно открыт и образовывал идеальную букву «О».

– А то кто же еще? Ты что, не местная? – спросила Выхухоль. – Что-то я тебя раньше не видела, пеструха.

– Я не пеструха, я из Японии, я карпия, – сказала Рыбка.

Она так и стояла почти вертикально на плавном течении, работая хвостом, а рот у нее был зафиксирован точнехонько на уровне воды. Как воронка. Но вода туда почему-то не заливалась.

«Как только не захлебнется?» – подумала Выхухоль.

– Ну, и откуда ты взялась здесь? – спросила она.

– Я выпала из самолета, – ответила Рыбка.

– А, – сказала Выхухоль. – Ну, да. Конечно. Откуда еще.

Она поболтала ногами, рыбку качнуло.

– Аквариумист менял воду, и вот… – объяснила Рыбка.

– В туалете менял? Что ж у них там у всех руки косые в этих ваших самолетах.

Рыбка пошире открыла узкие глаза.

– Не про тебя речь… Да ладно, мне-то что, – сказала Выхухоль. Помолчала. – Не холодно тебе у нас? В Японии поди теплее, возле этой вашей Фудзиямы с горячими источниками.

– Привыкаю потихоньку, – ответила Рыбка. – Только поговорить не с кем. Другие рыбы от меня шарахаются.

– Ну да, больно уж ты пестренькая. Была бы просто красная, а то еще и с пятнами, а нос вообще черный, – сказала Выхухоль. – Много отцов, что ли?

– Нет, порода такая, – сказала Рыбка. Она опустилась в воду с головой, поплавала туда-сюда и опять приплыла.

– Да ты не грусти, – сказала Выхухоль. – Тут у нас интернационал. Гремучая змейка, Мальчик, еще кое-кто, теперь ты вот. Притрешься.

– А можно я к вам буду приплывать, так просто, поговорить, пообщаться? – спросила Рыбка. – Язык буду совершенствовать.

– Да приплывай, совершенствуй, речка общая, не жалко.

Солнце встало совсем высоко и жгло макушку.

Выхоль поднялась, отряхнула зад от травинок, отодрала репейные колючки, которые в зоне доступа оказались, и пошла по тропинке домой.

Потом повернулась и спросила:

– Слушай, а как по-японски «до свидания»?

– Саёнара! Ой, нет, это значит «прощай!» – Рыбка заволновалась и завертелась в воде. – Лучше… лучше говори «цзя мата» – «еще увидимся»!

– А, ну это почти по-китайски – «цзай-цзянь»! У китайцев и взяли, наверное. Ох, уж эти мне японцы. Может, тебе поесть что принести? Риса там какого-нибудь? У нас как раз в сельпо завезли, краснодарский, мягковат, только кашу из него варить, но для сельской местности сойдет. В воде размочишь, что тебе еще надо?

– Спасибо, мне водорослей хватает. В них йода много. И витаминов. Ой, а японского зонтика у вас нет случайно?

Выхухоль и раздумье

Выхухоль любила думать.

Она, собственно, этим и занимала почти все свое время.

Нет, конечно, она ходила за грибами, косила траву, сажала цветы, ела сливы с дерева, качалась в гамаке, воспитывала окружающих в духе добра и терпимости, но главное, она думала.

Если бы ее спросили, о чем она думает, Выхухоль вряд ли бы ответила.

Однако по ночам у нее в скворечнике часто горел свет.

«Думает», – думал Борис, выходя ночью под звездное небо.

Иногда он надевал на лоб фонарик для ночной рыбалки и высвечивал пятном света изумрудно-серебряную лужайку у дома и седые стволы елей.

– Борис! – говорила укоризненно Выхухоль, выходя из скворечника.

Борис поспешно выключал фонарик, восстанавливая природное равновесие, а Выхухоль уходила к себе.

Им было не скучно наедине с собой и своими мыслями – Выхухоли в своем скворечнике, а Борису на росистой траве под звездным небом. Огромным, дырявым.

Борис босиком ходил по щекочущей ступни росе, а потом, нахолодавшись, с удовольствием нырял в теплую постель!

Жалко только, что Выхухоль боялась росы. «Не полезно для шерсти», – говорила она.

Выхухоль и наука

– Борис, наука нам нужна? – спросила Выхухоль.

– Странный вопрос, – ответил Борис.

Дело в том, что Борис Дубов сам был ученым, и еще каким, он занимался ихтиологией, медициной и краеведением, когда-то работал фельдшером на скорой помощи, а потом стал биологом, увлекался историей дворянских усадеб, у него были усы, густая шевелюра, умные глаза и обаятельная усмешка, он многое знал про рыб и людей, про движение жизни в организме, про уловки и ужимки митохондрий, и вообще, стоило его копнуть, как открывались большие научные глубины. При этом смеяться не очень любил. Зато если уж смеялся, то очень заразительно.

– Что ты знаешь о бифуркации, например? – спросила Выхухоль. – Или об уровне многочленов по плоскости?

Борис покривился.

– Я в высшей математике не петрю, – сказал он. – Это слишком специально.

– А вот кто в ней петрит, это хороший человек? – спросила Выхухоль. – И сама ответила: – Думаю, очень хороший. Ведь когда он об этом думает, он не мучает животных, не кричит по ночам под окнами пьяным голосом, не обворовывает дачи, не бросает мусор в лесу, не гоняет жену.

– А если гоняет?

– Тогда это не ученый, – ответила Выхухоль. – Разве это научно – гонять жену, да еще в пьяном виде, да еще наверняка небритым, в рваной рубашке, без ботинок.

– Куда-то ты не туда заехала, – сказал Борис.

– Туда, туда, – сказала Выхухоль. – Люблю науку.

Выхухоль и Гремучая змейка-2

Выхухоль и Борис Дубов часто прогуливались по лесу. В лесу у них была любимая солнечная полянка. Не та, которая подальше, слегка под наклоном, почти у оврага, а другая, в ближнем лесу, небольшая, но тоже круглая, веселая, в орешнике, елках и березах.

Они часто туда ходили – до тех пор, пока на полянке не построил дом местный лесник.

Он отгрохал огромную домину и огородил полянку забором, прямо по самым земляничным местам.

Выхухоль и Борис теперь обходили полянку стороной, стараясь не смотреть на зеленый забор.

И сейчас они направлялись в дальний лес.

Из-за кустов бузины раздалась песня:

– Я в ответ улыбаюсь смущенно,
Опускаю ресницы смущенно,
И молчу я, как будто смущенно,
Ну а сердце от счастья поет…

Слабый голос дрожал и пришептывал.

– Песенка Синеглазки, – сказал Борис. – Слова Энтина, музыка Гладкова.

– Кто это там шепелявит? – удивилась Выхухоль.

Они заглянули за кусты.

На траве за ними лежала Гремучая змейка, она обвилась вокруг высокого мощного мухомора, и, приподнявшись, любовалась своим отражением в лужице воды, скопившейся в углублении красной, с белыми точками, облупившейся по краям шляпки.

– Ах, глаза у Синеглазки… – Она увидела Выхухоль и Бориса и замолкла.

– Пой, красавица, пой, – разрешила Выхухоль.

Гремучая змейка смущенно улыбнулась, этак натянуто, стараясь не трогать правую сторону, но рот все равно приоткрылся и обнаружил отсутствие зуба.

– Эй, да ты без зуба, мать, – сказала Выхухоль. – Кто это тебя так?

– Неважно, – ответила Гремучая змейка, ослабила хватку и отползла от мухомора.

Мухомор облегченно вздохнул.

– Как ты, вообще? – Выхухоль присела на пенек.

– Да все в порядке. В полном, – ответила Гремучая змейка.

– Слышала, ты приятеля себе завела, – сказала Выхухоль. – Это не он тебе зуб-то выбил?

Борис Дубов толкнул Выхухоль в бок.

– Ничего, ничего, не развалится, – сказала Выхухоль, – как на ферму за молоком шастать, так она бойкая…

– Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, – сказала Гремучая змейка, прикрывая хвостом корону из бересты, которую собиралась было примерить, – и вообще, какое право вы имеете…

– Эх, шепелявая, – сказала Выхухоль. – Ты бы лучше о других думала, а не о себе. Небось не одна в лесу живешь.

– То есть?

– А то и есть! Вот тут лесник завелся, дом себе построил, все ягодные места затоптал, опушку грибную загубил, не пройти никому, – сказала Выхухоль. – А про соседку он не знает. Про тебя то есть. Заглянула бы к нему, на чай с молоком.

Борис опять толкнул Выхухоль.

– Да хватит толкаться. – сказала Выхухоль, – ничего ему не сделается. Новый опыт, новые впечатления. Будет о чем внукам рассказать.

– А что, и загляну. На чай если, с молоком, – сказала Гремучая змейка. – А куда ползти?

– А вот прямо на закат и ползи, – сказала Выхухоль. – На огонек. Да не стучи в дверь, а сразу вползай, в щель какую-нибудь. Сюрприз! И погреми там погромче своей погремушкой, порадуй народ.

– А то! – сказала Гремучая змейка.

Она шустро поползла в сторону заката, через кусты малинника, мимо дубов, к елкам, в сторону дома лесника.

Она слабо, но довольно точно пела: